Стенгазета

Стенгазета

Осенью 1957 года группа советских писателей была делегирована в Италию. По-видимому, какие-то переговоры о поездке велись с А.А. В разговоре с Ю. Г. Оксманом в 1963 году она «вспомнила, не скрывая своего брезгливого отношения к этой истории, как вместо нее поехала в Италию Вера Инбер».

Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 71

Обошли, отодвинули.

А.А. стала 26 сентября 1957 года набрасывать стихотворение-обиду:

Все, кого и не звали, в Италии, —

Шлют с дороги прощальный привет.

Я осталась в моем зазеркалии,

Где ни Рима, ни Падуи нет.

Под святыми и вечными фресками

Не пройду я знакомым путем

И не буду с леонардесками

Переглядываться тайком.

Никому я не буду сопутствовать,

И охоты мне странствовать нет…

Мне к лицу стало всюду отсутствовать

Вот уж скоро четырнадцать лет.

Кто-то из секретарей Союза писателей <…> предложил, чтобы от ее имени в Риме представительство вела Вера Михайловна Инбер. <…> А. ответила: «Вера Михайловна Инбер может представительствовать от моего имени только в преисподней».

Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 71

Обида такого сорта — не из тех, которые можно простить. Go to Hell!

* * *

Стихи А.А. в это время становятся каталогом обид. В начале июня 1958 года она предает бумаге когда-то «додуманную до конца» и потерянную седьмую «северную», или «ленинградскую», элегию…

А я молчу — я тридцать лет молчу. <…>

Так мертвые молчат, но то понятней

И менее ужасно…

Все-таки нельзя не возразить, что кому-то гораздо более понятно молчание ленивой и неряшливой Анны Андреевны и совершенно невыносимо — ничуть не менее ужасно — молчание Мандельштама.

Мое молчанье слышится повсюду, <…>

Оно могло бы — и, подобно чуду,

Оно на все кладет свою печать.

Оно во всем участвует, о Боже!

Кто мог придумать мне такую роль? <…>

Стать на кого-нибудь чуть-чуть похожей,

О Господи! мне хоть на миг позволь.

И разве я не выпила цикуту,

Так почему же я не умерла, <…>

Мое молчанье в музыке и в песне

И в чьей-то омерзительной любви…

Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 71

Здесь можно бы было и прерваться, но вдруг для кого-то слова о чьей-то омерзительной (а какой же еще, раз «чьей-то», не ахматовской?) любви — это музыка, и он их одно от другого (стихи от музыки и музыку от стихов) отличает — не поленюсь, наберу далее.

Я и сама его… пугалась,

Когда оно всей тяжестью своей

Теснит меня… надвигаясь, скорей…

Защиты нет, нет — ничего.

Кто знает, как оно [молчание] окаменело,

Как выжгло сердце [иссушило ум] и каким огнем,

Подумаешь, кому какое дело,

Всем так уютно и привычно в нем

<…>

Оно мою почти сожрало душу…

И т. д.

«И повторял все те же тридцать фраз все тридцать лет.

Все помнили все это наизусть, все с каждою сроднились занятою».

Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 73–74

Пожалуй, действительно хватит.

* * *

Ее жизнь ей интересна только в плане того, что было в ней замечено другими, что о ней было написано. В стихах поэт не может скрыть своей сущности — стихи тоже о писаном, не о прожитом. Она <…> говорила в упрек Пастернаку (ограничившему во время писания романа рацион своего чтения), что поэту, как кормящей матери, в это время надо питаться всем.

<…> пробиваясь к полноте смысла ее поздней лирики, мы должны осознавать, что энергия поэтического удара всякой ее строки была производил от вложенной туда дозы согласия или чаще несогласия с услышанным или прочитанным.

Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 9

А мы еще скромно прибавим, что питаться писателю хорошо бы не книжками, а жизнью. Когда Анна Андреевна сокрушается, что во время написания поэмы о море ей не попалось модной в те годы книги о тамошних местах, трудно отделаться от ощущения, что нам хотели подсунуть жеваный бифштекс.

* * *

Постоянное, изначальное, едва ли не врожденное полемическое отторжение у нее стоит в какой-то связи с бросающейся в глаза склонностью к поэтической негации, к отрицательному эпитету, к апофатическому описанию, к стихам, начинающимся с «Нет…». По свидетельству Н. Я. Мандельштам, стих Осипа Мандельштама про человеческий рот, который негодует и «нет» говорит, портретирует Анну Андреевну. (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 9). Продукт портретирования малосимпатичен, но для поэзии мало что имеет значение, кроме самой поэзии, поэтому оставим суждения и оценки вечно всем и всеми недовольной дамы.

Иосиф Бродский был негативистом похлеще Ахматовой, но это не отразилось на его поэзии. В жизни он был невыносим, потому что жизнь эта была создана не им, без учета его личных пожеланий, мерок и идей. Зато свою поэзию он создавал сам и ни с кем в ней свои счеты не сводил, а просто строил свой мир.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.