Глава девятая ГАМСУН И РОССИЯ

Глава девятая

ГАМСУН И РОССИЯ

После выхода «Пана» Гамсун стал признанным «фаворитом» норвежской и мировой литературы. Сам Бьёрнсон называет «Мистерии» «одной из великих книг, заявивших о себе подобно неистовому снежному бурану», а описания природы в «Пане» считает «самыми прекрасными и великолепными в норвежской литературе».

Гамсун становится широко известен в Европе. «Голод», «Мистерии», «Новые всходы», «Пан» и «У врат царства» практически сразу же после выхода были переведены на немецкий язык. В 1895 году «Голод» выходит во Франции и получает необыкновенно высокую оценку критиков.

Возникает интерес к молодому скандинавскому гению и в России. В 1892 году печатается первый тираж «Голода» на русском языке — и с тех пор Гамсун становится кумиром интеллигенции в России, культовым, как говорят в наши дни, писателем.

Александр Блок считал Гамсуна «утонченным поэтом железных ночей, северных закатов, звенящих колокольчиков, проникшим в тайны природы». Александр Куприн посвятил творчеству Гамсуна целое эссе. Константин Паустовский «упивался книгами Гамсуна, так все было необычно».

В своем шутливом «Руководстве по флирту» (1910) Саша Черный советовал начинать атаку на даму с вопроса «Вы любите „Пана“?» и, услышав неизбежное «Да», продолжать военные действия… Кроме того, в другой своей сатире «Все в штанах, скроенных одинаково» (1908) он говорит о готовности героя бросить все и бежать в лес к лейтенанту Глану.

«Пан» действительно был особенно популярен в России. Сравнения с лейтенантом Гланом и его «звериным взглядом» стали распространенным приемом литературных описаний (например, записки А. Блока о молодом, посетившем его геологе, который ненавидит большие города и мечтает жить в хижине в горах, а у А. А. Ахматовой в «Поэме без героя» один из гостей одет «северным Гланом»). Чехов назвал «Пана» чудесным и изумительным.

Именем главной героини романа часто называли девочек. Эдварда Кузьмина, дочь известной переводчицы Норы Галь, пишет в воспоминаниях о матери:

«Нередко с веселым задором мама вспоминала, как в 1934 году получила премию на конкурсе пионерских песен вместе с Дмитрием Кабалевским (она за слова, а он, естественно, за музыку). А женой Дмитрия Борисовича в те времена была подруга маминой юности Эдда, Эдварда Иосифовна, в честь которой меня назвали (так что в нашем домашнем обиходе, как в скандинавском эпосе, были „Старшая Эдда“ и „Младшая Эдда“), — впрочем, не обошлось без влияния Гамсуна, героини его „Пана“. Так и мама своим именем (полным — Элеонора) обязана не только своему прадеду Леону Риссу, но и ибсеновской „Норе“, которую в семье боготворили благодаря незабываемой игре Веры Федоровны Комиссаржевской».

Популярность Гамсуна в нашей стране в XIX — начале XX века была огромной.

Не успевали его книги выйти в Норвегии, как они тут же переводились на русский язык и продавались с поразительной быстротой.

«Большую роль в популярности Гамсуна сыграли первые переводчики его произведений, — пишет О. Комарова. — И доказательством этого служит интерес, который вызвал Гамсун в среде писателей нового поколения — символистов, акмеистов, футуристов. Если мы посмотрим на имена переводчиков произведений Гамсуна, то обнаружим, что в 12-томном издании „Шиповника“ среди переводчиков: Т. 7 — Ю. Балтрушайтис („Виктория“, „У врат царства“, „В сказочной стране“, а кроме того он переводил „Голод“, „Тамару“, „Вечернюю зарю“) и С. Городецкий („Закат“); Т. 9, 10 и 11 — К. Бальмонт („Поросль“, „Царица Тамара“, „Под полумесяцем“, „Мечтатель“, „Воинствующая жизнь“). Первый перевод „Голода“ был сделан С. Поляковым, основателем издательства „Скорпион“ и личным другом К. Бальмонта и других символистов.

Существует немало свидетельств того, как высоко ценили они стилистическое своеобразие Гамсуна, его новых героев и тонкость психологических характеристик. Связь с поэтикой и символикой Севера ощущается в творчестве и в критических эссе Константина Бальмонта и Андрея Белого, Саши Черного и Александра Блока. Вспомним хотя бы названия первых произведений К. Бальмонта: „Под северным небом“ и А. Белого: „Северная симфония“.

Чистота и холод, Снежная дева и мистицизм — вот элементы этой поэтики. Ю. Балтрушайтис писал В. Брюсову из Норвегии в июне 1901 года: „Когда бродишь среди полуобнаженных, совершенно безлюдных скал, когда добираешься до какого-нибудь места, откуда вдруг открывается свободное море, какая-то тревога овладевает человеком, и неотложно, сейчас же хочется узнать окончательную судьбу людей“, и далее он пишет о том, что ответ можно познать только „наитием“. А потом спускаешься в село, к простым людям, которые не задают себе таких вопросов.

К. Бальмонт, неоднократно посещавший Норвегию, особенно глубоко „болел“ севером. Так, уже в 1903 году он избрал эпиграфом к одному стихотворению из сборника „Будем, как солнце“ строку из „Пана“, причем привел ее по-норвежски. В сборнике „Горные вершины“ (1904) он отозвался о Гамсуне как об утонченном певце нордических настроений, высоко оценил умение Гамсуна так владеть словом, что он „создает свое царство“.

Андрей Белый в эссе 1907 года „Настоящее и будущее русской литературы“ писал о том, что Ибсен, Гамсун, Метерлинк ввели нас в жизнь, где существует культ индивидуальности, музыки, поэзии, литературной формы, и отдавал должное символистам, которые познакомили русскую публику с творчеством Ницше, Ибсена, Уайльда, Метерлинка, Гамсуна.

Показательно, что Александр Блок просил издательство дать ему для перевода „Викторию“, его „любимое гамсуновское произведение“, или новеллы из сборника „Рабы любви“, но переводы для издательства Маркса „Рабы любви“, „Отец и сын“, „Победитель“ и „Голос жизни“ осуществила Любовь Блок. В 1907 году А. Блок написал статью „О реалистах“, о том, что в творчестве писателей-реалистов (Арцыбашев, Семенов) возник новый интерес к возрождению прекрасного тела, „к изображению свободной и чистой страсти“, и что это — следствие их увлечения Гамсуном. В „Обзоре литературы за 1907 год“ А. Блок хвалит издание „северных сборников“ и называет Гамсуна первым в ряду опубликованных в них скандинавских писателей. Спустя много десятилетий Илья Эренбург отзовется об этих годах как „об эпохе, которая прошла под знаком религиозных исканий, северных сборников и магии смерти“».

В 1907–1910 годах на русском языке в разных издательствах вышло три собрания сочинений Гамсуна, а увлечение им стало настолько повальным, что норвежский журналист российского происхождения Марк (Менартц) Левин в написанной для «Моргенбладет» статье (1910) утверждает, что в России установился «культ Гамсуна». Он с юмором пишет о необычной популярности Гамсуна в России и о желании буквально каждого русского познакомиться с великим писателем, о том, как все его (Левина) друзья и знакомые в Петербурге и Москве жаждут узнать подробности о жизни Гамсуна. Левин пишет, что особенно популярны дешевые издания книг Гамсуна по 1 копейке, которые напечатаны тиражом в 500 000 экземпляров.

Гамсун был очень популярен в России и после революции.

«В воспоминаниях Анны Лариной есть рассказ о том, что летом 1930 года Н. Бухарин рассказывал ей, как у Гамсуна замечательно описывается любовь, и, прочтя рассказ монаха Вендта, задал вопрос: „А ты можешь полюбить прокаженного?“ — пишет О. Комарова. — Или признание Е. С. Булгаковой, что любовь к гамсуновской „Виктории“ сблизила их с М. Булгаковым. Уместно также вспомнить и рассказ К. Чуковского о встрече А. Куприна с авиатором Уточкиным, страстным поклонником Гамсуна: „Со стороны можно было подумать, что это Уточкин — писатель“».

* * *

Заметим, что поначалу все произведения Гамсуна издавались пиратским образом, поскольку Россия не подписывала Бернской конвенции. Зарубежных писателей не могли не волновать тиражи их книг, выходящие без выплаты гонорара в России. В 1906 году Гамсун с большим раздражением пишет своей переводчице Марии Благовещенской: «Конечно, вы можете перевести описание моего путешествия на Кавказ. Русским вовсе не надо просить на это разрешения… как я уже сказал: Россия не подписала Бернской конвенции, и в Вашей воле переводить все, что Вам угодно».

Пытаясь остановить поток пиратских изданий, Гамсун заключает в 1905 году договор с русским издательством «Знание», которое получило эксклюзивные права на издание произведений норвежского писателя в России. Главным редактором «Знания» был Максим Горький, давний поклонник и почитатель Гамсуна. Издательство решило отметить начало сотрудничества выпуском нового романа, и весной 1908 года Кнут Гамсун пишет «Бенони», первую часть дилогии «Бенони» и «Роза».

Именно благодаря влиянию Горького произведения Гамсуна продолжали издаваться и при Советской власти. Вплоть до 1934 года, когда был напечатан последний роман трилогии об Августе (трилогия включает в себя романы «Бродяги», «Август», «А жизнь идет»).

Горький, назвавший Гамсуна великим и недосягаемым писателем, сохранил верность своему кумиру и после того, как Гамсун стал поддерживать нацистов. На своих семинарах он учил будущих писателей не смешивать политические убеждения художника и его творчество.

Гамсун и Горький во многом похожи. Еще А. Воронский указывал на то, что оба писателя «низкого» происхождения, из простых семей, что им обоим пришлось очень нелегко в жизни, что пробивались они к успеху «через тернии», оба всю жизнь много писали, а не почивали на лаврах, оба не принимали бездуховность современной Америки. Гамсун признавался: «Я пролетарий, как и Горький, с которым чувствую родство».

«Я думаю, что у меня есть основания благодарить вас за Ваши совершенно изумительные книги „Соки земли“, „Последняя глава“ и „Женщины у колодца“. Это гениальные книги, — писал Горький Гамсуну. — И я совершенно серьезно, искренне говорю Вам: сейчас в Европе Вы — величайший художник, равного Вам нет ни в одной стране».

Тем не менее исследователи обращают внимание на возможный элемент творческого соперничества. Так, при написании «Дела Артамоновых» Горький настойчиво просит жену присылать ему из Москвы свежие книжки Гамсуна — «Женщины у колодца» и «Местечко Сегельфос».

Между двумя великими писателями возникали и определенного рода трения. Прежде всего, это касалось денег, которые издатели никогда, как показывает история нескольких веков, не спешили выплачивать авторам.

В нашем распоряжении имеется целый корпус писем, которыми обменивались Гамсун и различные представители горьковского «Знания».

В 1908–1909 годах Гамсун не раз пишет возмущенные и унизительные для себя письма.

Так, в 1908 году он обращается к Петру Готфридовичу Ганзену,[84] переводчику многих произведений Гамсуна на русский язык, со следующей претензией:

«Совершенно очевидно, что за „Бенони“ я недополучил от господина Пятницкого много сотен крон. Все дело в подсчетах. Господа ссылаются на знаки, буквы и строчки, но, собственно, какая разница — пусть в строчке будет хоть одна буква, это все-таки строчка, поэтому надо считать и буквы, и пробелы между словами. В русском издании „Бенони“ на стандартной странице я насчитал 1700 букв. Значит, на 234 страницах — букв 397800. Если поделить количество букв на печатный лист, то есть на 35 000 знаков, то получится 11113 листа — по 250 рублей каждый. Значит, мой гонорар за „Бенони“ — 2830 рублей. Я получил аванс 2200 рублей. Значит, мне причитается еще 630 рублей… Хочу заметить, что мне помогли произвести все эти нудные подсчеты».

Недоразумения происходили не только из-за недополучения денег, но и из-за разных издательских «хитростей». Так, в 1909 году директор «Знания» К. Пятницкий пишет Гамсуну, что не мог прислать ему гонорар вовремя, потому что якобы не знал его «нового адреса». Гамсун же в ответ ядовито отвечает, что «просит впредь воздерживаться от неуплаты гонорара только потому, что новый мой адрес не известен издательству». И замечает, что всегда устраивает свои дела так, что почте Норвегии хорошо известно его «местоположение», а многие письма, получаемые им из-за границы, подписаны просто: «Кнуту Гамсуну, Норвегия».

В результате долгого и утомительного обмена «любезностями» график выплат был все-таки установлен. Максим Горький и Константин Пятницкий, жившие в то время в Италии, настойчиво напоминали в письмах своим сотрудникам, что деньги Гамсуну нужно высылать вовремя.

* * *

Россия была очень важна для Гамсуна и как страна, в которой, по его мнению, лучше всего умели ставить его пьесы.

Произведения Гамсуна шли на сценах МХТ (К. Станиславский и В. Немирович-Данченко), Александринки (В. Мейерхольд), в театре Веры Комиссаржевской.

Большим успехом пользовалась трилогия Гамсуна «У врат царства», «Игра жизни» и «Вечерняя заря».

«Игра жизни» особенно нравилась Станиславскому, и в книге «Моя жизнь в искусстве» он отвел «Игре жизни», которую называет «Драмой жизни», целую главу, а работу над пьесой оценил как поворотный пункт в своем творчестве.

Ивара Карено в течение многих лет (1909–1941) играл В. Качалов, а успех первых представлений пьесы вошел в историю театра. Качалов же признан лучшим исполнителем Карено во всем мире.

Пьеса имела скандальный успех в России.

«Достижения в области постановки, — писал Станиславский, — были велики, и это тем более важно, что мы явились тогда одними из первых пионеров, пробивавших путь к левому фронту…

Одна половина зрителей — левого толка, с присущей им решительностью, неистово аплодировала, крича: „Смерть реализму! Долой сверчков и комаров (намекая на звуковые эффекты в чеховских пьесах)! Хвала передовому театру! Да здравствуют левые!“

Одновременно с этим другая половина зрителей — консервативная, правая — шикала и восклицала с горечью: „Позор Художественному театру! Долой декадентов! Долой ломанье! Да здравствует старый театр!“»

Именно для России Гамсун написал в 1910 году и свою последнюю пьесу — «В тисках жизни» (другой вариант русского названия — «У жизни в лапах»).

Пьеса «В тисках жизни» была размножена Гамсуном и его женой Марией в нескольких экземплярах — с тем, чтобы она могла быть одновременно переведена на русский и немецкий языки. Для того чтобы хоть как-то помешать пиратству русских издателей, Гамсун взял себе псевдоним Менц Фейен. МХТ сделал две постановки — в 1910 и 1932 годах.

Именно с этой пьесой связано одно недоразумение, которое повлекло за собой самые неприятные последствия для обеих сторон.

Обычно все пьесы Гамсуна переводил для МХТ Петр Ганзен, и одновременно они печатались в горьковском «Знании». Так было до тех пор, пока в одной из актрис МХТ, Марии Германовой (1884–1940), с успехом выступавшей в ранее поставленных гамсуновских пьесах, не взыграло самолюбие. Надо отдать ей должное: она была не только хорошей актрисой, но и прекрасно образованным человеком, с тонким вкусом, владеющей не только многими европейскими языками (в том числе, и скандинавскими), но и санскритом.

Она в 1909 году приезжала в Норвегию и была принята Гамсуном. В разговоре Германова затронула вопрос о качестве переводов книг и пьес Гамсуна на русский язык и весьма неодобрительно отозвалась о переводах Ганзена. Определенные основания для критики Ганзена у нее были: Петр Готфридович далеко не сразу овладел всеми трудностями русского языка. И. А. Гончаров, «Обыкновенную историю» которого в свое время Ганзен переводил на датский, так отзывался о его переводах на русский пьес Ибсена: «Будь они переведены на настоящий русский язык, то и могли бы быть замечены публикой, как выдающиеся из ряда». Кроме того, Гончаров отмечал в переводах Ганзена недостаток «духа языка живого, разговорного». Так что доля истины в словах Германовой несомненно была. Трудно сказать, претендовала ли она сама на перевод новой пьесы, но, вероятно, речь об этом шла, поскольку у нас есть письмо Гамсуна В. И. Немировичу-Данченко, в котором он пишет: «Кто Ваш переводчик „У врат царства“? Знает ли он язык в совершенстве? Мне бы хотелось, чтобы мою пьесу перевела мисс Германова, но сможет ли она? Мне кажется, что со временем она станет тонко чувствующим переводчиком, передайте ей мой самый искренний привет!»

Путешествие Германовой в Норвегию случилось почти одновременно с поездкой в Скандинавию самого Петра Готфридовича Ганзена. Гамсун, который всегда был довольно резок в своих пристрастиях и антипатиях, вероятно, под влиянием разговоров с Германовой, отказался принять Ганзена. По словам самого Петра Готфридовича, Гамсун «ответил, что не принимает и не делает визитов».

«После этого, — продолжает Ганзен, — я послал ему прости и повесил трубку телефона. Если он на дружеское предложение в его пользу отвечает так тупо-надменно, то, очевидно, страдает манией величия, и в таком случае я не желаю иметь с ним впредь никакого дела. Я так и написал ему, что впредь отказываюсь и за себя, и за жену как от переводов его новых произведений, так и от всяких с ним сношений».

Тем не менее Ганзен сделал перевод одновременно для «Знания» и для МХТ. После читки в труппе пьесу признали неудачной. Однако Гамсун обвинил переводчика в некомпетентности и плохом качестве перевода и потребовал сделать новый. Германовой, быть может, как зачинщице скандала, перевод делать не дали и, перебрав несколько кандидатур, остановились на кандидатуре Раисы Михайловны Тираспольской, которая была очень слабым переводчиком. В результате театр получил пьесу в ухудшенном варианте, а «Знание» оказалось с двумя переводами, за которые надо было платить.

В МХТ новый сезон осенью 1910 года начинать было практическим нечем, а потому пьесу решено было ставить.

«„У жизни в лапах“ Гамсуна я распределил не совсем так, как Вы, — писал Немирович-Данченко болевшему в то время Станиславскому. — Певицу должна играть Германова, но эта роль по всем правам принадлежит Книппер. И на этой роли я еще бы мог поработать с ней, добиться чего-нибудь в „переживаниях“, хотя это будет значить добиваться того, что у Германовой вышло бы само собой — в смысле эффективности и тонкости психологии. И все-таки эта роль принадлежит Книппер».

Так Германова лишилась не только перевода, но и роли, которая, как считают некоторые исследователи творчества Гамсуна, была написана специально для нее.

Спектакль, несмотря на все опасения и «препоны», в Москве пользовался успехом, в том числе и благодаря игравшим в ней актерам — Качалову и Книппер.

Гамсун пишет жене в марте 1911 года: «Получил телеграмму от Данченко, что был great success и театр congratulates you. А это дорогого стоит».

Сын Качалова, В. В. Шверубович, вспоминал:

«В том же сезоне у отца был и еще один громадный успех — набоб Пер Баст в пьесе Гамсуна „У жизни в лапах“. Мне кажется, ни в одной роли ни до, ни после он не играл с таким наслаждением. Он немного стеснялся своего удовольствия от этой роли, уж очень она была сравнительно с шекспировским, Достоевским, островским, чеховским репертуаром легковесна, мелодраматична, внешне эффектна, бессодержательна… Но играть человека смелого, уверенного в себе, своем праве на счастье, страстного жизнелюбца, быть хоть на сцене таким, каким хотел, но не мог быть в жизни Василий Иванович, потому что ему мешал его лабильный темперамент, освободиться от вечных сомнений и колебаний — было весело и приятно. Играл он Баста изумительно. Он был красив, мужествен, дерзок, обаятелен, он был соблазнителен (как говорили женщины). Многие считали, что он был в Басте больше Дон Жуаном, чем в „Каменном госте“.

…Когда Василий Иванович давил кобру (для треска „черепа кобры“ под ковер клали несколько пустых спичечных коробок), я вскочил и дернулся к рампе, и вместе со мной рванулся и Стахович. Оба мы сконфуженно сели на свои места, но крепко, видимо, забирало публику происшедшее на сцене, если такая реакция никого не удивила».

МХТ выиграл: спектакль делал прекрасные сборы, и радостный Гамсун ждал больших гонораров, которые своевременно ему и были высланы.

А вот «Знание» оказалось в очень затруднительном положении. Чей перевод печатать — хороший Ганзена, но не одобренный Гамсуном, или плохой Тираспольской, но признанный автором?

По договору с Гамсуном издательство могло выпускать лишь одобренные им переводы, зато у Ганзена был договор со «Знанием», по которому он должен был переводить все произведения Гамсуна, и Петр Готфридович настаивал на опубликовании своего перевода. Издательство пойти на это не могло, долго уговаривало переводчика, уговорить не получилось — и нашло формальный повод отказать Ганзену: пьеса была прислана автором в МХТ, а потому ее нельзя считать частью «издательского портфеля». Петр Готфридович тоже предоставил свой перевод сначала в театр, а уж потом в издательство, и тем самым нарушил договор, по которому норвежский текст сначала получает «Знание», а затем отдает его для работы переводчику.

Тем не менее, найдя выход из скандальной ситуации, «Знание» заплатило Ганзену за сделанный им перевод по одной из самых высоких ставок — по 50 рублей за лист. Правда, за ранее сделанные переводы романов Гамсуна Ганзен получал по 75 рублей за лист.

Однако Ганзены предпочли денег не брать, а оставить за собой право распоряжаться переводом по собственному усмотрению.

Тираспольская стала с тех пор авторизованным переводчиком Гамсуна, но ее текст перевода пьесы не мог быть принят «Знанием» к печати из-за непрофессиональности и многих «нестыковок». Гамсун считаться с этим не хотел и донимал издательство письмами о выплатах, хотя выяснилось, что в 1911 году ему сильно переплатили.

Наконец пьесу в переводе Тираспольской напечатали — и пресса тут же отозвалась язвительными рецензиями.

Когда же Гамсун предложил «Знанию» свой новый роман, Горький и Пятницкий ответили, что не могут его взять, потому что нет переводчика.

На этом история трехлетнего сотрудничества Гамсуна и Горького заканчивается. Она — еще один штрих к очень непростому характеру великого норвежского писателя.

* * *

К России Гамсун всегда благоволил и считал, что «неестественный альянс между Англией и Россией скоро прекратит свое существование». Тем не менее он не считал для себя возможным поддерживать Россию в ее союзе с Англией.

Он писал Георгу Брандесу: «У меня могли бы быть достаточно веские основания, чтобы поддержать дружбу с Россией, из этой страны я получил больше „вознаграждений“, чем когда-либо получу из Германии. К примеру, Художественный театр в Москве заплатил мне больше, чем я того заслуживал, я получил оттуда около сорока тысяч крон. Мне следовало бы помнить об этом и выразить свои симпатии союзникам, но я этого не сделал».

Гамсун никогда не был настроен против русского народа. Ни одна культура и литература не производила на него столь сильного впечатления.

В 1899 году писатель совершил путешествие по России и Кавказу и описал свои впечатления в книге «В сказочной стране». В ней он много говорит о русских людях и о русской литературе.

«Славяне, — писал Гамсун, — народ будущего, властители мира, первые после германцев! Лишь у такого народа, как русский, могла появиться такая великолепная, возвышенная и благородная литература!

…Русская литература велика и многообразна. Эта необъятность объясняется размерами страны и размахом русской жизни. Россия безгранична. Я оставляю в стороне Ивана Тургенева. Он был европеец, француз, в той же степени, что и русский. Героям Тургенева не свойственна та безоглядность, та способность совершать непредвиденные поступки, которая отличает только русских людей».

Гамсун считал, что у русского народа такая здоровая и неиспорченная суть, что это позволит ему играть в мире решающую роль, когда время Запада истечет.

* * *

Забежав вперед, скажем, что в 1929 году в связи с семидесятилетием Гамсуну было предложено стать почетным членом многих писательских, театральных и общественных организаций и союзов. Некоторые почести писатель согласился принять, некоторые — отверг. Так, он отказался принять Серебряный крест Союза писателей Норвегии, за что его немедленно обвинили в надменности. А вот почетным членом МХАТа, который он считал «лучшим театром в мире», Гамсун стать согласился. В телеграмме он писал:

«Господин директор Данченко!

Я тронут Вашей сердечной телеграммой и глубоко признателен Вам за честь, которую Вы мне оказываете, предлагая стать почетным членом Вашего театра, самого прекрасного театра в мире. С благодарностью принимаю Ваше предложение.

Уважающий Вас Кнут Гамсун».

Из России пришли поздравления от Максима Горького и Александры Коллонтай. В телеграмме Коллонтай писала, что влияние Гамсуна на таких писателей, как Андреев, Бунин, Зайцев и Соллогуб, неоспоримо. Вряд ли найдется хоть один русский писатель начала века, кто не был поклонником великого норвежца — Б. Пастернак, К. Паустовский, А. Блок, И. Эренбург и многие другие.

Телеграмме Коллонтай Гамсун обрадовался, а вот от чести именоваться почетным членом Академии наук СССР отказался. В благодарственной телеграмме он написал:

«Глубокоуважаемая госпожа Коллонтай!

Вы, несомненно, поверите, что я искренне обрадовался Вашей сердечной телеграмме. От всего сердца хочу поблагодарить за дружеские слова. Однако это слишком большая честь для меня — стать почетным членом Академии наук и художеств Вашей страны. Я искренне прошу Вас передать Академии мою чистосердечную благодарность и объяснить, что я всего лишь земледелец и писатель, который не может иметь какого-либо отношения к академиям, я лишь крестьянин.

Ранее я отклонил подобное предложение из другой страны.

Уважающий Вас Кнут Гамсун».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.