1792

1792

«Образ жизни императрицы в последние годы был одинаков: в зимнее время имела она пребывание в большом Зимнем дворце, в среднем этаже, над правым малым подъездом <…>. В сих покоях государыня жила иногда до весны <…>. В первых числах мая выезжала всегда инкогнито в Царское Село, откуда в сентябре также инкогнито в Зимний дворец возвращалась <…>. Время и занятия императрицы распределены были следующим порядком: она вставала в 8 часов утра и до 9 занималась в кабинете письмом <…>. В это время пила одну чашку кофе без сливок. В 9 часов обыкновенно дела слушала <…>. Государыня имела еще довольную в лице свежесть, руки прекрасные, все зубы в целости, отчего говорила твердо, без шиканья, только несколько мужественно; читала в очках» (Грибовский. С. 23–25).

27 января (7 февраля). Союзный договор между Австрией и Пруссией о направлении по 20 тыс. войск против Франции.

Май. «Объявление <…> польскому правительству против конституции 3-го мая 1791 года и о вступлении для отмены оной наших армий» (Грибовский. С. 79–80). – «Каховский 1-го мая выступил с войсками в Польшу» (Храповицкий. С. 265).

Май. Царское Село Павловское. Здесь получены свежие французские газеты от середины апреля. В одной из них – «Письмо англичанина, жившего долгое время в Петербурге, к другому англичанину, живущему сейчас в Париже» – со старыми прогнозами о будущем русской империи и новыми сплетнями: «Русский великий князь шествует по стезе своего несчастного отца и, если сердце великой княгини не будет преисполнено добродетелями, Павлу суждена участь Петра Третьего <…>. Не удивляйтесь, если однажды из России придет сообщение о перевороте. Я давно замечал многие признаки революции: они в сердце самого великого князя. Он не скрывает своей раздражительности, оскорблен своей униженностью; он в ссоре со своей матерью императрицей; он даже дерзает ей угрожать <…>. Кстати, знаете ли вы о его любовнице – девице Нелидовой <…>» (Moniteur universel. 1792. № 115. 24 avril). – Письмо англичанина произвело сильное впечатление: Нелидова плакала, Мария Федоровна плакала, Павла трясло. Отношения между ними троими были уже таковы, что большие и малые сцены ревности происходили чуть не поминутно. «Нелидова пользовалась все возраставшею подозрительностью Павла, видимо начинавшего тяготиться ласковою и заботливою, но надоедливою и подчас бестактною опекою Марии Федоровны над всеми его действиями, с бесконечными жалобами на нарушение этикета домашней жизни и на тех, которые, по ее словам, манкировали этикетом <…>. „Это все та мерзкая особа, – пишет она Плещееву, – внушает великому князю <…>“. Попытка великой княгини пожаловаться Екатерине, сделавшей сыну строгое внушение, только ухудшила положение, – подозрительность Павла дошла до того, что даже переписка Марии Федоровны стала задерживаться. В записочках своих к Плещееву, с большою осторожностью и тайной пересылаемых <…>, Мария Федоровна сама приподымает завесу, скрывавшую от посторонних глаз жизнь „внутренних покоев“: <…> „Я велела приготовить к починке старые портьеры в столовой Павла, собрались все слуги; тут является Нелидова и смущенно на меня взирает. Я ей сказала: – „Проходите, мадемуазель“. Она стала церемониться, и я второй раз сказала: – „Проходите же, проходите, мадемуазель, великий князь ждет вас для прогулки“. Да, я говорила нетерпеливо, но это понятно – она прервала мои дела, и к тому же великий князь уже минут десять ждал ее на террасе, но она решила, что я лукавлю и насмехаюсь над ней. А между тем я могла бы действительно позлословить над такой новостью, когда дамы отправляются на прогулки без меня“ <Мария Федоровна – Плещееву>. <…> Недоразумения между нею и фрейлиной возникали по поводу самых пустяшных инцидентов повседневной жизни <…>: «В субботу великий князь уходит от меня в прекрасном расположении, затем идет к ней, не говорит мне спокойной ночи как всегда, а входит в мою комнату, смотрит на меня и уходит, не сказав ни слова. На следующий день проводит утро с ней и совсем не заходит ко мне; я иду к нему <…>, меня третируют. Я нахожу в себе силы появиться после обеда, он уходит к ней и возвращается еще более раздосадованный» <Мария Федоровна – Плещееву>[122] <…>. – Екатерина хорошо, конечно, знала все, что происходило в Гатчине. Безумные припадки гнева Павла, внезапные опалы приближенных к нему лиц, беспомощные жалобы Марии Федоровны с ее излишнею и мелочной болтливостью, все гатчинские сплетни и интриги тотчас же делались известными в Царском Селе и Петербурге. Павел Петрович не без основания стал обвинять в шпионстве придворное дежурство, сменявшееся в Гатчине каждые четыре дня, и начал относиться к дежурившим при нем придворным кавалерам со все увеличивающеюся подозрительностью, грубой бесцеремонностью и оскорбительным пренебрежением» (Казнаков. С. 223–224, 226, 228, 340). – «Рассказы современников полны свидетельств о столкновениях и пререканиях, которые Павел Петрович имел с лицами, окружавшими императрицу. Так, он имел столкновение с адмиралом Рибасом, явившимся к нему в новой морской форме, введенной в черноморском флоте без ведома Павла Петровича, носившего звание генерал-адмирала; с вице-канцлером графом Остерманом <…>, с Н. И. Салтыковым, с обер-гофмаршалом князем Барятинским, с Зиновьевым, с церемонимейстером Гурьевым и т. д.» (Кобеко. С. 406).

2 мая. Царское Село. «С московской почты получено секретное донесение кн. Прозоровского <московского главнокомандующего> о взятии Н. Новикова из его деревни; он уже допрашиван <…> и признался в продаже прежде напечатанных запрещенных книг церковных» (Храповицкий. С. 265).

18 мая. Царское Село. «Подал я пакет Шешковского и, переправя, переписал указ, им заготовленный к шлиссельбургскому коменданту о верном принятии и содержании арестанта, которого пришлет кн. Прозоровский (это будет Новиков). Указ подписан» (Храповицкий. С. 267).

22 мая. Царское Село. «Был секретный пакет с мартинистскими бумагами» (Храповицкий. С. 267). – «С начала 80-х годов XVIII столетия деятельность русских масонов сосредоточилась преимущественно в Москве, вокруг Новикова <…>. Мартинисты <…> в 1786 году <…> задумали вступить в сношения с будущим своим „отцом“, великим князем Павлом Петровичем. Строитель его Каменноостровского дворца, Баженов, привез ему от Новикова для поднесения книгу Арндта об истинном христианстве и избранную библиотеку для христианского чтения. Великий князь, однако, знал уже об отношениях матери к московским масонам и принял это подношение так, что Баженов, возвратясь в Москву, сказал кое-что „конфузно“, что он был принят милостиво и книги отдал. В один из следующих годов Баженов снова привез Павлу Петровичу подносные книги от масонов из Москвы. При этом Павел спрашивал у Баженова, что уверен ли он, что между масонами нет ничего худого. Баженов уверял цесаревича, что ничего худого нет, а Павел Петрович с некоторым неудовольствием говорил, что „может быть, ты не знаешь, а которые старее тебя, те знают и тебя обманывают“. Баженов уверял клятвенно, что нет ничего худого, и наследник заключил разговор словами: „Бог с вами, только живите смирно“. Но вслед за тем разразилась французская революция 1789 года, и уже весной 1791 года Екатерина приказала собрать точные сведения о мартинистах, которых в то время смешивали с иллюминатами. Когда, зимою 1791–1792 годов, Баженов в третий раз явился из Москвы к Павлу, то нашел его в великом гневе на мартинистов, о которых великий князь запретил ему и упоминать, сказав: „Я тебя люблю и принимаю как художника, а не как мартиниста; о них же и слышать ничего не хочу, и ты рта не разевай о них говорить“. Великий князь чувствовал, что связь его с масонством вообще может обойтись ему дорого и что масоны пострадают, прежде всего, за сношения с ним. Действительно, когда весною 1792 года Новиков был арестован и начались допросы мартинистам, то следователи более всего хотели уяснить связь, существовавшую между ними и великим князем, и предлагали с этою целью вопросы: «Вопросы сочинены были очень тщательно. Сама государыня изволила поправлять их и свои вмещать слова. Все метилось на подозрение связей с ближайшею к престолу особою <…>; прочее же было, так сказать, подобрано только для расширения завесы. – В четвертом или пятом пункте началась эта материя, и князь Прозоровский, отдавая мне его, дрожащею, правда, немножко рукою, таким же голосом говорил:

– Посмотрю, что вы на это скажете? – О, на это отвечать всего легче! – сказал я и написал ответ мой <…> справедливо и оправдательно. <…> Князь Прозоровский, прочитав ответ сей, с чрезвычайною досадою <…> сказал: – Что ж, разве злых-то умыслов не было у вас?

– Да как же быть-то? Не было, – холодно отвечал я ему» <И. В. Лопухин. С. 51–52>. – На допросах мартинисты тщательно умалчивали о связях Павла с русским масонством, но, не сговорившись заранее, противоречили друг другу. <…> – Императрица обращалась к самому великому князю за разъяснениями показаний масонов, но ответ Павла доказал ей, что на искренность его ей рассчитывать было нельзя» (Шумигорский 1915. С. 146–148).

Масонство Павла – особый сюжет, не вмещающийся в основной корпус анекдотов, документов и комментариев, из которых составлена эта книга, – потому, что это сюжет для чуждого нам мифа, предполагающего поиск тайных недругов вне нас, а поскольку мы убеждены в обратном – в том, что нет для нас врагов хуже, чем мы сами, то и переносим справку о масонских отношениях Павла в примечания.[123]

2 августа. Петербург. «Вышел указ, подписанный 1-го августа, о содержании Новикова 15 лет в крепости Шлиссельбургской» (Храповицкий. С. 272): «<…> и хотя поручик Новиков не признается в том, чтобы противу правительства он и сообщники его какое злое имели намерение, но следующие обстоятельства обнаруживают их явными и вредными государственными преступниками. Первое. Они делали тайные сборища, имели в оных храмы, престолы, жертвенники; ужасные совершались там клятвы с целованием креста и Евангелия, которыми обязывались и обманщики и обманутые вечною верностию и повиновением ордену златорозового креста, с тем, чтобы никому не открывать тайны ордена, и если бы правительство стало сего требовать, то, храня оную, претерпевать мучение и казни <…>. Четвертое. Они употребляли разные способы, хотя вотще, к уловлению в свою секту известной по их бумагам особы <…>. Пятое. Издавали печатные у себя непозволенные, развращенные и противные закону православному книги <…>. Шестое. В уставе сборищ их, писанном рукою Новикова, значатся у них храмы, епархии, епископы, миропомазание и прочие установления и обряды, вне святой нашей церкви непозволительные. Новиков утверждает, что в сборищах их оные в самом деле не существовали, а упоминаются только одною аллегорией для приобретения ордену их вящего уважения и повиновения; но сим самым доказывается коварство и обман, употребленные им с сообщниками для удобнейшего слабых умов поколебания и развращения <…>. Вышеупомянутые обнаруженные и собственно им признанные преступления столь важны, что по силе законов тягчайшей и нещадной подвергают его казни. Мы, однако ж, и в сем случае следуя сродному Нам человеколюбию <…> освободили его оной и повелели запереть его на 15 лет в Шлиссельбургскую крепость. Что же касается сообщников его, Новикова, <…> князя Николая Трубецкого, отставных бригадиров Лопухина и Тургенева <…> повелеваем им отправиться в отделенные от столиц деревни их» (Процесс Новикова. С. 476–478).

«В Москве был разговор у крестьянина князя Трубецкого с крестьянином казенным. Крестьянин казенный: – За что вашего барина сослали? – Крестьянин Трубецкого: – Сказывают, что искал другого Бога. – Крестьянин казенный: – Так он виноват: на что лучше Русского Бога?» (Храповицкий. С. 275).

19 августа. Варшава. «Вступление наших войск в Варшаву под начальством генерала Каховского <…>. После сего конституция 3-го мая 1791 года <…> была отменена, и бывший до того порядок паки восстановился» (Грибовский. С. 80, 60).

21 августа. Царское Село. «Получено известие о новом в Париже смятении, случившемся 30 июля (10 августа). Король отрешен от власти, в Тюльери было кровопролитие <…>. Ея Величество, говоря о том со мною, сказала: – Cela est horrible! <Это ужасно!>» (Храповицкий. С. 272).

28 августа. Царское Село. «Из французских известий, сегодня полученных, замечательно, что статуя Людовика XIV поставлена 10 августа 1692, низвержена и разрушена 10 августа 1792 нового стиля. Не уцелела статуя и доброго Генриха IV; в тот же день ее разрушили» (Храповицкий. С. 273).

10 (21) сентября. Париж. «Национальный конвент постановляет, что монархия во Франции отменяется» (Документы революции. С. 157).

14 сентября. Петербург. «Граф Валентин Платонович. При сем прилагаю копию с письма Кушелева к здешнему губернатору, в котором он говорит, что цесаревич указать изволил отдать более половины Александровской площади <…> каким-то купцам. Приказание само по себе сумасбродное и приказание само по себе последней дерзости. Позовите Кушелева к себе и скажите моим именем, что если еще раз он дерзнет подобное писание куда ни есть послать, то я его сошлю, где ворон костей его не сыщет; а великому князю скажите, чтоб он вперед мимо нас никаких приказаний по прошениям ничьим не посылал» (Екатерина – В. П. Мусину-Пушкину 14 сентября 1792 // Цит. по Анекдотам. С. 69–70).

«По городу носится слух, что великий князь к морскому баталиону не токмо прибавляет несколько сот, но что он еще формирует на <Каменном> Острову полк гусар и несколько полков казаков. Все сии слухи в народе подают причину к различным толкам, и буде ребячества пресечь можно, то бы что скорее, то лучше, а сказать бы, что в Гатчине в куклы играть можно без излишних толков, но в близости города все подвержено различным толкованиям, а полезных нет ни одного. Тут первое, что батюшкина армия представляется» (Екатерина – Н. И. Салтыкову, 1792. – Шумигорский 1907. С. 72).

Октябрь. Петербург. «Дело французского короля есть дело всех государей. – Для Европы важно, чтобы Франция снова заняла положение, подобающее великому государству. – В настоящее время достаточно десяти тысяч человек войска, чтобы пройти Францию от одного конца до другого <…>. Кажется, набрать это войско было бы всего удобнее в землях прирейнских <…>. К набранному войску неминуемо присоединятся все оставившие родину французские дворяне <…>. Посредством этого войска можно освободить Францию от разбойников, восстановить монархию и монарха, разогнать самозванцев, наказать злодеев, избавить государство от угнетения». – Екатерина (РА. 1866. Вып. 3. Ст. 399).

31 октября. Петербург. Прибыла принцесса Баден-Дурлахская Луиза Мария Августа, 13-ти лет, – для бракосочетания с великим князем Александром Павловичем, 15-ти лет. – «Мой Александр женится, а затем будет коронован – церемониально, торжественно, празднично» (Екатерина II – барону Гримму, 14 августа 1792 // Сб. РИО. Т. 23. С. 574).

23 ноября (4 декабря). Париж. «Национальный конвент декретирует, что всякий, кто предложит или попытается установить во Франции королевскую власть или какую-либо иную власть, посягающую на народный суверенитет, под каким бы то ни было названием, карается смертью» (Документы революции. С. 157).

17 (28) декабря. Париж. «Я требую, чтобы Национальный конвент объявил Людовика виновным и заслуживающим смерти» (Робеспьер. Т. 2. С. 191).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.