Глава 13 Поражение в Северной Африке. 1943 год

Глава 13

Поражение в Северной Африке. 1943 год

Как-то незадолго до Рождества во второй половине дня, около четырех часов, я решил отправиться на высоту примерно в 12 километрах к югу, чтобы осмотреть местность. Непредусмотрительно я поехал на легком бронеавтомобиле без рации, я не очень волновался, так как к пяти рассчитывал вернуться. Так или иначе, я приказал водителю трогаться в путь.

Ничего необычного мне обнаружить не удалось, мы поехали обратно и… по пути обнаружили крупный британский отряд прямо между собой и своим батальоном. Противник, по-видимому, намеревался встать тут лагерем на ночь. К счастью, мы остались незамеченными и отъехали сначала на юг, а потом повернули на запад. Из-за трудной местности прошло немало времени, пока мы смогли как следует увеличить расстояние между собой и британцами. Тем временем вокруг темнело, и шансов отыскать батальон становилось все меньше. Хотя в машине и не было рации, у меня имелся по меньшей мере компас.

В последнем свете уходящего дня мы заметили вади, в которой решили заночевать. Приблизившись к склону, обнаружили там семейство бедуина с верблюдами и палатками. С куском белой материи я направился к бедуинам, которые тут же сбежались и собрались все вместе. Я объяснил им, что я немец. На дикой смеси итальянского и арабского мне удалось обрисовать им свое положение и попросить принять меня с водителем на ночлег.

– Будьте нашими гостями, немцы. Ничего не случится с вами, а утром мы покажем вам дорогу к своим. Завтра мы тоже снимемся отсюда и двинемся на юг и не вернемся до тех пор, пока вы и британцы не уйдете.

Женщины, как и всегда, оставались в палатках и лишь исподтишка бросали взгляды на чужестранцев. Старший в семье проводил нас к очагу, и мы уселись возле него. Кочевники подбрасывали в невысокий костер стебли верблюжьей колючки, над пламенем на железных вилках висели три чайника. Начиналась арабская чайная церемония.

В одном чайнике кипела просто подслащенная вода, в другом она заправлялась листьями, в третьем же в сладкую воду всыпали чай. Процесс продолжался до тех пор, пока крепкий и тягучий чай не перелили в котелок. Затем раздали маленькие пиалы в медных подстаканниках, и наступил самый удивительный момент. Старший в семье брал пиалы одну за другой, подносил носик котелка к самой кромке чашки и, пока чай лился, поднимал котелок все выше и выше, так что в конце чайная струя падала в пиалу с высоты около метра, но при этом не проливалось ни капли. Как мне объяснили потом, делалось это для того, чтобы чай напитался воздухом, что поможет сделать напиток особо ароматным. Еще мне сказали, что для бедуинов особая гордость состоит в том, чтобы уметь аккуратно разлить чай в маленькие пиалы с высоты спины верблюда.

Вот так мы и сидели вместе: бедуинская семья, я и мой водитель. Тем временем настала ночь, и все небо покрылось звездами, среди которых было легко различить Южный Крест. Мы вдруг ощутили, в каком невероятном и благодатном месте очутились. Почти молча мужчины в бурнусах сидели у костра, отблески пламени которого придавали их лицам красно-коричневый оттенок. Мне вдруг почудилось, что течение времени остановилось, что его не стало, ведь мы могли бы сидеть тут так тысячу лет назад или через тысячу лет в будущем – часы, дни, месяцы, годы и даже столетия не имели тут никакого значения.

Мы завернулись в свои бушлаты – ночи в пустыне очень холодные. Перед самым рассветом бедуины свернули шатры. Старший в семье подошел проститься с нами:

– Немцы, мы снимаемся с места и идем к следующему колодцу. Поезжайте по этой верблюжьей тропе, пройдет три часа («верблюжьих часа»)[79], затем вам встретится другая тропа, которая ответвляется и уходит вправо. По ней вы проедете пять часов, затем увидите пригорок, а оттуда – ваших друзей. Британцы же вас не заметят. Да благословит вас Аллах и да поможет вернуться в свою страну живыми и невредимыми.

Мы пожали друг другу руки, и он ушел – растворился в пустыне со своим верблюдом.

Для меня всегда оставалось непостижимым, откуда эти люди так точно знали, где находятся наши позиции, ну и британские тоже.

Я перевел «верблюжьи часы» в «часы машины разведки», прикинул направление по компасу, и, осторожно проследовав по указанным тропам, мы выехали прямо к нашему батальону!

В расположении части царила тревога. Вчера вскоре после наступления темноты на поиски отправились патрули, которые смогли вернуться обратно в батальон, только воспользовавшись световыми сигналами. Нас же, естественно, не нашли. В конце концов связались с британцами из Королевского драгунского и 11-го гусарского полков, спросили у них, не взяли ли они нас в плен.

– К искреннему сожалению, нет, – ответили там, – мы были бы рады принять у себя вашего командира!

Наступило Рождество 1942 г., но времени праздновать у нас не было. Да и в любом случае, как праздновать? В глубине пустыне, где нет не то что деревьев, бывает, и кустов не найдешь, в жаркие дни мы мысленно уносились домой, к нашим родным и близким, которым приходилось прятаться от воздушных налетов и голодать, получая минимум продуктов по карточкам.

31 декабря, в канун Нового года, неожиданно прилетел Роммель на своем «Физелер Шторхе». Он познакомил меня с обстановкой и проинструктировал насчет дальнейших планов:

– Люк, рано или поздно томми вновь атакуют и обойдут с фланга на юге наши позиции под Буэратом. Оставшиеся силы танковых дивизий нужны мне на севере. Группа разведки вновь пополнится. В ближайшие дни Линау и Фосс вернутся к вам, а кроме того, вы снова получите «Физелер Шторх», который поможет вам вести разведку.

– Меня очень беспокоят американцы с их огромными ресурсами вооружения, – продолжал Роммель. – Они могут ударить с гор Атласа и отрезать нас в районе Габеса от войск, находящихся на севере Туниса. Маршал Бастико разделяет мое мнение относительно того, что мы не можем позволить себе роскоши дать разгромить армию «Африка» под Буэратом. Я предложил перебросить остатки 21-й танковой дивизии в Южный Тунис, чтобы отразить возможное наступление американцев.

Затем Роммель повторил то, что уже говорил мне за несколько недель до этого:

– Я по-прежнему думаю, что – ввиду катастрофического положения со снабжением и состояния наших солдат, которые уже вынесли больше, чем в человеческих силах, – мы не сможем ничего изменить и непременно проиграем войну. Поэтому мне хотелось бы отвести как можно больше живой силы и техники в Тунис. Там горы – удобнее держать оборону, а к тому же – и это заботит меня больше всего – есть возможность спасти больше людей – вывести их по наиболее короткому маршруту в Сицилию.

– Теперь то, что касается вас, – продолжал Роммель. – Со своей группой разведки вы обеспечите мне весь район к югу от Хомса и Триполи. Британцы, вне сомнения, попытаются ударить нам в тыл.

До середины января 1943 г. у нас царила относительная тишина. 13 января 21-я танковая дивизия передислоцировалась в район «линии Марет» на юге Туниса. Пока, однако, американцы не выказывали намерений выдвинуться в восточном направлении из скалистых гор Атласа.

Прибыли батальоны Фосса и Линау, прилетел и «Физелер». Мы, развернувшись широким веером, прощупывали южные районы, возобновляя контакты с нашими старыми «друзьями» на той стороне. К моему немалому удивлению, мой батальон на несколько дней вдруг перебросили в район к юго-западу от Триполи для доукомплектования. Командование остальными частями группы разведки принял майор Фосс.

Короткий отдых в тени оливковых рощ оказался совсем не лишним. Поступили пополнения, пришли боеприпасы и горючее. Я воспользовался возможностью наскоро посетить Триполи. В баре отеля «Уадан» итальянский бармен смешал мне коктейль.

– Следующий буду подавать, наверное, уже Монтгомери, – произнес он. Итальянцы относятся ко всему менее трагично.

13 января я вернулся в расположение группы разведки. 14-го числа при массированной поддержке артиллерии и авиации британцы двинулись на немецкие позиции под Буэратом. Затем совершили скачок к югу от Буэратского рубежа к Тархуне – Хомсу, то есть практически уже к Триполи.

Мою группу разведки вместе с частями 164-й дивизии и парашютистами тотчас же бросили для противодействия неприятелю на данном участке. Несмотря на значительные потери в танках, наступление к Гарьяну и Эль-Азизии развивалось в целом довольно успешно. Таким образом, британцы вышли в район южнее и западнее Триполи. Благодаря усилиям Группы дальнего действия в пустыне целая танковая дивизия прошла через каменистые горные уступы. Позиции в районе Хомс – Тархуна оказались под угрозой. Чтобы избежать уничтожения войск, Роммелю пришлось спешно выводить их оттуда.

20 января, даже находясь намного южнее Триполи, мы слышали, как там раздавались взрывы. Как я узнал позднее, в результате сверхчеловеческих усилий частей снабжения около 95 процентов имущества и содержимого складов удалось вывезти из Триполи в направлении Туниса, вся инфраструктура порта была уничтожена, а продовольственные склады переданы итальянскому мэру.

23 января британцы, не встречая противодействия, заняли Триполи.

Спустя несколько дней, когда мы прикрывали наши части, выходившие из боевого соприкосновения с противником к юго-западу от Триполи, дозорные донесли:

– Примерно в шести-восьми километрах северо-восточнее отмечается скопление высокопоставленных военных, вероятнее всего, там сам Монти, сильное прикрытие из танков и машин разведки.

Я немедленно отправился в указанный район и принялся рассматривать скопление в бинокль. По всей видимости, там действительно находился сам Монтгомери, но что еще более невероятно – с ним, судя по всему, был и Черчилль в охотничьем колониальном шлеме. Они находились слишком далеко для нашего вооружения, а 88-мм пушки или другие подобные артиллерийские орудия у нас отсутствовали. Я немедленно сообщил по рации Гаузе:

– Есть уверенность, что на большом расстоянии от нас находятся Черчилль и Монти. Действия против них невозможны.

Вообще-то я немедленно вспомнил слова Роммеля о Черчилле, так что, наверное, не стал бы стрелять.

Позднее я получил подтверждение тому, что действительно мог видеть там Черчилля, который по пути в Касабланку сделал остановку, чтобы повидать Монти и его армию. Как бы там ни было, мы никогда не видели на нашем ТВД не то что Гитлера, даже хотя бы высших офицеров Главного командования Вермахта (OKW).

В январе наконец попал в плен подполковник Стерлинг, командир Группы дальнего действия в пустыне.

– Рад познакомиться, – сказал он при встрече. – С удовольствием проведу несколько дней в вашем обществе и, возможно, повстречаюсь с вашим знаменитым маршалом Роммелем.

Под мощным эскортом мы отправили его в штаб, но через день или два он сбежал. Однако из-за неудачной «сделки» с бедуинами был в итоге возвращен нам.

Британцы приостановили наступление для реорганизации системы снабжения. Мы же, путем невероятных усилий, под постоянными ударами КВВС, смогли все же вывести все наши части через границу Ливии и Туниса на позиции по «линии Марет».

С прибытием в Тунис группу разведки вновь расформировали. К большому сожалению, мне пришлось вернуть и «Физелер».

Задача наша состояла в том, чтобы предотвращать попытки прорыва британцев к югу от Марет или по меньшей мере сообщать о появлении там их частей. Особое внимание надлежало обратить на тропу, что вела на север из расположенного в пустыне форта Фум-Татавин. Именно оттуда ожидалось появление французской колонны, которая, совершив невозможное, должна была ударить нам в южный фланг из Чада через Сахару. Она опоздала – не смогла добраться до Туниса вовремя.

Чтобы выяснить обстановку и разузнать о наших планах боевых действий в Тунисе, я отправил в штаб Роммеля офицера связи. По возвращении он сказал, что Роммель, надо полагать, готовит наступление через удерживаемые войсками армии США горы Атлас, чтобы смять совершенно неопытных американцев и затем прорваться на север – в их тыл. В данной операции задействовался и 3-й разведывательный батальон.

Вскоре после этого от Роммеля прибыл порученец с взводом противовоздушной обороны и батареей легкой артиллерии.

– Господин майор, – сказал он, – ваша задача в следующем: поскольку Роммель считает возможной попытку британцев совершить широкий охватный маневр с фланга на юге, а также не исключено и появление французской боевой группы, ваш усиленный батальон выступит на форт Фум-Татавин, захватит врасплох французский гарнизон и будет оттуда вести разведку в южном и юго-восточном направлениях. Если следов присутствия неприятеля так и не обнаружится, ваша боевая группа вернется на позиции Марет. Вы выступаете на юг завтрашним утром, поддерживайте постоянную радиосвязь.

В рассредоточенных порядках мы продвигались успешно до тех пор, пока нас не засекли британские самолеты-разведчики, они покружили над нами и улетели. Очень зловещий знак. Я послал Гаузе сообщение по рации:

– Ожидаю налета авиации противника на мою боевую группу, можете ли вызвать наши истребители? В остальном продвижение к Фум-Татавину нормальное.

Вот тут они и прилетели. Пришли от солнца и на бреющем полете: «Харрикейны» в сопровождении прикрытия – «Спитфайров», которые кружили высоко над ними.

Отдавать какие-либо специальные приказы было не нужно: все движение прекратилось, все и каждый выскочили из машин и бросились в песок метрах в 30 в сторону. Мои мотоциклисты открыли огонь из пулеметов, но безрезультатно. Мы не знали, что «брюхо» у «Харрикейна» бронированное. Целью их стал взвод зенитчиков, который был уничтожен прежде, чем успел сделать хоть выстрел.

На втором круге мишенью послужил артиллерийский взвод, техника которого получила серьезные повреждения. Истребители исчезли так же быстро, как появились. Все продолжалось всего несколько минут.

«Харрикейны» должны были заметить мои бронемашины разведки. По всему, следовало готовиться ко второму налету. Я снова послал сообщение по рации:

– Подвергся атаке «Харрикейнов», зенитный и артиллерийский взводы по большей части выведены из строя. Очень вероятен повторный налет, пришлите «Мессершмитты».

Аэродромы британцев находились, должно быть, где-то очень близко за линией фронта. Не прошло и часа, как они вернулись. На сей раз настал черед наших бронемашин разведки. В полном бессилии что-либо изменить я смотрел, как «Харрикейны» выпускают реактивные снаряды, которые легко пробивали любую броню. С такими вещами мы еще не сталкивались.

Единственным, кто остался на боевом посту, был радист, отправлявший донесения. Рядом с его машиной стоял мой начальник разведки, который передавал радисту мои команды, которые я выкрикивал издалека.

Но вот один из штурмовиков на бреющем полете – я почти уверен, что рассмотрел на нем канадские опознавательные знаки, – зашел для атаки на бронемашину. С 20 метров я видел лицо пилота из-под летного шлема. Вместо того чтобы стрелять, он рукой показал радисту, чтобы тот убирался из машины, а затем заложил вираж, разворачиваясь для новой атаки.

– Пусть радист уходит, – закричал я офицеру, – оба в укрытие.

Самолет зашел для повторной атаки от солнца. В этот раз он выпустил снаряд и попал в машину радиосвязи, к счастью для нас, не нанеся ей особого ущерба.

Поступок летчика, кем бы он ни был, канадцем или британцем, я никогда не забуду. Он стал для меня примером того, что можно воевать, оставаясь благородным и великодушным. Лицо пилота и его взмах рукой тоже навсегда запечатлелись в моей памяти.

За исключением двух машин, которые пришлось бросить, все прочие сохранили способность двигаться, хотя некоторые нам пришлось взять на буксир, прицепив к полугусеничным мотоциклам. Но, поскольку британские истребители все еще находились над нами, мы могли ожидать и третьей атаки. Вдруг высоко в небе появилась эскадрилья «Мессершмиттов», которая тут же вступила в бой с британцами. Они пошли на север, однако одна британская машина устремилась к земле, оставляя за собой дымовой шлейф. Что ж, по меньшей мере третий налет удалось предотвратить и хотя бы одного из нападавших сбили.

Наша колонна продолжила путь к Фум-Татавину. Мы находились посредине пустыни, по большей части ровной, что позволяло передвигаться довольно легко. По радио я доложил обстановку генералу Гаузе. А затем мы увидели перед собой маленький пустынный форт: куча камней, наваленных один на другой, – ни деревца, ни кустика. Какое же напряжение для солдат гарнизона сидеть здесь и сторожить пустыню месяцами или даже годами.

Нас приветствовали огнем пулеметов, которые нам очень быстро удалось заставить замолчать своими MG 34. С нашим мотоциклетным эскортом и двумя уцелевшими пушками, под прикрытием бронеавтомобилей, я помчался в форт. К нам вышел французский капитан, его солдаты побросали оружие и подняли руки.

– Почему вы все еще здесь? – спросил я его. – Ведь фронт теперь переместился в Тунис?

– Мы простояли тут больше года, – ответил он. – Наша задача находиться тут, и все. Никаких других приказов я не получал.

Я пошел с капитаном на его КП и увидел там рацию. Я указал на нее, и мой начальник разведки вывел ее из строя.

– Считайте себя и своих людей военнопленными, – сообщил я капитану. – Собирайте все необходимое. Вам придется поехать с нами.

Тем временем в форт вошли все части моей маленькой боевой группы, и солдаты занялись поиском оружия. Я немедленно отправил дозоры в южном и юго-восточном направлениях, которые признаков присутствия противника не обнаружили, о чем и доложили. Я, в свою очередь, радировал Гаузе:

– Фум-Татавин занят, гарнизон взят в плен, рация уничтожена, ведем разведку далее к югу, соприкосновения с противником не отмечается. Возвращаюсь на позиции Марет с боевой группой и несколькими единицами техники на буксире.

Когда нас отделяло от «линии Марет» еще около 50 километров, стало темно. Я решил остановиться на ночевку посреди пустыни. Особой опасности не было. Британцы тоже прекращали передвижение в ночное время. На следующий день мы без приключений достигли «линии Марет», после чего нас передислоцировали в тыл как резерв для боевых действий на будущее.

Я воспользовался моментом, чтобы получить инструкции от генерала Гаузе.

– Идея Роммеля, – начал Гаузе, – состоит в том, чтобы, применив переукомплектованную 21-ю танковую дивизию во взаимодействии с вновь прибывшей 10-й танковой дивизией генерал-полковника фон Арнима[80], а также со всеми имеющимися в наличии частями Африканского корпуса, расколоть сосредоточения сил армии США, предотвратить их выдвижение к берегу и проникнуть как можно дальше в тыл американцам.

Ввиду полного отсутствия у американцев боевого опыта, – продолжал Гаузе, – Роммель считает эту операцию довольно многообещающей. Итальянцам предстоит укрепиться на «линии Марет» и держаться там во что бы то ни стало, хотя оборонительные рубежи к западу от Габеса были бы куда более выгодны из-за наличия там соляных озер. Однако Муссолини и итальянское Командо Супремо[81] настаивает на удержании позиций по «линии Марет». К сожалению, сотрудничество с фон Арнимом не заладилось, он желает оставаться сам по себе, – подытожил Гаузе. – К счастью, проливные дожди на нашей стороне. Они практически не дают противнику использовать КВВС.

Ваш батальон будет вести разведку к западу от Габеса с целью не допустить того, чтобы 5-я танковая армия на севере была отрезана. Здоровье Роммеля не в лучшей кондиции, однако он хочет остаться со своими людьми и считает, что, если его план получит одобрение, у нас есть шанс на успех.

Мы снова исполнились надеждой и занялись ознакомлением с местностью, которая очень отличалась от той, к которой мы привыкли в пустыне. В горах Атлас нас ждали узкие перевалы и крутые горные вершины, на равнине лежали соляные озера, а далее на север раскинулись обрабатываемые сельскохозяйственные земли.

– Роммель только что получил по рации сообщение от Командо Супремо, – продолжал Гаузе. – Речь идет о том, чтобы, по достижении позиций по «линии Марет», он передал командование итальянскому генералу Мессе, который до того руководил действиями итальянского экспедиционного корпуса в России. Роммелю предоставлена возможность определить дату передачи полномочий.

План Роммеля строится в основном на двух предпосылках: (1) или мы получаем из Сицилии всю необходимую материальную часть: танки (в том числе превосходящие бронетехнику противника «тигры»), противотанковое вооружение, боеприпасы и мощную поддержку с воздуха для перехода в решительное контрнаступление, или же (2), не получив всего этого, атакуем тем, что имеем: стремимся продвинуться как можно глубже в тыл американцам, захватить главные перевалы и одновременно удержать британцев на «линии Марет», чтобы иметь возможность эвакуировать из Туниса основную массу опытных и проверенных боями солдат, которые понадобятся нам в Европе. К сожалению, второй вариант представляется мне более вероятным. Приготовьтесь для броска и удара по американцам.

Тем временем, пока итальянцы закреплялись на позициях Марет, полностью переукомплектованная 21-я танковая дивизия 1 февраля 1943 г. двинулась к перевалу Фаид, чтобы выйти на исходные позиции для атаки в северном направлении в тыл американцам. Застигнутые врасплох совершенно неопытные американцы сдали перевал и потеряли пленными 1000 человек.

Затем в середине февраля наша дивизия стартовала с плацдарма на перевале Фаид, двинулась на север и вошла в соприкосновение с частями американской 2-й бронетанковой дивизии. В упорных боях наших танкистов с танкистами противника основная часть американской дивизии была выведена из строя, множество «грантов», «ли» и «шерманов» остались догорать на полях сражений. Развивая успех, 21-я дивизия продвинулась дальше, овладевая все большей территорией, тесня остальные американские части, сражавшиеся со все большим упорством. Потеря около 150 танков и 1600 человек пленными вынудила американцев оставить также и важный город Гафса, что дало нам новый трамплин для броска дальше на север.

Боевые группы армии «Африка» и 5-й танковой армии тотчас же ударили на юго-запад, на запад и на север, захватили при этом большое количество топлива, а американцы подожгли 30 самолетов на передовом аэродроме.

Мой моторизованный разведывательный батальон спешил дальше на север от Гафсы, чтобы не давать продохнуть американцам.

От Гаузе я узнал о намерении Роммеля нанести удар по Тебессе, а оттуда выйти в глубокие тылы американцев. Однако итальянскому Командо Супремо и фон Арниму подобные намерения показались слишком рискованными, они не могли и не желали действовать в соответствии с планами Роммеля. Потому пришел приказ атаковать Эль-Кеф, расположенный гораздо ближе за англо-американским фронтом, чем Тебесса.

В ночь с 18 на 19 февраля мне поставили задачу неожиданным броском овладеть Кассеринским перевалом и удерживать его до подхода остальных частей. Послав впереди мотоциклетные эскорты, я выступил до рассвета, надеясь застать американцев врасплох. Однако они заметили нас и встретили мощным артиллерийским огнем, наведение которого осуществлялось с наблюдательных пунктов на высотах по обеим сторонам перевала. Я не мог продвинуться. Не удавалось это и стрелковому полку, который тоже бросили на перевал.

Все же мы захватили некоторое количество пленных из состава 34-й дивизии армии США. Нас просто поразило то, каким первоклассным снаряжением они располагали, но, пожалуй, наибольшее впечатление произвели на наших солдат «суточные пайки», которые находились при каждом из американцев. И дело было даже не в плитках шоколада, в жевательной резинке, в масле и отличных сигаретах – мы забыли, как выглядит многое из этого, – а в отпечатанных в типографии памятках, которые вкладывались в каждый пакет. Вот что там значилось: «Вы самые высокооплачиваемые и наилучшим образом экипированные солдаты в мире. Мы снабдили вас лучшим вооружением на свете. Теперь вам осталось только доказать, что вы самые лучшие бойцы».

Как мы скоро убедились, американцы действительно располагали отличными танками и противотанковыми пушками. Расположенные за линией фронта огромные склады снабжения позволяли быстро доставить в части все необходимое. И не беда, что солдаты пока не имели боевого опыта и потому не могли еще равняться с нашими закаленными в боях «лисами пустыни».

В одном они, по нашему мнению, имели большое преимущество перед своими британскими союзниками: американцы были чрезвычайно пластичны – они немедленно приспосабливались к изменениям обстановки и дрались с отчаянным упорством, порой с безрассудством. Никогда не забуду танков «тигр» с их превосходной 88-мм пушкой, которые один за другим уничтожали пытавшиеся продвинуться на восток «шерманы», командиры которых словно не понимали, что их машины безнадежно слабее «тигров». Храбрость и натиск американцев в атаке вызывали наше восхищение, хотя мы нередко сочувствовали им – слишком высокую цену платили они за свой первый боевой опыт. Но уроки не прошли даром – позднее они сказались в Италии и не только там. Во Франции в 1944 г. мне довелось лично убедиться в том, сколь быстро способны американцы извлекать уроки из ошибок и, вследствие гибкого и нетрадиционного подхода к ведению боя, достигать значительных результатов.

Наш так многообещающе начавшийся бросок на север быстро застопорился, с одной стороны, из-за фальстарта на Эль-Кеф, а с другой – из-за нехватки снабжения. Кроме того, наше продвижение замедлялось мощными ливнями, а в горных долинах мы нередко несли большие потери от огня вражеской артиллерии. И вот нам уже пришлось откатываться к Кассеринскому перевалу, тогда как на севере 5-я танковая армия развернула нам в помощь атаку, которая тоже не увенчалась успехом из-за упорного англо-американского противодействия.

В конце февраля Роммель стал командующим группой армий «Африка», войсками ее на юге командовал генерал Мессе[82], а на севере – генерал-полковник фон Арним. Вследствие исключительной протяженности фронт не мог быть сплошным – разместить части на нем удавалось только на некоторых участках.

Противник подавляюще превосходил нас технически, особенно американцы. Роммель не видел выхода, как только оставить районы на юге Туниса и силами уцелевших частей группы армий создать сильный береговой плацдарм в районе г. Тунис, включая полуостров мыс Бон, чтобы осуществить вывод оттуда по меньшей мере какой-то части опытных бойцов и специалистов африканского контингента. План не встретил понимания.

В начале марта, как сказал мне Гаузе, Роммель намеревался вылететь в ставку фюрера, чтобы убедить его спасти то, что еще можно спасти. Поскольку мы оказались в резерве – у меня в батальоне практически не осталось бронемашин и боеприпасов, – я отправился на расположенный неподалеку командный пункт Роммеля.

– Можно ли мне поговорить с Роммелем и попрощаться с ним? – спросил я Гаузе.

– Конечно, он будет рад видеть командира своего любимого батальона.

Роммель, как обычно, сидел в своем «Мамонте» перед разложенными на столе оперативными картами. Я не видел командующего уже несколько недель и поразился его нездоровому виду. Он был заметно ослаблен, страдал от тропической болезни – казалось, здоровье его совершенно подорвано. И все же в глазах его еще поблескивали знакомые искорки.

– Господин фельдмаршал, я слышал, вы собираетесь лететь в ставку. Судя по тому, как все складывается, мне кажется, вы не вернетесь. Могу ли я как командир батальона, который был некогда первым из вступивших на землю Северной Африки и имел счастье сражаться во всех битвах с вами, от себя лично и от военнослужащих моего батальона попрощаться с вами и выразить надежду на то, что мы еще встретимся когда-нибудь и где-нибудь. Мы будем держаться тут настолько долго, насколько возможно, всегда опираясь на тот пример, которым служили и будете служить для нас вы.

Роммель поднялся. В глазах его блестели слезы.

Что же происходило с этим человеком, который всегда был жестким прежде всего к себе и который не мыслил себя без своих солдат и ТВД, где ему выпало сражаться? Я никогда и никому не говорил о тех слезах. Только уже после войны, после того как вернулся из плена, я встретился с его женой, Люси, и рассказал ей о пророчествах ее мужа и о том, что видел слезы в его глазах. Слезы Роммеля – слезы великого человека – тронули меня больше, чем что бы то ни было на войне.

Роммель подошел к шкафчику на стене и вернулся ко мне с большой фотографией, с которой на меня смотрел он прежний – здоровый, веселый и удачливый. Он написал на портрете несколько слов.

– Вот, Люк, возьмите в знак признательности вам и вашему храброму батальону. Храните ее. Надеюсь, мы увидимся дома. Да благословит вас Бог.

Он отвернулся, и я, глубоко взволнованный, оставил его.

9 марта Роммель вылетел в Германию.

Далее события развивались быстро.

Генерал-полковник фон Арним принял командование группой армий «Африка» при поддержке генерала Гаузе, опытнейшего штабного офицера в Северной Африке. В преддверии крупного наступления Монтгомери на позиции по «линии Марет» мы обменивались ударами с американцами, которые пытались прорваться к побережью из гор Атлас. Потери наши возрастали.

23 марта Монти сделал ход – устремился вперед силами бронетанкового корпуса, обходя «линию Марет» и охватывая слабые итальянские позиции. Пришлось оставлять этот оборонительный рубеж, бросив основное ядро артиллерии. Остатки танковой армии «Африка» попытались закрепиться в районе Габеса. Моему батальону пришлось прикрывать западный фланг. Наши снабженческие отделения уже передислоцировались на полуостров мыс Бон.

Затем в конце марта мне приказали немедленно прибыть к фон Арниму. Я и понятия не имел, что он от меня хочет.

Меня принял генерал Гаузе.

– Роммель ничего не смог добиться от Гитлера. Ни один из вариантов не принят: мы не получим необходимого снабжения – раз, и два – фюрер не желает слышать ни о каком «немецком Дюнкерке». Роммеля отправили на лечение и запретили возвращаться в Африку, хотя он и рвался сюда. Идемте, вас ожидает командующий.

Чего хотел от меня фон Арним? Я не знал его лично, даже ничего о нем толком не слышал. Но вот я вошел. Меня ждал высокий, подтянутый человек с резкими чертами лица.

– Господин генерал-полковник, майор Люк по вашему приказанию прибыл, – отрапортовал я.

– Рад познакомиться, Люк. Я имею удовольствие наградить вас от имени дуче Медалья д’Ардженто[83] – орденом, который практически соответствует нашему Рыцарскому кресту, – он приколол орден к моей груди и вручил удостоверение.

Мне, конечно, было приятно получить орден. Я подумал, что, несомненно, обязан награждением своим друзьям из батальона «Ницца». Кроме самого ордена, обладатель его получал небольшую месячную ренту и пожизненное право бесплатного проезда (на две персоны) первым классом по всем итальянским железным дорогам.

Однако фон Арним, разумеется, вызвал меня не только затем, чтобы вручить орден. И тут все прояснилось.

– Люк, по договоренности с Роммелем и Гаузе я решил немедленно отправить вас самолетом в ставку фюрера, чтобы вы представили Гитлеру детальный план эвакуации по возможности большего количества частей африканского контингента. Сначала вы полетите в Рим, чтобы получить там подпись фельдмаршала Кессельринга. Затем прибудете в Берлин и доложите генерал-полковнику Гудериану (начальнику генерального штаба армии) и генералу Шмундту (начальнику управления личного состава армии), которые тоже должны поставить на плане свои подписи. Затем вы направитесь в Берхтесгаден, в ставку фюрера, и скажете Кейтелю или Йодлю, что вам необходимо встретиться с Гитлером. О каждом шаге вы будете докладывать нам по 1000-ваттной рации специальным кодом. Генерал Зайдеманн (начальник авиации в Африке, которого я, как и его жену, «Зайдефрау»[84], знавал по временам жизни в Берлине) даст вам свой «Хейнкель-111». Вылетайте по возможности скорее.

– Такое задание – большая честь для меня, господин генерал-полковник, – ответил я. – Но как я, простой офицер-фронтовик, смогу убедить Гитлера? Кроме того, мне хотелось бы остаться со своими людьми до последнего.

– Мы обо всем подумали, – произнес фон Арним. – Армейские генералы вызывают особое подозрение у фюрера. Роммель тоже, по-видимому, в опале. Даже после Сталинграда Гитлер требует «победы или смерти и никакого отступления». Что означает, мы потеряем в Северной Африке еще около 13 000 человек, бывалых солдат, обладающих высочайшим боевым духом. Мы считаем, что Гитлер скорее прислушается к мнению «простого» майора с фронта, особенно если вы сумеете ясно обрисовать положение дел и чувства, которые владеют солдатами. Вы прилетите и предстанете перед ним в своей пыльной и выцветшей форме. Это должно произвести на него впечатление. План, о котором идет речь, был разработан некоторое время тому назад и предполагает пропорциональный вывод наиболее важных для армии офицеров, солдат-фронтовиков и техников. Детали с вами обсудит генерал Гаузе. Я желаю вам и всем нам добиться полного успеха. Ежедневно докладывайте по рации.

Мы пожали друг другу руки, и я получил разрешение удалиться.

Гаузе ввел меня в курс «технических» подробностей.

– К батальону вы не вернетесь, отправитесь на базу снабжения на полуостров мыс Бон. Туда я пошлю вам «Физелер Шторх», который и доставит вас на аэродром послезавтра, как раз, чтобы вы успели вылететь до рассвета.

Кессельринг, Гудериан и Шмундт о вашем появлении предупреждены. Не знаю, разрешат ли вам вернуться в Африку, но постараюсь что-нибудь сделать. Быстрота и еще раз быстрота действий – вот, что нужно. Каждый потерянный день осложняет возможность эвакуации. Всего наилучшего, Люк.

Гаузе вручил мне «план» в большом конверте, после чего отпустил меня.

Мне требовалась передышка – слишком уж грандиозное и слишком уж неожиданное задание я получил. После всех проведенных на фронте лет мне дали поручение, которое, вне всякого сомнения, превосходило уровень батальонного командира.

До базы снабжения было недалеко, так что я добрался туда еще засветло. Конечно, мои люди очень удивились, когда узнали, что я должен летать в Германию со «специальным заданием». Я немедленно уведомил по рации капитана Бернхардта:

– Думаю, вернусь где-то через неделю. Не теряйте твердости духа и постарайтесь привести как можно больше людей на полуостров мыс Бон. Передайте всем привет от меня.

На следующий день я собрал все необходимое. Остальные вещи, включая фотографию Роммеля, я оставил в командирской машине.

Во второй половине дня на базе приземлился «Физелер». Его молодой пилот сказал мне, что я должен быть на аэродроме около 5.30 утра, чтобы «Хейнкель» успел пересечь Средиземное море до тех пор, пока в небо не поднимутся «Спитфайры». Затем появилось несколько офицеров из батальона «Ницца», от которого уже почти ничего не осталось – на тот момент в активных боевых действиях принимал участие только один небольшой отряд. Они принесли несколько бутылок кьянти и передали мне письма и посылки для своих семей в Италии. Вечером мы устроились под пальмами. Там, где мы находились, не было слышно ни звука боя, все казалось мирным и каким-то нереальным.

Я заснул и проспал дольше, чем рассчитывал, так что летчику «Физелера» пришлось меня будить – мы уже выбивались из графика. Помахав на прощание провожающим из кабины, мы покатились по взлетной полосе в свете начинающегося утра.

«Хейнкель» уже прогревал двигатели, и «Физелер» подрулил прямо к люку. Пилот, по всему видно, опытный фельдфебель, прокричал мне из кабины:

– Поторопитесь, господин майор. Мы уже опаздываем, скоро везде будут «Спитфайры».

Мне пришлось устроиться на сиденье носового стрелка перед 20-мм пушкой. Другого места для меня просто не было.

– Вы знакомы с пушкой, господин майор? – спросил летчик через переговорное устройство.

– Знаете что, они стояли у нас на машинах разведки, когда вы еще писали в штанишки, – отозвался я.

– Отлично, опробуйте ее, пожалуйста, когда полетим над морем. Мы пойдем очень низко, – прозвучал голос пилота.

Заря нового дня уже вовсю разгоралась на востоке, когда самолет поднялся, ревя двигателями. Через несколько минут мы уже были над морем, шли на высоте метров 10–15, как мне показалось, над ровной гладкой поверхностью. Я вставил магазин, взвел затвор и нажал на спуск. Никакой реакции! Я вновь передернул затвор, потом еще раз, потом еще.

– Что за идиотская пушка у вас тут? – закричал я пилоту.

Я пытался что-то сделать. Уже почти разобрал эту пушку. Снова перезарядил и снова безуспешно. Летчик занервничал:

– Она понадобится, если британские истребители атакуют в лоб. Пожалуйста, попробуйте что-нибудь сделать, уже рассвело.

Все мое внимание поглощала чертова пушка, так что ничего вокруг я не видел, даже не знал, как высоко мы летим, не вынырнули ли откуда-то уже британские истребители. Внезапно летчик стал набирать высоту.

– Подлетаем к Сицилии, – зазвучал в наушниках его голос, – скоро будем вне опасности.

Я почти не слышал его – был поглощен пушкой. И вот наконец она изрыгнула длинную очередь.

– Ура! – обрадовался я. – Заработала!

– Стойте, стойте! – закричал пилот. – Перестаньте стрелять!

Вокруг уже стали рваться первые снаряды зениток. Итальянская ПВО решила, видимо, что это британцы летят на трофейном «Хейнкеле». К счастью дня нас, они плохо прицелились. Мой пилот выпустил опознавательные ракеты, итальянцы перестали палить по нам, и мы смогли спокойно приземлиться.

– Спасибо за то, что довезли, – поблагодарил я фельдфебеля. – В следующий раз возьму с собой нашу 2-см пушку.

В тот же день я вылетел в Рим челночным рейсом, получил от немецкого офицера связи номер в знаменитом отеле «Эксельсьор» на Виа-Венето и был уведомлен о времени свидания с Кессельрингом на следующее утро.

Рим казался почти не затронутым войной. Здесь не было затемнений, как в Германии, на улицах довольно редко попадалась военная техника, а на знаменитой Виа-Венето бурлила жизнь точь-в-точь как в мирные времена. Я в своем тропическом обмундировании чувствовал себя тут совершенно чужим.

В гостинице я передал письма и посылки моих итальянских друзей портье, который немедленно поздравил меня с награждением Медалья д’Ардженто. После ванны – первой за долгое время – я решил отобедать в «У Альфредо». Альфредо славился своими спагетти и получил от итальянской королевской фамилии золотые столовые приборы, которыми пользовался только сам лично и только когда накрывал важным лицам. Стены его маленького ресторана на Пьяцца-Колонна покрывали фотографии и автографы знаменитых политиков, актеров и писателей; в его Золотой книге посетителей можно было встретить самые громкие имена со всех концов света.

Едва завидев меня, Альфредо поспешил ко мне:

– Commandante, какая честь, какая радость! Поздравляю с Серебряной медалью, команданте. Я лично принесу вам лучшие спагетти, которые пока еще не переводятся у меня, несмотря на войну.

Люди, сидевшие за другими столиками, смотрели, как Альфредо схватил свои золотые ножи и принялся суетиться, накладывая мне спагетти.

И вот в конце погас свет, и главный официант принес на мой стол пылающий «omelette surprise» – яичницу-сюрприз, а Альфредо прокричал в восхищении:

– Ecco maestoso! – Великолепно!

За всеми столиками зааплодировали. У меня голова пошла кругом: еще утром я был в Северной Африке, на войне, а теперь меня сподобили тут церемонии, не имеющей ничего общего с войной и смертью.

Я поблагодарил Альфредо:

– Восхитительно! Просто первый класс! Мы и не мечтали о таких вещах в Северной Африке. А теперь бы запить праздничную еду отличным мокко.

Альфредо чуть не зарыдал:

– Команданте, идет война! Мы давно уже не видели кофе. Как же, черт побери, она некстати, эта война!

Я засунул руку в карман и достал оттуда маленькую упаковку кофе.

– Вот, дон Альфредо, вот наше мокко. Вам, шеф-повару и мне – всем по чашке. Что скажете?

Глаза Альфредо просияли. Вскоре после этого он пригласил меня в святая святых – к шеф-повару на кухню. Там мы трое уселись за столом, с наслаждением потягивая мокко; большая честь для меня сидеть рядом с шефом.

Заплатить мне не позволили, но потребовали оставить запись в Золотой книге посетителей, где мое скромное имя стоит теперь рядом с именами знаменитостей. Размякший и умиротворенный, я прогулялся по Венето, затем вернулся в гостиницу и нежился в постели – в нормальной постели, спать в которой мне не доводилось уже очень давно.

На следующее утро машина, присланная офицером связи, отвезла меня в Фраскати, центр виноделия поблизости от Рима, где находилась штаб-квартира Кессельринга. Время там, казалось, текло медленно и спокойно – и вновь ни следа войны. Уже наступила весна, и овеянный романтикой, окруженный виноградниками городок мирно дремал среди гор и холмов.

Меня немедленно пригласили к Кессельрингу, он, как видно, был полностью в курсе дела. Фельдмаршал был обаятельным человеком среднего роста с теплыми и понимающими глазами. Мы уважали его уже за то, что он единственный из высших командиров бывал в Африке.

– Как добрались? – спросил он. – Понравилось лететь в «Хейнкеле» Зайдеманна над водой?

Он здорово посмеялся, когда я рассказал ему о приключении с 20-мм пушкой.

– Я не очень-то верю, что удастся убедить Гитлера принять наш план, но надо попробовать все же протолкнуть его, заручившись подписями Шмундта и Гудериана. Хорошо бы вам вылететь в Берлин уже сегодня самолетом курьерской связи. Каждый день на счету. Удачи.

Он пожал мне руку.

Все так же в своей пропыленной, полинявшей и выгоревшей тропической форме я приземлился в Берлине, послав предварительно из Фраскати донесение фон Арниму.

Какой контраст с Римом! Повсюду виднелись груды развалин – следствие бомбежек, многие дома лежали в руинах, а лица некогда доброжелательных берлинцев потемнели и осунулись. Сразу же становилось ясно, что никто тут не верит в «окончательную победу» Гитлера и Геббельса, хотя открыто высказывать подобных мыслей никто не решался – слишком уж велика была опасность доноса.

Тем же вечером меня принял генерал Шмундт. Он тоже находился в курсе дела. Как лицо, ответственное за меры по выводу личного состава, он подписал план, даже не читая его.

На следующее утро я предстал перед генерал-полковником Гудерианом, вновь назначенным начальником генерального штаба армии. Я не видел его с самого начала войны. Он выглядел уставшим, но в глазах еще виделся прежний свет.

– Люк, я рад видеть одного из ветеранов танковых войск живым и здоровым. Сколь многие из наших храбрых танкистов уже никогда не вернутся! Мы потеряли Сталинград. Вы, наверное, знаете, как много опытных солдат и офицеров погибло там или попало в плен. Теперь то же самое грозит нам в Африке. Не могу даже думать о бывалых военнослужащих трех дивизий старого доброго Африканского корпуса с их неоценимым опытом войны в пустыне, как и о тех новых дивизиях, которые посланы в Тунис.

Потому-то я сразу согласился на план эвакуации, который был разработан Роммелем, хотя у нас и немного надежд получить согласие Гитлера. Идея послать к нему вас, закаленного фронтового бойца, разумна, в любом случае ваше мнение будет значить больше, чем наше, – Гитлер уже окрестил нас «пораженцами». Можете уехать сегодня ночным поездом, прибудете в Берхтесгаден завтра утром.

– Господин генерал-полковник, только один вопрос, прежде чем я уйду. Почему вы вернулись – вернулись после того, как Гитлер отстранил вас? Мы часто спрашиваем себя об этом.

– Отвечу вам, – произнес Гудериан. – Если бы я отказался, чего бы мне лично хотелось, в моем кресле мог бы очутиться кто-нибудь другой, который, возможно, ничего не понимает в тактике танкового боя или же просто станет поддакивать Гитлеру. А так я могу попытаться спасти то, что еще можно спасти, и попробовать сделать что-то, чтобы отвратить худшее. Сейчас, как никогда прежде, возросла угроза вторжения западных союзников в Италию или в Южную Францию или же и туда и туда. По этой причине мне необходимы жизнеспособные танковые войска с опытным личным составом. Все, что я могу сделать для всех нас, я сделаю.

Тут Гудериан высказал неожиданную просьбу:

– Люк, у вас ведь хорошие отношения с Роммелем, не так ли? Мы с ним уже многие годы не сталкивались, а мне бы очень хотелось поговорить с ним. Если случится так, что вы встретите Роммеля в ставке фюрера или где-то еще, попросите его, пожалуйста, увидеться со мной. Лучше всего в Мюнхене. Никто не должен знать об этом. Гитлер тут же заподозрит заговор, что будет иметь для нас далеко идущие последствия. Вы поняли, что я имею в виду?

– Конечно, господин генерал-полковник. Я сделаю все, что смогу, и сообщу вам.

Он улыбнулся, как всегда, тепло и располагающе и велел мне быть свободным.

Я снова отправил по рации сообщение фон Арниму и сказал, что буду в ставке на следующий день.

Всю долгую ночь я трясся в купе спального вагона на пути на юг, авиация противника не побеспокоила наш состав.

Первым, кого я встретил в Берхтесгадене, оказался подполковник фон Бонин, которого я видел последний раз в канун Нового года в 1942 г., когда он сопровождал Роммеля на мой командный пункт в пустыне.

– Что вы тут делаете? – воскликнул он. – Я-то думал, вы сражаетесь в последней битве в Тунисе.

Я по секрету рассказал ему о моем задании и спросил, через кого и как лучше подобраться к Гитлеру с моей просьбой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.