MADAME LE PROFESSEUR

MADAME LE PROFESSEUR

Эта глава — в доказательство существования Провидения Божьего. За Гаршина-то, собственно говоря, почему ей не удалось выйти? Все-таки по социальному статусу она была ему совершенно ровня; по летам ровесница. Но вот тут просто Господь отвел, и все. Наверно, профессоршей в Ленинграде она была бы худшей, чем генеральша в далеком гарнизоне. Уж ей-то все равно было бы, Ахматовой, что в Ленинграде профессор не один, она себя поставить сумела бы. Но не привел Бог.

Историю с Гаршиным мы помним, она совсем простая: сошлась с ним до войны, после окончательного расставания с Пуниным (который уже не просто романы заводил, а женился — это я к тому, что до «вдовы Пунина» ей было еще далеко), Гаршин был женат, навещал ее в доме Пунина, откуда Ахматову выселить не удалось. Участвовал в каких-то нелепых нежностях («Вы хорошая сегодня?» — «Хорошая») при людях, а так — лечил, коллег-профессоров вызывал, а чтобы быть точнее — свидетельствовал, что Ахматова здорова и лишь раскаленные от жажды славы и безделья нервы не дают покоя. Во время войны остался в Ленинграде, потерял жену. С Ахматовой переписку хотел свести на нет; овдовев, жениться не захотел. Можно было это предвидеть, но Ахматова, закусив удила, без устали рассказывала всем о предстоящем замужестве — вышло жалко.

Показательна реакция Ахматовой.

Измученная необходимостью вечно скитаться по «чужим домам», Ахматова согласилась выйти за него замуж.

Аманда ХЕЙТ. Анна Ахматова. Стр. 139

Достойная причина!

Ахматова перестаралась в своем стремлении свести свою заинтересованность Гаршиным к нулю в глазах окружающих и ушла в минус: все-таки выходить замуж за жилплощадь — это как-то…

«Я теперь уверена, что В.Г. погиб. В.Г. меня никогда не бросил бы. До самой смерти. Если он умер, это хорошо: это для меня освобождение».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 405

Вышло по-другому: и не умер Гаршин, и ее бросил. Для нее это было, правда, не освобождением, а позором.

В Ташкенте опять стояли; на машине приехала Аня (Ан.); в меховой шапке; волосы седые; добрая; подарила Аничке собачку, Ире — мыло, мне — папирос. По-прежнему (как летом) говорила о Гаршине — «мой муж». Я не очень понимаю, что это значит. Это все-таки «комедь», как говорит маленькая Ника.

Н. ПУНИН. Дневники. Стр. 373

Надежда Яковлевна Мандельштам там же, в Ташкенте, в эвакуации, переживает кризис: все дозволено! однова живем, сильный — прав! Она самозабвенно расстилается перед Ахматовой: «Ее муж, он врач, профессор». Больше Надежде Яковлевне нечего сказать о человеке — она говорит то, что интересует Анну Андреевну. Мандельштам, с ее колкостью и цинизмом, лучше других известно, что Гаршин — не муж.

В. Г. Гаршин — адресат стихотворений… В рукописном экземпляре «Поэмы без героя», подаренном Чуковской, над главой «Решка» Ахматова поставила посвящение В. Г. Гаршину. «Эпилог» «Поэмы» был посвящен «Городу и Другу», т. е. Гаршину. Посвящения Гаршину впоследствии Ахматовой сняты. Ташкентские строки «Поэмы», обращенные к Гаршину, также впоследствии подверглись редакции.

В Ташкенте она возмечтала стать приличной профессоршей с вполне законной и традиционной в русской литературе фамилией, любимой интеллигентами средней руки. Господи, Гаршина Анна Андреевна с «красным цветком»…

Надежда МАНДЕЛЬШТАМ. Вторая книга. Стр. 366

Я должна быть или герцогиней Гамильтон — или знаменитой актрисой, но эта будущность не улыбается мне так, как первая. Это, конечно, лестно — видеть благоговение всего мира, начиная с самых малых и кончая монархами, но другое…

Я предпочитаю быть великосветской женщиной, герцогиней в этом обществе, чем считаться первой среди мировых знаменитостей, потому что это — совсем другой мир.

Мария БАШКИРЦЕВА. Дневник. Стр. 2

Или стать профессоршей Гаршиной или — о Боже! — леди Анной.

Мой муж просит меня дождаться здесь ленинградского вызова.

Анна Ахматова — Т. Луговской.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 97

Гаршин не пишет.

NN поручила мне написать записку Томашевским. Я спросила: «Что написать?» — «Как что? Вы сами знаете, один вопрос», — ответила она зло.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 448

Анна Андреевна лежит в больнице с нетяжелой формой тифа.

По дороге назад Раневская сообщила мне текст телеграммы в Ленинград, Лидии Гинзбург: «Больна брюшным тифом подготовьте Гаршина». Очень безжалостно все-таки. Ведь в Ленинград!

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 501

В этой телеграмме все: и напоминание ему (как будто на голубом глазу, как будто она не придает значения тому, что он не пишет, как будто это невообразимо, что он может охладеть к ней, забыть, передумать жениться…), и оповещение всех: вот, у меня есть человек, которого надо подготавливать к тому, что я могу скончаться, практически муж… Конечно, более филигранной была бы работа, если бы она «подложила» эту мысль кому-нибудь из окружения: дал такую телеграмму в Ленинград. Было бы весомее, если бы написала не она, известная своими мнимыми болезнями и неизменной смесью мнительности и театральности: умираю, безнадежна. Об этом все ее юношеские письма. Но что делать, времена в Ташкенте были суровые, прямолинейные: все видели, что не умирает, никто и не суетился — вот телеграмму и пришлось самой давать: подготовьте, мол, Гаршина.

«Вот, когда мы окончательно расстались с Пуниным и я уходила навсегда из его комнаты, Николай Николаевич сказал мне вслед: «Едет царевич задумчиво прочь / Будет он помнить про царскую дочь». Она сказала это с усмешкой, презрительной и горькой. И тут же без перехода сообщила: «А вы знаете, я выхожу замуж за профессора медицины Владимира Георгиевича Гаршина».

Е. ГАЛЬПЕРИНА-ОСМЕРКИНА. Встречи с Ахматовой. Стр. 243

В Ташкенте она с нетерпением ждала писем от Гаршина. Наконец, Чуковская сама решилась написать ему, умоляя дать знать о себе Ахматовой, которая очень больна и подавлена отсутствием вестей от него и они опасаются за ее жизнь. Когда же все-таки письмо пришло, оно привело Ахматову в ярость. Он писал, что его жена скончалась, и он понял, что покойница была для него самым значительным человеком в жизни. Ахматова с негодованием говорила <…>: «А что, если бы я написала ему, что самым значительным человеком в моей жизни был Лурье?»

Аманда ХЕЙТ. Анна Ахматова. Стр. 139

Ничего, ведь Гаршин прожил с женою жизнь (в блокадном Ленинграде она упала на улице и умерла), а Лурье — на несколько лет сделал Ахматову своей второй любовницей, а до этого она была любовницей, которую он бросил, чтобы жениться. Она потом много горько писала что-то там о его невесте. Что тут могло быть, даже если бы она написала, что Лурье был главным человеком в ее жизни?

Жду на днях приезда Анны Андреевны. Правду говоря, все это вызывает какое-то беспокойство и волнение <…>

Владимир Гаршин. Письмо сыну. 18 апреля 1944 года.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 97

Дошло даже до того, что он телеграфно спрашивал ее, согласна ли она носить его фамилию. Анна Андреевна приняла и это предложение. Вот почему в Москве она широко оповещала знакомых, что выходит замуж. Однако в Ленинграде на вокзале Гаршин тут же задал ей вопрос: «Куда вас отвезти?» Это походило на какой-то оскорбительный розыгрыш. Но куда же можно было отвезти Анну Андреевну? В брошенный и запущенный дом на Фонтанке? Одну?

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 478

А куда всех «отвозили» после эвакуации? Наверное, в брошенные и запущенные дома. Она, кстати, на свой предусмотрительно взяла в свое время бронь.

1 июня она вернулась в Ленинград. Тут она узнала, что Гаршин, не сказав ей ни слова, женился на медицинской сестре.

Аманда ХЕЙТ. Анна Ахматова. Стр. 148.

В примечаниях к тексту указывается, что эта информация — распространенная ошибка мемуаристов. Трудно называть это «ошибкой», поскольку книгу Хейт надиктовывала сама Ахматова.

К. Г. Волкова не медсестра, а профессор и доктор наук, и не молоденькая девушка (год рождения 1989-й), а ровесница Анны Ахматовой.

О. РЫБАКОВА. Воспоминания. Стр. 101

Ахматова распространяет слухи, что Гаршин психически заболел.

От Анны Андреевны очень печальная телеграмма. У нее катастрофа. Гаршин, видимо, психически болен. Они разошлись. Она просила меня никому не говорить.

Надежда Мандельштам. Письмо Кузину.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 103

Ардовым дает телеграмму, выждав до 6 августа (больше двух месяцев):

Гаршин тяжело болен психически расстался со мной сообщаю это только вам. Анна.

Телеграмма А.А. — Н. А. Ольшевской.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. З. Стр. 105

Пунина, однако, на таких штучках не проведешь.

Почти ежедневно заходит Аня. О Гаршине сказала: «У него свой курс в жизни».

Н. ПУНИН. Дневники. Стр. 385

Такие водевильные обстоятельства получаются, когда относишься к себе и людям как к героям оперетты: муж, врач-профессор, профессор Гаршин, профессорша Гаршина.

Гаршин никогда не сходил с ума. Перед Чуковской тоже фантазировать не было смысла.

«Да, у меня тоже так было в 44 году. Мне тоже сделалось трудно жить, потому что я дни и ночи напролет старалась догадаться, что же произошло. Могу вам сказать, как это окончилось. Однажды я проснулась утром и вдруг почувствовала, что мне это больше неинтересно. Нет, я не проснулась веселой или счастливой. Но — освобожденной».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 452

Если бы он был душевнобольным, ничего бы этого не было — о душевнобольных не говорят: интересно, неинтересно. И не бравируют тем, что «освободилась». От больных не освобождаются, по крайней мере вслух так это не называют.

Гаршин, о сумасшествии которого писалось в другие города, в Ленинграде вел обычный образ жизни, навещал Ахматову и приносил ей еду.

После оформления прописки А.А. получила «лимит» (особое писательское снабжение) и больше в судках с обедами, приносимыми Гаршиным, не нуждалась.

О. РЫБАКОВА. Воспоминания. Стр. 103

То есть сначала она нуждалась в судках с обедами, приносимых «душевнобольным» Гаршиным, а потом, когда она получила «особое писательское снабжение», — перестала нуждаться.

Гордая Ахматова, наверное, сразу села и написала стихотворение: «А человек, который для меня теперь никто…» Полились стихи.

Для поклонников срочно создавалась версия об очередной роскошной победе Ахматовой, увы, как всегда, завершившейся драмой с очередным разбитым сердцем позади.

Боже, боже, боже!

Как пред тобой я тяжко согрешила!

Оставь мне жалость хоть…

ОНА перед ним не согрешила — это ведь он ее бросил, она сокрушается, будто бы это она, — и кается. Как убивается! Боже, Боже, Боже! А ведь совершенно не согрешила. Но читателям надо вбить в головы. Бродский — вот уже подтверждает, что Гаршин сошел с ума. Потому и не захотел жениться. На себя бы он такое объяснение принял?

С Берлиным пришлось быть осторожнее.

<…> она не упомянула ни о Гаршине, ни о Надежде Мандельштам <…>.

Исайя БЕРЛИН. Встречи с русскими писателями. Стр. 447

Берлин, которому, защищая свою честь, приходится быть объективным, упоминает именно эти два имени, называя тех, о ком Ахматова не говорила. Понятно, почему не говорила, и понятно, почему это отмечает Берлин. Он рассказывает о своей встрече с Ахматовой: «Завистница чужой славы, она не могла назвать соперницу. Гаршина тоже не могла назвать: Как! Пастернаку отказывала три раза, а какой-то Гаршин не захотел жениться!»

Мы пишем о поэте, поэтому — чуть-чуть стихов.

Я молилась, чтоб смертной муки

Удостоились вместе мы.

Это было сначала. Очевидно, молилась плохо — только для рифмы.

Все изменилось, любовь прошла, судки с обедами — врозь.

А человек, который для меня

Теперь никто.

Ахматова недовольна своими читателями: хочется отмыться от них, фельдшерицы и пр. А для кого она пишет эти стихи? Разве интеллигентная женщина станет так выражаться? Такие стихи в минуту грусти повторять? Это фольклор работниц — о подружке, которая дружила, дружила, а потом кофточки поносить не дала. Теперь она для меня никто. Можно и в стихи переложить.

…Тяжелый, одурманенный безумьем,

С оскалом волчьим…

Боже, боже, боже!

Как пред тобой я тяжко согрешила!

Оставь мне жалость хоть…

Дразнил ее Тальников старинными рифмами:

Катерина Великая, О!

Поехала в Царское Село.

Наподобие этого стишата.

Про «волчицу мерзкую и подлую притом», наверное, неприлично здесь говорить — слишком и без этого на виду сходство?

От Ляписа Трубецкого г-жа Ахматова берет не только строфу и роскошный в своей мути образ волчицы подлой, но и основной прием — незначительные перестановки в гениальном стихотворении, чтобы оно соответствовало меняющемуся духу времени.

Итак, было:

Ты мой первый и мой последний.

Светлый слушатель темных бредней.

Меняем все числительные и прилагательные местами:

Ты не первый и не последний

Темный слушатель светлых бредней.

Это не пародия, это сами великие стихи.

Конец совсем смешно.

Было:

Положи мне руку на темя.

Стало:

Не клади мне руку на темя.

Неизменно только «темя». Если бы речь шла о проклятой сопернице, могло бы замениться и на «вымя».

Есть у девичьей обиды и более неожиданные перефразировки. Иногда более выгодным оказывается менять не «первый» на «последний», а «любовник» на «День победы». Нетленка остается в целости и сохранности:

Потом я повторила, что в стихотворении «Как мой лучший день» мне не нравится казенное «отмечу». Сейчас это слово ассоциируется с казенными речами или с выпивкой. «Отметить 25-летие со дня»; «отметить юбилейную дату»… Выпить и закусить.

Как мой лучший день я отмечу,

День, когда о победе пела…

Какой хочешь день — и красный день календаря, и хоть какой по-женски радостный, критический, по-нынешнему.

Исправила на по-ахматовски туманно и изысканно:

Белым камнем тот день отмечу,

Когда я о победе пела.

Она — поет. Но оказывается, пела — это вовсе не пела…

«Исправлю», — согласилась Анна Андреевна всемилостливейше, а затем открыла мне секрет, которого я никак не ожидала. Оказывается, тут на самом деле совсем не «отмечу» и совсем не о победе.

Я бы лучше но самые плечи

Вбила в землю проклятое тело,

Если б знала, чему навстречу,

Обгоняя солнце, летела.

То есть стремительным домкратом, обгоняя солнце, летела. Что, куда — все равно. На самом деле это были стихи к разрыву с Гаршиным, как она к нему, обгоняя солнце, летела, отмечая в полете что-то белыми камнями, а он не захотел жениться.

Когда она перелицевала их, переадресовала победе — слог сразу отозвался на ложь — этим инородным, бюрократическим «отмечу».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 346 — подсказывает добрая Чуковская.

Это тоже не пародии злопыхателей.

И в заключение.

На прошлом я черный поставила крест,

Чего же ты хочешь, товарищ зюйд-вест…

Угадайте, товарищи, кто это написал?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.