Сами себе владыки

Сами себе владыки

Я познакомился с библейскими сказаниями в нежном возрасте. Мой учитель, Мешуллам Ха-леви, не просто преподавал нам Книгу, повествующую о рождении нации. Он также пытался сделать ее частью нашего настоящего, нашим наследием. Мы словно становились участниками и очевидцами событий, происшедших за три или четыре тысячелетия до нас. Среда также помогала нашему воображению преодолеть расстояние во времени и вернуться к седому прошлому, к патриархам и героям нашего народа.

Единственный язык, который мы знали и на котором говорили, был иврит, язык Библии. Долина, в которой стоял наш дом, была Изреэльской долиной, и горы и реки, до которых было рукой подать, назывались Кармел, Кишон, Гилбоа и Иордан. Все они упоминались в Библии. Соседи — арабы, феллахи и бедуины, вели такой же образ жизни и занимались теми же видами труда, что и наши далекие предки. Они пахали на волах в парной упряжке, погоняли их стрекалом, собирали сено в скирды на сельском гумне, молотили зерно цепами, просеивали мякину на вилах. Завершив свои труды, они мирно дремали под своими виноградными лозами и смоковницами. В дни траура, на похоронах, плакальщицы оглашали окрестности душераздирающими причитаниями.

Хотя я рос в крестьянской семье, в семье земледельцев, милее всех были моему сердцу патриархи Авраам, Исаак и Иаков, кочующие скотоводы, которые исходили страну вдоль и поперек, с посохом в руке — суковатой палкой, вырезанной из дуба, этого самого крепкого и плотного дерева.

Патриархи были людьми, которые покинули отчий дом и своих братьев и пустились в путь, повинуясь лишь своему внутреннему побуждению. Они взвалили на свои плечи тяжелую ношу: новую веру, новый народ, новую страну. В поселенцах Нахалала и Дгании, — мест, где я рос, — я видел продолжателей стези патриархов. Такими они представлялись мне не только потому, что тоже пришли в неведомую страну и сделали ее своей родиной. Подобно патриархам, они искали не просто перемены мест, но отказались от своих привычек, и видели перед собой не только настоящее, но и грядущее и в нем не себя одних, но и всходы своего семени.

Семьдесят пять лет было Аврааму, когда он пришел в страну Ханаан. Был он уже человеком зрелым и опытным, сознающим свое призвание. Писание, столь обстоятельное, когда речь идет о его сыновьях и сыновьях его сыновей, которые родились в Стране, ничего не сообщает о его детстве и юности. По повелению Бога он восстал и отправился на юг.

На севере, в Уре Халдейском, Харане и Дамаске, обилие влаги. Здесь много рек и источников, часто выпадают дожди, зеленеют пажити, золотятся хлебные поля, густое население.

На юге всюду пустыня. В Негеве, в Беер-Шеве и по ту сторону горы Хеврон, дожди редки, пастбищ и колодцев мало, население скудное. Но именно здесь, один на один со своими шатрами, решил поселиться Авраам, вдали от всех племен и народов, вдали от языческих богов — Молоха и Астарты.

Медленно, но неуклонно двигался караван Авраама на юг. Его скот, крупный и мелкий, родился и вырос на прохладном севере, в краю, изобилующем водой и мягкой травой. Животные с большим трудом акклиматизировались на безводном и засушливом юге.

В первые годы существования Дгании и Нахалала мой отец и его друзья предпринимали поездки на север, в Сирию, чтобы привезти породистых дойных коров «дамасских». Эта корова — холеное крупное животное, темно-коричневое, с нежной гладкой кожей, с выменем, лопающимся от молока. Рядом с ней местные коровы казались дикими, не прирученными животными. Это были уродливые твари на коротких ножках, с крошечными сосцами, с телами, покрытыми длинной жесткой шерстью. Но хотя «дамасские» коровы были более крупными, местные оттесняли их, пуская в дело рога, и неизменно обращали в бегство, когда те преграждали им путь к пастбищу или водопою. У этих местных коров не было ни малейшего шанса получить приз «королевы молока» на выставке. Но находить пропитание на жарких полях Ханаана они умели. Даже в конце лета, когда в вади оставался невыжженным только дикий мескитовый терновник, они умудрялись возвращаться с пастбища с набитым брюхом.

Авраам остался в Негеве. Беер-Шева была его становищем, и от нее он кочевал на восток, доходя до гор Хеврона и Иудейской пустыни, и на запад, добираясь до вади Эль-Ариш. Он вел такой же образ жизни, как ныне бедуины. Он не возделывал землю, не лепил кирпичей, не строил домов. Его жены, его сыновья, его рабы и рабыни жили в шатрах.

Стенки шатра изготовлялись из материала, который легко складывать и переносить — тростника и войлока. На изготовление же крыши шла козья шерсть; ее туго стягивали в тяжелые полосы, каждая из которых жестко крепилась к другой. Козья шерсть не пропускает росу летом и дождь зимой. Когда на нее попадает влага, она набухает и затягивает все отверстия.

Средства существования Аврааму давал его скот: овцы, козы и коровы, верблюды и ослы. Быстроногие козы паслись на нижних склонах Хевронских гор. Они карабкались на утесы и пролагали тропы между скал. Летом они разгребали сухую землю своими острыми копытцами, обнажали влажные корни и лакомились ими. В весеннюю пору они вставали на задние ноги и обгладывали почки и нежные побеги лесных деревьев. Остальной скот выгоняли в долины, к Тель-Араду, к Беер-Шеве и в Негев. Коровы и ослы, сильные и жилистые животные, покрывали большие расстояния, паслись и передвигались днем и ночью. Овцы, неуклюжие и более изнеженные, шли медленнее. С наступлением темноты их загоняли в загон и не выпускали пока не взойдет солнце. Если по недосмотру пастухов им удавалось попасть на пастбище в ранние утренние часы, когда трава еще покрыта холодной росой и не нагрелась, им раздувало брюхо. В полуденные часы их надо было укрывать от палящих солнечных лучей. Если поблизости не было тенистых деревьев, их сгоняли в одно место, и каждая овца держала голову под брюхом другой, защищаясь таким образом от солнца.

Словно для того, чтобы подчеркнуть, что Авраам не был земледельцем, Пятикнижие повествует о том, что однажды он посадил дерево — тамариск. Это неплодоносящее дерево, и растет оно в пустыне. Но под его раскидистыми ветвями могут укрыться от солнца овцы и козы. И еще сообщает Пятикнижие, что Авраам купил у хетта Эфрона поле в Хевроне. Он купил не только пещеру Махпела, но и землю и «все деревья, которые на поле, во всех пределах его вокруг». Но Авраам приобрел поле не для того, чтобы засевать его и собирать жатву, а чтобы похоронить там свою жену Сарру и иметь «собственность для погребения» своей семьи.

На нескольких горных вершинах Авраам воздвиг алтари: в Элон-Море около Шхема, в Бет-Эле и на горе Мория (ныне в Иерусалиме). Здесь он совершал жертвоприношения и молился своему Богу. С древнейших времен, за тысячи лет до прихода Авраама в Ханаан, эта горная цепь, идущая от Шхема через Иерусалим к Хеврону, была местом отправления культовых обрядов. Здесь воздвигали святилища, возносили молитвы, обращаясь с мольбами к тайным силам, творцам и повелителям мира. Эта величественная горная цепь возвышается над окрестностями, над котловиной Мертвого моря и Иорданской долиной по одну сторону и над Шфелой и Шаронской долиной — по другую. С ее вершин в ясный день видны горы Моава и Гилад на востоке и Великое (Средиземное) море, широкая полоса синевы, сливающаяся вдали с небом, — на западе.

Мне посчастливилось приобрести великолепную ритуальную маску из этого района. Французский археолог Жан Перро утверждал, что ей 9000 лет! Вытесанная из камня, она снабжена отверстиями по краям, чтобы привязывать ее к голове. Вызывает изумление не только возраст, но и выражение маски. Она имеет круги для глаз, небольшой нос, выступающие вперед, оскаленные в улыбке зубы. Это — человеческое лицо, но оно вселяет ужас в того, кто смотрит на него. Если в мире есть сила, способная изгонять злых духов и бесов, то она несомненно обитает в этой маске.

Эта удивительная редкость была обнаружена случайно. Маску выкопал поденщик-араб, работавший на тракторе с прицепом. Он продал ее торговцу древностями Ибрахиму аль-Масламу из арабской деревни Идна, и тот перепродал ее мне.

Прежде чем передать маску в департамент памятников старины для изучения и установления ее возраста, я хотел осмотреть место, где ее нашли, Я поехал домой к трактористу, который жил в деревне Дахария, южнее горы Хеврон, и он привел меня на вспаханное поле. Это была голая вершина, почти без растительности, и с нее открывался восхитительный вид. Внизу расстилалась прибрежная низменность, и деревни, рощи и вади выглядели как игрушки на ладони.

Между комьями вспаханной земли мелькали кости и остатки каменных сосудов. Возможно, некогда на этом месте стояли строения, но теперь от них не осталось и следа. Там и сям выступали из земли камни с выдолбленными на верхней поверхности лунками. Их назначение осталось для меня загадкой.

Девять тысяч лет — немалый срок. В местах, где жило множество поколений оседлого населения, возникает холм, называемый тель. Бут, мусор и перегной образуют все новые и новые пласты земли, разрушаются дома, на их месте строятся новые, возникает курган, возвышающийся над окрестностями. Иначе обстоит дело с высотами, служившими для отправления культовых обрядов, а не для оседлого жилья. В этом случае процесс протекает в обратном порядке. Зимние дожди и летние ветры сносят верхние пласты разрыхленной земли, и уровень холма понижается. Таким образом предметы, погребенные тысячи лет тому назад в могилах и расселинах, обнажаются и оказываются в пределах досягаемости плужного лемеха.

Когда я перетирал комья земли на поле, ко мне подошел пожилой араб из близлежащей деревни Ятта. Он представился как владелец этого участка. Мы обменялись традиционными приветствиями, он расстелил плащ на земле, сел на него, подобрав под себя ноги, и глубоко вздохнул. Увидев, что с моей стороны не последовало реакции, он вздохнул еще горестнее и воскликнул: «О, Аллах милосердный!» Теперь мне ничего не оставалось как спросить его, не приключилась ли с ним беда и не могу ли я быть ему полезным. Нет, ничего не случилось, заверил он меня. Ему ничего не нужно. Единственное, что он хотел, это — излить свою душу.

Все годы своей жизни, сказал он, он пахал и сеял на этой каменистой земле, собирая скудные урожаи, доходы с которых с трудом покрывали его затраты на семена. И теперь, когда на его поле найден клад, вознаграждение получил поденщик, человек посторонний. И все почему? Потому что тот попросил, как это принято, принести ему что-нибудь перекусить. «Я пошел домой и принес ему в корзине лепешку, маслины и немного брынзы. И как раз тогда, когда меня не было на поле, лемех наткнулся на маску. Где справедливость? Где Господь?» Бог и справедливость были не по моей части. Я дал ему пятьдесят фунтов — «купить леденцов детям» — формула, которая исключает возможность отказа.

Наемный работник, который нашел маску, тоже имел просьбу, но не решался высказать ее. Был он старым и опытным трактористом, но прав на вождение трактора у него не было. Ему отказались выдать документ. Он, однако, не сомневался в том, что я, генерал Даян, могу устроить, чтобы он получил документ. На мой вопрос о причине отказа он пробормотал что-то невразумительное, и я видел, что ему было неудобно говорить об этом. Наконец, он придвинул ко мне вплотную свое лицо и только тогда я понял, в чем дело: у него, как и у меня, был только один глаз.

Я исполнил его просьбу и дал ему записку в бюро выдачи лицензий на вождение в Беер-Шеве, посоветовав им не недооценивать остроты зрения одноглазых!