Глава 17

Глава 17

Я не заходил в медпункт с тех пор, как покинул его несколько месяцев назад, когда медсестру навещал жалкий городской лейтенантишка. Девушка махнула на меня рукой – ей никак не удавалось залучить меня на очередной осмотр. Но однажды днем во время турнира по настольному теннису, на который пришли посмотреть все сотрудники центра, кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся и увидел медсестру. Она была высокого роста, в белом халате и белой шапочке. Впервые я прямо посмотрел ей в лицо. Зубы у нее были белоснежные, и они ярко выделялись на фоне гладкой темной кожи. Обаятельная улыбка делала ее еще красивее. Большие карие глаза светились добротой. Медсестра приветливо посмотрела на меня и протянула бутылку кока-колы.

– Зайди ко мне, когда захочешь, – сказала она, улыбаясь, а потом развернулась и ушла.

Бутылка была холодной. Я так и застыл, держа ее в руках. Мы с Альхаджи ушли из зала, где играли в теннис, и сели на камень, чтобы выпить подаренный напиток.

– А ты ей нравишься, – произнес мой друг со смешком.

Я ничего не ответил. Альхаджи не унимался:

– А она тебе как?

– Не знаю. Она старше. И она вроде за воспитателя здесь, – ответил я.

– Все понятно. Ты хочешь сказать, что боишься женщин, – кивнул Альхаджи.

– Я не думаю, что нравлюсь ей в том смысле, который ты вкладываешь в эти слова.

Я глянул на своего приятеля. Он явно потешался надо мной.

Мы допили бутылку, Альхаджи ушел, а я решил пойти в медпункт. Подойдя к двери, я осторожно приоткрыл ее и увидел, что сестра говорит по телефону. Она знаком велела мне войти и сесть, улыбнулась и взглянула на меня так, что я понял: она рада видеть меня, а не просто улыбается чему-то, что ей сказали на том конце провода. Я огляделся и увидел на стене таблицу. В нее были внесены имена всех находившихся в центре мальчишек. Практически напротив всех стояли галочки, а иногда и несколько. Это значит, что они побывали на осмотре по крайней мере один раз. Рядом с моей фамилией отметок не было. Тем временем девушка положила трубку, сняла листок с таблицей и положила его в шкафчик. Потом она пододвинула стул поближе ко мне и села рядом. Я думал, она задаст мне какой-то вопрос о войне, но вместо этого она спокойно спросила:

– Как тебя зовут?

Странно. Я думал, она знает мое имя.

– Вы знаете, как, – сердито буркнул я.

– Может, и знаю, но хочу, чтобы ты сам назвал мне его, – настаивала она. Глаза ее расширились.

– Ну ладно, ладно. Ишмаэль.

– Отличное имя, – кивнула она. – А меня зовут Эстер. Надеюсь, мы будем друзьями.

– А вы уверены, что хотите дружить со мной? – спросил я. Она немного подумала и ответила.

– Может, и не уверена.

Мы помолчали. Я не знал, что говорить. К тому же на этом этапе своей жизни я никому не верил. Я постиг непростую науку выживания и умел сам о себе позаботиться. Слишком много времени в своей недолгой жизни я был предоставлен сам себе. Мне было не на кого опереться, и, честно говоря, мне нравилось одиночество. Так было проще выжить. Люди вроде лейтенанта Джабати, которому я доверял и которому подчинялся, подвели меня. Как теперь полагаться на кого-то, особенно на взрослых? Я с подозрением относился к ним и не мог понять их намерений, потому что пришел к выводу, что люди дружат, когда хотят использовать друг друга. Так что предложение медсестры я оставил без внимания и уставился в окно.

– Я работник центра, и не более. Если ты хочешь быть мне другом, тебе следует предложить мне дружбу, а я подумаю, стоит ли тебе доверять.

Я невольно улыбнулся, ведь мне в голову пришла та же мысль. Девушку вначале смутило неожиданное изменение выражения моего лица, но потом она сказала:

– У тебя такая хорошая улыбка! Улыбайся почаще.

Я тут же помрачнел и нахмурился.

– Привезти тебе что-то из города? – спросила Эстер, но я ничего не ответил.

– Ладно, на сегодня довольно, – заключила она.

Через несколько дней после нашего первого разговора медсестра сделала мне подарок. Я стоял во дворе и смотрел, как ребята натягивают волейбольную сетку. Тут появился Альхаджи. Он заходил в медпункт на осмотр и передал, что сестра Эстер хочет меня видеть. Я думал посмотреть матч, но Альхаджи потянул меня к медпункту и буквально дотащил до двери, а потом с силой втолкнул туда и убежал, хихикая. Упав на пол, я поглядел вверх. Девушка сидела за столом, что-то писала и улыбалась.

– Альхаджи сказал, что вы меня звали, – сказал я, поднимаясь на ноги.

Она кинула мне пакетик. Я взвесил его в руке. Что бы это могло быть и зачем она мне это дала? Эстер смотрела на меня и ждала, когда я открою подарок. Развернув упаковку, я подпрыгнул от радости, обнял ее, но тут же пожалел, что дал волю чувствам, и сурово спросил:

– Почему вы мне купили плеер и кассету? Мы ведь еще не стали друзьями. И откуда вы знаете, что я люблю рэп?

– Сядь, пожалуйста, – сказала она, взяла плеер, вставила в него батарейки, кассету и снова протянула мне. Я надел наушники и услышал песню Run-D.M.C. It’s Like That And That The Way It Is[31]. Я качал головой в такт музыке, а девушка на мгновение сняла с моей головы наушники и заявила:

– Пока ты слушаешь, я осмотрю тебя.

Пришлось согласиться: снять рубашку, встать на весы. Она проверила язык, посветила фонариком в зрачки… Я был так поглощен музыкой, вслушиваясь в каждое слово песни, что меня все это мало заботило. Но когда она стала осматривать ноги, то заметила шрамы на левой лодыжке. Снова сняв с меня наушники, медсестра поинтересовалась:

– Откуда у тебя это?

– Следы пуль, – буднично ответил я.

Глаза ее погрустнели, и голос задрожал:

– Ты расскажешь мне, как это случилось? Это необходимо, чтобы я могла назначить лекарство.

Вначале я не хотел ничего рассказывать, но она уверила меня, что сможет подобрать эффективное лечение, только если я объясню, как именно получил ранения и, главное, чем их обрабатывали. Так что я поведал ей свою историю не по своей воле. Но мне казалось, что, услышав страшные подробности моей жизни, она ужаснется, начнет меня бояться и перестанет приставать с вопросами.

Я низко опустил голову и пустился в воспоминания о совсем еще недавнем прошлом. Эстер очень внимательно, не отрываясь, смотрела на меня.

Прошло более года с тех пор, как меня призвали в армию. Настал второй за время моей службы сезон засухи, и в нашем гарнизоне в который раз подошли к концу еда и боеприпасы. Для решения этой проблемы нам, как всегда, надо было совершить набег на какое-нибудь селение, где есть все необходимое. Мой отряд отправился в разведку. Мы отыскали деревню и целый день наблюдали за ней из ближайшего леса. Оказалось, что вооруженных людей там больше, чем солдат в гарнизоне лейтенанта Джабати. Все они были хорошо экипированы, и автоматы у них были новее наших. Я не был уверен, что в деревне стояли боевики, потому что среди них практически не было подростков, как во всех других отрядах повстанцев, с которыми нам доводилось сталкиваться. Некоторые из селян ходили в камуфляжной форме, другие – в обычной гражданской одежде. Вернувшись в свой лагерь, мы доложили обо всем лейтенанту, и практически все солдаты выступили в рейд. На прежней базе осталось всего двое часовых.

До обнаруженной нами деревни было три дня пешего пути. Решено было захватить ее и перебазироваться туда, а не тащить добытое продовольствие и оружие в наш старый лагерь. Мы отправились в путь вечером и шли быстрым шагом всю ночь, временами переходя даже на легкий бег. Раз в сутки мы делали привал, чтобы поесть, утолить жажду, принять наркотики. Мы взяли с собой все запасы патронов и гранат, автоматы, полуавтоматические пулеметы. У каждого было по два «АК» – один на спине, другой в руках. На третье утро лейтенант дал нам отдохнуть дольше, чем в предыдущие дни. После этого мы совершили последний длинный марш-бросок. К вечеру вдали показалась деревня.

В ней было много манговых, апельсиновых, гуавовых деревьев. Наверное, ее жители когда-то занимались выращиванием фруктов и тщательно ухаживали за садами. Мы окружили селение с трех сторон и ждали приказа лейтенанта. Сидя в засаде, я и мои товарищи постепенно пришли к неожиданному выводу: в деревне никого нет! Лежащий рядом со мной лейтенант бросил взгляд на меня. Вид у него был озадаченный. Я шепнул, что несколько дней назад тут было полно вооруженных людей. Почему же сейчас так пустынно? Вскоре по улице с громким лаем пробежала собака. Еще примерно через час в селение вошли пятеро мужчин с автоматами. Они взяли с одной из веранд какие-то корзины и двинулись к реке. Мы заподозрили неладное, как вдруг сзади раздался выстрел. Стало ясно, что нас заманили в ловушку. Противник пытался выгнать нас из леса и заставить переместиться в деревню. Там, на открытой местности, будет легче с нами расправиться.

Перестрелка шла всю ночь, а утром нам ничего не оставалось, кроме как войти в селение. Именно этого и добивался враг. К тому времени мы потеряли пятерых товарищей, а оставшиеся, как могли, продолжали отражать натиск неприятеля. Снайперы спрятались в кронах плодовых деревьев и вели оттуда шквальный огонь. Мы рассредоточились и решили перебежками добраться до другого конца деревни, пригибаясь и прячась за домами, когда это возможно. Нужно было убираться отсюда подобру-поздорову, но для начала следовало расправиться с засевшими на ветках боевиками. Мощными очередями мы расстреливали деревья. Тех, кто не был убит сразу, мы приканчивали еще до того, как они успевали упасть на землю. Чтобы передохнуть и решить, что делать дальше, необходимо было добраться до укрытия, предварительно создав коридор для прохода через плотную завесу обрушивавшегося на нас со всех сторон огня. Мы направили свои автоматы и пулеметы в сторону леса и, уничтожая все живое на своем пути, прорвались в джунгли. Здесь мы снова собрались вместе, и лейтенант коротко напутствовал нас своими обычными увещеваниями: надо биться, не щадя сил, чтобы захватить деревню, иначе придется долго скитаться по лесу в поисках другого базового лагеря.

Почти у всех наших бойцов кровили ссадины и царапины, но это не мешало им продолжать сражаться. У меня и некоторых моих товарищей было много небольших пулевых ран, но мы просто не обращали на них внимания. Первую контратаку мы предприняли, чтобы отбить у врага тела погибших и заполучить их оружие. Во время второй вылазки мы попытались взять под контроль деревню. За двадцать четыре часа наш отряд несколько раз отступал и прорывался вперед, каждый раз пополняя запасы благодаря захваченным у убитых врагов трофеям. Наконец нам удалось сломить сопротивление противника. Стрельба затихла, кусты за манговыми деревьями долго оставались неподвижными. Казалось, селение теперь в наших руках.

Но когда я зашел в одну из хижин и стал набивать рюкзак обнаруженными там боеприпасами, на нас вновь обрушился огонь. Три пули попали мне в левую ногу. Две прошли навылет, а третья засела в ступне. Идти было невозможно. Я лег, стал стрелять в ту сторону, откуда были выпущены настигшие меня пули, и разрядил целый магазин на один небольшой участок кустарника. Помню, в позвоночнике начинало покалывать, нога опухла, однако особенной боли я не чувствовал – слишком был накачан наркотиками. Сержант медицинской службы оттащил меня с передовой в один из домов и попытался вынуть пулю. Каждый раз, когда он отнимал руки от раны, я видел, что они в крови по локоть. Он часто протирал мне лоб влажной тряпкой. Веки у меня отяжелели, и я потерял сознание.

Не знаю, что было со мной дальше, но очнулся я только на следующий день. Ногу пронизывала адская боль, будто в нее забивали гвозди или перерезали вены. Из глаз брызнули слезы, но кричать не было сил. Напрягая зрение, я попытался понять, где нахожусь. Я лежал на кровати в хижине с соломенной крышей. Потолок поплыл у меня перед глазами. Выстрелов не было слышно, и я пришел к выводу, что неприятеля окончательно прогнали. От этого на мгновение стало легче на душе, но тут ногу обожгло новой болевой волной. Все тело напряглось, я судорожно сжал края кровати, стиснул зубы и прикрыл веки. Послышались шаги, и в комнату вошли несколько человек. Когда они подошли ко мне и завели разговор, я узнал их голоса.

– Парень очень страдает, а обезболивающих у нас здесь нет. Все они остались в прежнем лагере, – вздохнул сержант-медик. – Можно послать кого-то за лекарствами, но это шесть дней туда и обратно. Раненый не дождется помощи и умрет от болевого шока.

– Тогда придется отправить его туда, – произнес лейтенант. – Нам все равно нужно кое-что забрать со старой базы. Сделайте все возможное, чтобы доставить его туда живым.

С этими словами он развернулся и вышел.

– Есть, сэр, – ответил врач и вздохнул еще более тяжело и печально.

Я приоткрыл глаза. Образы теперь не расплывались. Передо мной было потное и озабоченное лицо доктора. Я попытался улыбнуться ему. Услышанные только что слова тронули меня настолько, что я мысленно поклялся: когда выздоровею, буду сражаться, как лев, не щадя жизни ради своих товарищей.

– Мы тебе поможем. Держись, потерпи немного, молодой человек, – ласково сказал сержант и сел на кровать, чтобы снова осмотреть мою ногу.

– Есть, сэр, – я попытался отдать честь, но он мягко придержал мою руку.

Вскоре в дом вошли двое солдат. Они сказали, что лейтенант послал их, чтобы отнести раненого в старый лагерь. Меня переложили с кровати в гамак и вынесли на улицу. В первый момент солнце ослепило меня, а потом надо мной закачались кроны деревьев – мы покинули селение и вступили в джунгли. Путешествие показалось мне бесконечным. Я много раз терял сознание и вновь приходил в себя. Голоса товарищей по оружию я слышал, но они были гулкими и далекими, будто долетающими до меня из другого мира.

Наконец мы пришли в лагерь, и доктор тут же принялся за дело. Сначала он сделал какой-то укол. Что это было, я не знаю, да и вряд ли мог поинтересоваться, находясь в полуобморочном состоянии. А еще мне дали кокаин, потому что организм мучился и терзался от недостатка наркотика. Операция началась еще до того, как подействовали обезболивающие вещества. Солдаты держали меня за руки и запихнули тряпку мне в рот. Кривыми ножницами хирург залез мне в рану и попытался достать пулю. Я чувствовал, как он ворочает кусок металла внутри моей плоти. Боль была ужасающей, тело содрогалось, кости ломило. Когда я уже решил, что больше не выдержу, доктор резким движением извлек пулю из ноги. Позвоночник свело, что-то резко ударило в шею, и сознание покинуло меня.

Я пришел в сознание утром следующего дня. Оглядевшись, я увидел на столе хирургические инструменты, а рядом с ними лежала тряпка, вся испачканная кровью. Интересно, сколько же крови я потерял во время операции? Нога была перевязана. Я ощупал повязку руками, а потом встал и, прыгая на одной ноге, выбрался на улицу. На крыльце сидели солдаты и доктор.

– Где мое оружие? – спросил я их.

Мне подали «G3», и я тут же принялся чистить его, не глядя ни на кого, а затем уселся на землю, прислонился к стене и дал несколько очередей в воздух. Меня не волновало, что нога у меня забинтована. Я курил марихуану, ел, баловался кокаином и браун-брауном. Так прошло три дня, а потом мы отправились на новую базу, устроенную в только что захваченной деревне. Уходя, мы облили соломенные крыши хижин керосином и подожгли их, а также кинули несколько гранат в стены домов. Мы всегда разоряли лагерь, который покидали, чтобы враг не мог воспользоваться им. Меня опять несли по лесной тропе в гамаке двое солдат, но на этот раз я крепко сжимал автомат и с интересом глядел по сторонам.

Еще три недели я слонялся по новому лагерю, не имея возможности ходить на задания и временно передав обязанности командира отряда Альхаджи. Я проводил долгие часы, принимая наркотики и без конца чистя автомат. Врач промывал мои раны и приговаривал: «Тебе повезло!» Я так не считал, а думал, что все дело в том, что я храбр и умею сражаться. Тогда я и не подозревал: выживание в той войне, да и в любой вообще, не связано с тем, насколько солдат смел и хорошо подготовлен. Просто почему-то мне казалось, что смерть меня не возьмет.

Вскоре в джунглях поблизости появились боевики. Лейтенант знал, что они придут, и теперь важно было не подпустить их к лагерю. Я потуже перевязал рану, взял автомат и пошел с товарищами «на охоту». Мы перебили большую часть незваных гостей, а несколько человек взяли в плен и привели на базу.

– Эти люди виновны в том, что твоя нога изрешечена пулями, – указал лейтенант на пленных. – Надо сделать все, чтобы им больше не представилась возможность стрелять в тебя и твоих братьев по оружию.

Я не уверен, что среди захваченных были те, кто стрелял в меня, но это не имело значения. Всем шестерым связали руки и выстроили в шеренгу. Я прострелил каждому ноги и целый день наблюдал, как они мучаются, а потом пустил каждому пулю в лоб, чтобы они прекратили стонать. Перед казнью я смотрел приговоренным в глаза и наблюдал, как угасает в них надежда, как останавливается взгляд. И только тогда нажимал на курок. Вид этих мрачных лиц был мне неприятен.

Я завершил свой рассказ. В глазах у Эстер стояли слезы. Она не знала, что делать – погладить меня по голове или обнять. В результате она не сделала ни того, ни другого. Но сказала:

– Ты не виноват в том, что произошло. Ты просто был маленьким мальчишкой, которого заставили участвовать в кровавой бойне. Если ты захочешь еще что-то рассказать, я всегда готова тебя выслушать.

Она внимательно посмотрела на меня, пытаясь встретиться со мной глазами и таким образом еще раз уверить в том, что действительно постарается мне помочь. Мне стало не по себе. Зачем я рассказал о своих переживаниях чужому человеку, да еще и не военному? Ненавижу вечную присказку «ты ни в чем не виноват», которую повторяли все сотрудники центра всякий раз, когда кто-то говорил о войне.

Я встал и направился к двери. А девушка сказала мне вслед:

– Я договорюсь о полном обследовании в Коннотском госпитале[32]. – Потом помолчала и добавила: – А плеер пусть останется у меня, ладно? Ты же не хочешь, чтобы другие завидовали тебе или даже украли его. Он будет здесь, можешь прийти и послушать музыку в любой день.

На это я ничего не ответил, а лишь швырнул плеер ей и ушел, заткнув уши, чтобы не слышать надоевшей фразы: «Ты ни в чем не виноват».

В тот вечер я сидел на веранде и слушал, как ребята обсуждают волейбольный матч, который я пропустил. Попытался вспомнить детство, но у меня не получалось. Перед глазами вместо этого вставала другая картина: как я первый раз перерезал человеку горло. Образы всплывали в сознании яркими вспышками. Так молния на мгновения освещает весь мир среди темной и грозовой ночи. Во время каждой вспышки в моей голове звучали страшные крики, от которых пробирала дрожь. Я вошел в дом, сел на кровать лицом к стене и попытался ни о чем вообще не думать. Но сильная мигрень мешала заснуть. Я прижал лоб к холодному бетонному полу, однако это не принесло облегчения. Я пошел в душ и сунул голову под ледяную струю – тоже не помогло. Боль была такой сильной, что я не мог переносить ее молча – лежал пластом и громко стонал. Позвали ночную сиделку, та дала мне снотворного, но забыться все равно не удалось, даже когда мигрень прошла. Я боялся ночных кошмаров, которые обязательно пришли бы, как только я смежу веки.

Эстер настояла, чтобы я рассказал ей некоторые из моих снов. Она сидела и тихо слушала, а если хотела что-то прокомментировать, предварительно спрашивала разрешения: «Хочешь, я скажу тебе кое-что насчет того, что ты видел…» Обычно я отвечал: «Не хочу» – и просил плеер.

Однажды утром Эстер пришла в центр, хотя в этот день у нее был выходной. На этот раз на ней была не белая медицинская форма, а джинсовая юбка. Она приехала на светлой «Тойоте», в которой сидели также двое мужчин. Один – водитель, а второй – сотрудник ДЛК, «Дети в локальных конфликтах»[33]. Эта католическая миссия вместе с ЮНИСЕФ и другими некоммерческими организациями создает и курирует такие реабилитационные центры, как наш.

– Мы хотели отвезти тебя в больницу на обследование, а после этого покатали бы тебя по городу, – радостно сказала мне Эстер. – Что скажешь?

– Ладно, – согласился я. Поездки в город всегда доставляли мне удовольствие. – А можем взять с собой моего друга Альхаджи?

– Конечно, – ответила она сразу, будто знала, что я об этом попрошу.

По пути сотрудник ДЛК представился:

– Меня зовут Лесли, очень приятно познакомиться, господа. – Он сидел на переднем сиденье и повернулся назад, чтобы пожать нам руки. Потом снова сел прямо и стал изучать нас в зеркало заднего вида.

Мы сидели сзади, Эстер заняла место между мной и Альхаджи. Она щекотала нас, а временами раскидывала руки в стороны и обнимала нас обоих за плечи. Я слегка отстранился, потому что мне не нравились эти нежности. Тогда она чуть отвернулась и обеими руками обхватила Альхаджи. Я стал смотреть в другую сторону, но девушка слегка толкнула меня локтем в бок, а потом снова положила мне руку на плечо.

В центре города Эстер показал нам телеграф, разные магазины, здание ООН[34], Хлопковое дерево. На Уоллас Джонсон-стрит из лавок доносились звуки музыки и перезвон колокольчиков – так торговцы привлекали посетителей. Мальчишки и девчонки разносили прохладительные напитки и выкрикивали: «Лед, лед!..» – или «Холодная имбирная газировка!» Город всегда поражал меня яркими красками, шумом и разнообразием. Люди спешили по своим делам, оживленная торговля создавала особый гул, который ни с чем не перепутаешь. Я с любопытством наблюдал, как владелец магазинчика одежды секонд-хенд подбрасывал свои товары высоко в воздух, чтобы залучить к себе прохожих. Тут машина остановилась: мы подъехали к больнице, где мне предстояло пройти обследование.

Доктор долго щупал места ранений и надавливал на них, изучал шрамы от пуль и все время спрашивал: «Ты что-нибудь чувствуешь? А здесь?» Все это начало меня раздражать, но тут он заявил, что обследование закончено. Я оделся и вышел в коридор, где меня ждали Эстер, Лесли и Альхаджи. Все они улыбались. Девушка ухватила меня за нос, чтобы как-то развеселить. Мы прошли к рынку, который проехали на пути к врачу. Я тут же «прилип» к музыкальному киоску и стал рассматривать горы кассет. Эстер и Альхаджи заинтересовались футбольными майками, и она купила ему одну. А для меня Лесли приобрел альбом Боба Марли Exodus. Все мое детство прошло под музыку регги, но я уже давно ее не слушал. Глядя на кассету, я попытался припомнить песни, и у меня сильно разболелась голова. Видимо, Эстер это заметила, взяла у меня из рук кассету и спрятала в сумочку.

– Кто хочет кока-колы? – спросила она.

Я обрадовался и во всю прыть побежал к палатке с напитками. Каждому купили по бутылке. Кола была ледяная и приятно холодила зубы. Я с удовольствием потягивал ее в машине на обратном пути. Настроение у меня было отличное, и я все время улыбался.

Видимо, Лесли решил, что настал удачный момент, чтобы поговорить о деле, и сказал, что ему поручили шефство надо мной и еще несколькими мальчишками. Помимо прочего, он должен был найти для меня приемную семью, в которой я буду жить по окончании реабилитации.

– Можешь обращаться ко мне в любое время и по любому поводу. Для этого достаточно зайти к Эстер. Она позвонит мне, – сказал он.

Я кивнул – во рту у меня было горлышко бутылки кока-колы.

В тот вечер перед тем, как сесть в машину и ехать домой, Эстер отвела меня в сторону и чуть нагнула голову, чтобы заглянуть мне прямо в глаза. Я отвел взгляд, но ее это не смутило.

– Я оставлю у себя кассету Боба Марли, – сказала она. – Приходи завтра и сможешь ее послушать.

Потом она села на заднее сиденье, помахала мне и уехала. Альхаджи надел новую майку и бегал по площадке, изображая футболиста. Когда мы пришли на веранду, все в восторге стали рассматривать его обновку. Она была цветов национального флага – зелено-сине-белая, с номером «11» на спине. Альхаджи, красуясь, ходил взад-вперед. Наконец он остановился и заявил:

– Я знаю город как свои пять пальцев. Мне известно, где купить хорошие вещи.

Он носился с этой футболкой целую неделю, снимая ее, только чтобы принять душ. Мой друг прекрасно понимал, что ее обязательно попробуют стащить. Ему удалось даже на ней подзаработать. Он одалживал ее мальчишкам на пару часов, а те взамен отдавали ему свою пасту, мыло, уступали обед и прочее. К выходным у него скопилось достаточно пасты и других мелких предметов, которые можно было продать – что он и сделал на небольшом открытом рынке, расположенном в другом конце нашего городка.

На следующий день после поездки в город я сразу после уроков отправился в медпункт. Мне пришлось ждать Эстер. Она пришла и удивилась, что я сижу на крылечке. Девушка потрепала меня по голове и сказала:

– Хорошие новости! Пришли результаты твоего обследования. Ничего серьезного у тебя не нашли. Надо будет принимать определенное лекарство, а через несколько месяцев снова пройти осмотр.

Она открыла дверь, я молча прошел за ней. Она знала, что мне нужно, и тут же протянула мне кассету и плеер, а вместе с ними и очень красивый блокнот и ручку.

– Можешь здесь записывать слова песен, а потом мы с тобой вместе их разучим.

И она стала кому-то звонить.

Откуда же Эстер узнала, что мне нравится разучивать песни? Я подумал об этом, но не спросил. Позже, уже покинув реабилитационный центр, я выяснил, что Эстер просмотрела анкеты, которые мы заполняли в начале обучения. Нам это тестирование представили как экзамен. Вначале нужно было написать общие сведения о себе. Вопросы были простые, не пробуждавшие никаких болезненных воспоминаний: «Какую музыку вы любите?», «Вам нравится регги? И если да, то какие исполнители?», «Почему вы слушаете музыку, что это вам дает?». Эти темы мы обсуждали иногда на школьных коротких семинарах и вполне могли письменно ответить на них в анкете. Потом эти ответы передавали медсестрам, воспитателям и другим людям, отвечавшим за психологическую поддержку ребят в центре.

Теперь я уже с нетерпением ждал Эстер каждый день. Она приходила на работу днем. Я пел ей песни, которые выучивал за день. Заучивание текстов не оставляло времени на мысли о войне. Я привык к Эстер и часто говорил с ней о стихах Боба Марли, а иногда и о Run-D.M.C. Правда, она в основном слушала. Дважды в неделю приезжал Лесли, и ему я тоже пел свои любимые песни, а он с удовольствием рассказывал мне об истории растафарианства[35]. Мне нравилась история Эфиопии, а также сказания о встрече царицы Савской и царя Соломона. Мне было близко то, что эти люди преодолели длинный путь, чтобы достичь поставленной цели. Как мне хотелось, чтобы мое странствие было бы столь же осмысленным и радостным, как их путешествие навстречу друг другу!

В одну из ночей я заучивал очередную песню и заснул за этим занятием. До этого долгие месяцы меня мучила бессонница, но ночных кошмаров не было, видимо, потому что я спал очень мало и поверхностно, а бодрствуя, все время слушал песни Боба Марли и записывал слова. Но в тот вечер я провалился в глубокое забытье, и новые ужасы, совсем не такие, какие являлись раньше, потрясли меня до глубины души. Вначале мне снилось, что мы с моим братом Джуниором купаемся реке на окраине Маттру Джонга. Мы ныряли и доставали со дна устриц[36], клали их на камень и снова бежали к воде, соревнуясь, кто больше наберет. Выиграл Джуниор. Потом мы наперегонки побежали домой. На столе стояли кастрюли с едой, но никого из родных рядом не было. Я повернулся к брату, чтобы узнать, где все, но он тоже исчез. Я остался один в темноте, стал искать лампу и вскоре нашел ее. Мне стало страшно, лоб покрыла испарина. Я вошел в гостиную, пошарил на столе и нащупал коробок спичек. При свете лампы я вдруг увидел, что в комнате много людей. В ночи меня незаметно окружили вооруженные ножами и автоматами мужчины. Их фигуры были хорошо видны, а лица скрывались во мраке, будто это были безголовые существа. Между ними завязался бой: они стреляли друг в друга, кололи, перерезали друг другу глотки. Но мертвецы быстро поднимались на ноги, правда, лишь за тем, чтобы снова быть убитыми. Потоки крови заполнили комнату, ее уровень быстро поднимался. Боевики выли, стонали, наводя на меня тоску. Я закрыл уши, чтобы не слышать этих звуков, но тогда я начал ощущать их страдания. Всякий раз, когда кого-то резали, мне было больно. У меня начинала хлестать кровь из той же части тела, что и у жертвы. Крови было столько, что можно было утонуть. Я начал плакать, и тут дверь отворилась, красные реки хлынули в нее, и я, весь в крови, тоже выбежал из комнаты. Передо мной стояли родители и оба брата. Они улыбались, будто ничего страшного не происходило, и мы никогда не разлучались.

– Садись, разбойник, – произнес папа.

– Да не обращай ты на него внимания, – весело сказала мама.

Я сел лицом к отцу, но есть вместе со всеми не смог. Все члены у меня онемели. А мои родные вроде и не замечали, что я весь измазан кровью. Тут начался ливень, и все убежали в дом, оставив меня на улице. Я посидел под дождем – его струи омыли меня, – поднялся и решил войти в дом, но он уже исчез, будто испарился.

Я озадаченно озирался и тут проснулся, обнаружив, что во сне упал с кровати.

Поднявшись с пола, я вышел на крыльцо и всмотрелся в темноту, не будучи уверенным, случилось ли все это во сне или наяву. Семья приснилась мне впервые с тех пор, как я покинул родной дом.

На следующий день я пришел к Эстер. Она заметила, что меня что-то беспокоит.

– Хочешь прилечь? – спросила девушка почти шепотом.

– Прошлой ночью я видел страшный сон. Не знаю, что все это значит, – сказал я, глядя в сторону.

Она подошла и села рядом.

– Расскажи мне его, если хочешь.

Я ничего не ответил.

– Ты можешь говорить о том, что видел, как будто меня здесь нет. Я буду молчать и не произнесу ни слова, если ты не попросишь меня об этом.

Мы посидели в тишине, а потом я почему-то все-таки решился рассказать тот сон.

Сначала она только слушала, но постепенно стала задавать вопросы о моей жизни до и во время войны.

– Ты не виноват ни в чем из того, что случилось с тобой, – упрямо твердила она, заканчивая этой фразой каждый наш разговор.

Конечно, я тысячу раз слышал такое из уст всех сотрудников центра. Честно говоря, я ненавидел эту формулу. Но все-таки в тот день в медпункте я поверил, что это действительно так. Смысл сказанного проник в мое сознание и в мое сердце, наверное, благодаря искренности, с которой говорила Эстер. Это не значит, что я больше не испытывал вины за то, что совершил. Просто мне легче было нести бремя раскаяния и появились силы, чтобы что-то вспоминать, обдумывать, оценивать. Чем больше я беседовал с Эстер, тем более отвратительными мне казались некоторые подробности моей солдатской жизни. Правда, я не подавал вида, поскольку еще не вполне доверял этой девушке. Просто мне нравилось говорить с ней, потому что она не осуждала меня. Она всегда смотрела на меня с доброжелательной улыбкой, как обычно смотрят на ребенка.

Однажды Эстер пригласила меня к себе домой. Она приготовила ужин, мы поели, а потом пошли гулять по городу. Мы пришли на пристань, находившуюся в конце Родон-стрит. Светила луна, мы сидели на молу и смотрели на нее. Я рассказал Эстер, что в детстве различал причудливые фигуры на поверхности этого желтого диска. Ее это поразило. Мы стали разглядывать луну вместе и описывать, что видим. Мне померещилось, что я снова, как много лет назад, вижу женщину с младенцем на руках. На пути домой я уже не смотрел с восхищением на городские огни, а уставился в небо. Казалось, луна плывет за нами.

Когда я был маленьким, бабушка уверяла меня, что небеса говорят с теми, кто готов смотреть и слушать. Она часто напоминала:

– В небе ты всегда найдешь ответы на все вопросы и объяснения всему: всякой боли, всякому страданию, любой радости и любой загадке.

В ту ночь я так хотел, чтобы небеса снова открыли мне свои тайны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.