36

36

Лавр и мирт, увидя, что срубают грушу, вскричали, громкими голосами: – О груша! Куда влекут тебя? Где гордость, которая была у тебя, когда на тебе были зрелые плоды твои? Отныне уже не будешь бросать сюда тень густыми своими волосами!

Тогда груша ответила: – Меня возьмет с собой крестьянин, который срубит меня, и понесет он меня в мастерскую лучшего ваятеля, который при помощи своего искусства придаст мне форму бога Юпитера, и я буду посвящена храму, и все станут заместо Юпитера поклоняться мне. Вы же будьте готовы к тому, что часто будете оставаться искалеченными и лишенными ветвей, которыми люди, дабы высказать мне почитание, станут окружать меня.

При скудном освещении церкви деревянное распятие, сделанное в давние времена неизвестным скульптором, выступает из темноты точно как на Голгофе тело распятого Царя Иудейского, а из-за тесноты помещения нескольких шагов от двери достаточно, чтобы оказаться близко возле скульптуры; в то время впечатлительная душа в своем воображении успевает пройти целиком крестный путь. И вот обремененный грехами прихожанин лобызает стопу Спасителя, а иной еще и отламывает кусочек грушевого дерева ради исцеления родственников от болезни и порчи или для сохранения урожая от градобития и дождей. Из-за этого стопа разрушается довольно быстро, и ее приходится время от времени заменять или же восстанавливать. Да и само распятие в целом не хорошо сохранилось, и в некоторых местах краска отстала, так что поверхность напоминала частично облупленное пасхальное яичко. Поэтому – так как естественность и правдоподобие много способствуют силе переживания верующего, – чтобы восстановить в лучшем виде это распятие, а вместе и настенную живопись, также разрушенную временем и неосторожными прикосновениями, настоятель приходской церкви призвал знакомого ему мастера из Эмполи – торгового города на берегу Арпо, по пути во Флоренцию. Мальчик, которого догадливый настоятель свел с этим мастером, когда тот на место частично испорченной прежней стопы прикрепил другую, приготовленную накануне из куска грушевого дерева, не знал, чему изумляться: правдоподобию, с каким вырезана каждая малейшая жилка, или тому, что фигура Спасителя составлена из отдельных частей и может быть разобрана для исправления, как, скажем, давильня для винограда. Прободавший обе стопы евангельский гвоздь мастер также изготовил отдельно и, смазав клеем стенки четырехгранного отверстия, ловко туда вставил, укрепив фигуру наиболее прочно.

О том, что мастер из Эмполи приступил к исправлению живописи, каждый вошедший мог заключить по сильному запаху гнилого творога и яиц, переводимых в большом количестве для приготовления красок. Как если бы подобные гнилостные испарения обладали некоторой бодрящею силой, худой, болезненного вида мастер, когда взбирался по стремянке, чтобы работать на лесах, двигался с большим проворством и быстротой, и он всегда напевал себе под нос, оставаясь в превосходном расположении духа; если же приходил хмурый и недовольный завтраком или небрежным обращением, поскольку столовался у прихожан поочередно, спустя немного времени забывал про нанесенную ему обиду. Иной раз этот любитель пения, отложив в сторону кисть, громко исполнял какую-нибудь священную музыку, широко разевая рот и размахивая руками; и было видно, что именно искусство живописи его воодушевляет и поддерживает в нем радостное расположение.

Хотя другие занятия также попервости доставляют удовольствие, оно не идет в сравнение с тем, что испытывает живописец или скульптор от начала обучения до преклонного возраста и старости. И это потому, что если заказчик велит исполнить то или другое и оговаривает в подробностях, каким он желает видеть произведение, мастер скорее угождает природе, нежели своему работодателю, и в сочетании природных вещей и их выборе остается свободным. А поскольку живописцу, если бы даже он захотел, не удается в точности повторить однажды выполненное произведение, он по необходимости становится изобретателем, тогда как превосходное чувство удовольствия возникает после первого следа, оставленного грифелем, или кистью, или другим инструментом, которым он по-царски распоряжается. И если мастер из Эмполи что-то там весело напевает себе под нос, то это потому, что каждое утро он попадает из царства необходимости в царство свободы, где ему предоставлено действовать по своему произволу.

Другая причина радости, и удовольствия, и превосходного расположения духа какого-нибудь живописца, хотя выступает совместно с указанной выше, по своему характеру ей противоположна; и тут живописец выглядит скорее как раб и слуга, подчиняющийся своему хозяину: имеется в виду величайшее удовлетворение сходства, достигаемое при подражании природным вещам. Относительно же того, почему именно подражание рождает радость, есть разногласие. Некоторые, например, утверждают, что нарисовать с большим сходством – все равно что присвоить. При этом они ссылаются на дикарей, спасающихся бегством, когда любознательный путешественник желает набросать их фигуру для памяти. Но так или иначе, мастер из Эмполи, по-видимому, вынужден был довольствоваться первой причиной, так как не добивался достаточного сходства – насколько он был умел и ловок в скульптуре, настолько неопытен в живописи и рисунке, и, как ни старался, фигуры у него получались кривобокими, а лица все имели одинаковое выражение. Кроме того, все округлое, полное и упитанное, чем приятно любоваться в природе, оказывалось у него тощим и плоским и скорее могло быть названо тенью предмета, нежели его правильным изображением.

– Такой живописец, – отзывался о мастере призвавший его настоятель, – должен быть признан клевещущим на божество, создавшее человека по своему подобию; если ему полностью доверять, получится, будто внешность Создателя напоминает какого-нибудь нищего попрошайку. В то время рисунки его добровольного помощника, – настоятель имел в виду Леонардо, – при их несовершенстве и отроческой незрелости круглятся подобно развивающимся мышцам, которые сулят в близком будущем набрать огромную силу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.