Хозяин и работник

Хозяин и работник

Цитированный выше отрывок с его поэзией коллективного труда не характерное место для «Моих университетов». Тем более — для повести «Хозяин», рассказов «Коновалов», «Двадцать шесть и одна» и иных автобиографических вещей Горького «казанского» цикла. Более характерно для Горького описание коллективного труда в повести «Хозяин»: «У стены, под окнами, за длинным столом сидят, мерно и однообразно покачиваясь, восемнадцать человек рабочих, делая маленькие крендели в форме буквы „в“ по шестнадцати штук на фунт… Восемнадцать носов сонно и уныло качаются над столом, лица людей мало отличны одно от другого, на всех лежит одинаковое выражение сердитой усталости. Тяжко бухает железный рычаг мялки, — мой сменщик мнет тесто. Это очень тяжелая работа — вымесить семипудовую массу так, чтоб она стала крутой и упругой, подобно резине, и чтоб в ней не было ни одного катышка сухой, непромешанной муки. А сделать это нужно быстро, самое большее — в полчаса».

Сам ритм этого текста напоминает «буханье» мялки. Никакой поэзии. Даже когда от скуки люди поют.

«Особенно ясно чувствовалась жестокая и безжалостная работа города, когда безглагольные люди начинали петь свои деревенские песни, влагая в их слова и звуки недоумение и боли свои»:

Разнесча-астная девица-а…

Потом начинаются песни матерные, циничные. «Бурно кипит грязь, сочная, жирная, липкая, и в ней варятся человечьи души — стонут, почти рыдают. Видеть это безумие так мучительно, что хочется с разбега удариться головой о стену. Но вместо этого, закрыв глаза, сам начинаешь петь похабную песню, да еще громче других…»

Это описание маленького ада.

Василий Семенович Семенов, хозяин булочной, в пекарне которого работал Алексей с конца 1885 года до середины 1886-го, — реальное лицо. Об этом свидетельствуют и несколько писем Горького, подтверждающих реальность личности «хозяина», и «Адрес-календарь города Казани», где в разделе «Булочные и кондитерские» значится «крендельное заведение» Семенова по улице Рыбнорядской, дом Суховой. С Семеновым Пешкова познакомил Деренков. Этот факт в «Хозяине» не указан. Из начала повести возникает впечатление, что Алексей явился к Семенову прямо «с улицы», в преддверии зимы, и согласился работать за 3 рубля в сутки по 14 часов в день, что было оскорбительно для грамотного человека, который мечтал об университете.

То, что Деренков знал Семенова и рекомендовал ему Пешкова, говорит о том, что в Казани, как и в Нижнем Новгороде, были развиты свои цеховые связи и традиции. Ведь город был немалый: в 1888 году, согласно переписи населения, в Казани проживало 133 208 жителей.

Читая «Хозяина», недоумеваешь: каким образом мягкий, интеллигентный Деренков мог общаться с Семеновым? В изображении Горького Семенов не человек, а злобное существо. Именно существо. Он вышел из «людей», но «человеком» не стал. Из «людей» (обыкновенных работников пекарни) он вышел, согласно слухам, преступным образом: влюбил в себя жену хозяина, отравил его и сам стал хозяином. Явившийся «с улицы» Пешков смотрит на Семенова с изумлением, как на какое-то нелепое чудище.

«…Играл ветер-позёмок, вздымая сухой серый снег, по двору метались клочья сена, ленты мочала, среди двора стоял круглый, пухлый человек в длинной — до пят — холщовой татарской рубахе и в глубоких резиновых галошах на босую ногу. Сложив руки на вздутом животе, он быстро вертел короткие большие пальцы, — один вокруг другого, — щупал меня маленькими разноцветными глазами, — правый — зеленый, а левый — серый, — и высоким голосом говорил:

— Ступай, ступай — нет работы! Какая зимой работа?..

Его опухшее безбородое лицо презрительно надулось; на тонкой губе шевелились редкие белесые усы, нижняя губа брезгливо отвисла, обнажив плотный ряд мелких зубов. Злой ноябрьский ветер, налетая на него, трепал жидкие волосы большелобой головы, поднимал до колен рубаху, открывая ноги, толстые и гладкие, как бутылки, обросшие желтоватым пухом, и показывал, что на этом человеке нет штанов. Он возбуждал острое любопытство своим безобразием и еще чем-то, что обидно играло в его живом зеленом глазу…»

Пешков изучает Семенова так, словно это Семенов явился к нему наниматься на работу. На самом деле все обстоит как раз наоборот: Семенов смотрит на нищего долговязого парня и думает: взять его на зиму или пусть подыхает под сугробом? Этот смещенный угол зрения вообще едва ли не самая главная и характерная черта всех частей автобиографической трилогии. Уже в «Детстве» возникает это странное впечатление: в «людской» мир пришел некто, которого мир сильно занимает, интересует, но сам-то он, будучи связан с миром незримой пуповиной, частью его не является. И пуповина эта в любой момент может оборваться.

Вот как описывал появление Горького, правда, не в Казани, а в Самаре уже упомянутый сотрудник «Самарской газеты»:

«Весною 1895 года самарские обыватели с любопытством разглядывали появившегося в их городе юношу-оригинала… Высокий, плечистый, слегка сутулый, он неутомимо шагал по пыльным улицам, грязноватым базарным площадям, заходил в трактиры и пивнушки, появлялся на пароходах, возле лодок и баржей, в городском саду, заглядывал в окна магазинов и раскрытые двери лавчонок, всюду как бы вглядываясь в „гущу жизни“ и прислушиваясь к ее гомону и крикам… Встречных, особливо „господ“ удивлял его разношерстный сборный костюм: старенькая, темная крылатка, раздувавшаяся на ходу; под нею русская рубашка, подпоясанная узким кавказским поясом; хохлацкие штаны — синие, бумажные; сапоги татарские, мягкие с вставками из кусочков зеленой, красной и желтой кожи; в руках — толстая, суковатая палка, явно козьмодемьянского происхождения (то есть палка странника. — П. Б.);на голове — черная мягкая шляпа с большими, обвисшими от дождя полями — „шляпа земли греческой“, как звали мы, еще в гимназии, подобные головные украшения.

Из-под шляпы висели длинными прядями светлые волосы.

Странный парень забирался и в окрестности города, на дачи, бродил в засамарских пожнях (сенокосы на плохих заболоченных лугах. — П. Б.), по реке Татьянке; или среди мужиков и лошадей, телег с поднятыми оглоблями и желто-красных, грызущих семечки баб, переправлялся на „тот бок“ Волги в Рождествено, всюду суя свой острый, с четко вырезанными ноздрями нос… Высоко поднятые брови морщили лоб и придавали широкоскулому, серому, без кровинки, лицу слегка удивленное выражение. Взгляд казался блуждающим, однако наблюдательный человек мог бы подметить, что этот взгляд порою остро впивается в предмет, как бы хватая его цепко, осваивая, беря себе…

Тогда исчезала едва заметная улыбка, простовато игравшая в светлых глазах и возле маленьких рыжеватых усов; лицо делалось серьезным, голова с чуть раздувающимися ноздрями откидывалась назад, и мешковатая фигура выпрямлялась.

„Кто такой? — думал обыватель. — Из духовных, из тех странных, которые колесят Русь? Может быть, диакон-расстрига. Или актер малороссийской труппы, набравший костюм во время своих скитаний… Во всяком случае, какой-то чудной и явно необстоятельный человек“».

Для понимания психологии Пешкова казанского периода повесть «Хозяин» едва ли не более ценное свидетельство, чем «Мои университеты». Само название последней вещи подчеркнуто идеологично, даже агитационно. Ведь не случайно эта повесть впервые опубликована в первом советском литературном журнале «Красная новь». В России закончилась Гражданская война. Советская власть победила. И хотя гражданская война власти с собственным народом продолжалась в иных формах, в середине 1920-х годов обозначился явный перелом в пользу коммунистов. А значит, и советской культуры, и советского образования. Повесть Горького как бы давала понять миллионам рвущихся к образованию молодых людей: вот какие бывают «университеты»! Без стен и кафедр. Без профессоров. Жизненное образование, да еще и подкрепленное жаждой чтения, способно выковать из серой «людской» массы Человека.

Нового бога.

Это агитационный смысл «Моих университетов». Смысл важный и полезный с точки зрения повышения общего культурного самосознания народа, укрепления его веры в свои силы и способности на ниве образования. Сколько таких, как Пешков, «сыновей народа», прошли свои «университеты» вне университетских стен? Они становились Шолоховыми, Платоновыми, великими русскими писателями в условиях советской власти, по справедливости сказать, немало сделавшей для народного образования и приобщения «человека из народа» к достижениям культуры.

Но нас в данном случае интересует Горький не в качестве культурного «института» или «университета», а в качестве уникальной, может быть, раз в сто лет рождающейся духовной личности. Поразительно странной фигуры! Настолько странной, что он сам себя не понимал и мучительно переживал это.

В «Случае из жизни Макара» и «Хозяине» Горький скрывает свое имя. В «Случае…» он становится Макаром, а в «Хозяине» безымянным «проходящим» по кличке Грохало, которую дает ему Семенов за громкую речь. Кстати, понятие «проходящего» впервые появляется именно в повести «Хозяин», а не в цикле «По Руси», где «проходящий» стал сквозным персонажем.

Вот Грохало подрался с Сашкой, приказчиком Семенова. Сашка обворовывает Семенова, когда тот впадает в запой, а Грохало это не нравится. Сашка решает, что Грохало метит на его место, и предлагает драться, но без посторонних глаз и — «Только по бокам! По роже — ни-ни! Рожа мне необходима для магазина, ты сам понимаешь…». Грохало одолевает Сашку. Сашка боится огласки и просит его: «Ты, милейший человек, не говори никому, что сильнее меня, — уж я тебя прошу о том! Ты здесь лицо временное, мимо проходящее, а мне с людьми этими жить! Понял? Ну вот! За это — спасибо…»

Вороватый приказчик ни секунды не смущается обратиться к Грохало с такой просьбой, потому что в его глазах Грохало — человек случайный, временный, не «их породы». Деренков, который рекомендовал Пешкова Семенову, потом рассказывал, что Алексея пекари приняли за «студента». А студенты принимали за сына народа.

А кем он был на самом деле? «Проходящим». Мимо «людей». Мимо мира. Но не просто прохожим, которого промелькнувшие люди, пейзаж, элементы сельской или городской архитектуры не интересуют, потому что он живет в этой среде и видел это сотни раз, а именно «проходящим». Но опять-таки — не странником, который бесконечно «уходит» из мира, временно останавливаясь в нем только по естественной необходимости (пища и ночлег). «Проходящий» — это экзистенциальное изобретение Горького. Это Миклухо-Маклай в среде своего народа. Своей интеллигенции. Своих священников. И своих «хозяев».

Посылая очерки «По Руси» редактору журнала «Вестник Европы» Д. Н. Овсянико-Куликовскому, Горький первоначально хотел дать им название «Русь. Впечатления проходящего». В письме он объясняется:

«Я намеренно говорю „проходящий“, а не прохожий: мне кажется, что проходящий — до некоторой степени лицо деятельное и не только почерпающее впечатления бытия, но и сознательно творящее нечто определенное».

Горький даже не заметил вопиющего противоречия, которое на литературоведческом языке называется оксюмороном («живой труп», «сухая вода» и т. п.).

«Нечто определенное».

Чужой среди своих.

Чужой всем, везде.

Но не равнодушно чужой, а деятельно. Творящий нечто определенное. Вступающий с людьми в сложные отношения, как это случилось с Семеновым, у которого с Пешковым завязалась дружба-вражда. Пытающийся им что-то доказать. Но главное понять: зачем они живут? Зачем страдают? Зачем мучают друг друга?

Раз или два Алексей увязался с пекарями в публичный дом. Но рабочим это не понравилось.

«— Ты, брат, с нами не ходи.

— Почему?

— Так уж! Нехорошо с тобой…

Я цепко ухватился за эти слова, чувствуя в них что-то важное для меня, но не получил объяснения более толкового.

— Экой ты! Сказано тебе — не ходи! Скушно с тобой…

И только Артем сказал, усмехаясь:

— Вроде как при попе али при отце».

Да не «скучно», а стыдно! От этого долговязого, с сильными руками и некрасивым утиным носом юноши исходила мощная духовная энергия. Такая энергия исходит от Божьих людей. Во всяком случае, от тех, на ком лежит печать избранничества. И действуют такие люди не по своей воле, а «волею пославшего Меня Отца». В присутствии таких людей стыдно грешить.

Пешков в пекарне Семенова напоминает искаженного Христа. Он постоянно проповедует им что-то громким голосом («Грохало»), читает им какие-то книги, поставив их на пюпитр, чтобы не мешали рукам готовить тесто. Он подбивает их на бунт против «хозяина», но так, чтобы они сами догадались взбунтоваться, сами вспомнили о своем поруганном человеческом достоинстве. О том, что в замысле своем они не просто «люди» Семенова, а «человеки», творенья.

С другой стороны, Семенов похож на Пилата, высокомерного римлянина, которого ужасно занимает этот странный пророк, явившийся в его булочную как будто для того, чтобы разрушить ее, потому что она от мира сего, а пророк несет с собой весть не от сего мира. Он понимает опасность этого человека и несколько раз грозит донести на него в полицию. Но не делает этого, медлит, как Пилат медлил отдать Христа на растерзание первосвященникам и римским солдатам. В присутствии Грохало Семенов вдруг становится сдержанней, даже вежливей. Он пьет уже не водку, а квас. Он интересуется книжками, которые Грохало читает работникам. Но главное: он постоянно выпытывает у него: чего он хочет? зачем явился?

Он чувствует за Грохало какую-то силу, «хозяйскую» волю. Семенов понимает, что такие люди способны подчинять себе людей и, стало быть, они тоже «хозяева жизни». В том-то и состоит парадокс повести «Хозяин», что не рабочие, а Семенов чувствует в Грохало родственную натуру.

Так Пилат допытывался у Христа: скажи, Ты — Царь? Христос отвечал уклончиво: «Ты говоришь». Так же Грохало уклоняется от споров с Семеновым, который не способен понять истины о Человеке. Кульминацией их отношений является предложение Семенова Грохало стать приказчиком вместо Сашки и отказ Грохало от столь лестного предложения. И тогда Семенов его понял. Это — не Хозяин!

Так и Пилат понимает, что Христос — не Царь. А Кто? — не понимает.

Решать местные религиозные вопросы ему, римскому наместнику, не с руки. Ему жаль Христа, но он умыл руки, отмывшись не только от будущей крови Христа, но и от всего того, что по его римским понятиям представляет для Пилата мало интереса.

Эту тему — надменного взгляда римлянина на иудейские религиозные проблемы — Фридрих Ницше развил в работе «Антихрист». Когда Горький писал «Хозяина», он уже знал эту страшную книгу и увлекался Ницше. Во всяком случае, портрет его Горький возил с собой и держал на своем рабочем столе.

Повесть «Хозяин» имеет немало евангельских намеков. Например, Семенов держит у себя стадо йоркширских свиней и любит их гораздо больше своих работников. Иногда он выгоняет их во двор и начинает кормить с руки булками, а потом наслаждается зрелищем того, как работники загоняют свиней в стойло. Эти свиньи несомненные евангельские бесы, которые вселились в свиней. Это грехи, которые душат Семенова: гордость, пьянство, жестокость, обман и, возможно, даже убийство.

Работники пекарни говорят о Семенове как о человеке глубоко падшем: «Он развратник, у него три любовницы, двух он сам мучает, а третья — его бьет. Он жаден, харчи дает скверные, только по праздникам щи с солониной, а в будни — требуха; в среду и пятницу — горох да просяная каша с конопляным маслом. А работы требует семь мешков каждый день — в тесте это сорок девять пудов, и на обработку мешка уходит два с половиной часа».

Кормить семеновских свиней (бесов) считается самым страшным наказанием для работников, хотя это не самая трудная работа. Именно этому наказанию и подвергает Семенов Грохало. Важно: за что?

Грохало, как и Христос, не вполне земной человек. Его тянет к небу, ему трудно жить на грешной земле.

«На земле жилось нелегко, и поэтому я очень любил небо. Бывало, летом, ночами, я уходил в поле, ложился на землю вверх лицом, и казалось мне, что от каждой звезды до меня, до сердца моего — спускается золотой луч, связанный множеством их со вселенной, я плаваю вместе с землей между звезд, как между струн огромной арфы, а тихий шум ночной жизни земли пел для меня песню о великом счастье жить. Эти благотворные часы слияния души с миром чудесно очищали сердце от злых впечатлений будничного бытия».

Грохало и работникам пекарни рассказывает об устройстве вселенной, чтобы возбудить мысли о вечном.

Подслушав эти беседы, Семенов вызвал Грохало к себе:

«— А ну-ка, профессор Грохалейший, расскажи-ка ты нам насчет звезд и солнышка и как всё это случилось.

Лицо у него было красное, серый глаз прищурен, а зеленый пылал веселым изумрудом. Рядом с ним лоснились, улыбаясь, еще две рожи, одна — багровая, в рыжей щетине, другая — темная и как бы поросшая плесенью. Лениво пыхтел самовар, осеняя паром странные головы. У стены, на широкой двуспальной кровати, сидела серая, как летучая мышь, старуха-хозяйка (это она по наущению ее любовника Семенова отравила бывшего мужа мышьяком. — П. Б.), упираясь руками в измятую постель, отвесив нижнюю губу; покачивалась и громко икала. В углу забыто дрожал, точно озябший, розовый огонек лампады; в простенке между окон висела олеография: по пояс голая баба с жирным, как сама она, котом на руках. В комнате стоял запах водки, соленых грибов, копченой рыбы, а мимо окон, точно огромные ножницы, молча стригущие что-то, мелькали ноги прохожих».

Этот полуподвал — сама преисподняя, в которой Семенов уже не Пилат, а сам дьявол в окружении своих слуг. Они смеются над пророком, хотят унизить, испоганить его.

«Я видел, что две рожи обидно ухмыляются, а мой хозяин, сложив губы трубочкой, тихонько посвистывает и зеленый глаз его бегает по лицу моему с каким-то особенным, острым вниманием…

— Ну, — будет, Грохало! Спасибо, брат! Очень все хорошо… Теперича, расставив звезды по своим местам, поди-ка ты покорми свинок, свинушечек моих». Семенов отсылает его к бесам.

Но когда работники пекарни подговаривают Грохало отравить свиней Семенова, он решительно отказывается. Можно объяснить это тем, что он в принципе против насилия, убийства. Но можно и тем, что для Грохало все, связанное с миром Семенова, имеет настолько мало цены, что с этим не стоит и связываться. Зло не в свиньях, даже если в — них сидят бесы. Зло в самих людях, в самих работниках пекарни. И не случайно, что, когда свиней все-таки отравили, бесы, покинув их, вселяются в пекарню. После убийства свиней среди пекарей по непонятному поводу вспыхивает грязная драка, люди как будто звереют.

«Дурная, застоявшаяся кровь, отравленная гнилой пищей, гнилым воздухом, насыщенная ядом обид, бросилась в головы, — лица посинели, побагровели, уши налились кровью, красные глаза смотрели слепо, и крепко сжатые челюсти сделали все рожи людей собачьими, угловатыми».

Грохало словно не с этими людьми или полусобаками. Он среди них, но не с ними. Он отказался отравить свиней, не дерется.

Это настораживает людей Семенова, зато интригует хозяина. Семенов начинает испытывать Грохало на прочность или, как сказали бы сегодня, «на вшивость». Это опять-таки напоминает искушение Христа дьяволом и одновременно допрос Его Пилатом. Однако между искушением дьявола и допросом Пилата в Евангелии есть принципиальная разница. Дьявол знает о Божественном рождении Иисуса, мстит Его Отцу. В то же время, являясь врагом человека, не хочет допустить истины Христовой в мир людей. Пилат не знает о Божественном происхождении стоящего перед ним пленника. Он хочет выяснить, насколько серьезна власть этого странного пророка среди иудеев, подвластных Риму.

В «Хозяине» все эти отчетливые евангельские ориентиры сбиты, искажены. Все сомнительно. Не понятно, какую «весть» несет с собой Грохало. Верит ли он сам, что эта «весть» может переродить людей пекарни или они в его глазах (как и в глазах Семенова) безнадежны? И здесь сам собой напрашивается вопрос. Если бы «Хозяина» писал юный Алеша Пешков казанского периода, подобная размытость духовных ориентиров была бы понятной. Ведь молодой Пешков настолько в Казани запутался сам в себе, что через полтора года после ухода от хозяина попытается покончить с собой, хотя в это время он работал уже в «интеллигентной» пекарне Деренкова. Но «Хозяина» писал зрелый Горький в 1912 году. Он уже был «властителем дум и чувств» не только в России, но и в мире. Однако и тогда он еще не знал истины.

Вещь заканчивается поражением обеих сторон. Грохало берет расчет и уходит из пекарни, не перевоспитав ее работников. Да и как он мог это сделать, он, мятущаяся душа? Провожают его ласково, под водочку, но…

«Я чувствовал себя лишним на этом празднике примирения, он становился все менее приятен, — пиво быстро опьяняло людей, уже хорошо выпивших водки, они все более восторженно смотрели собачьими глазами в медное лицо хозяина, — оно и мне казалось в этот час необычным: зеленый глаз смотрел мягко, доверчиво и грустно…»

Реальный Семенов вскоре разорился и без вести пропал из Казани, оставив в ней несколько обманутых кредиторов.

Горькому грустно вспоминать о нем. «Я — чей? — спрашивал Семенов. — Овцу задрал — сыт, а — скучно». «Скушно»!

Единственным героем «Хозяина», освещенным светом даже не истины, но поиска ее, является верующий странник Осип Шатунов, который, как и Грохало, временно задержался у Семенова. «Где-то, по запутанным дорогам великой неустроенной земли, не спеша, одиноко шагает „проходящий“ человек Осип Шатунов и, присматриваясь ко всему недоверчивыми глазами, чутко слушает разные слова — не сойдутся ли они в „стих на всеобщее счастье“?».

Вот так, обнадеживающе, заканчивается повесть «Хозяин». Но конец этот не убедителен. Шатунов — alter ego самого Пешкова и молодого Горького. А что было с Пешковым и остальными работниками Семенова, мы хорошо знаем по повести «Мои университеты».

В Казани начались студенческие волнения.

«Зайдя в крендельную Семенова, я узнал, что крендельщики собираются идти к университету избивать студентов.

— Гирями бить будем! — говорили они с веселой злобой.

Я стал спорить, ругаться с ними, но вдруг почти с ужасом почувствовал, что у меня нет желания, нет слов защищать студентов. Помню, я ушел из подвала, как изувеченный, с какой-то необоримой, насмерть уничтожающей тоскою в сердце».

«В декабре я решил убить себя…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.