Кутепов возвращается на фронт. Офицеры — российские новомученики, их распинают на крестах свои же солдаты. Корнилов, Деникин, Каледин — первые "враги" свободы и демократии. Белая идея
Кутепов возвращается на фронт. Офицеры — российские новомученики, их распинают на крестах свои же солдаты. Корнилов, Деникин, Каледин — первые "враги" свободы и демократии. Белая идея
Власть в столице перешла к восставшим, но не было надежды ее удержать. Даже решение Совета рабочих и солдатских депутатов избавить петроградский гарнизон от посылки на фронт не делало этих солдат боеспособными в сравнении с фронтовыми частями. Нужен был решительный удар, который мог бы отсечь армию от офицеров, — и тогда бы положение изменилось.
Такой удар был сделан.
Второго марта был опубликован "Приказ № 1" в целях "обеспечения интересов революционных солдат". Солдатам предписывалось избирать полковые, батальонные и ротные комитеты, выбрать депутатов в Совет, в политических делах слушаться только Совета и своих комитетов, думские приказы исполнять только тогда, когда они не противоречат решениям Совета, держать оружие в распоряжении комитетов и ни в коем случае не выдавать его офицерам, даже по их требованию, было объявлено равноправие солдат и офицеров вне строя, отменены отдание чести, титулование.
Это был безотказный прием для лишенной верховного вождя армии. Его мгновенное разрушительное действие ярко показало, как введение "равенства" уничтожает понятия чести, доблести, патриотизма, сменяя власть дисциплины властью низменных инстинктов, хулиганства и демагогов.
В стратегическом отношении уже не имело большого значения то, что Временное правительство выступило за продолжение войны и верность союзническим обязательствам. Война только усугубила разложение армии. За что воевать?
"Приказ № 1" обрек тысячи офицеров на кровавую расправу.
Кутепов избежал ее в Петрограде. Его пытались арестовать у Преображенских казарм, на квартиру к его сестрам трижды являлись матросы, но он ускользнул.
Он еще пытался что-то изменить, заходил в офицерское собрание полка, в штаб округа, в Зимний, в Думу, пока наконец не понял, что здесь все поражено смертельной болезнью, и тогда уехал из столицы первым попавшимся поездом на фронт. В Твери его чуть было не арестовали, он снова ушел, выскочив из набирающего ход поезда.
До полка, стоявшего в Волынской губернии на Ковельском направлении, добрался благополучно.
Второго апреля командира преображенцев генерал-майора Дрентельна зачислили в резерв, а Кутепов был назначен командиром полка.
На фронте было еще тихо, солдаты ограничивались разговорами, задумчивостью. Запланированное на лето наступление еще казалось реально исполнимым.
Но день за днем из тыла проникал яд нового порядка, освобождающий солдат от долга умирать за Отечество. Солдатские комитеты набирали силу, заставляли с собой считаться даже стойких людей, неспособных быстро изменить привычным убеждениям. Через комитеты просачивалась надежда не быть убитым, избежать тяжелой работы, — пусть за счет предательства, да ведь больше нет царя-батюшки, а офицеры — слуги старого режима, угнетатели народа, с ними незачем считаться, а будут лезть и толкать под немецкие пули, так можно их теперь крепко прижать.
В полк прибыло пополнение из "революционных" маршевых рот, и один из прибывших сразу на заседании полкового комитета неожиданно выпалил смертельный вопрос: а что делал наш командир в Петрограде 27 и 28 февраля и не стрелял ли он там в народ?
По смыслу вопроса следовало без излишних разговоров предать полковника Кутепова революционному суду.
Офицеры, члены комитета, возмутились и потребовали этот вопрос снять с обсуждения, в противном случае они покидают комитет, заявив о полной солидарности офицеров со своим командиром.
Вопрос сняли, но не из-за позиции офицеров, а из-за выступления ротного писаря Ивана Богового, который когда-то служил под началом ротного командира Кутепова. Этот писарь был эсер по партийной принадлежности и чрезвычайно революционно настроенный.
— Такие люди, как полковник Кутепов, нам нужны! — сказал он. — Да, он не наш. Но он честный и правильный человек. Ему нельзя ставить в вину, что он поступал по своей совести. Старые солдаты его знают. С ним не пропадешь.
Нет, не сразу и не в один прием переменялось настроение гвардейцев. На этот раз Кутепова отстояли.
Далеко не у всех офицеров первое же столкновение с новой реальностью заканчивалось мирно.
"Один полк был застигнут праздником святой Пасхи на походе. Солдаты потребовали, чтобы им было устроено разговение, даны яйца и куличи. Ротные и полковой комитет бросились по деревням искать яйца и муку, но в разоренном войною Полесье ничего не нашли. Тогда солдаты постановили расстрелять командира полка за недостаточную к ним заботливость. Командира полка поставили у дерева, и целая рота явилась его расстреливать. Он стоял на коленях перед солдатами, клялся и божился, что он употреблял все усилия, чтобы достать разговения, и ценою страшного унижения и жестоких оскорблений выторговал себе жизнь".
Это отрывок из записок генерала Краснова "На внутреннем фронте", относящихся как раз к тому времени, когда события заталкивали Кутепова в такое же безысходное положение. О каких боевых действиях можно было говорить? О какой службе? О какой дисциплине? Приказы командиров делились на боевые и небоевые, их можно было всегда отменить решением комитета. Достаточно было любому солдату, даже самому негодному, заявить, что назначенное учение или работы — это возвращение к старому режиму, как они отменялись.
Но воевать как-то надо было.
В один из ясных теплых дней Кутепов сидел на опушке возле дерева, прислонившись спиной к стволу, и грустно смотрел вдаль, на болотистую долину, за которой располагался его полк. Рядом с ним сидел полковой адъютант капитан Малевский-Малевич. Ординарцы держали лошадей. Из-за болота доносились крики. Предстоял переход полка на новые позиции вместе со всем Гвардейским корпусом, приближалось наступление.
О чем думал Кутепов? Наступление было обречено, никакое чудо не могло переломить судьбу. Он был спокоен, ибо, давно переломив страх смерти, философски смотрел на многое.
Подъехал молодой поручик Владимир Дейтрих и сообщил, что в полку идет дивизионный митинг.
— Поедем, посмотрим, — сказал Кутепов и сел на коня.
И снова, как в рассказе Краснова, лесная поляна, возбужденные солдаты нескольких полков, сбивчивые речи, разрастающаяся стихия самоуправства. Появление Кутепова вызвало отрезвление многих преображенцев и злобу солдат из 2-й дивизии, бывших здесь.
Кутепов шел в центр толпы. Она расступалась, от него веяло бесстрашием и силой духа.
Раздался крик:
— На штыки Кутепова!
Поднялось несколько винтовок с примкнутыми штыками. Крик повторился, и винтовок поднялось больше. Волна злобы поднималась против небольшой группы офицеров.
Может быть, кто-то вспомнил, как два года назад Кутепов вел 1-й батальон под артиллерийским огнем, молча, не пригибаясь и не ложась, лишь затягивая образовавшиеся от огня разрывы в цепях. Величие и страшная простота той атаки были незабываемы.
И вот взвинченная, с каждым новым криком возбуждающаяся все сильнее толпа захлестывает Кутепова. Еще секунда — и он пропал.
Кутепов сделался точно выше ростом, его темные глаза загорелись решимостью боя, и он громко, перекрывая шум толпы, воскликнул:
— Преображенцы, ко мне!.. Преображенцы, вы ли выдадите своего командира?
И как будто скала поднялась над волной злобы. В одну минуту вокруг него были десятки солдат-преображенцев, нет, уже не десятки — сотни, и произошло чудо, полк сомкнулся вокруг командира.
Надолго ли?
В мае на Офицерском съезде в Могилеве генерал Деникин выступил со страстной речью в защиту офицеров:
"Проживши с вами три года войны одной жизнью, одной мыслью, деливши с вами и яркую радость победы и жгучую боль отступления, я имею право бросить тем господам, которые плюнули нам в душу, которые с первых же дней революции свершили свое каиново дело над офицерским корпусом… я имею право бросить им:
Вы лжете! Русский офицер никогда не был ни наемником, ни опричником.
Забитый, загнанный, обездоленный не менее чем вы условиями старого режима, влача полунищенское существование, наш армейский офицер сквозь бедную трудовую жизнь свою донес, однако, до Отечественной войны — как яркий светильник — жажду подвига. Подвига — для счастья Родины.
Пусть же сквозь эти стены услышат мой призыв и строители новой государственной жизни:
Берегите офицера! Ибо от века и доныне он стоит верно и бессменно на страже русской государственности. Сменить его может только смерть".
Призыв Деникина ничего не изменил, никого не спас, только показал всему офицерскому корпусу, что у него есть прямые и твердые офицеры. Во время смуты и это было важно.
Шестого июня началось последнее русское наступление. 8-я армия генерала Корнилова прорвала фронт примерно на тридцать километров, были заняты города Калуш и Галич, взяты десятки тысяч пленных. Планировалось, что ударная группа 6-й и 11-й армий войдут в этот прорыв. Но вышло иначе.
Разложение настолько глубоко проникло в солдатскую массу, что она предпочитала боевым действиям митинговые обсуждения приказов. Как только австрийцы получили подкрепление более сильными германскими частями и двинулись в контрнаступление, русские корпуса и дивизии покатились назад.
После ночного боя 6-я Сибирская дивизия отступила левым флангом, загнув его, и туда, как в дыру, хлынул противник. У него была ближайшая цель захватить местечко Езерно, где находились огромные фронтовые склады Юго-Западного фронта, и выйти в тыл 8-й армии, сосредоточенной на Тарнопольском плацдарме.
Преображенский полк в составе Петровской бригады стоял в резерве в Тарнополе.
Шестого июля Верховный Главнокомандующий приказал для ликвидации прорыва направить из резерва фронта Петровскую бригаду. В обед Кутепов собрал офицеров и отдал приказ незаметно подготовиться к срочному выступлению. Полк по тревоге был построен, у солдат при себе не было ранцев, одни подсумки. Собирался дождь, низкие тучи не обещали легкого перехода.
Кутепов сказал речь, которая проста и понятна всем: только победа даст свободу Родине. Он закончил такими словами:
— С вами говорит ваш старый командир для того, чтобы вы не могли потом сказать, что он не предупредил вас в грозную минуту. Россия в опасности. Все простить можно. Нельзя простить предательства. Преображенцы предателями не были. Пусть шкурники остаются — они не нужны. Полк сейчас выступит и пойдет со мной. В ружье!
Хлынул ливень, словно природа показывала, что впередц тяжелый путь. Полк развернулся и двинулся ровным маршевым шагом. Шли целую ночь, промокшие и озябшие.
На рассвете вошли в деревню Мшаны. На обочине, верхом на коне, Кутепов пропускал мимо себя уставших солдат. Увидев отстающих, сбивающихся с ноги, громко подбадривал:
— Эх, Федора Ивановна, неужто заморился!
Эти знакомые немудреные слова действовали на людей, как приближающийся родной дом на путника. Солдаты поднимали головы, весело усмехались командиру и "давали ногу".
— Спасибо, братцы, за переход!
— Рады стараться! — прогремело в ответ.
Светало. Квартирьеры разводили людей по домам, можно было высушиться и поспать. Вскоре полк видел сладкие сны.
Но Кутепову было не до сна. В деревне стоял штаб 3-й пехотной дивизии, чьи окопы были в нескольких верстах впереди деревни вместе с окопами 176-й пехотной дивизии. Было тихо. Судя по карте, противник пока не угрожал. Однако Кутепов не обращает внимания ни на тишину, ни на усталость и приказывает команде конных разведчиков: на передовую проверить позиции, подступы к ним и дух тех частей.
Только после этого он прилег.
Взошло солнце. На площади у церкви разорвалась очередь шрапнели. Кутепов выскочил на улицу. К нему скакал разведчик: немцы в версте от деревни! Разведчики наткнулись на германские цепи, которые они сперва приняли за отходящие части 176-й дивизии. Было до презрения понятно, что дивизия ночью оставила позиции.
Преображенцы не отойдут. Кутепов командует 2-му и 3-му батальонам контратаковать немцев, обеспечить фланги и пулеметами прикрыть переправу через гать позади деревни. С юго-западной окраины Мшан потянулась пехота 3-й дивизии. Больше впереди никого не было. Только пулеметные команды и две батареи остаются от ушедших помогать преображенцам. В несколько минут надо уставшим солдатам прийти в себя, изготовиться к бою, занять позиции. А немцы уже в деревне. Кутепов ждет. К нему подбегают связные:
— Батальон по тревоге поднят! К атаке готовы!
— Готовы!
— Готовы!
Со стороны 3-го батальона слышатся звуки трубы, играющей сигнал атаки. Сигнал принимают трубачи 2-го батальона. В утреннем, еще не разбитом выстрелами воздухе летит команда: слушайте все! Эхо подхватывает, стихает. И снова двенадцать труб повторяют сигнал.
Двумя короткими контратаками Кутепов отбросил наступающих версты на две от деревни. На преображенское "Ура!" отозвались роты, стоявшие в резерве, и без команды бросились на поддержку своим. Но ведь общая задача — это оборона. Надо остановить немцев, пока не взорвут склады в Езерно и не перегруппируются войска. И Кутепов понимает, что порыв преображенцев скоро будет остановлен, придется отступать, как бы ни было это горько.
Он поднимается на колокольню, лестница скрипит под его тяжелым телом. Ему тридцать пять лет, он могуч и бесстрашен, он командует первым полком России. Но Россия больна!
С колокольни было видно, что немцы обтекают Мшаны справа и слева, собираются выйти в тыл. Надо отводить оба батальона назад. В голове Кутепова проносятся, как видения, сцены этого отступления: на плечах преображенцев немцы должны ворваться в деревню, а узкая переправа по гати не успеет пропустить его полк.
Отступать нельзя! И отступать надо. Нужна жертва. Как всегда на войне, необходимо пожертвовать частью людей и не дать погибнуть другим. Без колебаний. На то он и командир.
План Кутепова прост, но для его успеха от обреченной части требуется не просто стойкость, а героизм.
Полковник вывел находившийся в резерве 1-й батальон вперед к отступающим и приказал рассыпаться по волнистому гребню и держаться во что бы то ни стало, пока полк не оттянется, и, пропустив эти части через себя, прикрывать их отход, сдерживая наступление немцев с фронта. Затем начать собственный отход, перекатываясь назад от рубежа к рубежу.
Кутепов остается с 1-м батальоном. Постепенно отходят 2-й и 3-й, все тяжелее бой ложится на остающуюся часть.
Люди устали. Палит солнце, хочется пить. Надолго ли хватит силы духа? Но Кутепов обходит залегший батальон — прямо по гребню, под выстрелами, идет вместе с адъютантом полка Малевским-Малевичем и офицерами штаба. Зачем он так рискует? Но солдаты на него смотрят и начинают приходить в себя, загораться злым огнем боя. Ротные командиры встречают Кутепова, каждый на своем участке, докладывают ему и провожают, идя рядом во весь рост. Вокруг ложатся пули. Кутепов продолжает идти, не обращая внимания на обстрел, останавливается, делает замечания солдатам, глядя снизу вверх. Разрыв снаряда. Он разорвался чуть ли не у самых ног Кутепова. Полковник отброшен на несколько шагов. По окопам проносится: "Командир убит!" Все его спутники — лежат. Но снова происходит чудо: через несколько секунд павшие оживают, Кутепов встает и идет дальше, продолжая свой страшный обход. Только один из сопровождавших офицеров — Мещеринов никогда уже не встанет. Судьба выбрала его.
А отступающие батальоны отходят, отбиваются от наседающих немцев вот уже гранатами и даже прикладами. Немцы вцепились в них, не дают оторваться, чтобы за их спинами ворваться на гребень. Но нет, не получается у них опрокинуть преображенцев, обратить их в бегущую толпу. Они отступают в полном порядке, впереди несут тела погибших офицеров и раненых.
Что за молодцы эти солдаты! Нет, еще не все потеряно, еще можно возродить армию. А возродится армия, спасется и Россия.
Вот перед залегшим батальоном уже нет никого из своих. Кутепов командует пулеметам открыть огонь, и бросившиеся было вперед баварцы отброшены.
В сообщении Ставки от седьмого июля 1917 года говорилось:
"…на юго-западном фронте при малейшем артиллерийском обстреле наши войска, забыв долг и присягу перед Родиной — покидают свои позиции. На всем фронте, только в районе Тарнополя, полки Преображенский и Семеновский исполняют свой долг".
Благодаря действиям Преображенского полка германское наступление было задержано на двое суток, склады в Езерно успели минировать и взорвать, 8-я армия передислоцирована, тяжелая артиллерия отведена в тыл.
Преображенцы положили на это 1300 солдатских жизней и 15 офицерских, хотя, конечно, теперь их нечего делить, они все были равны перед Богом и Родиной.
Кутепова за этот бой Георгиевская дума представила к ордену Святого Георгия 3-й степени. Получив его, он должен был сравняться с такими выдающимися генералами, как Деникин, Корнилов, Каледин. Но к тому времени главное противоречие той поры — противостояние армии и революционной перестройки — дошло до предела. Наградное представление Кутепова не успело дойти до правительства.
В ночь с седьмого на восьмое июля генерал Корнилов вступил в командование Юго-Западным фронтом. Это произошло благодаря решительному требованию комиссара фронта Бориса Савинкова, известного эсера, в прошлом террориста, руководителя Боевой организации партии эсеров, на чьем счету покушения на министра внутренних дел Плеве, великого князя Сергея Александровича и десятков, если не сотен, других высших лиц и руководителей Российской империи. Но времена изменились, и Савинков выступал за "необходимость твердой революционной власти, осуществляемой Временным правительством". Он объяснял, что его настойчивость вызвана к тому же и личностью Корнилова, который является наиболее подходящим человеком для восстановления в армии дисциплины.
Став командующим фронта, Корнилов на следующий же день послал Верховному Главнокомандующему Брусилову, министру-председателю Львову и военному министру Керенскому телеграмму. В ней он заявлял о необходимости применения исключительных мер вплоть до введения смертной казни на театре военных действий.
Начиналась война армии с безвластием.
У Керенского не было выхода, надо было как-то останавливать беспорядочное отступление. Он телеграфировал: "Приказываю остановить отступление во что бы то ни стало, всеми мерами, которые вы признаете нужными…"
Получив телеграмму, в тот же день, девятого июля, Корнилов приказывает всем строевым начальникам в случае самовольного отхода войсковых частей обстреливать их из пулеметов и орудий. Дезертиры расстреливались. Генерал Брусилов поддерживает эти меры, Керенский — тоже. Двенадцатого июля закон о смертной казни на фронте принят и немедленно введен в действие по телеграфу.
Для большинства солдат, для солдатских комитетов имя Корнилова отныне связано с жестоким наведением порядка. Закон не отменял и не мог отменить самих комитетов, не мог повернуть к обычному армейскому единоначалию, дисциплине, ответственности перед Богом и Родиной. Всего этого не было, ни Бога, ни Родины. Была безграничная свобода и вседозволенность.
На следующий день немцы взяли Ригу. В Казани взорвался огромный оружейный склад, было уничтожено множество военного имущества, в том числе 12 000 пулеметов.
Савинков был послан Керенским в Ставку договориться с Корниловым. Он вез согласие министра-председателя на меры Корнилова и на переподчинение Петроградского военного округа, за исключением самой столицы.
Кроме того, в разговоре с Верховным Главнокомандующим Савинков высказал соображение, что не исключена возможность сопротивления большевиков и Совета этим мерам, и поэтому правительству надо иметь в своем распоряжении достаточно войск, чтобы подавить восстание. Корнилов согласился с этим и сообщил, что в ближайшие дни 3-й конный корпус будет сосредоточен возле Петрограда.
Кроме того, Савинков предположил, что в будущем Керенский, вероятно, станет президентом Российской республики, но Корнилов отнесся к этому скептически.
Савинков уехал. Генерал Лукомский предположил, что согласие Петрограда на все предложения Ставки выглядят подозрительно, а рекомендация Савинкова не назначать Крымова командиром 3-го корпуса особенно беспокоит.
Двадцать седьмого августа, через полгода после февральской революции, Керенский направил в Ставку телеграмму с приказанием Корнилову временно сдать должность Лукомскому и выехать в Петроград, не дожидаясь приезда нового Верховного Главнокомандующего.
Корнилов отказался выполнить это требование.
Лукомский тоже отказался занимать должность Верховного Главнокомандующего, направил Керенскому телеграмму, в которой, в частности, говорилось: "Считаю долгом совести, имея в виду лишь пользу родины, определенно вам заявить, что теперь остановить начавшееся с Вашего же одобрения дело невозможно и это приведет лишь к гражданской войне, окончательному разложению армии и позорному сепаратному миру, следствием чего, конечно, не будет закрепление завоеваний революции. Ради спасения России вам необходимо идти с генералом Корниловым, а не смещать его. Смещение генерала Корнилова поведет за собой ужасы, которых Россия еще не переживала".
Вскоре все эти предсказания сбудутся: будут и разложение армии, и позорный Брестский мир, и ликвидация всех свобод, и ужасы, ужасы, ужасы…
В дальнейшем события разворачивались очень быстро.
Командующие фронтами, Северного — генерал Клембовский, Юго-Западного генерал Деникин, Западного — генерал Балуев, Румынского — генерал Щербачев, выступили в поддержку Корнилова. Только командующий отдаленного Кавказского фронта генерал Пржевальский остался верен Временному правительству.
Противостояние армии и власти достигло верхней точки. Корниловские части шли на Петроград. Временное правительство было в панике, обсуждался вопрос о передаче власти генералу Алексееву. Корнилов выпустил обращение с обвинением правительства в том, что оно под давлением большевистского большинства Советов действует в полном согласии с планами германцев, убивает армию и потрясает изнутри страну. Керенский объявил Корнилова изменником Родины и призвал армию к защите революции.
Двадцать восьмого августа Петроградский Совет образовал комитет по борьбе с контрреволюцией, главным механизмом которого стало бюро военной организации большевиков. Стала создаваться рабочая милиция, в ней легализовывались ячейки Красной гвардии, которые были на каждом заводе и после июльского выступления ушли в подполье. В первые дни в милицию записалось 25 000 человек, их вооружили винтовками и даже пулеметами.
А Корнилов взывал к патриотическому чувству.
Керенский, Советы, комитет борьбы с контрреволюцией и центральный комитет железнодорожного союза призывали всячески препятствовать продвижению войск.
Повторялась февральская история.
Ее на сей раз разыграли те же российские силы: бюрократия вместе с военными — интеллигенция в основном либерального толка — народные массы во главе с леворадикальной интеллигенцией.
Мы знаем, что продвижение войск к столице было блокировано уже двадцать девятого августа, войска были распропагандированы, генерал Крымов застрелился.
В этой обстановке Корнилов согласился подчиниться генералу Алексееву, который, в свою очередь, согласился принять должность начальника штаба Ставки при Верховном Главнокомандующем Керенском. Оба генерала надеялись, что еще есть надежда сохранить армию.
Но было уже поздно.
Ни о каких решительных мерах, на которых настаивал Корнилов, не могло быть и речи. Общественная сила все больше переходила к большевикам, реальным спасителям "свободы". Судьба Керенского была предрешена. На Россию неотвратимо надвигался ужас и сонмища "мелких бесов".
На фронте последовали еще большие перемены. Отныне приказы командиров должны были исполняться лишь после подписи членами комитетов, устанавливался контроль за всеми телефонными и телеграфными переговорами. Солдатская масса окончательно убедилась в том, что ее первыми врагами являются офицеры.
От фронта осталась одна оболочка — солдатская шинель.
Октябрьский переворот добил армию. Новые власти распорядились упразднить погоны, избирать командиров, как атаманов, прямым голосованием. Офицерский корпус перестал быть нужным.
Что с ними должно было стать, с русскими ненужными офицерами? Казалось, только смерть осталась им. Российского государства больше не было. Служить некому. Подчиняться разнузданной толпе? Терпеть унижения? Исполнять волю комитетов, назначавших капитанов и полковников кашеварами и писарями? Зачем цепляться за жизнь, когда она лишилась смысла?
И — револьвер к виску.
Ведь как человеку жить без веры, без отечества, без своего народа?
От Великой России осталось только полковое знамя. Преображенский полк еще держится, но все громче в комитете звучат торжествующие голоса, что Кутепов — стратег старого режима, его надо послать писарем хозяйственной части полка. Недолго оставалось Преображенскому кораблю выдерживать бурю, он был обречен.
Двадцать первого ноября офицеры прощались со знаменем полка. Его сняли с древка, свернули и приготовились спрятать. Кутепов отвернулся к окну, по его бороде текли слезы. Он забарабанил пальцами по стеклу. Слова были ни к чему. Не было ни торжественных заверений, ни прощальных клятв отомстить. Словно подчеркивая распад всех традиций, на походных кроватях лицом к стене лежали Малевский-Малевич и Вансович. Правда, они издавали какие-то глухие, лающие звуки, выдающие сдержанное рыдание. Несколько офицеров, униженные увиденным, злобно смотрели в пол.
Они стали сиротами. Во всем мире у каждого человека, даже у самого убогого, были в душе огни, которые светили в любой тьме. У них теперь ничего не было, настала ночь.
Второго декабря 1917 года последним приказом Кутепова полк был расформирован. Петр Великий, наверное, перевернулся в гробу — любимый его полк больше не существовал!
В горе, отчаянии, безнадежности офицеры потянулись на Дон. Это была агония Великой России, породившая яркую жертвенную вспышку Белой идеи — идеи борьбы с разложением государства. Наконец-то они были свободны от всего, кроме этой высокой идеи. За ними была великая история, культура, слава. А что было за их врагами? Жажда добить, доломать страну?
Но насколько были соизмеримы противостоящие силы, в конце 1917 года никто не знал.