А.Е. Крученых

А.Е. Крученых

Рисунок из альбома Алексея Крученых

Перед Первой мировой войной в русской литературе, словно в предчувствии великих потрясений, началось брожение умов. Литературные объединения со своими манифестами появлялись беспрестанно, вскоре лопаясь, как пузыри на воде в дождь.

Это была, отчасти под влиянием западных авангардистов, культурная революция, предвосхитившая революцию социальную, которая в феврале – марте и октябре – ноябре (гоголевское «мартобря!) была – в два этапа – не буржуазной и не социалистической, а самой настоящей анархической.

В стремлении ускорить ход времени, до срока ворваться в будущее, революционеры от культуры предлагали «отрешиться от старого мира», а заодно и «сбросить Пушкина с корабля современности». Груз прошлого, как считали эти молодые люди, не дает рвануться вперед. Вот и показывали они «Кукиш прошлякам». Так называлось небольшое сочинение одного из них, названного поэтом Геннадием Айги «Неизвестнейшим из знаменитейших». Он был другом и отчасти наставником Владимира Маяковского и Велимира Хлебникова.

Валентин Катаев в книге воспоминаний «Алмазный мой венец» написал о нем: «Левый из левых, самый непонятный из всех русских футуристов, вьюн по природе, автор легендарной строчки «Дыр, бул, щыр». Он питался кашей, сваренной впрок на всю неделю из пайкового риса, хранившейся между двух оконных рам в десятифунтовой стеклянной банке из-под варенья. Он охотно кормил этой холодной кашей своих голодающих знакомых. Вьюн – так мы его будем называть – промышлял перекупкой книг, мелкой картежной игрой, собирал автографы никому не известных авторов в надежде, что когда-нибудь они прославятся, внезапно появлялся в квартирах знакомых и незнакомых людей, причастных к искусству, где охотно читал своим пронзительно-крикливым детским голосом свои стихи, притом приплясывал, делал рапирные выпады, вращался вокруг своей оси, кривлялся своим острым лицом мальчика-старичка…

Он весь был как бы заряжен неким отрицательным током антипоэтизма, иногда более сильным, чем положительный заряд общепринятой поэзии.

По сравнению с ним сам великий Будетлянин иногда казался несколько устаревшим, а Командор просто архаичным. (Здесь Будетлянин – Велемир Хлебников, а Командор – Владимир Маяковский.)

…Сейчас, когда я пишу о том времени, начинаю воспринимать себя каким-то ископаемым чудищем, чудесным образом дотянувшим до наших дней. А ведь еще не стар, хотя был мимолетно знаком и с этим «Неизвестнейшим», и с другом В.И. Вернадского Б.Л. Личковым. Прошлые эпохи не уходят безвозвратно, а в разных обликах и формах, в памяти людей присутствуют в настоящем.

Итак, автором «Кукиша…» был человек с вполне подходившей ему фамилией: Алексей Елисеевич Крученых (1886–1968). Он действительно закручивал круто. Писал (уже после революции):

«Мы дали предельно-резкую словесную гамму. Раньше было так:

По небу полуночи ангел летел

И тихую песню он пел…

Здесь окраску дает бескровное пе… пе… Как картины писанные кисилем и молоком, нас не удовлетворяют и стихи, построенные на

па—па—па

пи—пи—пи

ти—ти—ти и т. п.

Здоровый человек такой пищей лишь расстроит желудок,

А вот образец иного звуко– и словосочетания:

дыр бул щыл

убещур

скус

вы со бу

р л эз

(кстати, в этом пятистишии больше русского национального, чем во всей поэзии Пушкина)

не безголосая томная сливочная тянучка поэзии (пасьянс… пастила…) а грозная баячь, будалый будала…».

Здесь приведено все так, как в его тексте. Такое впечатление, что он, подобно младенцу, пытался говорить на одном ему понятном языке, выпевая причудливые звукосочетания.

Странные бывали у него псевдонимы. Например: «Зудахарь А. Круч.» или «Зудийца А. Круч.». А назудачил он, в частности, зудотворение «Отрава», начинающееся так:

Злюстра зияет над графом заиндивелым

Мороз его задымил,

ВЗ—З—Знуздал!!

Гудит земля, зудит земля…

Зудозем… зудозем…

Ребячий и щенячий пупок дискантно вопит:

У—а—а! У—а—а!.. а!..

Собаки в санях сутулятся

И тысяча беспроволочных зертей

И одна вецьма под забором плачут:

ЗА—ХА—ХА – ХА! а—а!

За—хе—хе—хе! – е!

ПА—ПА—А—ЛСЯ!!!

Читаешь такие стихи, и невольно подумаешь: а не всем ли нам, читателям, показывал Алексей Крученых кукиш? Не потешался ли над нами? А может быть – над самим Словом?!

Как вспоминал писатель Анатолий Мариенгоф, Сергей Есенин одному из своих друзей «писал дурашливые письма с такими стихами Крученых:

Утомилась, долго бегая,

Моя вороха пеленок,

Слышит: кто-то, как цыпленок,

Тонко, жалобно пищит:

“Пить, пить”.

Прислонивши локоток,

Видит: в небе без порток

Скачет, пляшет мил дружок».

Тем не менее Есенин воспринимал творчество Крученых с иронией, а то и насмешливо. Действительно, их поэтические дарования несопоставимы. Сергей Есенин писал без выкрутас, которые для подлинной поэзии не только излишни, но и вредны.

…Прошу прощения за личные воспоминания. В конце 1967 года от одной из сотрудниц я случайно узнал, что ее сосед по квартире – Алексей Крученых. Она предложила мне встретиться с ним, предупредив, чтобы я не заводил разговор о творчестве Гоголя, которое он прекрасно знает.

На меня Алексей Елисеевич не произвел впечатления чудака с безуминкой в глазах. У него было как бы пергаментное лицо с тонкими чертами, длинные пальцы рук профессионального пианиста или карточного шулера. Он был похож на бывшего учителя гимназии. Несмотря на преклонный возраст, рассуждал просто и здраво, сообщил, что в молодости интересовался детскими рисунками. Высоко оценил недавно вышедшую книжку Юрия Олеши «Ни дня без строчки».

Тут я не выдержал и вставил: мол, это название использовал Гоголь в своей гимназической тетрадке. Крученых удивился и признался, что не знал этого. (Позже я выяснил, что гимназист Гоголь в данном случае воспользовался выражением времен Античности.)

Крученых подарил мне свою брошюру: «На борьбу с хулиганством в литературе» (1926). В ней он ополчается на «есененщину» (кстати, попенял Мариенгофу, что приведенный выше стих опубликовал без указания автора; и у Крученых не «пищит», а «пищить»).

Против «есененщины» выступал он вполне здраво. Что ни говори, а после страшной Гражданской войны, во время НЭПа хулиганство стало не только привычным делом, но и модой. Как писал Крученых:

«Имажинизм тихо и уныло скончался, оставив после себя неприятные следы разбитых носов и пивных бутылок, или выродился в откровенную идеологию поножовщины, чубаровщины и хулиганства».

Владимир Маяковский по-разному отзывался о творчестве Алексея Елисеевича. В статье «Как делать стихи» возмущался «дурно пахнущими книжонками Крученых, который обучает Есенина политграмоте так, как будто сам Крученых всю жизнь провел на каторге, страдая за свободу, и ему большого труда стоит написать шесть (!) книжечек об Есенине рукой, с которой еще не стерлась полоса от гремящих кандалов».

Но там же Маяковский отметил: «Стихи Крученых: аллитерация, диссонанс, целевая установка – помощь грядущим поэтам».

Говорят, Крученых неплохо играл в карты (естественно, на деньги), обыгрывая, в частности, Маяковского. Некоторые футуристы, которые были не прочь вслед за Крученых, Давидом Бурлюком, Хлебниковым и Маяковским влепить «Пощечину общественному вкусу» (название сборника), полагали, что делать это следует не так резко. Особенно сильно раздражал Алексей Крученых.

Он выдумывал головоломную, одному ему ведомую звукопись «заумного» языка. Утверждал: «Мысль и реч (именно так, без смягчающего знака. – Р. Б.) не успевают за переживанием вдохновенного, поэтому художник волен выражаться не только общим языком (понятия), но и личным (творец индивидуален), и языком, не имеющим определенного значения (не застывшим) заумным. Общий язык связывает, свободный позволяет выразиться полнее (пример: го оснег кайд и т. д.)».

Выражение «го оснег кайд» – понятно для него, автора. А для читателя? Что в этом выражении заумного? Трудно сказать. Кому-то может показаться по-другому: не за-, а недо– или без-умное. Да и при чем тут ум? Сочетание звуков может передать эмоцию, но не мысль. Тут впору вспомнить завершение стихотворения Николая Заболоцкого «Снежный человек»:

Там, наверно, горного оленя

Он свежует около ключа

И из слов одни местоименья

Произносит, громко хохоча.

Надо отдать должное смелости Алексея Елисеевича: он порой рисковал получить от слушателей аплодисменты… по собственным щекам. Вот как описала его выступление газета «Русское слово» от 15 октября 1913 года:

«Крученых прочел два доклада. Усевшись на дырявом кресле спиной к публике, он потребовал чаю. Выпил стакан, остатки выплеснул на стену и, заявив: “Так я плюю на низкую чернь” – удалился. Публика посмеялась. Второй доклад г. Крученых был, к сожалению, гораздо многословнее. Резюмировать его можно кратко: “Темна вода в облацех?”».

Дело было в Москве на Большой Дмитровке в помещении Общества любителей художеств (не потому ли Крученых выкинул такое коленце?) на «Первом вечере речетворцев». Выступление Крученых Лифшиц вспоминал на свой лад: «Только звание безумца, которое из метафоры постепенно превратилось в постоянную графу будетлянского паспорта, могло позволить Крученых, без риска быть искрошенным на мелкие части… выплеснуть в первый ряд стакан горячего чаю, пропищав, что “наши хвосты расцвечены в желтое” и что он, в противоположность “неузнанным розовым мертвецам, летит к Америкам, так как забыл повеситься”. Публика уже не разбирала, где кончается заумь и начинается безумие».

Насчет выплеснутого в публику стакана горячего чаю Лифшиц, безусловно, солгал ради красного словца. За такое «художество» тотчас последовала бы расплата. А все завершилось рукоплесканиями, а не рукоприкладством. Даже кто-то из выступавших (по Лифшицу – Крученых) огорчился, ибо «сладострастно жаждал быть освистанным».

Алексей Елисеевич в своих неопубликованных воспоминаниях пояснил происходившее вполне резонно: «Конечно, мы били на определенную реакцию аудитории. Мы старались запомниться слушателям».

Поэт Вадим Шершеневич писал (приблизительно в 1935 году):

«Примечательной фигурой в ватаге первых футуристов был Крученых.

Как странна судьба человека! Крученых, который отрицал долго и упорно прошлую культуру, отрицал ее не тактически, а всем существом, теперь усиленный библиофил. Всегда в его портфеле редкие книги.

Маленький человек с украинским акцентом, Крученых был всегда очень трезв в жизни и сумасшедш в стихах. Он создал целую теорию заумного языка. Осуществлял ее неуклонно и занятно.

Крученых был крайним «левым флангом» футуризма. Был неистощим на книги… Это поэт и критик, вернее, публицист, весь жар которого немного остынет, если его писания собрать в толстый том. Книги Крученых должны быть маленькими, так как каждая из них написана одним росчерком пера.

Говорят, что во время империалистической войны, не желая быть мобилизованным, Крученых пару лет провел в вагоне железных дорог, не желая нигде осесть.

В поэзии Крученых фигура занятная и недостаточно освоенная».

Что значит «недостаточно освоенная»? Можно ли вообще осваивать А. Крученых? Кому? Зачем? Как?

На эти вопросы ответило время. Вот небольшой сборник «Трое»: В. Хлебников, А. Крученых, Е. Гуро, оформление К. Малевича. Из них два имени сохранились (Хлебников, Малевич), а два оставшихся известны лишь узкому кругу специалистов. Так распорядилась судьба.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.