ПЕРВЫЙ РОМАН РЕТИФА

ПЕРВЫЙ РОМАН РЕТИФА

Прелесть мемуаров, исповедей, автобиографий и даже путевых дневников заключается в том, что жизнь всякого человека отражается в них, словно в зеркале, позволяя ему лучше узнать себя и постичь хотя бы часть своих достоинств и недостатков. Себялюбие здесь вполне простительно, лишь бы автор представал таким, каков он есть, а не рядился в плащ славы или лохмотья порока. Исповедь Блаженного Августина искренна. Она напоминает покаянные речи, которые древние христиане произносили на пороге церкви, чтобы братья во Христе отпустили им грехи, преграждающие путь в святой храм. В устах Лоренса Стерна исповедь превращается в доверительную беседу, благодушную и не лишенную иронии; автор как бы говорит читателю: «Ужели ты достойнее меня?» Руссо смешал эти столь различные качества и переплавил их в горниле страсти и гения; но хотя он и унизился до того, чтобы обнародовать признания, предназначенные только для Божьего слуха, хотя, с другой стороны, он и облил ироническим презрением тех, кто считал себя лучше его, он, по крайней мере, хотел служить истине и верил, что бичует пороки; он не мог предвидеть, что люди будут ссылаться на него в оправдание своих дурных наклонностей, не утруждая себя при этом угрызениями совести, воздержанием, муками, которыми искупал свои прегрешения он. Главное же заключается в том, что, рисуя в своей «Исповеди» нескромные картины, Руссо никогда не имел намерения оскорбить нравы. Он писал в развращенную эпоху, для избранного общества, которому случай с барышнями Галле, эпизод с венецианской куртизанкой и связь с госпожой де Варане казались весьма пресной пищей, почти лишенной пикантности. Лишь изредка он смачивал толикой цинизма края чаши, наполненной, как ему казалось, благороднейшим напитком. А что можно сказать в оправдание Ретифа, его грубого, неотесанного соперника? В своих книгах он обращался не к прекрасным дамам и пресыщенным господам, не к банкирам, судейским и кокеткам, он обращался к буржуа, которые еще не совсем оторвались от народа, но все больше и больше отличались от него воспитанием и нескрываемым презрением к так называемым предрассудкам. Да, Руссо случалось воскликнуть: «Юноша, возьми и читай!», но при этом в начале произведения, которое ныне кажется вполне невинным, он писал: «Если девушка осмелится прочесть хотя бы одну страницу этой книги, значит, она создание погибшее!» Нищета и гордость помешали Ретифу последовать примеру Руссо.

Его книги были обращены ко всем, кто умеет читать. Чтобы привлечь внимание толпы, он не пренебрегал ничем — ни броскими заглавиями, ни рисунками, притягательными в самой своей посредственности. Как бы ни изощрялись современные авторы, им не угнаться за Ретифом, в чьих романах видимо-невидимо гравюр, изображающих насилие, похищения, самоубийства, дуэли, ночные оргии, сцены, где смрадные испарения, поднимающиеся с парижского дна, смешиваются с пьянящим ароматом будуаров. Вот, к примеру, старинный Новый мост ночью; на заднем плане «Самаритянка»; под аркой прячутся воры, они боятся вступить в круг лунного света; на мосту остановился фиакр, женщина, вышедшая из него, бросается в черную воду, а вот двое мужчин: один перегибается через парапет, другой выскакивает из фиакра. Кто не видел эту гравюру? Кто не задавался вопросом: «В чем же тут дело?» Что еще нужно для успеха? Романы Ретифа вошли в моду не только благодаря этим уловкам, которых, впрочем, не чуждались и многие его современники. Он вдохновенно — а порой изящно и остроумно — рисовал нравы буржуазии и народа. Свои скудные познания о свете он почерпнул из бесед с Бомарше, Ла Реньером и графиней де Богарне, а также из разговоров, которые ему случалось слышать в некоторых салонах, где бывало смешанное общество и куда его приглашали из любопытства; но в первую очередь его романы, повести и длинные циклы рассказов, известные под названием «Современницы», «Парижанки», «Провинциалки», — в провинции и за границей ими зачитывались и через много лет после того, как о них забыли в Париже, — рисуют нравы буржуазии и народа.

До сих пор мы говорили преимущественно о Ретифе-человеке, обходя молчанием Ретифа-писателя. Теперь нам предстоит показать эту странную личность с другой стороны, рассказать о ее творческой жизни, неожиданные повороты которой отражают цинизм XVIII столетия и предвещают эксцентричность XIX. Впрочем, то, что мы знаем о Ретифе-человеке, поможет нам лучше оценить его как рассказчика. Читатели без труда убедятся, что все романы Ретифа не что иное, как различные эпизоды его жизни, где он изменял лишь имена да кое-какие детали. Он утверждает, что все его героини были его любовницами; их так много, что он даже составил занимающий целый том календарь, куда включил триста шестьдесят пять заметок о главных дамах сердца. Какой же притягательной силой должен был обладать этот человек, считавший себя самой наэлектризованной натурой своего века! Похоже, что в последние годы жизни его одолело тщеславие и он чересчур увлекся исчислениями: с маниакальным упорством подсчитывая свои победы, он готов был чуть ли не в каждом встречном видеть своего отпрыска. Законные дети — две дочери — у него были только от Аньес Лебег, и он всю жизнь боролся за них: вначале с ней, а позже с мужем одной из дочерей, Оже, который, судя по всему, причинил писателю на старости лет самые большие огорчения.

«Мемуары господина Никола», «Драма жизни» и «Парижские ночи» дают полное представление о творческом пути Ретифа. Он сам говорит о том, что побудило его написать первый роман.

Брак Ретифа с Аньес Лебег, как мы знаем, не был счастливым. И все же после нескольких взаимных измен они решили по мере сил продолжать совместную жизнь. Ретиф поступил в Королевскую типографию, но кокетке, привыкшей сорить деньгами, не хватало жалованья простого рабочего. Ретиф пал духом и трудился спустя рукава, предпочитая читать украдкой модные романы, за что директор Аниссон Дюперрон иногда урезал его дневной заработок на двадцать пять су. Ретиф так обнищал и опустился, что, как он сам говорит, только боязнь опорочить доброе имя отца удержала его от какой-нибудь низости или подлости. В эти годы внутренней борьбы он снова и снова возвращался мыслями к добродетелям Эдма Ретифа, которого в родных местах прозвали «правильным человеком», и задумал книгу под названием «Жизнь отца моего» — она вышла несколькими годами позже и является, пожалуй, единственным сочинением Ретифа, не имеющим недостатков. Чтобы написать крупное произведение, требовалось больше упорства и больше досуга, чем было в то время у Ретифа. 1764 год оказался сравнительно удачным; хлопотами одного из друзей его взяли мастером в типографию Гийо на улице Фуар. Ретиф получал 18 ливров в неделю и по одному экземпляру каждой отпечатанной книги, что составляло еще 300 ливров. Так прошло целых три года. Хорошее место вновь пробудило в Ретифе любовь к труду, а в свободное время он написал свою первую книгу, которую озаглавил «Добродетельное семейство». С прямотой, свойственной отнюдь не всем писателям, он признается, что никогда не мог ничего выдумать и что романы его всегда были, как он выражается, пересказом событий, которые случились с ним лично или о которых он слышал; он называл эти события основой своего повествования. Когда ему требовался сюжет или не хватало деталей для того или иного эпизода, он пускался в какое-нибудь романическое приключение, перипетии которого использовал в очередном произведении. Это крайняя степень реализма в литературе.

«Добродетельное семейство» появилось на свет при следующих обстоятельствах. Однажды в воскресенье на улице Контрэскарп Ретиф встречает даму с двумя дочерьми; они направляются в Пале-Руаяль. Красота одной из девушек пленяет его, он идет следом за дамами, всячески стараясь привлечь к себе их внимание, а на бульваре садится рядом с ними на скамью. На обратном пути Ретиф неотступно следует за ними; он выясняет, что дамы живут на улице Траверсьер и что глава семьи — торговец шелковыми тканями.

С этого дня Ретиф каждый вечер торопится к их лавке, чтобы увидеть через стеклянную витрину красавицу Розу Буржуа, как некогда спешил к магазину, где работала Зефира. Воспоминание о бедной девушке наводит его на мысль написать Розе письмо. Каждый вечер он просовывает в щель очередное любовное послание, после чего с безразличным видом удаляется; меж тем письма попадают в руки родителей, которые читают их вслух и поначалу принимают за розыгрыш, тем более что не знают, какой из дочерей они адресованы. Так проходит около двух недель; настойчивость анонимного воздыхателя начинает внушать опасения, однако поймать его никак не удается. Но вот однажды вечером соседи наконец ловят его с поличным и собираются вести в полицию. Улица полна народа. Чтобы избежать скандала, почтенный отец проводит Ретифа в комнату за лавкой.

— Пощадите его! — дружно просят сестры.

Отец запирает дверь.

— Это ваши письма? — спрашивает он. — Кому из девушек они предназначены?

— Старшей.

— Так бы и писали… А теперь отвечайте, по какому праву пытаетесь вы смутить сердце девушки, вернее сказать, двух девушек?

— Неведомое, но властное чувство…

Ретиф с жаром обороняется, отец сменяет гнев на милость и наконец говорит:

— В письмах ваших видна душа… Завоюйте себе имя, найдите применение вашим талантам — тогда посмотрим…

Ретиф не посмел признаться, что женат, а эффектную сцену вставил в роман, где добросовестно воспроизвел свои послания, описал невинное соперничество сестер, свою поимку, объяснение с отцом, которого он сделал англичанином — дань Ричардсону, бывшему тогда в большой моде; к этому он присовокупил несколько случаев из собственной жизни и в довершение всего ввел в роман иезуита, который выдает дочь замуж в Калифорнию — край, где, по словам автора, «жители так же глупы, как в Парагвае». Закончив рукопись, Ретиф пожелал услышать мнение знатока. Он выбрал некоего Прогре, романиста и критика, чьим самым значительным произведением была «Поэтика оперы-буфф». Прогре посоветовал ему сократить книгу вдвое. Теперь нужно было найти благожелательного цензора. Ретиф добился, чтобы роман прочел господин Альбаре, и тот дал лестный отзыв. «Отзыв этот, — пишет Ретиф, — ободрил меня». Он поспешил послать роман господину Буржуа, торговцу шелковыми тканями, прося разрешения посвятить его мадемуазель Розе; торговец отклонил эту честь вежливым письмом. «Как смел я надеяться, — восклицает автор „Мемуаров господина Никола“, — что получу дозволение посвятить роман юной красавице, принадлежащей к классу граждан, которому подобает пребывать в почетной безвестности!..» Ретиф продал роман вдове Дюшен и получил более семисот франков (по 15 франков за лист). Он никогда еще не держал в руках такой крупной суммы и потому весьма опрометчиво оставил свое место в типографии: отныне жизнь его переменилась.

Розу Буржуа он больше не видел, однако истории этой не хватало бы соли, если бы не вмешался случай и не добавил к тому, что создал Ретиф, последний романический штрих: сестры Буржуа оказались внучками некой Розы Помблен, в которую был влюблен отец Ретифа. Теперь предположите, что Эдм Ретиф не был так добродетелен, как на самом деле, и однажды согрешил — и перед вами развернется семейная драма, чреватая трагической развязкой… Пожалуй, даже сегодня никто не станет требовать от автора более причудливого сплетения событий.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.