Глава 15

Глава 15

Моим домом стали джунгли, где мы нередко ночевали, и деревни, которые захватывали и превращали в свои базы. Семьей для меня был отряд, а защитником и кормильцем – автомат. Я следовал простому правилу «убивай или будешь убит», а об остальном не задумывался. Прошло больше двух лет, как я служил в армии, и я привык к тому, что убийства – неотъемлемая часть обычной, повседневной жизни. Жалости я не знал. Детство как-то незаметно кончилось, и сердце мое, казалось, окаменело. Смену дня и ночи я замечал, потому что луна и солнце исправно сменяли друг друга на небосклоне, но меня не волновало, воскресенье сегодня или пятница.

Я считал свою жизнь нормальной. Но все начало меняться в те памятные недели января 1996 года. Мне тогда было пятнадцать.

Как-то утром я и еще двадцать моих товарищей отправились в Бауйю, чтобы взять там еду и боеприпасы. Маленький городок располагался к югу от нашего лагеря, в одном дне пешего пути. Мои друзья Альхаджи и Канеи тоже были в этом отряде. В Бауйе мы надеялись повидаться с Джумой, который служил в местном гарнизоне. Было интересно послушать его солдатские байки, узнать, сколько убитых на его счету. А я, помимо прочего, думал встретить там лейтенанта. Может, у него найдется время снова обсудить со мной Шекспира.

Мы шли двумя колоннами по краю пыльной дороги и всматривались красными глазами в плотные кусты, росшие на обочине. К окрестностям Бауйи мы приблизились незадолго до захода солнца и спрятались в кустарнике. Тем временем наш командир отправился в город – предупредить о приходе отряда, чтобы нас не приняли за неприятеля и не открыли огонь. Мы ждали его возвращения, сидя на земле, прислонившись к стволам деревьев. Вскоре он появился в конце дороги и дал нам знак, что можно идти. Я закинул автомат на плечо и зашагал вперед. В городке, служившем одним из форпостов правительственных войск, были дома из бетонных блоков, гораздо больше тех, что встречались в большинстве деревень. Мы кивали солдатам, расквартированным в разных частях города, но никого из знакомых не встретили. Наконец мы отыскали Джуму. Он сидел в гамаке на выходящей к лесу веранде каменного дома. Рядом с ним лежал полуавтоматический пулемет. Джума был задумчив. Мы тихонько подкрались к нему, но напугать не смогли – он услышал шаги и повернулся. Лицо его теперь казалось старше, он перестал качать головой, когда говорил. Обменявшись рукопожатиями, мы стали рассматривать пулемет.

– Я вижу, ты теперь предпочитаешь более тяжелое оружие, – шутливым тоном заметил Альхаджи.

– Да, что тут сказать, «АК» для меня теперь – это вчерашний день, – ответил Джума, и все рассмеялись.

Мы пообещали, что вернемся еще к нему через несколько минут, и отправились на склад за продуктами и боеприпасами. Пока мы возились на складе, пришел командир и сказал, что лейтенант просит нас остаться на ночь, а также объявил, что ужин готов. Я не был голоден, поэтому один направился снова к Джуме, а Альхаджи и Канеи пошли есть. Некоторое время мы сидели в тишине, а потом он произнес:

– Я завтра рано утром отправляюсь в рейд, так что мы можем уже не увидеться до вашего ухода.

Он помолчал, пробежал пальцами по черному металлу пулемета и сказал:

– Во время последней операции я убил владельца этой штуковины. Но прежде чем я до него добрался, он уложил много наших. Однако теперь я тоже задам жару боевикам с помощью этого пулемета.

Он ухмыльнулся, я лихо хлопнул его по подставленной пятерне, и мы оба засмеялись.

Тут нас позвали на вечернюю поверку, которая проводилась в одном из дворов в центре города. Это была не просто перекличка, но и время общения командиров с солдатами. Джума подхватил пулемет, положил руку мне на плечо, и так, в обнимку, мы двинулись туда. Лейтенант Джабати был в хорошем расположении духа. Многие из тех, под чьим началом мы воевали в первые месяцы своей службы, например, старший сержант Мансараи и капрал Гадафи, к тому моменту давно погибли, но лейтенанту удивительным образом удавалось остаться целым и невредимым. Не менее поражало и то, что он быстро нашел замену выбывшим командирам, поставив вместо них новых, таких же бесстрашных и дисциплинированных. Я хотел побеседовать с Джабати о Шекспире, но он был занят – обходил всех собравшихся и со всеми обменивался рукопожатиями. Наконец лейтенант подошел ко мне, крепко сжал мою руку и сказал:

– Макбет храним судьбой, пока Бирнамский лес не выйдет в бой на Дунсинанский холм[25]…

Потом он кивнул мне и громко объявил:

– Я оставляю вас, господа, – поклонился, помахал рукой и вышел.

Мы подняли автоматы и проводили его громкими криками, а после этого запели национальный гимн: «High we exalt thee, realm of the free, great is the love we have for thee…»[26]

Всю ночь мы болтали, курили, нюхали кокаин и браун-браун, которого было в Бауйе вдоволь. Говорили в основном о том, какого хорошего качества здесь наркотики.

В предрассветных сумерках Джума и еще несколько солдат отправились в рейд. Мы с Альхаджи и Канеи пожали ему руку и пообещали провести с ним больше времени в следующий раз, когда наведаемся в город. Джума улыбнулся, подхватил свой пулемет и исчез в темноте.

Через несколько часов в город въехал грузовик. Из кузова выпрыгнули несколько человек в идеально чистых синих джинсах и белоснежных футболках с крупной надписью UNICEF[27]. Один из них был белый, другой смуглый, но не чернокожий – наверное, ливанец[28]. Еще двое мужчин были местными: у одного были нарисованы магические знаки на щеках, а у второго – на руках. Такие же узоры наносил мне дед, чтобы защитить от укусов змей. Эти люди были умытыми и холеными, они явно не участвовали в боевых действиях. Спросив, как найти дом лейтенанта, они отправились туда. Тот уже ждал их. Они все вместе уселись на веранде и долго что-то обсуждали. Мы сидели под манговым деревом, чистили оружие и наблюдали за ними. Через некоторое время лейтенант пожал иностранцам руки и позвал рядового, охранявшего его дом. После этого солдат подбежал к нам, а затем и к остальным мальчишкам, велев всем построиться на центральной площади. «Приказ лейтенанта!» – возвестил он. Мы привыкли быстро выполнять все распоряжения, поэтому тут же отправились, куда было указано, выстроились в шеренгу, ожидая, что нам объявят об очередной зачистке лагеря боевиков.

Лейтенант встал перед строем. Мы отдали ему честь.

– Вольно, ребята, – сказал он и медленно прошелся вдоль строя. Его гости шли за ним и улыбались.

– Те, на кого я укажу, выйдите вперед и постройтесь в колонну возле этого рядового. Ясно? – распорядился командир с дальнего конца шеренги.

– Да, сэр! – выкрикнули мы и снова отдали честь. Улыбки исчезли с лиц сотрудников ЮНИСЕФ.

– Вольно, – снова повторил лейтенант. – Ты, ты… – выбирал он, идя в обратную сторону. Когда он указал на меня, я внимательно посмотрел на него, но он проигнорировал мой взгляд и пошел дальше. Всего он отобрал пятнадцать человек, в том числе и Альхаджи. А Канеи остался, может, потому, что был старше. Командир объявил:

– Вытащите из автоматов рожки с патронами, поставьте оружие на предохранитель и положите его на землю.

Мы выполнили приказ, и гости, особенно два иностранца, снова повеселели.

– Смирно! Вперед марш! – скомандовал рядовой, и мы последовали за лейтенантом к грузовику, в котором приехали четыре незнакомца.

Джабати обернулся, мы остановились.

– Вы отлично сражались. Вы знаете, что такое солдатское братство, и это чувство навсегда останется с вами. Я горд, что мне довелось служить своей стране плечом к плечу с вами, мальчишки! Но теперь ваша служба окончена. Эти люди, – он указал на приехавших, – позаботятся о том, чтобы вы окончили школу, и постараются обеспечить ваше будущее.

Больше он ничего не сказал. Улыбнулся и ушел, велев другим солдатам забрать у нас все военное снаряжение. Я спрятал штык в белье и незаметно сунул гранату в карман. Когда рядовой подошел, чтобы обыскать меня, я оттолкнул его и заявил, что убью, если он до меня дотронется. Солдат не стал возражать и пошел отбирать снаряжение у другого мальчишки.

Что же такое происходит? Мы с недоумением смотрели вслед удалявшемуся лейтенанту. Почему он отдал нас в распоряжение каких-то штатских? Мы-то думали, что будем воевать до конца. Гарнизон был нашей семьей. И вот вдруг нас лишают ее, ничего не объяснив. Несколько солдат забрали у нас оружие, а другие следили, чтобы мы не сбежали. Пока мы стояли возле грузовика, я снова оглянулся на лейтенанта. Тот стоял на веранде, заложив руки за спину, и смотрел в другую сторону, на видневшийся за городом лес. Ситуация была непонятной, но во мне вскипали тревога и ярость. Я ведь ни на день не расставался с оружием с тех пор, как меня заставили служить.

В кузове грузовика сидели три солдата военной полиции. Я сразу догадался, кто они такие, по их идеальной выправке и состоянию оружия. Брюки у них были заправлены в ботинки, а рубашки – в брюки. Их лица излучали благодушие: нет и следа суровости и упрямства, как у тех, кто много раз побывал в бою. Автоматы, поставленные на предохранитель, сияли так, что становилось ясно: из них ни разу не стреляли. Солдаты жестом показали нам, что надо забраться в кузов. Мы расселись по двум скамьям друг напротив друга. Тут к нам присоединились два сотрудника ЮНИСЕФ – один со знаками на щеках и ливанец. Полицейские закрыли задний борт и перекинули одну ногу в кузов, а другую оставили снаружи.

Машина тронулась. Я был вне себя от злости. Необходимость покинуть базу казалась мне абсурдом. Я взглянул на озадаченное лицо Альхаджи, а потом с завистью покосился на автоматы, которые сжимали в руках сопровождающие нас военные. Люди из ЮНИСЕФ улыбались. Грузовик выехал на грунтовую дорогу и набирал скорость, поднимая клубы легкой коричневой пыли. Было совершенно непонятно, куда нас везут.

Мы ехали много часов, и все это время я злился и томился. Мы привыкли везде ходить пешком и вообще давно уже не сидели без дела так долго. Я стал подумывать о том, чтобы захватить грузовик и заставить водителя вернуть нас в Бауйю. Но всякий раз, когда я собирался вырвать автомат из рук солдата военной полиции, мы подъезжали к контрольно-пропускному пункту, и наши сопровождающие выходили. Про гранату в кармане шортов я забыл. Мне никак не удавалось успокоиться, и в какой-то момент я заметил, что жду очередного поста с нетерпением. Их было много, очень много, и они вносили хоть какую-то перемену в однообразие дороги. Мы не переговаривались друг с другом, сидели тихо, только временами перемигивались с Альхаджи, ожидая момента, когда можно будет напасть на солдат и вытолкнуть их из грузовика.

И вот мы достигли последнего КПП, где было очень много военных – в красивой форме и при полном вооружении. Отполированные деревянные приклады их абсолютно новых автоматов Калашникова сияли. Они принадлежали к внутренним войскам, как и сопровождавшие грузовик полицейские. «Эти пороху не нюхали, – мрачно думал я. – Они знать не знают, что происходит в лесах по всей стране».

Мы свернули с грунтовой дороги и въехали в город. Асфальтовые улицы были запружены машинами. Я никогда в жизни не видел столько автомобилей, грузовиков, автобусов. «Мерседесы», «Тойоты», «Мазды», «Шевроле» нетерпеливо сигналили, из их окон раздавалась громкая музыка. Я по-прежнему не знал, где мы, но начал догадываться, что мы прибыли во Фритаун, столицу Сьерра-Леоне. Но зачем мы здесь? Загадка!

Грузовик, покачиваясь, медленно полз по забитой машинами улице. Вскоре стемнело, зажглись фонари. Витрины магазинов и даже киосков были подсвечены. Меня поразило, как много везде огней и при этом совершенно не слышно жужжания генераторов. Я любовался городом, таким ярким и шумным, но тут грузовик свернул в переулок и запрыгал по ухабистой дороге. Трясло так, будто мы попали в бетономешалку. Это продолжалось несколько минут, а потом машина остановились. Солдаты военной полиции велели нам выйти и следовать за улыбчивыми людьми в белоснежных футболках.

Мы вошли на огороженную территорию, на которой рядами стояли дома. Везде горел свет, а на верандах и на ступеньках у входа сидели мальчишки примерно нашего возраста – пятнадцати лет и чуть старше. Они не обратили на нас особого внимания, но по их лицам было видно, что они тоже озадачены и не знают, зачем их сюда привезли. Иностранец, похожий на ливанца, сделал знак, приглашая нас войти в дом. Лицо его просто сияло от счастья. В большом помещении в два ряда стояли двуспальные кровати.

Он указал нам, где чья кровать, а также распределил шкафчики. В каждом лежало мыло, зубная щетка и паста, полотенце, чистая рубашка и несколько футболок. Кровати были застелены белым постельным бельем, имелись подушки, одеяла. Но никто из нас не выразил особого восторга, во всяком случае, такого, какого ожидал наш сопровождающий. «У нас есть еще целая куча крейпсов. Завтра вы подберете себе подходящий размер», – сказал он и вышел, насвистывая какую-то мелодию. Мы стояли в спальне, уставившись на кровати, будто никогда не видели ничего подобного.

– Пойдемте в столовую, там приготовили еду, – позвал нас наш соотечественник с магическими знаками на лице. Мы снова прошли мимо ребят, прибывших ранее. Теперь они смотрели на нас с некоторым любопытством. На них была обычная гражданская одежда, но глаза у них были такие же красные, как у нас, а лица – хмурые, напряженные и грязные. Мне казалось, что я улавливаю исходящий от них запах джунглей.

Ужин ждал нас в большом зале с длинным столом. Мы расселись вдоль одной его стороны, а сотрудник прошел в комнатку в дальнем конце. Он напевал смутно знакомую мелодию, раскладывая рис по плошкам, а потом внес их на большом подносе. Выдав каждому по миске, он вернулся в кухню за своей порцией. Но к моменту, когда он вернулся, чтобы разделить с нами трапезу, мы уже все съели. Мужчина был поражен и стал озираться вокруг, гадая, что такого мы могли сделать с едой. Однако он быстро взял себя в руки и принялся за рис. Тут явились два иностранца со счастливыми физиономиями и позвали его куда-то. Прихватив с собой миску, он вышел из кухни вслед за коллегами. Мы сидели в полной тишине около минуты, а потом Альхаджи спросил, нет ли у кого с собой марихуаны или кокаина. У одного из мальчишек нашлось немного травы, ее разделили поровну, но на каждого пришлось слишком мало.

– Где бы здесь раздобыть хороших наркотиков? – спросил один из ребят.

Все задумались над этой проблемой, а тем временем вернулся сотрудник, который раздавал еду. Он привел еще около двадцати мальчишек.

– Это новоприбывшие, – объяснил он нам, а затем повернулся к ним. – Я сейчас принесу вам поесть. Только, пожалуйста, не торопитесь. Нет необходимости есть быстро.

Мальчишки разместились на другой стороне стола напротив нас и уплели рис с такой же скоростью, как и мы.

Сотрудник ЮНИСЕФ принюхался и спросил:

– Кто здесь курил марихуану?

На его вопрос никто не обратил внимания, так что он сел и больше ничего не говорил.

Мы в упор уставились на новоприбывших, а они – на нас.

Первым молчание нарушил Альхаджи.

– Откуда вы, ребята? – спросил он.

У тех округлились глаза, будто им этим вопросом нанесли оскорбление. Один из новоприбывших, наголо бритый парень, казавшийся чуть старше остальных, встал и сжал кулаки:

– А вы какого черта спрашиваете? Мы что, здесь для того, чтобы отвечать ублюдкам типа тебя?

Он перегнулся через стол и навис над Альхаджи. Тот поднялся и сильно толкнул обидчика, который упал, но тут же поднялся и, выхватив штык, одним прыжком запрыгнул на столешницу и очутился рядом с моим другом. Все вскочили, готовые броситься в драку.

– Прекратите, ребята! – закричал сотрудник ЮНИСЕФ, но его никто не слушал. Я вытащил гранату, вставил пальцы в чеку и угрожающе крикнул:

– Отвечайте на вопрос, или это будет ваш последний ужин, ребята!

– Мы из района Коно, – сказал парень со штыком.

– А, из «алмазного края», – протянул Альхаджи. Я все еще держал гранату у всех на виду, поэтому мог позволить себе со всей строгостью произнести:

– Вы сражались в правительственных войсках или на стороне повстанцев?

– Я что, по-твоему, похож на боевика? – возмутился бритый. – Мы служили в армии! Повстанцы убили моих родителей и сожгли мою деревню, а ты как раз очень напоминаешь одного из тех бандитов.

– Ну, значит, мы все в этой войне были на одной стороне, – заключил Альхаджи.

Все снова уселись на места, хотя по-прежнему поглядывали друг на друга с недоверием. Однако сам факт, что все мы принадлежали к так называемой «армии», сражавшейся в разных районах страны, немного нас успокоил, и мы стали выяснять, кто к какой базе был приписан. Населенные пункты, которые называли наши новые знакомые, и имена командовавших гарнизонами лейтенантов были нам совершенно незнакомы. Я объяснил им, что мы прибыли сюда за несколько минут до них. А они рассказали, что на них тоже пал случайный выбор командира, который велел им следовать с прибывшими в лагерь незнакомцами. Никто из нас не знал, почему вдруг командиры отослали нас сюда. Все мы были отличными солдатами, готовыми биться до победного конца. Один из мальчишек предположил, что иностранцы заплатили офицерам, чтобы те отпустили нас. На это никто ничего не ответил. Во время той беседы я все время сжимал в руке гранату и в какой-то момент повернулся к раздававшему еду человеку. Он сидел с краю и весь трясся, на лбу у него выступила испарина. Протянув к нему руку, я спросил:

– А ты не знаешь, почему нас выдали вам, жалким гражданским?

Мужчина полез под стол, подумав, наверное, что я сейчас брошу гранату. Он явно был не в состоянии отвечать.

– Что взять с этого труса? Пойдем спросим у других мальчишек, – предложил парень со штыком. Его звали Мамбу. Потом мы с ним подружились.

Оставив нашего провожатого сидеть под столом, мы вышли из кухни и направились к веранде ближайшего из домов. Недалеко от крыльца сидели трое солдат военной полиции. Они разговаривали и не обратили на нас внимания. Двух иностранцев нигде не было видно. Мы подошли к спокойно сидящим у входа в дом ребятам.

– Вы не знаете, почему командиры выдали вас этим жалким трусам? – спросил Альхаджи. Те молча встали и злобно уставились на него.

– Вы что, оглохли? – возмутился Альхаджи и повернулся ко мне. – Они тоже ничего не знают.

– Мы не желаем, чтобы нас беспокоили, – сказал угрожающе один из сидевших на веранде. – И не желаем отвечать штатским вроде тебя.

– Мы не штатские. Уж если кто штатский, так это ты, – недобрым голосом сказал Мамбу, подходя ближе. – Вы одеты в обычную одежду, а не в форму. Разве уважающие себя военные будут носить такое? Или местные слабаки заставили вас переодеться? Значит, никудышные из вас солдаты…

– Мы сражались за Объединенный революционный фронт против правительственных войск, боролись за свободу, а «армия» убила мою семью и разрушила мой дом! Всякий раз, как я увижу этих уродов, буду убивать их! – воскликнул стоявший на крыльце и стащил с себя футболку, готовясь к бою. На руке у него было вытатуировано «ОРФ».

– Это боевики! – только и успел крикнуть Мамбу. Противник не дал ему достать штык, а молниеносно нанес удар в лицо. Мамбу упал, а когда встал, из носа у него шла кровь. Мальчишки-повстанцы выхватили ножи и бросились на нас. Это было, как на войне. Наверное, наивным иностранцам казалось, что стоит увезти нас из зоны боевых действий, как мы тут же перестанем ненавидеть друг друга. Им и в голову не приходило, что смена среды обитания в одночасье не вернет нам нормального отношения к жизни. Мы были опасными, озлобленными, натасканными на убийство юнцами. Процесс реабилитации только начинался, и эта стычка была первым уроком, который пришлось усвоить нашим благодетелям.

Когда повстанцы двинулись к нам, я бросил в них гранату. Но взрыв раздался не сразу, так что все успели разбежаться и укрыться – большей частью с разных сторон крыльца. Потом все ринулись в центральный двор, где завязалась драка. У одних были штыки, а у других – нет. Невооруженный парень схватил меня за горло и начал душить. Он напал сзади, поэтому я не мог заколоть его прямым ударом, а стал со всей силы отпихивать локтями, пока он не разжал пальцы. Когда я развернулся, то увидел, что он держится руками за живот. Я пырнул его штыком, лезвие застряло, и его пришлось выдергивать с силой. Мой противник упал, и я стал пинать его в лицо ногами, а когда готовился прикончить последним ударом штыка, кто-то вдруг полоснул меня по руке. Это был мальчишка из революционного фронта. Он бы убил меня, если бы не Альхаджи, который вовремя вонзил лезвие в его спину. Тот покачнулся и упал лицом вниз. Мой друг вытащил нож из раны, и мы стали бить парня ногами, пока он не прекратил дергаться. Я не знал, умер он или потерял сознание. Мне было все равно. Во время стычки никто не вопил и не плакал. В конце концов, мы несколько лет воевали и привыкли к подобным переделкам, да и действие наркотиков еще не прошло.

Через несколько минут во двор вбежали полицейские и двое сьерралеонцев, которые привезли нас в этот центр. Они закричали: «Остановитесь! Хватит!», разняли дерущихся и оттащили в сторону раненых. Но это лишь усугубило ситуацию. Мы сбили солдат с ног и отняли у них два автомата. Один достался нам, сторонникам правительственных войск, другой – повстанцам. Третий полицейский сбежал, чтобы не попасть в руки ни одной из группировок.

Один «АК» захватил Мамбу. Он выстрелил первым и попал в повстанца раньше, чем тот успел снять оружие с предохранителя. Парень упал, выронив «калашников», его товарищи попытались поднять автомат, но Мамбу стрелял во всякого, кто предпринимал такую попытку. Нескольких он убил, других ранил. Но наши враги упорствовали, и кому-то наконец удалось завладеть оружием. Он убил двоих наших, причем одного застрелил в упор. Перед тем как упасть, смертельно раненному удалось пырнуть повстанца в живот ножом, так что тот выронил «калашников» и рухнул на землю рядом со своей жертвой.

Бой длился уже минут двадцать, когда в ворота вбежали еще несколько полицейских и попытались остановить схватку. Однако мы продолжали колоть и резать друг друга, а также тех, кто пытался нас разнять. Солдаты дали несколько очередей в воздух, но нас это не остановило, так что им пришлось применить силу. Самых буйных взяли на прицел, других оттащили. Шесть человек были убиты: двое с нашей стороны, четверо – со стороны боевиков. Раненых было много, в том числе двое наших соотечественников, которые сопровождали грузовик.

Приехал военный санитарный автомобиль и увез мертвых и раненых, прорезая ночную тишину протяжным воем сирены. Когда я смотрел на удаляющиеся мигающие огни, у меня закружилась голова. На моей руке кровила небольшая рана. Я специально спрятал ее от медиков, потому что не хотел ехать в госпиталь. К тому же порез был пустяковым. Я смыл кровь и посыпал рану солью, а потом перемотал тряпицей. Во время схватки Мамбу выколол одному парню глаз. Потом до нас доходили странные слухи, будто его возили за границу на операцию и там ему вставили кошачий глаз или что-то в этом роде. Мы все восхищались Мамбу. Он действовал в бою быстро и беспощадно. «Хорошо было бы иметь такого товарища в моем отряде», – думал я.

Полиция выставила охрану, чтобы предотвратить новые стычки, а мы, «армейские», тем временем отправились в кухню, чтобы вновь чем-нибудь поживиться там. Мы ели и обсуждали бой. Мамбу рассказал, что, когда выколол своему противнику глаз, тот бросился на него, но не мог толком разглядеть, куда бежит, поэтому наткнулся на стену, больно ударился головой и потерял сознание. Все засмеялись, а потом подхватили нашего героя и стали качать. Бой позабавил нас, возможность «позвенеть оружием» стала приятным завершением унылого и однообразного дня, проведенного в дороге. Это на время отвлекло всех от тяжких размышлений о том, почему командиры предали нас.

Празднование победы было прервано появлением солдат, которые наставили на нас автоматы и приказали следовать за ними. Их угрожающий вид не произвел на нас впечатления, и мы, смеясь, покинули столовую. Нас препроводили к стоящим во дворе военным грузовикам. Мы были так счастливы, что расправились с ребятами-повстанцами, что и не подумали напасть на солдат. К тому же их было довольно много. Похоже, их предупредили, что с такими «детьми», как мы, лучше быть настороже. Еще несколько полицейских стояли возле машин, крепко сжимая автоматы и не спуская с нас глаз.

– Может, они отвезут нас на фронт, – предположил Альхаджи. Эта мысль вдохновила нас, и все, маршируя к машинам, дружно запели национальный гимн.

Но нас отправили не обратно в леса, а перевели в Бенин-хоум, еще один реабилитационный центр, расположенный в восточном пригороде столицы – Кисси, находившемся в некотором удалении от Фритауна. Этот интернат когда-то носил название Исправительной школы и был государственной колонией для несовершеннолетних правонарушителей. На этот раз солдаты военной полиции тщательно обыскали всех. Кровь врага была еще свежа – она была везде: на нашей одежде, на руках, на ногах. В моей голове все еще звучал давний приказ лейтенанта: «Отныне и навсегда мы будем убивать всех повстанцев, которые встретятся на нашем пути. Пленных мы не берем!» Я улыбнулся, довольный тем, как мы сегодня разделались с неприятелем, а потом опять задумался: так зачем же нас привезли сюда?

Полицейские не оставляли своих постов всю ночь и наблюдали за тем, как мы сидим на веранде, уставившись в темноту. Я не мог думать ни о чем, кроме как об оставленном в лесу отряде. Кому достанется мой «G3»? Какой фильм сейчас смотрят ребята? Хороши ли сегодня у них марихуана и кокаин? Наркотиков у них наверняка достаточно…

– Эй, ребята, может, у вас найдется немного тафе (марихуаны)? – спросил Мамбу полицейских, но те ничего не ответили.

Действие наркотиков, принятых мной накануне, видимо, постепенно заканчивалось. Я слонялся взад-вперед по коридору, не находя себе места. Снова начала болеть голова.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.