Леонид ГАЙДАЙ
Леонид ГАЙДАЙ
Свою первую любовь будущий великий комедиограф встретил в родном Иркутске. Это случилось вскоре после того, как, вернувшись с фронта по ранению (Гайдай подорвался на мине и получил вторую группу инвалидности), он поступил в театральную студию при Иркутском областном драмтеатре. Там он и влюбился в актрису Валентину Архангельскую, которая тогда была замужем за Александром Галичем. Вот как об этом вспоминает дочь Валентины, А. Галич-Архангельская:
«В три года меня привезли из Москвы погостить к маме в Иркутск. Мама пропадала на репетициях целыми днями, и моей нянькой стал мамин кавалер – актер Леонид Гайдай, еще совсем молоденький. Я звала его Ленечкой, вертела им как хотела. Фингал под глазом, например, посажу, а Ленечка дрожит: что скажет Валентина? «Не бойся, я тебя не выдам!» – утешала я его. В театре Гайдай был без году неделя, а мама-то – столичная прима. Ленечка влюбился в нее сильно, но безнадежно: как на мужчину мама на него внимания не обращала, для нее это было возможно, ведь она была старше на два года. Из-за этого Ленечка долго не женился…»
Свою первую и единственную жену Гайдай встретил в Москве, когда учился уже во ВГИКе. Это была его однокурсница Нина Гребешкова.
Будущие режиссеры ставили отрывки, используя будущих актеров в качестве «подопытных кроликов». Одним из таких «кроликов» и стала для Гайдая Гребешкова – он взял ее на одну из ролей в свой отрывок из бальзаковского «Отца Горио». Да еще на какую – сыграть женщину-вамп! А Гребешкова никогда таковой не была, только Гайдай увидел ее в этом образе.
Роман между Гайдаем и Гребешковой начался случайно. Нина как-то подошла к Леониду и возмутилась: почему, составляя график репетиций, он всегда ставил ее последней? «А в чем дело?» – удивился Гайдай. «Я каждый раз ухожу домой в 12 ночи», – ответила девушка. «А разве тебя никто не провожает?» – «Никто». – «Тогда это буду делать я!» – сказал Гайдай и стал регулярно провожать девушку до дома. Гребешкова жила на Арбате, а ВГИК располагался рядом с ВДНХ, поэтому часто, чтобы не ждать транспорт, они добирались до Арбата пешком. Из-за этого Гайдай не всегда успевал на последнюю электричку (он жил в общежитии в Подмосковье) и порой ночевал на вокзале. Нина узнала об этом случайно: заметила, что на Леониде несвежая рубашка, и предложила ее постирать. Вот тут он и сознался, что уже неделю не может попасть домой и ночует на вокзале. С тех пор Гребешкова стала стараться, чтобы их прогулки не затягивались…
Вспоминает Нина Гребешкова: «Однажды Леня с таким свойственным только ему чувством юмора говорит: «Ну что мы с тобой все ходим и ходим, давай поженимся!» И я это восприняла как очередную шутку. «Да ты что, Леня, – говорю, – ты такой длинный (рост Гайдая был 1 метр 84 сантиметра. – Ф. Р.), а я такая маленькая (у нее – 1 метр 50 сантиметров. – Ф. Р.). Будем как Пат и Паташонок!» А он мне: «Ну знаешь, Нинок, большую женщину я не подниму, а маленькую буду всю жизнь на руках носить!»
Предложения руки и сердца были и до Гайдая. Но «да» я ответила только ему. Помню, как сообщила маме, что выхожу замуж. За кого? За Гайдая. Она его знала. У нас бывали все сокурсники, в том числе и он. Мама спросила: «Почему за Гайдая? Ты что, не видишь у него недостатков?» – «Они есть у каждого», – ответила я. «Если ты сможешь всю жизнь мириться с его недостатками, то выходи. Но если ты собираешься его перевоспитывать, напрасно потеряешь время». Мама была очень мудрая…
Свадьба была у нас в коммуналке на Арбате 1 ноября 1953 года. Сели, поели, покричали «Горько!». Жить было негде. Родители поставили шкаф – отгородили нас (комната была 23 метра). И мы жили за шкафом: по одну сторону мы с Леней, по другую – мама с отцом, а за шторкой братья спали: подставляли к маленькому дивану скамейку, и получался большой диван…»
Естественно, в таких условиях думать о потомстве было глупо: дома все время кто-то присутствовал. Но родители Гребешковой оказались мудрыми людьми. Как только молодые сыграли свадьбу, их стали почаще оставлять наедине. Мама обычно говорила дочери: «Ниночка, вот там картошку я приготовила. А мы пойдем, в картишки перекинемся». Домой супруги возвращались поздно – в одиннадцать-двенадцать ночи. В итоге Гребешкова вскоре забеременела. Она узнала об этом, когда была на съемках в Алма-Ате. Еле дождалась конца экспедиции. А как только вернулась, сразу поделилась радостной вестью с мужем: «Леня, я привезла тебе подарок. У нас будет ребенок».
Вспоминает Нина Гребешкова: «Нашу Оксанку Леня безумно любил и очень ею гордился, но больше детей не хотел. Считал, что главное – это работа. Все остальное – приложение. У него было два дома – «Мосфильм» и наша квартира. Если меня приглашали сниматься в другой город, Леонид Иович, не задумываясь, говорил: «Поезжай». Меня даже обижало, что он так запросто меня отпускает…»
Всесоюзная слава пришла к Гайдаю в 1961 году, когда он снял две короткометражки: «Пес Барбос» и «Самогонщики». После этого в советском кинематографе наступила «эпоха Гайдая» – за последующие 15 лет он снимет шесть своих «нетленок». Однако свою супругу он снимет в главной роли только в одной из них – в «Бриллиантовой руке». В остальных она сыграет лишь небольшие эпизоды (да и то не во всех). Жила звездная чета неплохо, поскольку Гайдай за свои шедевры получал очень даже неплохие гонорары. Самый большой – 18 тысяч рублей – выпал на «Ивана Васильевича…». Из-за этого баснословного по тем временам гонорара власти даже решили закрыть Экспериментальное творческое объединение, в котором Гайдай работал.
Между тем о скромности Гайдая ходили легенды: именно из-за нее не смогла получить хоть какого-нибудь звания его жена. И это притом, что Гайдай был… председателем тарификационной комиссии. Впрочем, именно поэтому и не получила. Когда однажды Театр киноактера, где она работала, отправил в комиссию список очередных кандидатов на звания (там была и фамилия Гребешковой), Гайдай оставил всех, а свою жену из списка вычеркнул. Супруге же он потом объяснил: «Нинок, все же знают, что ты моя жена. Неудобно…»
О том, каким великий режиссер был в обычной жизни, рассказывает Нина Гребешкова:
«Я никогда не ревновала Леню, никогда. А Леня очень любил красивых женщин. Не то чтобы он бросался на них, но он любовался ими…
Я вам больше хочу сказать: он меня воспитал. Он никогда не делал замечаний, никогда не учил, но всегда выражал свое мнение. Например, он терпеть не мог кого-то за глаза обсуждать. Если я, например, говорила о ком-нибудь, что вот он такой-сякой, поступает непорядочно, Леня всегда останавливал: «Ну хорошо, что ты предлагаешь? Убить его ты не можешь, изменить тоже. Ну, вот он такой. Все разные. Он – такой». Леня любил людей со всеми их недостатками…
Уже с самого начала нашей совместной жизни я не могла называть его «дураком» – так он себя поставил. Он и меня никогда не обзывал. Самое обидное было: «Нинок, у тебя, оказывается, нет чувства юмора». Или когда я, например, начинала выговаривать ему что-то, а Леня вставал и уходил. Я ему вслед: «Нет, ты послушай!» Он поворачивался: «Не хочу видеть тебя такой». Я сразу осекалась: «Неужели я так отвратительна?»
В гости к нам заходили только по делу. У нас не было шумных многолюдных застолий. Весь свой юмор Леня воплощал в фильмах. А дома он был как тихий, милый, большой ребенок. Все время был занят мыслями о работе. Отношения с артистами у него тоже сложились спокойные. В жизни мы всегда соблюдали дистанцию…
Он много занимался с дочкой Оксаной, но никогда не сюсюкал. В восемнадцать лет она вышла замуж. Отец спросил: «Где вы будете жить? На что?» Так они с мужем стали справляться сами. Она училась и работала, денег никогда не просила. Леня иногда говорил: «Может, им денег дать?» А я в ответ: «Дадим, когда попросит». Но она не просила…
У Лени на столе могла перегореть лампочка, а он говорил: «Слушай, Нинок, там у тебя лампочка перегорела». – «Где?» – «У меня на столе». – «Так у кого не горит-то? У тебя или у меня?» – «Ну ладно, у меня». – «Возьми в шкафу новую лампочку. Ту выверни, а эту вставь». Приходит потом с перегоревшей лампочкой на кухню: «А эту куда?» – «Вон туда, в мусорку». Вот таким он был…
Леня прекрасно водил машину, но когда с ней что-то случалось, мог прийти и сказать: «Нинок, у тебя там что-то капает». Я спрашиваю: «Где, что?» – «Ну не знаю, – говорит, – я посмотрел, а там внизу что-то мокрое». А что капает – антифриз или масло, – его не интересовало…
Конфликты у нас бывали в основном по мелочам. Представляете, человек, собираясь по делам, первым делом надевает ботинки. А потом начинается: «Ой, Нинок! Я папку забыл! Извини, я очки в комнате оставил. Будь любезна, принеси записную книжку…» И так до бесконечности! И каждый день!
У нас был момент, когда я сказала: «Лень, все. Я устала. Больше не могу. Все на мне. Ты занимаешься творчеством, тем, что тебе интересно. А я как вол везу на себе весь дом, Оксану. Все, я уезжаю к маме». Он помолчал, а потом тихо так говорит: «Ну как же ты не понимаешь: если ты уйдешь, я погибну».
Было такое время, когда из магазинов лук пропал. На улице к машине с луком стояла огромная очередь. А Леонид Иович имел книжку инвалида войны. Я пришла домой, говорю: «Леня, там такая очередь! Пожалуйста, сходи, купи хотя бы килограмчик». Он пошел и исчез на четыре часа. Возвращается – в руках авоська с килограммом лука. Оказывается, он отстоял всю очередь, потому что стеснялся лезть вперед. «Почему ты купил один килограмм, ведь там давали по три?!» – воскликнула я. «Но ты же просила килограмм!» – ответил Гайдай…
Цветы мне Гайдай дарил каждое воскресенье. А однажды пришел без цветов и грустно так спросил: «Нинок, я очень старый?» – «Какой ты старый, что за ерунда?» – «Я на рынке подошел к одному грузину (или, может, азербайджанцу), спросил, сколько стоит роза». – «Три рубля». Я пошел дальше, думаю, может, подешевле найду. И вдруг этот старик мне вслед кричит: «Отец, я уступлю». Я посмотрел на него – он такой старый, седой. Думаю: «Какой же я ему отец?» Так расстроился из-за этого, что не стал покупать цветы…»
В ноябре 1993 года Гайдай угодил в больницу. Жена добилась того, чтобы врачи разрешили ей все время находиться рядом с ним. У нее на руках он и умер 19 ноября. По ее словам: «Леня умер от тромба легочной артерии. Только что мы сидели, разговаривали, он меня прогонял домой, говорил: «Иди, уже поздно, сейчас криминальная обстановка». И вдруг как-то вперед наклонился. Я боялась, что у него случится инфаркт, ведь у Лени была аритмия. Я обняла его одной рукой, а другой держала за голову. И он на руках у меня умер. Я сразу даже не поняла, что произошло».
В интервью газете «Мегаполис-экспресс» в июне 1997 года Нина Гребешкова заявила: «Фильмы моего мужа показывают по телевидению, они выходят на видеокассетах, но я ничего не получаю ни от телевидения, ни от кино, ни от продажи кассет. Мне кажется, это несправедливо. Ходила выяснять, но мне сказали, что платят только живым, а нам ничего не положено, хотя все документы по наследованию авторских прав у меня на руках. И я живу только на собственную пенсию».
Эта ситуация не изменилась до сих пор: жена великого комедиографа не получает ни копейки с проката фильмов Гайдая. И это притом, что пенсия Гребешковой в 2003 году составляла всего 1500 рублей. Но она держится молодцом. В апреле 2003 года она заявила: «Это хоть и небольшие деньги, но мне ничего не надо, у меня все есть. У меня есть душевное равновесие, есть внучка Ольга, которая хоть и пьет мою кровь (смеется), но прекрасно учится и получает повышенную стипендию. На жизнь нам хватает».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.