Право на картинку

Право на картинку

Мое отношение к Путину определено не моим личным отношением. Что обо мне думает Путин, меня абсолютно не волнует. Я считал, что Путин продолжит курс реформ Ельцина. И наше принципиальное расхождение с Путиным состоит в том, что Путин говорит о наших с ним личных взаимоотношениях, а я говорю о тех идеях, которые мы с ним вместе обсуждали и которые он собирался проводить в жизнь. Это две разные плоскости: мои личные отношения с Путиным и то, что Путин делает по существу. Это ни в коем случае нельзя было смешивать.

У меня был очень любопытный разговор с Путиным весной 2000 года. Тогда я ему сказал, что теперь, когда многие цели, которые мы перед собой ставили, достигнуты, очень важно решить последний, но, с моей точки зрения, не менее важный вопрос, чтобы сделать процесс демократического преобразования России необратимым. Нам нужно позаботиться о существовании в России оппозиции. Я еще сказал, что, конечно, принципиальный вопрос, какая оппозиция – правая или левая, но значительно важнее – есть она вообще или нет.

Я по наивности считал, что Путин, обладая властью, согласится не громить оппозицию. К сожалению, он вообще панически боится оппонирования, поэтому, как следствие, боится оппозиции. Разгром оппозиции – это еще один печальный итог правления президента Путина. Власть президента Путина утрачивает свою легитимность. И по существу, в стране осуществляется ползучий государственный переворот. И в действиях, и в тенденциях Кремля налицо как явное нарушение Конституции России, так и продолжающиеся попытки демонтировать основы демократических механизмов действующей Конституции.

Путин убежден, что Россия может быть сильной, только будучи унитарным, жестко централизованным государством. А я убежден, что Россия развалится, если Путин станет дальше выстраивать эту вертикаль власти. А я убежден, что государство станет эффективным, только если власть снова будет возвращена в регионы. Здесь мы с президентом категорически расходимся в позициях. Это главная причина нашего расхождения. Хотя, может быть, ему и горько, что человек, который его поддерживал, публично от него отвернулся и не перестает говорить о причинах, почему не согласен с политикой президента. Мы с ним просто работаем в совершенно разных системах аксиом, в совершенно разных предположениях. Он считает, что Россия не может управляться иначе как авторитарным способом, а я глубоко убежден, что Россия реально может развиваться как либеральная страна (т. е. самоорганизовываться), где есть приоритет личности над государством, а не приоритет государства над личностью.

Сейчас заметно, что появляется все больше людей, которые испытывают неприязнь к Путину. Хочу сказать, что чувства неприязни, тем более ненависти Путин у меня не вызывает. Вообще никаких эмоций Путин у меня давно не вызывает, да, пожалуй, не вызывал никогда. Путин никогда не интересовал меня как человек. Я не с Путиным воюю, а отстаиваю свои убеждения. Я получаю удовольствие от борьбы, от того, что не изменяю себе. Что меня гнетет, так это серость власти. Серая власть России противопоказана. Для нее тусклость, болото, застой – смерть наверняка. В другом же случае есть шанс выжить. Путин насаждает в стране горизонталь серости, выравнивая всех под себя.

Думаю, одна из важнейших потерь России за последние два года – цветовая гамма жизни. Место ярких, неординарных людей опять заполняет серая масса в погонах и без них. Борис Николаевич чувствовал себя сильным и позволял цвести всем цветам. Он считал, что общество, а не спецслужбы и прокуратура должно отличать, где сорняк, а где полезное растение. Персонально Путин – это ошибка. Хотя далеко не только моя. Я не один принимал это решение. Более того, у меня были иные предложения.

Путин разрушает основы, которые заложил Ельцин. Ельцин разрушал централизованную власть и монополию власти на СМИ – Путин воссоздает их; Ельцин уничтожал государственное вмешательство в экономику – Путин его возвращает. Ельцин допустил три главные ошибки. Первая – война в Чечне. Вторая – то, что он не разрушил прежнюю систему КГБ, считая, что главным противником реформ являются коммунисты, а ими оказались спецслужбы. Третья – Ельцин не задумался вовремя о преемственности власти. Эти три ошибки и привели к тому результату, который мы имеем сегодня.

Путин пытается построить эклектичную систему: рыночную экономику и авторитарную политическую систему. При этом идут ссылки подспудно или специально на Китай, например: вот там работает такая модель эффективно, – забывая при этом об абсолютном отличии менталитета китайцев от менталитета русских. Эклектичная модель в России долго не просуществует – это определенно. Путин сегодня обозначил авторитарный путь развития. Поэтому абсолютно ясно, что в дальнейшем это – концентрация власти, которая на формальном уровне уже произведена в России. Я подчеркиваю: концентрация, а не консолидация. За концентрацией средств массовой информации последует концентрация капитала, т. е. подчинение капитала государству, точнее, государственным чиновникам. В какой форме, какие будут бантики к этому понавешены, это не имеет значения, но ясно, что это произойдет.

Я не знаю, что правда и что нет в семидесятипроцентном рейтинге его популярности, но мне кажется принципиальным указать различие между рейтингом и авторитетом. Наш президент обладает высоким рейтингом, но не обладает авторитетом. Ельцин делал вид, что его нет, а Путин делает вид, что он есть. Ельцин разменивал свой рейтинг на реформы, потому что у него был не только рейтинг, но и авторитет. А рейтинг у Ельцина в 1991 году был не менее высок, чем у Путина сегодня. Рейтинг – это система ожиданий, а авторитет – реализованная система ожиданий. И Ельцин во многом первым реализовал эту систему ожиданий. Россия начала разворачиваться. Ну а дальше нужны были непопулярные меры, и он разменивал свой рейтинг и свой авторитет, который у него был, на реформы. Поэтому мы поддерживали Ельцина, но не поддерживаем Путина, поэтому он и проиграет.

Если бы рейтинги Путина соответствовали действительности, то не было бы решения об уничтожении ВЦИОМа. То есть нам хотят нарисовать результаты выборов. И не годится, оказывается, только поставить под контроль систему ГАС «Выборы». Сегодня система ГАС «Выборы» находится под контролем ФСБ. Потому что ФАПСИ, которому подчиняется ГАС «Выборы», подчинено сегодня ФСБ. Этого оказалось недостаточно. Нужно еще и искажать результаты опроса общественного мнения, поэтому ставится под контроль еще и ВЦИОМ. Мы знаем, чем заканчиваются такие истории. Они всегда имеют один и тот же конец. Эти режимы разваливаются.

Политический век Путина очень недолог. То, что делает власть и прежде всего президент, категорически противоречит историческому процессу и тому пути, который для России является единственно разумным. И этот процесс сметет любого, кто будет против него. Никто не подозревал, что может развалиться великая страна Советский Союз, тем не менее развалилась как карточный домик.

Путин разрушил демократическое устройство Российского государства, систему власти, присвоив себе право быть и исполнительной, и судебной, и законодательной, и местной, и региональной. Это катастрофа! Это моя первая и самая крупная претензия к Путину. Вторая претензия в том, что Путин подавляет независимые от государства средства массовой информации. Правда, независимых в идеале не бывает, важно, чтобы они были независимы от государства.

Власть действует логично в рамках той авторитарно-тоталитарной конструкции, которую она выстраивает. И действует технологично: у Гусинского взяли в заложники Титова, у нас взяли в заложники Глушкова, у Ходорковского взяли в заложники Лебедева. И субъекты процесса одни и те же – тот же самый следователь Салават Каримов разрушал и «Медиа-Мост», и Аксененко пытался преследовать, и СИБУР разрушал, и автовазовское дело его. Один и тот же человек. И конечно, это в логике власти.

Но главная проблема даже не в поведении власти, а в поведении самого капитала, самого бизнеса. Почему-то управление своими компаниями они до сих пор не могут передоверить. А управление государством они доверяют тем, кто совершенно не заинтересован в том, чтобы отстаивать их интересы. Кто сейчас главный властный класс? Безусловно – опостылевшее слово – бюрократия. В ельцинские времена бюрократия не участвовала сама в перераспределении собственности. Она за взятки – это правда, это известно всем – перераспределяла ничью собственность, т. е. государства, она не считала ее своей. Но бюрократия не верила, что в России возможно восстановление института частной собственности, поэтому с такой легкостью за бесценок распределяла направо и налево миллионную собственность. А вот сейчас, когда бюрократы убедились, что частная собственность – это надолго, они решили сами поучаствовать в процессе ее перераспределения. Это как раз то, что происходит сегодня, – борьба за еще нераспределенную собственность и за уже распределенную собственность – процесс перераспределения.

И здесь абсолютно принципиальна позиция самого бизнес-сообщества, прежде всего олигархов. Они кто, олигархи или олигофрены? Замечу, что олигофрения – это малоумие, а не слабоумие. Кстати, так вопрос сформулировал не я, а президент Путин на одном из приемов, показывая на известного бизнесмена. Олигарх не обиделся. И мне кажется, что вот именно эта сцена как нельзя лучше характеризует и президента, и олигархов, и их взаимоотношения. Путин с самого начала объявил и последовательно реализует идею отлучения капитала от политики. Это абсолютно нереально, но конфликт с ЮКОСом – явное проявление тенденции, которую сформулировал президент. И это коснется всех обязательно.

На пути подчинения капитала власти мы можем вычленить два этапа уже теперь. Первый этап – это дела Гусинского и Березовского, и второй – Ходорковского. По значимости только эти три дела, безусловно, в «топах». В какой момент возникло противостояние президента Гусинскому и мне? В самом начале его пути, сразу после выборов. Нужно было срочно продемонстрировать свою решительность, направить послание обществу: вот, мы боремся с этими олигархами ненавистными. А на самом деле была борьба за СМИ, нужно было как можно быстрее взять их под контроль. И все это прочитали одинаково: Гусинский и Березовский занимаются политикой, поэтому на них наехали. В общем-то прочитали совершенно верно.

Как оказалось, ни пример Гусинского, ни пример Березовского не убедили капитал не участвовать в политике. И то, что создавал Гусинский, и то, что создавал я, – это компании первого ряда, не второго. И власть ударила именно по компаниям первого ряда. Другое дело, у нее было такое прикрытие, что вот эти двое лезут в политику, поэтому мы имеем право с ними так обойтись. Я уже тогда сказал: это только начало, власть будет брать под контроль капитал, причем не только крупный, но и средний, мелкий, до палатки дойдут, что бы ни говорил Путин.

Нужно точно понять, что основной источник опасности для бизнеса на федеральном, региональном, местном уровне – это существующая сегодня власть. Не случайный бюрократ, а власть, которая дала отмашку на перераспределение собственности. Я уверен, что бизнес в маленьком городке ощущает давление мента или гэбэшника (на каждом уровне есть свой Путин). Вывод: бизнес должен открыто претендовать на власть, участвовать в выборах и в думских, и в местных, и в региональных, и в президентских. Бизнес должен выдвинуть своего кандидата в президенты. И конечно, это не Путин.

В окружении Путина есть немало людей, которые могут продлить его существование у власти, именно существование. Но это люди, которые не мыслят стратегически. А что касается исполнения различных игр, в том числе политтехнологических, то там есть очень способные, талантливые люди. Всё его окружение я очень хорошо знаю, все их ходы с точностью до миллиметра понимаю, потому что никогда в своей жизни они сами ничего не придумали. Ничего! Они ничего придумывать реально не в состоянии. К сожалению, это мои друзья. Поэтому мы и были друзья: один умеет придумывать, другие – исполнять.

Путин обманывал не меня лично, а обманывал в тех идеях, которые мы с ним обсуждали. Путин изменил тем идеям, под флагом которых он приходил к власти и которые реально не только я, но и многие другие обсуждали с ним. И в этом смысле Путин обманул. Правые реально считали Путина кандидатом прежде всего либеральных сил; правые активно поддерживали Путина, и Путин действительно поддерживал правых, и поэтому очень трудно было распознать в раннем Путине то, что произошло позже. Я, не смущаясь, говорю: да, я ошибся в Путине.

Путин не в состоянии сам формулировать цели. Я не понимаю, почему нужно было воевать с Грузией. Гэбистские инстинкты взяли верх. С Грузией можно договариваться. Россия не выдержала войну с Чечней и уж точно не выдержит войну с другой кавказской страной. Путин, к сожалению, типичный продукт КГБ. Раньше мне так не казалось, когда я его знавал при иных обстоятельствах. Нынче же Путин – типичное ГБ, адекватное системе.

При этом я вовсе не открещиваюсь от своего участия в продвижении Путина. Да, мы с ним были в достаточно близких отношениях, и я был одним из инициаторов и считаю это колоссальной ошибкой постфактум. Но другой вопрос: а сделал бы я другой выбор в то время? Я точно отвечаю, что нет, другого выбора в то время я бы не сделал, поскольку выбор был чрезвычайно ограничен.

Наши пути начали расходиться еще до того, как он стал президентом, а окончательно разошлись к осени 2000 года. В этом не было никакой подлости с его стороны, никакого вполне, впрочем, традиционного для российских правителей желания избавиться от тех, кто помог подняться на вершину власти. В нашем случае все было по-другому. Инициатива разрыва полностью принадлежит мне. Ничего личного – это были серьезные идеологические расхождения.

Я – глубокий сторонник самоорганизующегося, саморазвивающегося общества. Путин – глубокий, искренний сторонник общества, контролируемого сверху. Он считает, что только так страна может развиваться эффективно. А это как раз и есть тупик и разрушение страны.

Бессмысленно пытаться угодить. Не президент отказал мне в возможности общаться с ним, а я сознательно решил противостоять ошибочным действиям Путина, совершаемым им на посту президента. Я мог бы на время сохранить наилучшие отношения с властью, если бы вел себя как прочие олигархи. Я предпочел сопротивляться. Это повышало риск оказаться у стенки первым, но и оставляло шанс уцелеть в случае победы. Какой смысл быть последним в расстрельном ряду?

Методы я выбрал экстремальные, я эпатирую общество, и тогда это вступает в противоречие с тем, что я пытаюсь себя защищать. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что раздражаю общество, и согласен, что в России много людей меня не любит. Меня это абсолютно не волнует. Мне интересно, что я сам о себе думаю. Мне тошно лизать, как это делает большинство в Москве, тошно улыбаться человеку, который не произносит ничего разумного, а все делают вид, что он произносит что-то феноменальное, тошно аплодировать. Я никого не обвиняю: кто хочет – аплодируйте, кто хочет – улыбайтесь. Я абсолютно счастливый человек, я абсолютно не расстроен. Я не хочу победы. У меня есть картинка, какой, с моей точки зрения, должна быть Россия. Каждый имеет право на такую картинку. Вот и всё.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.