Вынужденный бой

Вынужденный бой

Поход на Братиславу продолжался…

Это был тяжелый путь не только потому, что стояли холодные, снежные дни сорок четвертого года. В словацких горах среди хрупкого снежного безмолвия безраздельно свирепствовала смерть: от переохлаждения, от ранения, от болезни, от предательской минной растяжки или прицельного снайперского выстрела противника.

Когда разведчики спускались с гор, они встречались с другой бедой — густыми и плотными моросящими дождями. Только движение при ходьбе разогревало людей и, конечно, подаренные отряду местными жителями несколько лошадей, особенно на привалах, — лошади грели разведчиков, а люди согревали лошадок.

Разведчики-диверсанты шли по пересеченной местности, прорезанной множеством мелких речушек и ручьев. Появлялись, казалось бы, небольшие, неглубокие лужи, однако в разных их местах обнаруживались впадины глубиной почти что в человеческий рост. Попадал человек в такую природную «водяную ловушку», и становилось его нестерпимо жалко, — обсушиться нигде он не мог. Высыхала одежда прямо на разведчике от и так пониженной температуры озябшего тела.

«В период межсезонья природа хулиганит с погодой, а погода измывается над человеческим организмом, — рассуждал Зорич, глядя, как тяжело достается его людям каждый километр пути к заветной цели. — Ничего, ещё немного, и мы будем у цели. Нельзя духовно расшнуровываться, — надо держаться. И мы должны выдержать все испытания — впереди непременная Победа!»

Склоны словацких гор, как назло, попадались бойцам глинистые, которые под воздействием моросящих дождей становились опасно скользкими. Катайся хоть на салазках по этой глине. Те, кто хоть раз в своей жизни соприкасался с размокшим толстым слоем глинозема, знает, как тяжело ступать и продвигаться по густой кашице даже на ровной местности, не говоря уже о гористом грунте, лежащем на склонах.

Иной раз трудно вырвать сапог из такого месива, а идти ведь надо ещё не один десяток километров и не отставать от товарищей. Проклятые всеми дожди усложняли поход и утяжеляли экипировку. Намокшие вещмешки и рюкзаки становились неподъёмными, увеличивали вес почти что вдвое. Они давили на позвонки, от чего ныли спины, и пережатые нервы током били по ногам…

Люди быстро уставали от тяжести перехода. Всё чаще требовались привалы — отдыхать просили натруженные ноги и болезненные хребты. Измотанные переходом разведчики устраивали привалы всё чаще и чаще.

Фашистские гарнизоны, находившиеся почти что в каждом населенном пункте, приходилось обходить, а поэтому группа держалась подальше от людского глаза, от жилого тепла и вероятного провианта. Немцы же на околицах городов и больших сел выставляли дозоры, оснащенные эффективными средствами радиосвязи, а нередко маршрутировали свою агентуру для наблюдения за обстановкой.

В командах карателей обязательно находились люди, знающие русский, украинский, польский и словацкий языки. В подкрепление им придавались кинологи с собаками в намордниках, — это на тот случай, чтобы лаем раньше времени псы не выдали команду карателей и не насторожили партизан.

Наступил ноябрь — последний месяц живой воды, канун ледостава. Этот месяц в народе называют бездорожником. В ноябре тепло морозу не указ. В ноябре рассвет с сумерками встречаются. Он, этот месяц, — ворота зиме.

Прихоти и приметы ноября партизаны скоро приняли за должное, почувствовав на себе все «прелести» межсезонья.

Слово Святогорову:

…

«На привалах — люди в изнеможении падали прямо в глинистую жижу и поднимались, не просохнув. О том, чтобы разжечь костер, обсушиться и хлебнуть глоток горячей воды, нечего было и помышлять: кругом тревожно, особенно в преддверии нашего праздника — в ночь на 7 ноября.

Тем не менее, надо было ещё до рассвета преодолеть долину, совершив марш-бросок в 10–12 километров по совершенно открытой местности. Так что, когда все-таки достигли горного лесного массива, да ещё с полуразрушенной сторожкой в самой чаще леса, наши силы, что называется, были на пределе.

Кое-как обсушившись и наскоро перекусив, выставили дозоры и расположились на ночь — кто в сторожке, а кто и в палатке.

Когда же утром 7 ноября я не без труда раскрыл веки — в глаза ударил необычно яркий свет. Выглянул наружу и остолбенел: земля, деревья, кустарники, хижина и две палатки — все в искрящемся, ослепительно белом уборе.

Воистину природа надела праздничный наряд.

Настроение сразу же поднялось. Правда, одолела другая забота: у многих бойцов совершенно прохудилась обувь и — хочешь не хочешь — придется им хотя бы несколько дней пересидеть в сторожке.

Пока же был праздник, и по такому случаю, скрепя сердце, я разрешил послушать Москву — экономия на радиопитании была строжайшая. Разумеется, все до единого, — и наши десантники, и словацкие партизаны, пополнившие отряд, — мгновенно сгрудились у приёмника.

Затаив дыхание, вслушивались в отдаленное от нас тысячами километров ликование, приобщались к нему, потому что было от чего радоваться. Подумать только: первый праздник на освобожденной полностью советской земле! И на фронтах полнейший успех, в том числе на востоке Чехословакии, где наши войска прочно удерживали позиции.

А затем было дружное застолье, конечно же, с главным тостом — „За скорую победу!“, с полюбившимися песнями — русскими, украинскими, словацкими, — прежде всего всемирно известной „Катюшей“».

* * *

Конечно, самое большое впечатление у партизан группы Зорича осталось от прослушанных победных новостей из Москвы, объявленных голосом Левитана и начинающихся словами: «Внимание, внимание… Говорит Москва! Говорит Москва!»

Потом поэт в одном из четверостиший своего стихотворения так скажет по этому поводу:

С каким волненьем в годы огневые

Мы слушали победные слова,

Когда в эфире вслед за позывными

Звучало гордо: «Говорит Москва!»

Подсушившись и кое-как отремонтировав обувь и одежду, десантники снова двинулись в путь. Шли опять по гористой местности. Но теперь в окружении порой глубоких снегов, оставляя следы от ног людей и лошадей на белой скатерти природы, что было опасно в плане конспирации для группы, выдвигающейся к Братиславе. Следы могли заметить лесники, но их хорошо было видно даже с самолета-разведчика.

В середине ноября, когда ноябрь уже постепенно сдавал свои позиции декабрю, в горах подул северный ветер — «северко». Сначала стали пролетать сухие, быстрые и колючие снежинки, от уколов которых горели щеки. А несколько часов спустя повалили грузные хлопья густого мягкого снега. Перед глазами из-за частых промельков «упитанных», как назвал их один из партизан, снежинок стояла сплошная белая пелена. Потом стихия немного успокоилась. Солнышко неожиданно своим ярким лучиком прожгло тучу, как бы раздвинув густые облака. И хоть небесное светило не грело, а только золотило окоём, приятно было идти. И всё же холод ощущался, — высота как-никак!

«Волк не бывает без клыков, а приближение зимы без холодов», — образно подумал Зорич и дал команду группе на марше утеплиться. В ход пошли плащевые накидки, шарфы, одеяла, вязаные шапочки, перчатки и рукавицы.

В двадцатых числах снежного ноября десантники достигли горного района под названием Втачник и расположились в одном из менее обжитых лесных массивов. Людям нужен был полноценный — длительный отдых.

Выставили дозоры и стали приводить себя в порядок. Запланировали и только начали проводить работу по налаживанию контактов с местным подпольем, как от агентуры поступило тревожное предупреждение — в ближайших окрестностях рыскают каратели. Фашистов и их машины можно было рассмотреть в бинокль. Группами по пять-десять человек они с собаками — немецкими овчарками обшаривали местность, то соединяясь с основными поисковыми силами карателей, то снова разъединяясь.

До Скицова — места базирования отряда — оставалось не так далеко, а оттуда до столицы Словакии Братиславы — как говорится — рукой подать.

И вдруг начальник штаба группы Владимир Волостнов закричал:

— Прошу срочно замаскироваться. За нами следят с неба. Самолёт, самолёт следит.

Все, как по команде, запрокинули головы вверх.

Действительно, в небе появилась широко известная партизанам и армейцам «рама» — фашистский разведывательный аэроплан. Он, как показалось бойцам, летал умышленно неторопливо, часто закладывая виражи над местом пребывания группы. Самолет сделал один круг, затем другой и третий, словно коршун, высматривающий свою добычу. И раньше винтокрылые машины немцев пролетали по ходу движения группы, но этот стервятник кружил над самим лесом, где притаился отряд советских разведчиков.

Видно, самолеты и агентура наблюдения карателей выследили группу Зорича, которому ничего не оставалось делать, как приготовиться принять возможный бой. Отступать в такой ситуации было некуда, а поэтому и ошибиться никак нельзя было. Отпор карателям рассчитывался почти с математической точностью — где устроить засаду, где поставить пулеметчика, где организовать огненный мешок, а где выставить мины и т. д.

Слово Святогорову:

…

«И, видимо, вынюхали нас фашисты, потому что 29 ноября непрошеные гости все-таки пожаловали. Уже за полночь со стороны горной возвышенности Втачник донеслись первые выстрелы. Это приняли на себя удар выдвинутые далеко вперед дозоры.

А вскоре грянул жестокий бой — ночной, непредсказуемый, когда лишь вспышки очередей озаряют зловещую тьму да ещё резкое уханье гранат указывает место особо яростной стычки.

А накануне боя мне пришли на память слова, сказанные когда-то Ницше, что нападают не только для того, чтобы причинить кому-либо боль или победить, но, быть может, и для того, чтобы ощутить свою силу. Эту силу мы почувствовали в реальности.

Сошлись и в рукопашной схватке, где в ход пошли и саперная лопатка, и изогнутая рукоять трофейного „парабеллума“, а то и просто мощный русский кулак, дробивший челюсти зазевавшейся немчуре, а потому пропустившей то крюк снизу в подбородок, то удар сбоку.

Каратели падали под пулями, падали под кулаками, но… их не становилось меньше. Более того — явственно донесся лязг приближающегося бронетранспортера. Срочно пришлось отходить в обход — в направлении Скицова.

Оторвавшись от преследователей, мы остановились, наконец, чтобы отдышаться и перегруппировать силы.

Мы понесли первые горькие потери — в бою недосчитались трех десантников, с которыми прошли труднейший путь до Втачника — Евгения Сирко, Степана Черначука и Вануша Сукасьяна».

* * *

Несмотря на организованный и эффективный отпор немецким карателям, воинам группы «Заграничные» пришлось думать о разумном отступлении — силы были неравные. Единственно правильное решение принял Зорич — отходить мелкими группами в разных направлениях с точкой сбора в заранее обусловленном месте высоко в горах, куда боевые машины поддержки неприятеля никогда бы не вскарабкались. Да и сами каратели боялись гор, где за каждым каменистым выступом или кустом мог прятаться партизанский ствол, готовый метко поразить цель.

Надежда была на то, что гитлеровцы сдрейфят и не станут подниматься в незнакомые и труднопроходимые места. В одном из направлений их наступления на стоянку партизан немцы нарвались на мины, предусмотрительно заложенные заранее. Часть карателей, потеряв ориентиры, вероятно, в отсутствие качественной связи, завязала боестолкновения… между собой. Кто-то из партизан бросил в автомашину гранату. Она вспыхнула как спичка, — видно, загорелся бензобак. Пламя быстро перекинулось на другой автотранспорт. Немцы остались без машин. Возникла паника…

В этом бою майор Зорич получил серьезное ранение в ногу с глубоким поражением лучевой кости. Нужно было срочно наложить шину. Местный лекарь сделал всё необходимое в данной ситуации — он «обул» ногу в лубки, изготовленные из толстой и прочной коры найденного им в лесу дерева, чтобы хоть как-то обездвижить конечность. Передвигаться командир группы теперь мог при помощи сначала палок, а потом добытых где-то и кем-то допотопных, скрученных ржавой проволокой и кое-где сбитых ржавыми гвоздями костылей. Но на них далеко не уйдешь, тем более по занесенным снегом тропам в гористой местности.

Поэтому решили использовать низкорослую лошадку, подаренную группе советских разведчиков комиссаром словацкой горной партизанской бригады Франтишеком Мишее. При таком передвижении Зорич чувствовал себя легче — не приходилось тратить дополнительные силы на ходьбу по глубокому, то сыпучему, то мокрому снегу, когда костыли вместе с ногами легко проваливались в белую холодную кашицу, но зато их трудно было вытаскивать оттуда.

Командиру группы иногда казалось, что он в силу возникших непредвиденных обстоятельств — ранения не в полной мере справляется с руководством людьми и может случиться так, что ему придется передать бразды правления кому-либо другому из побратимов по оружию.

«Неужели мне суждено здесь погибнуть? — спрашивал сам себя Александр и тут же отвечал: — Нет, эту аберрацию пессимизма принять нельзя — она отклоняет меня от истины — бороться до конца и не сдаваться. Время должно быть лекарем солдату. Оно определяет движение. У времени нет ни начала, ни конца, а есть только одно направление — вперед. Вот и мне надо вперед — ползти, идти, бежать, — но только двигаться вперед. Я должен поспевать за временем — тогда спасусь и стану на ноги. Когда хочется заплакать — улыбнись! Надо выдержать это испытание, — не раскисать, Александр! Ни в коем случае! Иначе ждёт поражение».

Эти слова поддержки он бубнил себе под нос, как заклинание, как молитву, как обет, даваемый человеком для исполнения чего-то важного и нужного. Поддерживал его и сам дух сорок четвертого года, когда в трагический пейзаж войны теперь уже входили приятные черты победоносного шествия Красной Армии на запад, а это значит, в сторону гитлеровского логова — рейхсканцелярии Гитлера в Берлине. Это обстоятельство тоже придавало сил раненому командиру и его боевым побратимам и было своеобразным психологическим снадобьем на рану, которая должна была поддаться лечению.

Ему почему-то именно в этот печальный момент вспомнился двойной рисунок в «Правде» — «Долг платежом красен».

В верхней его части было показано, как крестьянин вынужден был снять шапку перед гитлеровцем, что олицетворяло первые месяцы войны. В нижней — иная демонстрация события — гитлеровцу сносит голову карающая рука партизанской справедливости. Этот рисунок сопровождался таким текстом:

Днем фашист сказал крестьянам:

— Шапку с головы долой! —

Ночью отдал партизанам

Каску вместе с головой.

Он даже улыбнулся тому, что вспомнил это четверостишие, так подходящее к поднятию настроения.

Однако рана на ноге никак не заживала, более того — начала дальше воспаляться, гноиться и чернеть в области ногтевых фаланг. Перебитые сосуды ноги меньше поставляли с кровью живительных веществ стопе. Появилась опасность возникновения гангрены — самой страшной болезни в полевых условиях, тем более, в зимнее время и в гористой местности. Следующим этапом лечения могла быть только хирургия — ампутация конечности. Доктор тоже намекал на такой неблагоприятный исход. Он прямо сказал:

— Товарищ командир, терапия бессильна в подобных случаях. Спасти может только хирургия. Других вариантов не вижу.

Тяжело было сознавать такой финал тридцатилетнему майору…

* * *

Но время поджимало.

Надо было продвигаться в сторону Скицова и Братиславы, несмотря на облавы карателей, спорадические стычки с ними и занесенные глубокими снегами горные перевалы.

Снегов в то время было так много, что порой казалось — отряд не доберется до места назначения, завязнет в белой непроходимости и будет дожидаться весны, а может, и замерзнет в снежном безмолвии. Это было внутреннее состояние человека, обусловленное реальным бедствием, отрицательно окрашенным эмоциональным процессом с точки зрения психологии, а если сказать проще — появился страх. Его пытался прогнать долг перед соратниками по оружию, Центром и Родиной.

Сознание же долга, привязывающее человека к его обязательствам, есть не что иное, как сознание высшего интереса, который одерживает в нем верх над интересами низшего порядка — страхом, ленью, ложью, необязательностью.

Зорич понимал, что чем раньше они достигнут «оперативной точки» — базы, откуда будут наносить по противнику удары своим специфическим оружием, тем легче будет Красной Армии, тем меньше у неё будет потерь. Это было не праздное словоблудие, а чистое патриотическое желание, выстраданное и выстоянное в душе, не оскверняемой сделками с совестью.

Человек на войне создан для действия, но при этом лучше думать перед тем, как действовать, чем после. Даже обращение к богу через молитвы и небеса не помогает людям, которые бездействуют и уповают на случай.

Недаром говорится, что единственное в мире, что имеет ценность, — это деятельная душа, направляемая словом на дело, ибо слово — тень дела, образ дела. Если что можно доказать делом, то на это незачем тратить слова.

Впереди группу Зорича ждали большие дела.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.