40

Срисуй кишки, в их местоположении и отдели их локоть за локтем, связав сперва концы отделенного и остающегося; и, отделяя их, срисуй края брыжейки, где ты отделяешь часть кишок, и, зарисовав расположение этой брыжейки, срисуй ветвление ее кровеносных жил, и так ты постепенно проследуешь вплоть до конца; и начнешь с прямой кишки, и попадешь вверх с левой стороны к толстой кишке. Но сперва убери долотом лонную и подвздошную кости.

Обучавшийся вместе с Леонардо и старший его семью годами Пьетро Перуджино не одобрял занятий анатомией, но не из благочестия или боязни, которыми не обладал, а потому что считал их бесполезными. При этом он ссылался на Донателло, который правдоподобием фигур превзошел древних скульпторов, хотя в анатомии мало что смыслит. Что же касается Фидия, Мирона или Поликлета, то ведь и они не имели возможности вскрывать трупы людей, поскольку греческое суеверие этого не допускало, и наблюдали голых в гимназиях. Остается добавить, что Гален приобрел самые изумительные познания, вскрывая мертвых свиней, собак и других животных и пользуясь воображением, которое можно назвать узнающим или действующим по аналогии. Но, хотя времена меняются и давно не случалось, чтобы во Флоренции преследовали занятия анатомией, злобствующие невежды всегда будут существовать, и их следует остерегаться. Если надзирающие за кладбищем монахи сговорчивы, обращаться с мертвецом непросто, и тут нужны всяческие предосторожности, когда приходится опасаться людей хорошо знакомых и доброжелательных.

Страх мертвого тела бывает настолько велик, что уничтожает всякую сдержанность и воспитание, да и безразлично, криком ли такой испугавшийся оглашает окрестность или наговаривает кому-нибудь на ухо. Поэтому когда Леонардо, желая участвовать в ночном анатомическом сеансе вместе с братьями Антонио и Пьеро Поллайоло, державшими мастерскую по соседству, на этом настаивал, братья соглашались с неохотою. Согласившись же, удивлялись, что юноша действовал без малейшей робости, показывая, напротив, большую сноровку, как если предварительные понятия об анатомии были заранее вложены в его память. Но этому нечего удивляться: там, где один созерцает без пользы, другой ухитряется приобрести подобие практики. Тут отчасти прав Перуджино, считающий занятия анатомией излишними, поскольку человек, обладающий интуицией и воображением, ей научается, ощупывая собственное колено или стопу, или наблюдая за голыми в банях, или при купании в реке, или благодаря аналогии, присутствуя, когда забивают свинью или другое животное и затем разделывают тушу. В то время мясник, действуя топором как анатомическим инструментом, ничего такого не приобретает и не усваивает.

Действительно, поскольку хорошему мастеру, как Донателло, достаточно поверхностного наблюдения мышц, зачем ему устройство прямой кишки и других отвратительных, зловонных органов, которые не проявляются снаружи? Братья Поллайоло отчасти привыкли терпеть дурные запахи, иначе невозможны подобные ночные занятия; но если исследователи, каких справедливо называют собаками ищущими, проникнув в брюшную полость, рассматривают и перебирают пальцами свернувшийся в виде удава кишечник или вскрывают прямую кишку, распространившееся зловоние не оставляет братьям другого выхода, кроме как, зажав нос, с проклятиями удалиться.

Откуда же у юных чувствительных душ такая стойкость к ужасному, чего не выносят более простые и грубые души? Леонардо мог бы на это ответить следующим образом:

– Всякое сведение, достающееся трудолюбивому и внимательному человеку, не только его не обременяет, но с пользою проявляется в произведении. Пусть уходят Антонио и Пьеро Поллайоло, которые ошибочно думают, будто господь, как и они, отворачивается и зажимает нос, если ощущает зловоние; и что он поручает кому-то другому создание вещей, кажущихся нам отвратительными и ужасными. Вот подобно разбитому сосуду распластывается мертвое тело при вскрытии; вино разлилось и испачкало черепки, в таком виде не дающие правильного представления об истинной форме разбитого. Но не одна только поверхность и мускулы в движении достаточны и интересны для восстановления формы в ее целости и красоте; как бы там ни высказывался греческий Деметрий Полиоркет Разрушитель городов, бурление внизу живота выражает мысль бога вместе с прекрасным церковным пением. Только тому будет прощен грех и величайшее искушение краткости, кто до этого не убоялся выслушать утомительную и монотонную, как набегающие одна за другую морские волны, речь своего создателя во всей ее полноте и подробностях, которые невозможно перечислить. Если же братья Поллайоло удаляются, а с ними вместе и тот, кто, как они, полагает, будто бы определил предел необходимого знания, другие, более проницательные, остаются трудиться и бодрствовать, ожидая великого преображения, когда живопись, «тонкое изобретение, которое с философским и тонким размышлением рассматривает все качества форм», из робкой служанки превратится в знатную госпожу, а из механического искусства в благороднейшую науку. Ведь посредством своих инструментов, каким являются глаз и рука, живопись не только успешно доказывает первородство перед другими науками и занятиями, но соединяет их все в круге знания, подобно громаднейшей верше, заполняющей изнутри пределы вселенной: сквозь ее ячеи ложь сцеживается, а истина остается, составляя улов.

Однажды наутро после анатомического сеанса Пьетро Перуджино по своему обыкновению дерзко и насмешливо спросил Леонардо, почему у него утомленный вид я глаза красные, словно их терли перцем. Тот отвечал:

– Устрица во время полнолуния вся раскрывается, и когда краб ее видит, то бросает внутрь ее какой-нибудь камешек или стебель. И она не может закрыться и становится добычею краба. Так же и человек, не умеющий хранить тайну, становится добычею лжецов и недоброжелателей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.