Глава 12 ВЗЛЕТ
Новый век начинала Россия с новым Императором. Был он добр и тонок, ангельски красив, не ступал, а будто несся в облаках.
С Платовым на коронации царь говорил ласково. Он со всеми ласково говорил. Но более ободрила и озадачила его Императрица Мария Федоровна. На торжествах был Матвей Иванович допущен к ее руке, а когда, облобызав, выпрямился, придержала она его руку другой своей рукой, теплой и нервной. Он в легкой растерянности посмотрел на нее, а она сказала без улыбки, очень серьезно, будто давно собиралась сказать ему:
— Вы много, очень много пострадали, генерал. Помните, мы всегда рады видеть вас при дворе. Мы ценим вашу верность, — и опустила веки, как будто намекая на что-то старому другу.
Секунду, пока он не сглотнул подступивший к горлу комок, она все держала его руку своими обеими руками.
— Заслужу… матушка… — смог сказать растроганный Платов.
Она светло улыбнулась ему и вновь прикрыла веки, отпуская.
Отступивший Матвей Иванович долго сморкался в стороне, в толпе любопытных, поздравляющих и завидующих, всех, кто видел этот знак внимания, отличающий заслуженного донского генерала.
— Да… я вам скажу… Жизнь отдать… Не достоин… Нет, не достоин, — бормотал он, утирая платком то усы, то глаза. Совсем потерялся.
Ободренный, взялся он задонские дела с большой охотой, тем более что дел этих накопилось — море.
— Так, — сказал непременному члену Канцелярии Адриану Денисову. — Давай поглядим, что тут у нас, чем владеем, располагаем?
Денисов разложил перед ним карту, где размечена была земля, отводимая Войску Екатериной Второй в «бесспорное на вечные времена владение»[85]:
— Имеем мы, Ваше Превосходительство, войсковую территорию 500 верст в поперечнике, граничащую с губерниями Екатеринославской, Слободско-Украинской, Воронежской, Саратовской, Астраханской, Кавказской и Таврической — 119 станиц, 1722 хутора, помещичьих слобод — 49, это тех, что с церквами, поселков — 206. Населения мужского пола — 184 тысячи 340 душ. Из них служилых до 40 тысяч душ. Способны выставить 80 полков, имея в штате, по указу 1798 года, 501 саблю на полк.
— Ого! — вырвалось у Матвея Ивановича.
— Так точно, — отозвался Денисов. — Но в очередности выхода на службу большие непорядки. Одни уходят на несколько лет. Другие — более нескольких дней, да и то во всеобщих походах не бывали. Полки перебрасываются с театра на театр[86], иногда до высочайшего повеления на Дон не отпускаются. Есть казаки, что подряд по пять с лишним лет в походе числятся.
— Это мы пресечем.
— Хозяйство войсковое разнообразно, но мало устроенно, — продолжал Денисов. — Имеем мы мельниц — 331, винокурен — 8, рыбных заводов — 39, хлебопашество развито мало. По-над Миусом, возле Аксая и вверх по Дону, примерно до Цимлы, упражняются в посеве более всего пшеницы. Сенокосы — по Войску повсеместно.
— Куда пшеница идет? — перебил Платов.
— Сбывают в таганрогском порте. Далее, Ваше Превосходительство, лес есть, но к домовому строению приспособлен мало, разве что в верхних станицах. Есть поблизости Миусские леса, но они взяты казной, за малым не истреблены на строительство Черноморского флота, а ныне отдаются под казенные дачи. Из полезных растений еще виноград произрастает, посадки его снизу до Нижне-Чирской доходят. Выше замерзнут. Главный промысел — рыбная ловля. Рыба красная и белая ловится зимой и весной в Дону, и в гирлах[87], и в Азовском море. Вывозятся рыба свежая, соленая и мерзлая, красная икра. Клей и визига[88]…
— Да, это так, это я знаю… — подтвердил Платов, удовлетворенно потирая руки.
— Помещики многие и верхние станицы упражняются в скотоводстве. Есть ремесла. В Черкасске два завода для изготовления фруктовой водки, да есть три завода для изготовления сальных свечей. Сукноделие есть, готовится сермяжное сукно. Войску принадлежат Маноцкие соляные озера, соль идет на соленье рыбы и на применение между собой. Торговля существует, здесь, в Черкасске, торговля идет постоянно — в основном шелком и сукном из Москвы и из Польши. Второй большой порт на Дону — Качалинский. Оттуда вниз спускают канат, гвозди, хлеб, кожи, икру, коровье масло, лес, дрова в Черкасск и в Таганрог.
Платов грустно усмехнулся, вспомнил свой дровяной склад. Ушло время… Денисов, по-своему поняв его усмешку, сказал:
— Дрова на отопление почти не используются. Тростник и навоз…
— Знаю, знаю… Что там еще по торговле?
— Ярмарки, Ваше Превосходительство. Урюпинская на Покров, Луганская, Мартыновская и Аксайская — на Троицу.
— Н-да, хозяйство…
— Хочу обратить внимание Вашего Превосходительства на возможные волнения.
— Какие волнения? Никаких волнений…
— В мае откочевала, извольте видеть, калмыцкая орда. И не велено было мешать. Но более полутора тысяч душ осталось. С ними три князька каких-то. Оные калмыки рассеялись по всему Войску, составили шайки и воруют; генерал-майор Сычов и генерал-майор Кутейников вели следствие — калмыков таких около сотни. Украли более пяти тысяч голов скота и семь тысяч лошадей, причем соплеменники их не выдают.
— Всего-то?.. Ну, с этими мы быстро. Заготовь приказ, — Платов лениво потянулся и одним махом решил дело. — Так. Всех калмыков силой выселить на левый берег Дона. Кочевать им, — по обычаю предков. Весной — по Кагальнику и Салу, летом — по Карбулаку и Гашуну, осенью — у соляных озер, зимой — у Маныча. Направить к ним приставов. Беднейших выловить и отдать в работы в левобережные станицы, чтоб зарабатывали себе на жизнь и были под присмотром. Как заработают, разбогатеют, вернуть их в свои кочевья. Вот так я тебе скажу.
— Помимо рапорта на высочайшее имя сделать подобное невозможно, — возразил Денисов.
— Подадим и рапорт, — успокоил Платов. — Вели собрать все, что на них вешают, на этих калмыков. Будем писать царю. Что, по твоему мнению, в Войске первостепенное значение сейчас имеет? Калмыки — это не первостепенное, сними. Считай, решили.
— Служба, — твердо сказал Денисов, — очередность, сроки и справа[89] для бедных.
— Это верно, — вздохнул Платов. — Что предлагаешь?
Денисов довольно толково стал излагать свои предложения, как регулировать выход на службу, как пресечь уклонение, высылку вместо себя наемщиков, как помочь неимущим. Регулярно бы сменялись и возвращались домой через три года, а с Кавказской линии — через два года. Тоже самое относительно внутренних губерний России, где казаков постоянно гоняли на усмирение, — два года, чтоб не разложились.
— Да, это верно, — подтвердил Платов. — Составь-ка, брат, мне подробнейший рапорт с предложениями. И это пропиши, как его… Ну, в общем, ты меня понял…
Сложные дела можно было доверять Денисову, который безропотно нес службу члена канцелярии, но всякое свободное время посвящал поискам справедливости и управы на ущемляющее его начальство. Платов его пока не ущемлял, но, по обыкновению, бумаги, составленные Денисовым, зачитывал и посылал по начальству как плод своего непосильного труда. Потом Денисову это надоест, он скажется больным и отправится в Россию продавать скот и откупать крепостных, короче — богатеть. Но сейчас, в 1801 году, он тянул всю важную работу в Войсковой Канцелярии, и Платов мог спокойно заняться делами более важными, можно сказать — необходимыми. Упрочить власть и — выше, выше, выше… Современник великим донцам и сам великий донец, видел Матвей Иванович в сильных мира сего то, что потомки не могли увидеть на парадных портретах. Портреты пишутся в угоду тщеславию лиц, на оных изображенных, и в назидание потомкам, дабы пример брали. Современники же видели жизнь отнюдь не с парадной стороны.
Бесконтрольная снизу и удаленная от Петербурга донская старшина впала в немилосердные поборы, пронизала ими Дон снизу доверху. Чрез многие их взятки роптало Войско, грозило, «чтоб-де от тех их обид многих и взяток река б не дрогнула». А кто, наоборот, за взятки от государственной службы отлынивал. Был случай: на Белой Калитве четыре казака — Свинарев, Харичкин, Кириллов и Степанов — дали атаману станичному по десятке и записались умершими, чтоб в походы не ходить. Петербургское начальство, все время бесславно боровшееся с лихоимством, не могло концов найти, свидетелей опрашивало, а не знало оно тонкостей донской жизни. Атаманы станичные — не дураки, чтобы своими кровными взятки давать, давали станичными деньгами, а расходы — люди подотчетные — вносили в станичную книгу. Открой любую — все, как на ладони:
«Судье Бобрикову во время производства над женкою Бородиною следствия подарено 10 рублей» (запись из книги Калитвенской станицы за 1804 год).
По неисчислимым записям легко определить, кто ж в Войске Донском главный. Размер взятки — верный признак. Вот запись книги Гундоровской станицы за 1796 год:
«Станичных денег генерал-майору и кавалеру Мартынову поклонились — 45 р.
Ивану Артемовичу (Янову) поклонились — 40 р.
Дьяку Гавриле Колпакову — 20 р.
Андрею Мартынову куплено сахару — 7 р. 80 коп.
Землемеру Василию Тацыну поклонились — 5 р.».
Чуть позже заявился в Гундоровку сам восковой атаман.
«В приезд Его Высокопревосходительства господина генерал-лейтенанта Алексея Ивановича Иловайского поклонились — 10 р.
С ним же бывшему генерал-майору Дмитрию Иловайскому поклонились — 5 р.».
Странно, казалось бы, Мартынову дают на лапу стоимость трех коней, а войсковому атаману кланяются полудохлой кобылкой. Да и дьяк войсковой (Иван Артемович) огребает вчетверо больше войскового же атамана. Ясно, кто в Войске хозяин?
Атаман, чаще всего, — вывеска. Замкнутая, соблюдающая равенство община охотнее берет его «со стороны». И меж своими зависти не будет, и в случае чего чужого «сдать» не жалко. Лишь через поколения, послужив обществу, становятся люди «своими».
Со стороны же казалось, что храброму да расторопному на Дону в атаманы выйти легко. По заслугам человека вверх двигают, кто б он ни был. Справедливое там общество…
И когда атаманов стали царскими указами назначать, мало что изменилось. Высшая власть подбирала людей на Дону новых, не успевших сродниться, связями обрасти, чтоб не покрывали донцов, блюли б царские интересы. И это с донским обычаем совпадало. Про того же Иловайского помнили, что пришел его предок на Дон с Тамбовщины, с города Темникова, не так давно. А сменивший Иловайского Василий Орлов происходил от «московита», бежавшего от царя Петра Алексеевича во время стрелецких волнений.
Сами атаманы, люди неглупые, истинное положение свое сознавали, стремились переродниться с коренной черкасней, о детях-внуках заботились, знали: если уж не признают на Дону своим, то при всем внешнем почтении «сдадут» рано или поздно, как уральцы «сдали» Пугача, как свои «сдали» Стеньку Разина, как «сдали» Булавина — айдарского казачка. Иловайский пять дочерей своих рассовал за старшинских детей, породнился с Карповыми, Сысоевыми, Яновыми, Кутейниковыми, Луковкиными. А Василий Орлов, не в пример Иловайскому, искал другие связи, дочь отдал за графа Палена, а сына женил на дочке министра финансов. Ну и дай ему Бог… Своим на Дону он не стал. Числились потомки его по Пятиизбянской станице, а жили при царе в Петербурге…
Платовское славное атаманство отнюдь не исключение. Под пятьдесят человеку, а всё «мартыновский зять», и давали ему соответственно. «По первам» вообще кланялись свиными тушками, индейками, гусями и вином. Рублей на восемь набегало.
Но не с платовским нравом зависеть от кого-либо. Вступив на пост, в душе своей уже связался он бороться и с черкасней и с тщеславными службистами иностаничниками. Бить предстояло и налево и направо.
Осознавал Матвей Иванович трезво, что основная поддержка — сверху. Пока верят наверху, пока служит Платов верно, будут держать его на Дону атаманом. Верность он постоянно демонстрировал. Из-за чего на Дону все свары с властью, весь сыр-бор? Из-за беглых. Немедленно организовал он кордоны, чтоб всех бегущих на Дон ловили. Дело не новое. Себряковы на таком кордоне состояние себе сколотили.
Второе дело — кто в правлении сидит. Стал Платов с царем и Сенатом переписываться, как бы лучше Войсковую Канцелярию обустроить. Царь, от которого все ждали писаных законов, Платова поддержал. Стал Платов в Канцелярии председательствовать. Канцелярию же составил из двух членов и четырех асессоров, выбирались эти люди казачьим дворянством на три года. Члены утверждались царем, асессоры — Сенатом. При Канцелярии три экспедиции: воинская, гражданская, экономическая. Воинской атаман распоряжается, за остальными двумя наблюдает прокурор. При Канцелярии, кроме того, определены землемер и архитектор. Главное — кто теперь в Канцелярию нужных людей выбирает. Дворянство! А кто дворяне? Во-первых, те, кто получил штаб-офицерские чины при Потемкине, когда он создавал Гражданское правительство. Таких немного, это самая верхушка и есть. Во-вторых, все войсковые старшины, которые считались младше армейских секунд-майоров, но выше капитанов. Естественно, все, кто в то время выслужил себе настоящее армейские чины. Таких уже побольше. В-третьих, все войсковые чиновники, которых Император Павел I повелел указом 22 сентября 1798 года приравнять к армейским офицерам. Среди этих костяк — командный состав 22-х донских полков, которых посылали в Пинск. Двадцать два помножить на пятнадцать… В-четвертых, все, кто после означенного указа был произведен в офицеры. За последние походы таких означенных немало появилось. В общем, видно, что дворянство на Дону мелкое, служилое, только что созданное. Это обнадеживает. Но львиная доля среди него — пронырливая черкасня, от этого никуда не денешься. Что делать? Ответ напрашивается — расколоть и подчинить, взять в военную службу, накинуть на них воинскую дисциплину, как уздечку на коня.
Приказал Платов: прежде времени об отставке прошений не принимать и к награждению представлять не по старшинству, а по личным заслугам. Еще приказал: чтоб не являлись к нему с просьбами о производстве в урядники. Верным же ребятам сказал: «Чьим детям надо, я сам дам».
Для черкасни это комариный укус.
Хорошо. Запретил вместо себя на службу наемников посылать — а то одни богатеют, а другие разоряются. Царь утвердил и благодарность прислал: «Из всех поступков ваших с удовольствием вижу старание и рвение, вами прилагаемые, для устройства и блага Войска, вам вверенного, доказывающие известное мне всегда усердие ваше к службе».
Окрыленный Платов попытался черкасню с землей прижать. Решила Войсковая Канцелярия оставить войсковые земли «на том самом основании, какое от древности существует», поселки с господскими крестьянами, что самовольно выстроены, смести, а землю станицам отдать. Тут ему в первый раз напомнили, кто на Дону хозяин, пришлось дать отбой. Решила Канцелярия повторно: помещичьи усадьбы на войсковой земле не трогать, но могут оные помещики продавать и закладывать землю только между своими же.
Еще одна попытка. Донес Платов царю, что в Черкасске и в четырех богатых станицах ниже города есть богатые казаки, человек 300, которые торгуют на крупные суммы, а вместо себя на службу людей нанимали, платили тем рублей по 200. Теперь, когда наемники запрещены, предлагал хитрый Платов брать с тех богачей по 100 рублей, а от службы их освобождать, деньги же Канцелярия истратит на снаряжение на службу обедневших, кто сам не в силах купить коня и снаряжение.
Царь передал платовский рапорт военному министру, тот посоветовал выяснить на Дону всех, кто вообще торгует, и выделить их в особое сословие, освобожденное от службы.
Потом уже стало до черкасни доходить, особенно для богатых, что с выделением в особое сословие отрывает их Платов от питательной казачьей среды, раскалывает сплоченную общину.
Естественно, собирал Платов в кучу верных ему казаков, на кого в трудную минуту опереться. Был ему для этого положен особый Атаманский полк в тысячу сабель, вдвое больше обычного. Подбирал верных в учрежденную в Черкасске полицию. Но это заведение с Атаманским полком, конечно же, не сравнится.
И еще одно придумал хитрый Платов и отправился в столицу пробивать свою задумку.
В Петербурге за прошедшие два года улеглась та вспышка «вольностей», которая возникла после смерти Павла Петровича. Прически «а ля Титус» выходили из моды, круглые шляпы и панталоны с сапогами — тоже[90]. Вновь отращивались косички, сгоряча отрезанные в то страшное и радостное мартовское утро. Букли, правда, так и не появились. Спокойно разъезжали русские экипажи, отмененные покойным Императором, и на крики их никто не обращал внимания.
Александр Павлович не боялся никаких заговоров, гулял по утрам по Фонтанке. Народ обожал его, его летящую походку…
Императрица Мария Федоровна, возраст которой приближался к сорока пяти годам, полностью оправилась после обрушившегося на нее удара. Она заказала свой портрет в глубоком трауре и раздала всем копии, но от мира не удалилась. Дня нее не составляли особого двора, и фрейлины, а также придворные дамы, носили портрет и шифр[91] обеих императриц — Марии Федоровны и Елизаветы Алексеевны, супруги Александра.
В мае она обычно отправлялась в Павловск, оставленный ей, как и Гатчина, по завещанию Павла Петровича. Там она вела рассеянный образ жизни, более блестящий, чем при покойном супруге. Она давала большие приемы, разбивала сады, вела строительство и вмешивалась в государственные дела.
Матвей Иванович, прибыв в столицу, испросил аудиенцию для вручения подарков Ее Величеству и был очень хорошо принят.
— Я усерднейше благодарю вас за подарки, — сказала Мария Федоровна. — Надеюсь, дела, которые вас привели в столицу, разрешатся благоприятно для вас, генерал. Жизнь провинции всегда возбуждала мое любопытство. Расскажите мне как-нибудь о ваших казаках.
— Почту за честь, Ваше Величество, — склонил голову Платов. — Хотя мы люди скромные, рассказывать особо нечего. Живем по старинке…
— Однако ж князь Таврический много рассказывал о самых диковинных вещах, которые встречаются в вашем краю. Покойник был блестящий рассказчик… Мы все с удовольствием послушаем вас, генерал. Завтра в Павловске мы устраиваем конную прогулку, если погода будет хорошая, — она оглянулась на окно, задержала на нем взгляд, как будто потеряла нить разговора и вспоминала что-то, потом подняла глаза на высокого Платова и с самой наивной улыбкой спросила:
— Вы ездите верхом, генерал?
— О, матушка!.. — только и сказал Матвей Иванович.
Долго прожил Платов в Петербурге, чуть ли не год. Сказочный год. Иногда он даже забывал о цели своего приезда. Обворожительно-женственная и вместе с тем властная Императрица милостиво позволяла служить себе. Она видела в нем какого-то «паладина», грубого, неотесанного, но благородного и верного рыцаря, явно отличала его, и все знали это, и смотрели как на должное, потому что ее воля была в этом кругу непререкаемым законом. Зато она позволяла ему говорить о самом личном, самом сокровенном и выслушивала, как выслушивала бы равного. И вот это ее сочувственное молчание, взгляд в землю, пока он говорил, мягкие замечания и искренние, серьезные советы Платов ценил выше всего, иногда ему казалось, что дороже жизни.
Император Александр заметил это и, заехав как-то к матери, спросил ее:
— Не кажется ли вам, матушка, что атаман Платов стал совсем петербуржец? Еще немного, и он потеряет свое обаяние казака и станет обычным генералом вашей свиты, матушка.
— Ах, он так забавен. А как ездит верхом! Вы бы видели, что он делает в седле, это что-то вроде итальянского акробата, но гораздо благороднее, и, заметьте, в его возрасте это просто удивительно.
В это время объявили, что атаман Платов просит доложить о себе Ее Величеству.
— Да, конечно. Я хочу его видеть, — сказала Мария Федоровна и, пока атаман не появился, заметила сыну: — Мне кажется, что этому казаку лучше быть здесь, у нас, а не среди верного ему народа.
— «Верного ему народа»? Льщу себя надеждой, что казаки прежде всего верны России, а не Платову. Впрочем, вы преувеличиваете, матушка. Если б все было так, как вам видится, я велел бы посадить его в крепость.
— Он уже сидел в крепости, и тем не менее именно его рекомендовали вам как самого верного из всех казаков.
— Я достаточно вознаградил его, — суховато сказал Александр.
— Никто и никогда не считает себя вознагражденным достаточно… А вот и наш атаман, здравствуйте, Матвей Иванович! — прервала она разговор с сыном, увидев входившего Платова.
Платов знал, что царь здесь, но притворился, что остолбенел, растерялся.
— Здравствуйте, Матвей Иванович, — повторил за матерью Царь; сам великий артист и притворщик, он прекрасно понял Платова. — Ее Величество сейчас говорили мне, как хорошо вы ездите верхом.
— У нас, Ваше Величество, малые дети так ездют. Я, сказать по правде, отяжелел последнее время, кости уже не те, а в молодости, бывало… — улыбнулся Платов.
Они говорили об обычных вещах, и Платов сразу сделался простым, домашним.
— И все же, где лучше жить, на Дону или здесь? — спросил Александр.
— Дома дешевле, — усмехнулся Платов. Но прогнал усмешку и добавил: — Но здесь не в пример красивше.
— Мой добрый Матвей Иванович, — вмешалась Императрица, — скажите мне всю правду: что вам недостает и не надо ли чего.
— Нет, Ваше Величество, благодарствуйте, пока выкручиваюсь. Мне еще при Ее Величестве Екатерине Великой нарезали девять тысяч десятин под Херсоном, но за неимением времени я эти земли не заселил. Теперь вот забрали у меня эту землю, но зато дали по рублю за десятину. На девять тысяч я еще поживу, еще надоем вам, Ваше Величество.
— Ну что вы такое говорите! Поверьте, мы умеем ценить ваше общество. Пойдемте в диванную, там вы расскажите нам о ваших любимых казаках. Надеюсь, что мы услышим много новенького, — пригласила Мария Федоровна, направляясь в диванную и делая какие-то распоряжения графине Ливен, показавшейся навстречу.
Александр и Платов пошли вслед за ней.
— А отчего, Матвей Иванович, на вас галстук белый? — вполголоса спросил царь, так, чтоб не слышала мать.
Вся российская армия и вся гвардия носили черные шелковые галстуки. Но Платов не мог выглядеть, как все, в глазах императрицы, поэтому он демонстративно повязывал белый.
— Белый опрятнее, — с простодушием ответил Платов царю. — А запачкается, так вымыть можно…
Александр невольно улыбнулся, но сказал:
— Сделайте мне удовольствие, даже в гости ходите одетым по форме.
— Слушаюсь, Государь.
Император знал, что мать создала свой кружок из людей, заведомо не причастных к прошлому заговору, и ему неприятно было бывать здесь, постоянно чувствовался намек, что он, царь, либо недостаточно силен, чтобы расправиться с заговорщиками, либо сам причастен к заговору, лишившему жизни его отца Павла Петровича. А то, что в этот кружок был допущен Платов (Император знал, что его принимали в самом тесном кругу, за ужином на двенадцать кувертов), старый «екатерининский» генерал, пострадавший от покойного Павла, показывало всем — нет, не павловские любимчики, обиженные новой властью, собрались вокруг вдовствующей императрицы, а просто люди благородные, рыцарственные, верные самой идее трона, верные России, их не сбить милостями и подачками.
— В прошлый раз Матвей Иванович рассказывал нам об ужасных наводнениях.
— Здесь, в Петербурге? — спросил царь, усаживаясь напротив матери и готовясь играть роль слушателя.
— Нет, Ваше Величество, оказывается, заливает не только Петербург, по Черкасску тоже каждый год ездят в лодках, — ответила Императрица и указала на Платова. — Матвей Иванович и приехал к нам в Петербург, чтоб как-то помочь бедным жителям в их беде.
— Да, я слышал об этом деле, — сказал Александр и успокоительно покивал, не то обещая, что поможет, не то показывая матери, что не стоит рассказывать дальше. — Так что же ваши казаки, Матвей Иванович? Довольны службой?
— Казаки, Ваше Величество, разные бывают, — начал Платов просто и естественно, не так, как начальник, докладывающий о вверенной ему части, а как путешественник, вернувшийся из увлекательнейшей поездки. — Одни служат и о службе только и думают, другие каким-то промыслом занимаются. Казаки донские — целый народ и делятся на классы людей, в обществе необходимо нужных. Есть торговые, есть, что ремеслом владеют, есть, рыбу ловят. Но по большей части — на все руки; народ У нас, Ваше Величество, развитой, казак и служит, и рыбу ловит, и скотину держит, и торговать по своим паспортам выезжает, потом опять на службу ходит…
— Знают грамоту?
— Многие знают, Ваше Величество, без грамоты какая ж торговля?
— Любят торговать?.. Прилично ли сие воину?
— Я, Ваше Величество, в молодости читал из гиштории, меня князь Василий Михайлович Долгоруков приохотил, мой благодетель. И вычитал я там, что римляне и жители древнего Карфагена всю жизнь торговали да судились, однако воины, Ваше Величество, были первостепенные.
— Каково! — сказала Мария Федоровна. — Опыт истории в пользу Матвея Ивановича.
— Но империю они создали, лишь перейдя к постоянной армии, — ответил Александр. — Однако мы перебили Матвея Ивановича. А что, Матвей Иванович? Ведь был опыт создать новые казачьи войска. Почему не удалось?
— Был, Государь. Я сам Екатеринославское войско создавал. И есть у меня по этому поводу разные мысли. Дело, Ваше Величество, как я понимаю, в самом казаке…