Родственники и наследники

Родственники и наследники

Ахматова учила Бродского, что смерть — слишком хороший повод для того, чтобы не закрутить сильную интригу, не боясь быть в ней уличенным: все-таки смерть, да еще своя собственная. И она и он имели какие-то странные, непонятные и вроде бы ненужные истории с завещаниями — у обоих касавшиеся их литературного, творческого наследства, какие-то обстоятельства, возникающие после факта смерти. Ахматова при живом сыне, здоровом физически и психически, довольно молодом, с уважением и любовью относящемся к матери (это она его не любила и была чрезмерно придирчива), ученом-историке по профессии (факт, гарантирующий подобающее уважение к ее документам) — завещала (письменно, нотариально засвидетельствование) все свое имущество (речь шла об архивах) Ирине Пуниной, дочери Николая Пунина (любовника, а точнее — близкого друга — его нельзя назвать, как часто делают, ее мужем — сожительствовали они хоть и по-супружески вместе, но — также совместно — и с женой и с дочерью, Ириной, Пунина.) Лев Николаевич ко времени материной последней болезни уже десять лет как освободился из последнего лагеря, много работал, был с матерью в плохих отношениях — по бытовым причинам, ну и по причине ее крайне к старости ухудшившегося характера.

Ему было в год ее смерти 54 года, он и женился уже после нее. И если бы взял себе жену помоложе (ему, правда, и так повезло — он прожил в браке прекрасно, и целых 16 лет), то мог родить бы детей (Бродский стал отцом в 54), самим фактом своего существования рядом дал бы им определенный заряд на всю жизнь, даже если б он был никудышным (по наследственности) отцом — скорее всего, все же лучшим, чем его собственные родители — те его в младенчестве отдали на воспитание тетке — сестре Гумилева, чуждой, некультурной, малообразованной, приземленной. Вот были бы у Анны Ахматовой родные внуки — как бы они смотрели на внуков дочери любовника Анны Ахматовой, владеющих наследством их бабушки? Любовник тот исторический относился к бабушке жестковато, жену ради нее оставлять не хотел, материально бабушке не помогал, папу и вовсе считал и за приживальщика, и за чужого ненужного мальчишку, норовящего то переночевать в его доме, а то и за стол сесть (за столом ему вслух запрещалось брать с тарелок определенные — лучшие — продукты). Анна Ахматова многозначительно вспоминала: Я все могу выдержать, внуки ее это будут знать в деталях — об этом люди пишут, в мемуарах… Папе даже прописку не дали — он мог бы учиться в Ленинграде хотя бы, раз жить при матери, живущей, соответственно, в наложницах, нельзя было. Вот дочь этого любовника, которая презирала Анну Ахматову совершенно искренне (Ирочка и Аня делают это виртуозно и пр.) и стала по завещанию Ахматовой ее наследницей (Ира и Лева ненавидят друг друга). Если эти внуки сядут друг напротив друга: одни с наследством — чужие, пользующиеся до седьмого колена и насмешничающие люди — и родные, лишенные всего, то чью сторону занять, если они заспорят? Другое дело, что этих внуков не существует в природе, а если б и были — кто им помешал бы забыть обо всем и не сокрушаться об уведенном наследстве? Такая опасность существовала.

Ахматовой хотелось, чтобы война длилась поколениями — до тех пор она жива, пока во имя ее кто-то ненавидит другого.

Аня Каминская, дочь Ирины Пуниной, также наследница Ахматовой, написала убедительную статью в защиту своих прав. Их так же трудно оспаривать, как и тот факт, что Пунины, будучи законными наследниками, были людьми мало кому симпатичными. Алчными, не любящими Ахматову и не преклоняющимися перед ней, не отвергшими всего лишь навязывания ею им роли названной семьи и не отказывающимися от законно полученного наследства. С какой стати? Чтобы реальное, имеющее рыночную стоимость законное наследство передать людям, главная заслуга которых — умение — или только желание — сладко вздыхать и преклоняться, заслышав имя наследодательницы? Об этом и спор.

Каменская со сдержанной злобой пишет, что Л. K. Чуковская попросила себе записные книжки… У Лидии Корнеевны заслуги более серьезны, чем у среднестатистической ахматоведки. Да пассионарства поболе — такая, глядишь, могла бы что-то из Ахматовой и сжечь. Хоть и в своем погребальном костре.

Разумного объяснения, почему Ахматова лишила наследства сына и отдала его уже совершенно очевидно посторонним Пуниным, — нет. Кстати, кое-что в руках Ахматовой касалось и мужниного — Николая Гумилева, нелюбимого и с которым развелась задолго до его гибели (вдовой, соответственно, не являлась), добра. Тому — уж прямой наследник (по закону, хоть и лежало в чемоданчике у Анны Андреевны) — Лев Гумилев. По завещанию — отошло Пуниным. При жизни — тоже, например, сыну на день рождения писем отца ни разу не подарила.

Иосифу Бродскому тоже пришло в голову сделать для посмертия некоторое странное распоряжение. Им было завещано запретить близким (различным друзьям — юности и зрелости, коллегам, подругам и сотрапезникам) писать о нем воспоминания. Представляете, кз. кз. я досада? Некоторым никогда бы ничего не написать в жизни — кто будет читать хоть строчку, если рукопись не озаглавлена: «Ося. Иосиф. Joseph»?

Если бы не запретил — кто-то бы вспоминал, как Оська говорил ему: старик, ты все знаешь, ты должен написать, как все было. Неужели кого-то подбадривал? Ахматова просила всех и каждого. Для нее любой подходил. Напишите обо мне. Мне нравится, как вы пишете. Ей — лишь бы написали (с ней общались только те, кто почитал это за честь или намеревался использовать как знак чести).

Завещание Ахматовой оспаривали в суде, ничего не получилось, потому что дело было простое, бумажное, высокие чувства в расчет не принимались. Бродского проигнорировали просто.

* * *

Ахматова оказала большое влияние на Бродского, она научила его, к чему надо стремиться, что имеет вес. Он учился. Пастернак тоже был ее современником (пусть не младшим), тоже был с нею знаком, но он у нее ничему не учился. Он даже не смотрел в эту сторону.

* * *

Основная ее жизненная ошибка — она хотела, чтобы у нее было, как у людей, а этого не могло быть. (Н. Я. Мандельштам. Третья книга. Стр. 97.) Это было даже хуже чем ошибка — это был просчет. Если б ей это удалось! Выйти хорошо замуж за какого-нибудь композитора: второго ряда, но чиновного, с регалиями. За музыканта — почти непременно, им легче сохранять лицо. Ученые тоже хороши, но с композитором больше публичности. Квартира в центре, дача, вымуштрованная горничная — тяжелое советское слово «работница», будто бы упраздняющее неупразднимые привычки, — только без профессионализма и обусловленного им достоинства, какая-то должность по культурным связям или музыка к кинофильмам, — то есть выезды за границу, кооператив для Левы и сложные отношения с ним — и пригретая какая-нибудь настоящая сирота, не Ирочка. Тут страдать можно бы было вволю. Не хватило малости — просто респектабельного брака. Женщине такой красоты и четкого целеполагания не досталось такой малости. Почему же «не могло быть»? Гаршин-то ведь вполне мог — сорвалось.

* * *

Информация в справочном аппарате книги: Лев Николаевич Гумилев, сын Анны Ахматовой, после гибели отца в 1921 г. жил и воспитывался в Бежецке у бабушки, Анны Ивановны Гумилевой. (Н. Н. Пунин. Мир светел любовью. Дневники и письма. Стр. 492.)

А до 1921 года где он воспитывался? Он воспитывался у бабушки с рождения, с 1912 года, гибель отца здесь ни при чем, но ахматоведы без этого не могут. Вот разница между ложью и ошибкой.

* * *

Владимир Георгиевич в Ленинграде. Он работает с 7¹/₂ ч. утра до 11 ч. в. без выходных дней. Во время обстрелов и бомбежек читает лекции и делает вскрытия и вообще представляет из себя то, что принято называть скромным словом — герой. Тем не менее меня все неотступно спрашивают: «Почему ваш муж не может устроиться?»

Письмо из Ташкента 2 июня 1943 г. З. Л. Харджиеву. А. Ахматова. Собр. соч. в 2 т. Т. 2. Стр. 204

У Ахматовой во время войны овдовели два «мужа» — скончалась и жена Гаршина, и «Галя» Аренс-Пунина. Ее женской судьбы это не переменило.

* * *

Комментарий Кралина в двухтомнике (А. Ахматова. Собр. соч. в 2 т. Т. 2. Стр. 367): Александра Степановна Сверчкова — сводная сестра Н. С. Гумилева. Шурочка была единокровной сестрой Николая Степановича. Сводные — это дети двух супругов от предыдущих браков, не связанные родством ни «по крови», ни «по утробе». Для меньшей громоздкости чаще говорят — сестра по отцу или по матери. А сводная — это сводная. В литературе об Ахматовой такая упрощенность, небрежность (неряшливость — или якобы неряшливость) встречается довольно часто. Родственные связи, обозначаемые специальными словами, немногочисленны, ученые исследователи их прекрасно знают и, в биографиях различных персонажей именно из научной корректности употребляя их, — употребляют правильно. С Ахматовой сложнее (или проще — или простоватее) — нужно использовать разговорную приблизительность, скороговорку — ах, оставьте, не важно! Ведь если проговорить отчетливо, что Сверчкова была единокровной сестрой Гумилева, как тогда этот исследователь посмеет написать, что Ахматова была вдовой Гумилева и вдовой Пунина? Ведь вдовами этих людей были совсем другие гражданки?

С детьми та же история, что и с женами. Вовсе не обязательно записываться — достаточно признать в той форме, в какой это признает общество. Назвал сына наложницы сыном — будут считать наследником. Установленное по исследованным из эксгумированных останков ДНК отцовство ничего, кроме факта, что видимый мир состоит из произвольно разбросанных во Вселенной ста четырех элементов, не подтверждает.

Что ей за падчерица Ирина Пунина? Ее тянуло в круг повыше <…> Мне иногда кажется, что ее отношения с дочерью Пунина обусловлены именно этой потребностью — смягчить прошлое, облечь его в умилительную рамку: падчерица, к которой относятся как к дочери. Из этого ничего не вышло, кроме абсолютного безобразия. (Н. Я. Мандельштам. Вторая книга. Стр. 351.)

Ирине Николаевне было 22 года, она была замужем и имела ребенка, когда умерла ее мать, к которой она была очень привязана, а с Ахматовой к тому времени ее отец уже почти десять лет как окончательно разошелся, имел другую гражданскую жену. Не была никогда и приемной дочерью.

Невразумительные комментарии Кралина: неточный или замаскированный под неточность намек: …и интимные письма к близким людям (В. К. Шилейко, А. Г. Найману), и дружеские <…> (письма М. Л. Лозинскому, Н. И. Харджиеву, Э. Г. Герштейн)… (А. Ахматова. Собр. соч. в 2 т. Т. 2. Стр. 364.)

* * *

Отношения людей намеренно запутываются: вдовы, мужья, приемная дочь, сводная сестра и пр.

* * *

Занимательная филология: «Вдова такого-то» — все понятно, звание, титул. «Вдовец кого-то», хоть какой самой знаменитой женщины — не говорят. Вдовец — это притягательное звание само по себе. Свободен! А уж чей он там был вдовец — не важно.

* * *

Об Ардове Вы пишете, что в глазах «всех» — это был дом А.А. Для меня глаза всех — не довод; я знаю то, что знаю. В глазах «всех» Ирина — дочь А.А., а сероглазый король — лучшее стихотворение Ахматовой…

Л. К. Чуковская, В. М. Жирмунский. Из переписки (1966–1970). Стр. 449

* * *

…Ахматова живала здесь (у С. К. Островской) целыми неделями. «Как поссорится с Иркой (Ириной Пуниной. — M.К.), так и перебирается ко мне, бывало, на неделю, а бывало, и на месяц», — говорила Софья Казимировна.

М. Кралин. Победившее смерть слово. Стр. 230

Такие подростковые штучки — поссорившись с «падчерицей» — соседкой по квартире — бежать к подруге.

В записных книжках Ахматова составляет свое «добротолюбие», что такое хорошо и что такое плохо. «Внучка» — Аня Каминская — навещает ее в Москве в больнице. Мне будет плохо без нее, но отрадно видеть такой пример душевного величия. Вся больница от нее в восторге. Не совсем так. Но не в этом дело. Падчерица очень холодно к ней относилась. Я наблюдала, как тихо, ласково сидели возле постели Анны Андреевны ее приятельницы, а эта «приложится» и сейчас же начинает рассказывать, как она устала, голодна, сколько у нее дел. (Н. Г. Крупецкая. В Боткинской больнице. Я всем прощение дарую. Стр. 81, 80.) Дело в том, ЧТО считать примером душевного величия человеку, который в величиях считается экспертом. Уж ведь не простенькое подчинение тому, кто уважать себя заставил и лучше выдумать не мог?

* * *

Ко мне заходят моя приемная дочь и внучка… Это моя приемная дочь, но мы давно живем вместе, я ее вырастила, это моя семья.

М. Гончарок. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 520

* * *

«Падчерица» — уже не только Ирина Пунина. Дочь Ирины Анна Каминская — тоже «падчерица». А Лев Николаевич Гумилев — всего лишь «наследник». Она очень радовалась, когда ей передали (в последней больнице после инфаркта), что он к ней придет. Но друзья не допустили его к ней. Это было для нее большое огорчение. <…> Лечащий врач тоже находил, что волнение от встречи было бы для нее менее опасно, чем постоянная сдерживаемая тоска от того, что он не пришел. «Я считаю, что свидание с сыном было бы для нее очень хорошо», — говорил врач. Вот как серьезно подходили к такому удивительному случаю, врач не побоялся высказать свое экзотическое, необыкновенное, идущее вразрез со всеобщим мнением по данному вопросу. Как-то к ней пришла NN и долго что-то говорила, ходя взад и вперед по палате. Разговор все о том же — допустимо ли встречаться с сыном? Когда она ушла, Анна Андреевна сидела на постели и даже разводила руками: «Я не знаю, как они не могут понять, что он единственный мой наследник! Неужели это трудно понять?!» (Н. Г. Крупецкая. В Боткинской больнице. Я всем прощение дарую. Стр. 80.)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.