«Берег турецкий…»

Тема «езжу за границу» — первейшая для международника. Мне посчастливилось побывать в 47 странах. Раньше пели: «Не нужен мне берег турецкий…» Журналистам, да и не только журналистам, это не подходит. Не отдых имею в виду. Работу. Все «берега» интересны. Люди, нравы, природа, проблемы — все годится для репортажа, очерка, статьи. Для «акул пера» или телевизионной камеры.

У меня, как у непрофессионала, был один очевидный минус. Большой минус. Я не говорил свободно ни на каком языке. Учил немецкий, французский, лет сорок — английский. Читал для интереса учебники разных языков. Мог сказать несколько фраз даже на китайском или японском. Но все это — игра. Серьезно же работал с переводчиками. За границей находились 40 известинских корреспондентов. Посольства помогали. Так что немота не угрожала.

Самомнение подводило иногда. В Белграде затеялся спор полиглотов: кто полиглотистее. Мне было обидно сидеть молча. И я сказал: по газете определю любой европейский язык, хоть исландский, хоть шведский, хоть какой. Нет, заявили югославы, — не определишь. Настроение было боевое. Спорим! Поспорили на несколько бутылок коньяка. Югославы приносят газету. Смотрю как баран на новые ворота. Ничего похожего на что-то известное. И так крутил, и эдак. Не помогало. Оказалось, что это — баскская газета. На баскском языке я и погорел. Выставил коньяк на радость полиглотам…

Каждая командировка была связана с какой-то темой. Но я, как правило, не буду вдаваться в эти темы. Уже неинтересно. Даже мне. Попробую описать только неординарные, забавные, чем-то примечательные сюжеты. У поляков есть слово, которое мне очень нравится, — «чикавостка». Можно перевести как «интересинка». Так вот — некоторые командировки с чикавостками…

Куба. В одну из поездок мне нужно было передать Фиделю Кастро устное послание Брежнева. А у лидера кубинской революции тогда еще не было постоянного кабинета. Надо было искать. Посольство нашло и сообщает: через два дня лидер будет в горном массиве Сьерра-Маэстра. Там на вершине какой-то горы (кажется, пик Куба) Кастро вручит дипломы первому выпуску мединститута.

Лечу из Гаваны на другой край острова — в Сантьяго-де-Куба. Оттуда добираюсь на машине до подножия указанного пика. Там ждет военный вертолет. Поднимаемся. Но высоко, не тянет. Спускаемся. Летчики снимают два пулемета и кладут их на травку. Снова поднимаемся. Опять не тянет. Спускаемся и снимаем дверь. Еще что-то ребята выносят из вертолета. И укоризненно смотрят на мою фигуру. На этот раз добрались до пика.

Палаточный городок. Мне выделяют персональную палатку. Кастро обещает принять вечером. Прилетел и наш посол — Александр Иванович Алексеев. Хожу осматриваюсь. Садится здоровенный вертолет. Из него выпархивает стайка очаровательных созданий. Оказывается, Кастро дал команду доставить сюда парикмахерш. В мединституте в основном девушки, пока будут подниматься на вершину — разлохматятся. Надо их причесать!

На следующий день — улетать. Мы с Алексеевым собираемся садиться в вертолет. Вдруг подходит жена Че Гевары (он уже был в Боливии) Алейда и приглашает Алексеева спускаться с горы пешком, вместе со студентами. Галантный амбассадор не мог отказать даме. А нам нужно через день идти к президенту Кубы. Договариваемся встретиться у президентского дворца в 12.00. Я улетаю, он уходит.

В назначенное время встречаемся у дворца. К нему ведет парадная лестница. Но Алексеев после спуска с пика Куба ноги поднять не может. Еле-еле добрались до президента.

Я уже упоминал о том, что однажды пришлось брать интервью у Кастро. После интервью состоялся довольно долгий разговор. Узнав, что я лечу в Перу, Кастро предложил мне зайти к кубинскому послу, «который все знает лучше советского посла и все расскажет». Посла кубинского я знал. Это был известный ученый Нуньес Хименес, кажется, президент Академии наук. Потом «перевели» в дипломаты. Я усомнился: с какой стати кубинский посол будет информировать меня о ситуации в Перу. Кастро взял лист бумаги и тут же написал рекомендательное письмо:

«Нуньес, наш друг Бовин, политический обозреватель „Известий“, очень скоро посетит Перу. Я тебя прошу предоставить ему любую помощь и информацию, которая может понадобиться. Я ему предоставил общую информацию о внешней ситуации. Можешь ему полностью доверять.

Искренне твой, Фидель Кастро. Февраль, 24, 75».

Это письмо мне очень пригодилось. Два раза я встречался с Хименесом. Он действительно знал все.

Из Гаваны самолеты в Лиму не летали. Надо было сначала лететь в Мехико. А мексиканцы тянули с визой. Деньги кончились. Выручил Фидель. По его указанию мне дали «тархету», такую карточку, по которой я мог бесплатно жить в лучшей гостинице и бесплатно же ходить (с друзьями!) в рестораны этой гостиницы. Что я и делал две недели. Спасибо авторитарному режиму!

Япония. Недалеко от Токио японцы устроили нечто вроде кактусового парка — свезли кактусы со всего мира. Чтобы посетителям было веселее, там есть вольеры с экзотической живностью. В частности, посреди небольшого озерца на острове живет семья горилл: мама, папа и два гориллчонка. Иду я спокойно по берегу озера, смотрю на семейство отдаленных предков. Очень похожи! Но вдруг они засуетились, одна из горилл схватила довольно крупный камень и запустила в меня. Промазала. Я продолжал спокойно идти. Она схватила вторую булыгу. И опять промазала. Но я больше не стал выпендриваться и ударился в бегство.

Все мои поездки в Японию были связаны с Курильскими островами. Вели дискуссии. Многие японцы, по-моему, просто зашкалились на этом пункте. Сидишь с интеллигентнейшим человеком, ешь сырую рыбку, толкуешь о Достоевском или Куросаве, но на каком-то градусе он обязательно схватит тебя за грудки и потребует возврата Южных Курил.

Мне однажды пришлось участвовать в теледебатах на эту неувядаемую тему с профессором Токийского университета. Он водил указкой по карте Советского Союза и говорил:

— Бовин-сан, посмотрите на карту, такая огромная страна, ну что вам стоит отдать нам эти малюсенькие острова!

Мой ответ звучал так:

— Вот потому-то моя страна такая огромная, что мы никогда, никому и ничего не отдаем!

Я понимал, конечно, что мой аргумент не годится в академическом, научном споре. Но как выпад журналистской рапирой он вполне годился. Даже японская пресса это оценила.

Вспоминая о днях, проведенных в Стране восходящего солнца, не могу не сказать доброго слова о председателе Научно-исследовательского совета по проблемам национальной безопасности Японии господине Итиро Суэцугу. Он неизменно был организатором, мотором, душой наших встреч и дискуссий. И он был мужественным человеком. Заболев раком, он стал писать книгу о том, что чувствует человек, приближаясь к смерти. Тогда смерть отступила пред твердостью его характера…

Выступая на очередном симпозиуме, я предложил: если и когда «северные территории» будут подарены Японии, назвать их «острова Суэцугу».

Западный Берлин. Жил в маленькой гостинице. Поскольку чтение немецких текстов требовало усилий, то многочисленные объявления около рецепции не читал. Позвонил Загладин. Он прибыл в «наш» Берлин. Предложил состыковаться. Еду вечером в тот самый «Хаус ам дер Шпрее». Глубокой ночью возвращаюсь обратно. Рецепция, где находится мой ключ, закрыта и пуста. Вынужден читать объявления. Выясняю: если гость собирается вернуться после 12, ключ сдавать не надо. Дежурный появится в рецепции в 7.00 утра. Сейчас — около трех.

Лифт включен. Поднимаюсь на свой этаж. Вот дверь. Вот я. А толку нет. Замечаю стенной шкаф. Открываю — груда перин сложена. Беру две штуки, кладу возле своей двери, снимаю туфли и отхожу ко сну.

Утром взял ключ, поспал еще пару часов и отправился в клуб иностранных журналистов, аккредитованных в Западном Берлине. Они просили меня устроить нечто вроде пресс-конференции. Накануне одна берлинская газета дала крупными буквами: «О чем спрашивать Бовина? Он скажет только то, что говорит его правительство».

— Все читали? Читали, кричат.

— Так вот. Неверно это. Мое правительство никогда не ошибается. А я ошибаюсь, и довольно часто.

Смех в зале. Но лед был сломан. А если говорить по существу, то даже позицию правительства, — если сам с ней согласен, — можно изложить интереснее, убедительнее, чем это делают чиновники.

Восточный Берлин. Мое любимое немецкое блюдо — айсбайн. Это здоровый шматок вареной свиной ноги с квашеной капустой и гороховым пюре. И шнапс в любых вариантах. В «братские» времена в «нашем» Берлине было не так много заведений, где айсбайн готовили мастера. Одно из них — «Эрмелер хаус». Ресторан с сохранившейся старой кухней. И атмосферой.

Съел я как-то один айсбайн. Задумался и попросил принести следующий. Это было необычно.

— Was? Was? Was? — зачастил официант.

— Не «вас, вас», — сказал я. И пустил в ход вдруг возникший немецкий язык: — Noch ein mal, bitte!

Началось движение. Из кухни выглядывали повара. Мимо меня туда-сюда дефилировали официанты. Сосед перестал читать газету. И вот показалась процессия. Впереди шел представительный седой мужчина, похожий на министра иностранных дел Парагвая или Гондураса. За ним два человека в белоснежных колпаках везли тележку, на которой располагалось что-то, накрытое металлическим колпаком. В торжественном молчании айсбайн был перемещен на мой стол.

Когда я управился со второй порцией, подошел давешний седовласый мужчина и сообщил мне по-русски, что в «Эрмелер хаус» второй айсбайн всегда будет за счет заведения. К сожалению, я смог воспользоваться этой любезностью только один раз.

США. По разным поводам приходилось бывать. Например, объясняли, что такое perestroika и glasnost. Команда объяснителей включала в себя А. Ципко, П. Бунича и еще кого-то, но не помню. Повезли нас на Западное побережье в Эсален-институт. Симпатичное место на берегу Тихого океана. Место пользовалось популярностью еще среди индейцев. Хороший микроклимат, минеральные источники и какая-то, уверяли нас, мистическая аура вокруг.

До мистики дело не дошло. Организаторы семинара информировали нас, что здесь принято проводить встречи и обсуждения в бассейнах с минеральной водой. Причем принято также, что все — и женщины, и мужчины — минерализуются без одежд. Еще несколько лет назад советские люди сочли бы это провокацией. Но нравы шли за временами. И мы разделись. Представьте себе картину: большая каменная чаша, по периметру — обнаженные участники и участницы семинара, в том числе и бывшие большевики, включая православного большевика Александра Ципко, а в центре — не менее обнаженная переводчица. В воде, правда, рефракция и т. п., но все же отвлекает от темы.

Как это ни странно, но другие американские «чикавостки» в голову не приходят.

Монголия. Первый раз я туда попал, когда помогал Цеденбалу писать программу Монгольской народно-революционной партии. Естественно, я был глубоко законспирирован. Имел дело только с Цеденбалом. Еще был прикрепленный, который заботился о моем быте и отдыхе и почему-то рвался повезти меня «на передовое предприятие». Я возражал и просился посмотреть монастырь. В Улан-Баторе один сохранился. Но прикрепленный держал меня подальше от опиума и настаивал на индустриальных сюжетах. Пришлось обращаться к Цеденбалу. Помогло.

Не только в монастыре побывал, но и был допущен к главному ламе. На вид главлама — борец в тяжелом весе. Умнейший и знающий. Говорит на разных языках, которых я не знаю, включая китайский, японский, тибетский. Занимается древней философией. Перечисляя темы, которые его интересуют, упомянул о бесконечности. Тут я встрепенулся, вспомнил первую молодость, и мы поговорили о бесконечности.

Через много лет по приглашению Цеденбала я проводил отпуск в пустыне Гоби. Там есть кусочки Сахары, но в основном это каменистое плато. Можно ехать в любую сторону (если знаешь куда). Для легкого самолета везде аэродромы.

Монгольский «Интурист» поставил в пустыне несколько домиков и возил туда туристов. Если ты видишь, что пара монголов начинают разгонять верблюдов, мирно жующих свои колючки, значит, скоро прилетит самолет. Но я отправился на машине, чтобы лучше видеть. И не пожалел. Шофер — бывший пастух, сухой и жилистый. Вел ночью машину по звездам. На второй день автопробега от жуткой жары у него пошла кровь из носа. В машине была аптечка.

Жил в гостевой спецюрте. Из юрты делал набеги на кладбище динозавров. Вдруг яйцо найду — не нашел. Недалеко были горы и горные бараны с изумительно красивыми рогами. Из Европы приезжали охотники. Ружья с оптическим прицелом. Но, как правило, напивались до охоты, и это спасало баранов.

Помню эпизод, который пролил бальзам на душу советского командировочного. Ввиду отсутствия денег мы всегда шли по самому низшему классу. В пустыне Гоби я наконец взял реванш. Кормили нас в небольшой столовой. У меня в углу был свой стол. И свое меню. Как-то привезли человек десять из ФРГ. Кожаные шорты, перышки на шляпах, дородные немки. Они шумели недалеко за большим столом, поедая причитавшиеся им макароны по-флотски. И стояла у них монгольская водка «40 жил» (40 лет, значит).

Зоркая была публика. Засекли у меня виски. И, видимо, унюхали запах бараньей ноги. Вижу, встает один герр и направляется ко мне. Думаю, права качать будет. Сквозь непонятные слова было ясно, что он интересуется разницей в обслуживании. «Класс?» — произношу всем понятное слово. «Erste!» — гордо отвечает он и смотрит на меня вопросительно. И тут я бью в «девятку»: «Люкс», — говорю. Люкс! Это они понимают.

Но самое сильное впечатление от пустыни Гоби не «люкс», конечно, а ночное небо над пустыней.

Есть два чуда, две тайны, сказал великий Кант, — нравственный закон внутри нас и звездное небо над нами. Звездное небо как чудо, как тайну я воспринял, почувствовал только там. Здесь, в городах, залитых электрическим светом, сквозь насыщенный миазмами цивилизации воздух мы не видим и сотую долю того, что видел Кант где-нибудь в прусской глубинке и что видит и сегодня житель пустыни Гоби. Мириады мохнатых, пушистых звезд. Четко выписанный Млечный Путь. Холодные серебряные узоры на теплом черном бархате. И ощущение грандиозности, немыслимости мироздания… Почему? Для кого? Зачем?

В пустыне я мотался с небольшим транзистором. Для музыкального сопровождения. А ежели язык, то сплошь китайский. Но однажды на сплошном китайском фоне я услышал несколько раз повторенные слова: «Николай Николаевич Иноземцев». Левитановская тональность рождала смутную тревогу. Утром связался с Улан-Батором…

Теперь я уже привык — уходят друзья, уходят люди, с которыми вместе прожиты большие куски жизни. Но тогда была первая потеря. Неожиданная. Страшно неожиданная.

Иноземцев принадлежал к старшему слою шестидесятников. Фронтовик. Ученый и организатор науки. Очень четкий, подтянутый, как правило, застегнутый почти на все пуговицы человек. Требовательный руководитель. Убежденный антисталинист, во внутренней политике — сторонник сочетания плана с рыночными механизмами, в политике внешней — сторонник разрядки, поиска компромиссов с американцами. Брежнев с большим уважением, даже с почтением относился к Николаю Николаевичу. И в шумных спорах выделял его голос, прислушивался к нему.

Кувейт. Я был там до войны. Тоже — чудо. Хотя нет тайны — есть нефть.

Стоят пустые, готовые к заселению дома. Почему пустые? Люди не хотят сюда въезжать, ждут, когда подойдет очередь на виллу.

Медицина и обучение бесплатны. Можно учить детей хоть в Гарварде, хоть в Сорбонне. Бесплатны большинство коммунальных услуг.

Сами кувейтцы только руководят. Работают всюду иммигранты. Иммигранты же служат в кувейтской армии. Причем их лейтенант получает, наверное, не меньше нашего маршала. Я пытался через Кувейт подобраться поближе к ирано-иракской войне.

Но был выловлен в пустыне патрулем, состоящим из пакистанцев во главе с египтянином.

В выходные дни в пустыне, окружающей столицу, возникают палатки. Это бывшие бедуины из своих благоустроенных, оборудованных кондиционерами квартир выезжают «на природу». Раньше рядом с жильем паслись верблюды, теперь же стоят «мерседесы».

В Кувейте нет классовой борьбы — написал я в марте 1988 года. Редакция просила убрать эту фразу. Как-то боязно было еще без «чистоты марксизма-ленинизма».

Поскольку знакомых в Кувейте почти не было, а сухой закон почти был, то вечерами сидел в гостинице и писал свою главу в первое неподцензурное издание — книгу «Иного не дано». Правда, впоследствии выяснилось, что иное дано. Но ведь были не только архитекторы перестройки. Были и романтики перестройки…

Кипр. Несколько воспоминаний.

Был принят архиепископом Макариосом. Он мне долго и в деталях рассказывал о путче, о том, как ему удалось бежать.

— Господин президент, вам не кажется, что греки-киприоты допускали ошибки по отношению к туркам-киприотам?

— Только Бог никогда не ошибается…

Другая сценка. Зашел в лавку сувениров. За прилавком — симпатичная девица. Что-то спрашиваю у нее на всех ломаных. Она интересуется, откуда я.

— Из Советского Союза.

— А где это?

Первый раз встретил человека, который не знал о существовании Советского Союза. Даже настроение испортилось.

Однажды в делегации, которую я возглавлял, оказался митрополит Одесский и Херсонский Сергий. Человек большого ума и с типично одесским юмором.

Поздний вечер. Ужин, устроенный гостеприимными киприотами, явно затянулся. Владыка Сергий обращается ко мне и говорит:

— У Циперовича тоже были гости, а свет давно погас. Все ясно. Даю команду сворачивать застолье.

Много раз Сергий звал меня в Одессу. Так я и не собрался. А теперь и Сергия нет, и Одесса стала заграницей…

Исландия. Чудная страна. Армии нет вообще. В столичной тюрьме всего семь мест. Всех исландцев называют по именам; то, что мы считаем фамилией, — это отчество. Овощей, фруктов и цветов больше, чем в Москве (октябрь 1986 года). Встреча Рейгана и Горбачева привлекла в Рейкьявик тысячи сопровождающих лиц, журналистов, просто болельщиков с деньгами. В связи с этим телевидение, радио и газеты обратились к жителям столицы с просьбой несколько дней не ходить вечером в рестораны. Гости захотят отдохнуть, а ресторанов мало.

Подействовало. Я был в трех разных ресторанах. Но ни в одном не видел ни одного исландца.

Югославия. Мне нужно было лететь из Белграда в Приштину. Дело было в ноябре 1976 года, и там все было спокойно. Прилетаю, а багажа нет. Делать нечего, поехал в город. Утром встал, надо бриться. Бритва в чемодане. Вышел из гостиницы. Совсем рядом парикмахер-албанец. Усадил, вернее, уложил меня в кресло, намылил не кисточкой, а руками и взялся за бритву. Бритва не чувствовалась. Сейчас это называется — кайф.

Позже выяснилось, что я забыл опознать свой чемодан перед загрузкой вещей в самолет. Но еще пару раз я успел получить удовольствие у албанца.

И еще в Приштине целая кустарная индустрия по чистке обуви. Чистильщики, опять же албанцы, сидят вдоль всей главной улицы. Хватают за штаны, и все тут!

Зимбабве. Очередная встреча лидеров неприсоединившихся стран. Все лидеры живут или в гостиничных люксах, или в особняках. Только Каддафи выбрал большую лужайку и поставил, как и полагается бедуину, шатер. В отличие от своих коллег полковник не говорил по бумажке. Он страстно разоблачал приспешников империализма и пальцем указывал на тех из них, которые сидели в зале. Вместе с Каддафи на сцену вышли несколько представительных девушек в военной форме. Каддафи говорил, а они пританцовывали и особо острые места поддерживали выкриками антиимпериалистических лозунгов.

Дания. С одной из крупных датских газет «Политикен» договорились о следующем. Я приезжаю в Копенгаген и на одну неделю поступаю в распоряжение редакции газеты. Она организует мне встречи с ведущими датскими политиками, а я в каждый номер пишу статью или отвечаю на письма читателей газеты. Так я попал на галеры. Сумасшедшие дни. Работал как машина, которую заправляют не бензином, а кофе. Например, письма. Их была уйма. Переводчик брал письмо и с ходу читал мне перевод. Я тут же диктовал ответ по-русски, другой переводчик переводил на датский. За два-три часа составлялась полоса. По-моему, я даже похудел. Но зато прилично заработал.

Не обошлось без скандала. Меня упросили дать интервью по телевидению одной весьма энергичной даме. Я согласился с одним условием: мы беседуем о внешней политике СССР и не затрагиваем внутренние вопросы. Она не возражала. Но в ходе интервью она стала нарушать нашу договоренность. Я пару раз предупредил ее, а потом прервал интервью. Просил материал в таком усеченном виде не показывать. Но дама оказалась весьма настырной и материал дала. С ехидным комментарием. Потом на этот сюжет было несколько карикатур. Бовин убегает, а его преследует дама с микрофоном.

Франция. Как и положено провинциалу, отправились в «Лидо». Я и переводчица. Поскольку я был гостем министра иностранных дел, билеты заказывались через МИД. Деталь важная для дальнейшего рассказа. У нас — отдельный столик. Пьем шампанское, ждем поднятия занавеса. Вдруг вижу, мимо нас медленно шествуют крепко скроенные молодые люди и внимательно на меня смотрят. Внутренне сосредоточился. Наркотиков со мной нет. Калашников остался в номере. Вроде все в порядке. А молодые люди идут обратно и опять буравят меня глазами. Перебираю в уме варианты…

Обстановка прояснилась через несколько минут, когда в зале появился министр иностранных дел Румынии Стефан Андрей. Мы давно были знакомы и помахали друг другу ручками. Кто-то что-то перепутал, и меня посадили на его место. Это взволновало службу безопасности. Остальное — понятно.

Поверив слухам, что я гурман, меня повезли в Лион, где, как считают французы, самая изысканная кухня. Возможно. Во всяком случае, пробуя суфле, я не мог понять, что это — рыба, мясо или курица. После торжественного ужина, когда нас с переводчицей оставили одних, я попросил поехать в район рынка. Опыт советского командировочного: в районе рынка всегда есть забегаловки, где кормят добротной крестьянской пищей. И недорого. Так и было. Дорвался до одного из моих любимых блюд — жареного рубца в соусе! Пусть гурманы едят устриц и трюфеля…

Никарагуа. Когда вокруг пальмы, странно, что рядом — война. Березы, ели — пожалуйста, а вот в пальмах для северного человека есть, по-моему, что-то пацифистское. Поехали на войну. Теперь уже не пальмы были вокруг, а заросли кофейных деревьев. Иногда на машину падали аккуратно срезанные веточки. «Поверху стреляют», — объяснял сопровождающий офицер.

Говорил с «контрас». Нормальные крестьяне. Но в колхоз не хотят.

Говорил с начальством. Нормальные националисты. Мы им нужны, пока не договорятся с американцами.

Посетил наших военных. Они жутко законспирированы. Жалуются, что никто их не слушает. Тут кубинцы верховодят.

Великобритания. Несколько раз участвовал в заседаниях «круглого стола». Нашу сторону представлял Институт мировой экономики и международных отношений, английскую — Королевский институт международных отношений. С «лордами» (так мы величали наших визави) было интересно дискутировать. Они знали дело и, как правило, не занимались пропагандистской дешевкой.

Напротив Чатем-Хаус, где мы заседали, был милый такой сквер со скамейками и зеленью. Но private, частный, калитка на замке. Так хозяева, в знак уважения, выдали нам по ключу: отдыхайте, пожалуйста, когда захочется. Пустячок, но приятно…

Однажды один из лордов зачитал письмо, полученное им в феврале 1977 года от сестры из Аддис-Абебы. Сестра с ужасом писала, что видела на улицах несколько трупов. Лорд осуждал революции и взывал к гуманности. Но мы еще были «революционерами». Отвечая лорду, я заметил, что если бы его сестра жила в Лондоне, предположим, в 1643 или 1649 годах, то она видела бы на улицах гораздо больше трупов. Но стоит ли упрекать Кромвеля в антигуманности? Я и теперь думаю, что не стоит. Но не стоит и сравнивать Менгисту Хайле Мариама с Оливером Кромвелем.

В Лондоне я слушал (и смотрел!) знаменитых «Кошек». И регулярно пил пиво в том самом пабе, где Эллиот сочинял своих Cats.

Афганистан. Последний раз был там перед развязкой. Шефствовал надо мною КГБ (охрана, сопровождение, транспорт). Транспорт — самолет. Экипаж — из полярного пограничного отряда (Воркута). В Афганистане были уже не в первой командировке, страну знали. Самолет для пассажиров не был оборудован. Летчики стащили где-то могучее канцелярское кресло и прикрутили его в салоне. В нем я и летал.

Душманы уже вовсю использовали стингеры. Поэтому, чтобы выйти из зоны поражения, надо было после взлета свечой набирать высоту. А поскольку стингер идет на тепло, то во время набора высоты летчики отстреливали тепловые ловушки, температура горения которых была выше, чем тепло от мотора. Идея: обмануть стингер. Хуже (по ощущениям) было при посадке. Машина практически пикировала и только перед самой землей выходила из пике. А в комплексе все это воспитывало нервную систему.

Еще о нервах. Ночевал как-то в небольшом двухэтажном домике, где жили наши советники. На плоской крыше располагались два крупнокалиберных пулемета. Глубокой ночью где-то рядом обозначились душманы, и пулеметы стали стрелять. Домик ходил ходуном. О числе децибел судить не берусь. Пришлось снова сесть за стол и продолжить разговор за жизнь.

Афганские офицеры, с которыми я встречался, были против вывода наших войск. Они не верили в своих солдат и даже в себя. О том, что вывод войск будет большой ошибкой, два часа мне втолковывал Наджибулла. Я понимал их. Но уходить было надо. Не только потому, что мы не могли победить. Но и потому, что армия наша разлагалась. Правда, генерал армии Валентин Иванович Варенников, представитель советского Министерства обороны в Афганистане, решительно это отрицал. Но я предпочитал верить своим глазам, а не его словам.

И вот что меня удивило. В Кабуле находились представители разных ведомств (КГБ, ГРУ, МВД), которые имели право, помимо посла, направлять свою информацию в Москву. Оценки и выводы не всегда совпадали. И чтобы избавить себя от излишней головной боли, Москва дала команду: вы там соберитесь, договоритесь и давайте Центру общие, согласованные рекомендации. Они собирались. Они спорили. В конце концов острые углы отсекались, и в Москву шли некие усредненности. А ведь истина часто именно в острых углах.

Голландия. Выступал там в университетах. Просвещал студентов относительно внешней политики Советского Союза. Последний аккорд — разномастная аудитория в каком-то театре, кажется. Подъезжаем. У дверей пикеты, раздают листовки. Заглавие такое: «Если лиса ходит рядом, то будь, крестьянин, осторожнее — береги кур!» И далее на трех страницах разоблачалась политика «империалистического царизма». Упоминались и Чехословакия, и Ангола, и Монголия, и Камбоджа, и все что угодно.

Предлагалось задать Бовину четыре вопроса:

1. Зачем СССР нужен мировой флот?

2. Зачем этот флот ходит вокруг Западной Европы?

3. Почему, подписав Заключительный акт в Хельсинки, исходящий из суверенности всех европейских государств, СССР заявляет, что суверенитет восточноевропейских стран ограничен?

4. Почему СССР не заявит, что он никогда первым не будет использовать ядерное оружие?

В зале шум и гам. Всякой твари по паре. И маоисты, и троцкисты, и анархисты, и прочие другие, объясняет мне переводчик. Каждый кричит свое. Поскольку у меня был микрофон, то я всех и перекричал. Насчет флота и Акта все объяснил. Насчет ядерного оружия выкрутился. В общем, было весело. Потом с группой активистов долго пили пиво.

Завершая страницы журналистских странствий, хочу еще раз сказать, что мне везде было интересно.

Но самый мой любимый город — Нью-Йорк. Среди этих «каменных джунглей» я как рыба в воде. Возможно, потому, что я всю жизнь прожил в городах. А Нью-Йорк — воплощение урбанизма. Город в квадрате, в кубе. Вселенная в миниатюре. Где все рядом, все есть.

А теперь и Брайтон-Бич есть. Не знаю как сейчас, а был там гастроном «Москва». На знаменитом деревянном променаде. А в гастрономе при тебе жарили такую одесско-ростовскую котлетку (много лука и чеснока)! К ней соленый огурчик и 50 грамм. И неторопливая беседа с бывшим ростовчанином или вечным одесситом.

Второй самый любимый — Иерусалим. Не для жизни — для души. Город легенд, истоков, поверий. Все, что ни делает Бог, он делает руками Человека. И поэтому Иерусалим для меня — город человеческих страстей, человеческой истории, человеческой культуры. Последние десять лет я бываю в Иерусалиме каждый год. И каждый год надеюсь, что это — не последний…