XI ДЕТСТВО, ОТРОЧЕСТВО, ЮНОСТЬ 1936–1970

XI

ДЕТСТВО, ОТРОЧЕСТВО, ЮНОСТЬ

1936–1970

«16 октября 1936 года. Я родился в селе Яблочное Ахтырского района Сумской области. Родился от голодных родителей и голодовал до 12 лет, когда впервые наелся хлеба. Мои отец и мать чуть не умерли с голоду в 1933 –34 гг. В 1933-м они потеряли своего старшего сына, моего брата Степана Романовича, которого нашли отчаявшиеся люди и съели с голодухи».

Начало жизненного пути Андрея Романовича Чикатило теряется в глубине и во мраке недавних десятилетий.

На долю нашей многострадальной страны выпало столько бедствий, столько бурь пронеслось над каждой ее крышей, что достоверно, по документам и письменным свидетельствам, восстановить события детства не старого еще человека — трудно неимоверно. Особенно если жил он в тех областях, где волна за волной прокатывались войны, всякий раз волоча за собой послевоенные бедствия. Но и в других местах сделать это непросто — по коллективному разгильдяйству и пренебрежению ко всякого рода бумаженциям. Тут вам не Швейцария какая-нибудь, где всякий раз, как только это нужно, находятся и записи в церковных книгах, и живые свидетели в здравом уме и трезвой памяти. На необъятных просторах бывшего Союза, ныне СНГ, и обычные справки для пенсии собрать — еще как намаешься.

Слишком много было у нас лихолетий: довоенное, военное, послевоенное…

В конце восьмидесятых годов умерли престарелые родители Андрея Романовича. Младшая его сестра — не самый надежный свидетель детских лет. Из села Яблочное семья уехала давно, и односельчане мало что могут сказать о них. Вот почему вернее всего будет следовать документу, который Чикатило написал собственноручно. Конечно, нельзя исключить, что в этом документе кое-что перепугано или переврано и кое-где — умышленно или по забывчивости — автор грешит против истины. Зато сведения из первых рук.

Озаглавлен документ скромно:

«Жизнеописание подсудимого А. Р. Чикатило — гражданина СССР, жертвы голодных моров и людоедства 1933 и 1947 годов, сталинских репрессий, застоя и кризиса перестройки».

В названии со всей очевидностью отразились три характерные черты, три ипостаси автора: во-первых, склонность к изящному слогу (филолог), во-вторых, политическая грамотность многолетнего подписчика партийной прессы (коммунист) и, в-третьих, естественное стремление приукрасить собственную личность (обвиняемый). Вполне понятно желание арестанта довести до власть предержащих именно те подробности своей биографии, которые если и не оправдают совершенные им преступления, то хотя бы объяснят их природу. Одно дело — злая воля, другое — объективные причины…

Не станем принимать его слова на веру безоговорочно, но, по крайней мере, выслушаем.

Вот, например, печальная и многократно повторяемая история несчастного старшего брата Степана Романовича. В страшный голод, прокатившийся по вине большевиков в начале тридцатых годов по Украине, действительно были случаи каннибализма. Они находят надежное историческое подтверждение, о них в последние годы достаточно много и откровенно писали.

Когда детство такое несчастное, когда убивают и съедают старшего брата, а тебя, несмышленыша, предупреждают — не ходи далеко от дома, и тебя, неровен час, съедят, — психика ведь калечится. Искривляется. И трудно предсказать, какие могут быть последствия. Пусть я преступник. Пусть. Ладно, согласен, я преступник.

Но сначала — я жертва.

Не лишено смысла.

Следователи, а потом и журналисты, прослышав версию о якобы съеденном братце, пошли по следам, но ничего такого не обнаружили. Ни в сохранившихся бумагах, ни в памяти односельчан. И о самом Степане никто не помнил. Установить, был ли он вообще, а если был, то правда ли, что исчез при подозрительных обстоятельствах, сейчас, скорее всего, невозможно.

Вполне можно допустить, что Чикатило лукавит лишь отчасти. Его родители, которые изо дня в день тяжко трудились, оставляя дома малых детей без присмотра, могли наказывать не покидать хаты, не уходить со двора, не то поймает и съест чужой дядька. Для пущей убедительности могли ввернуть что-нибудь и про мифического братца Степку. С точки зрения педагогики метод дурной. Но действенный.

«1941 — 44 гг. Помню ужасы детских лет, когда мы прятались от бомбежки и стрельбы в подвалах, карьерах, голодные и холодные сидели в канавах; перебежки под свист пуль; помню, как горела родная хата, и зверства фашистов.

Сентябрь 1944 г. — пошел в школу, в 1 класс — голодный и оборванный».

Этому можно верить. Деревенский ребенок с оккупированной территории знает о войне не из кинофильмов и не из романов.

«1947 — 48 гг. Разгар голодовки. Я был пухлый от голода вместе с матерью и сестричкой. Мы с сестричкой ползали но траве, ели калачики, ревели и выглядывали маму с колхозного поля, когда она принесет нам кусок черного хлеба».

Калачики — это трава такая, иначе просвирник, или мальва, некоторые ее виды употребляют в пищу, когда больше есть нечего; в России сказали бы — ели лебеду.

«В школе от голодных обмороков я падал под парту. Ходил в лохмотьях. Был предметом насмешек и не мог защититься. Был слишком стеснительным, робким, застенчивым. Если у меня в классе не было ручки или чернил, я просто сидел за партой и плакал. Иногда ученики говорили об этом учительнице. Та удивлялась: «Да что, у Андрея нет языка?!» Если мне надо было в туалет — я боялся отпроситься.

Вспоминаю, как с ужасом увидел, как увозили по улице умерших от голода — без гробов, замотанных в тряпки; и услышал разговоры о людоедстве.

Но я упорно, до потери сознания продолжал учиться. Много книг читал. Учеба мне давалась с трудом. Часто болела голова, кружилась. И внимание у меня было какое-то рассеянное. Мне и сейчас трудно сосредоточиться на чем-то».

Интересная деталь автобиографии. Со всей очевидностью она должна работать на версию будущего психического нездоровья: с раннего детства болела и кружилась голова. Может быть, так оно и было, но нельзя исключить и того, что автор подстилает соломки, дабы впоследствии ссылаться на травмированную детскую психику. Или хватается за соломинку?

«Я плохо видел написанное на доске — врожденная близорукость, сейчас у меня очки: — 4,0. Я боялся спросить, что написано на доске, плохо различал — нервничал, плакал. Очков у нас и не было в те годы, нас не проверяли на зрение, а потом с возрастом боялся клички «очкарик». Очки я стал носить только с тридцати лет, когда женился.

Так как в школе я не усваивал материал со слов учителя — по рассеянности, а с доски — по слепоте, то усиленно занимался дома самостоятельно, по учебникам. Так появились у меня скрытность, уединенность, отчужденность.

Когда меня дразнили «скелет» и били, преследовали, я прятался в свой огород — ждал, когда вечером поздно придет мама с работы, плакал и мечтал, что придет мой старший брат Степан и меня защитит.

Слезы обиды душили меня всю жизнь. Я стеснялся даже того, что появился на свет.

1949 год — 13 лет, 6 класс. Вспоминаю, как в те годы, в холодной хате — каждый раз, когда оставался в одиночестве, — становился на колени перед иконой о углу и молился: «Господи, верни мне папу!» И в 1949 году мой отец вернулся с войны. Больной, с туберкулезом легких, харкал кровью, лежал, стонал. Нужно было хорошее питание, а его не было. У матери тоже были частые головные боли, но в колхозе не лечили. И не знали болезней в то время.

Отец воевал с 1941 года. Поставили в окопы с пустыми руками: «Вот жди, как убьют товарища, тебе достанется винтовка». Вырвались из окружения. Партизанили, уничтожали врагов чем попало. Попал в плен. Работал у немцев в шахте.

Освободили американцы. После освобождения подвергся репрессиям, так как, по сталинским канонам, мог работать на немецкую и на американскую разведку. Больного направили на лесоразработки в Коми АССР, затем — в Чувашию».

Таких биографий, таких судеб сотни тысяч. Правда, о своем отце Андрей Романович пишет несколько схематично, как-то не от души, а по-книжному, и порой возникает ощущение, будто легенда придумана недавно, уже после того как ее автор стал подследственным. И на суде отец то и дело возникает в репликах обвиняемого как-то странно, точно сошел с лозунга или плаката: мы с батькой всю жизнь боролись за победу коммунизма во всемирном масштабе… мы с батькой как заспиваем «Распрягайте, хлопцы, кони…»

Могло быть и так.

«1950 год. Старался в учебе опережать товарищей. Участвовал в художественной самодеятельности. Правда, в коллективных формах — хор, литературно-музыкальный монтаж. Был редактором стенной газеты во всех классах. Оформлял всю документацию пионерского отряда, потом — комсомольской группы. В школе допоздна чертил пособия по разным предметам.

год. Закончил семь классов нашей семилетки. Летом работал в колхозе. Хотел поступить в ремесленное училище. Но не приняли по состоянию здоровья — худой и слепой. Я очень переживал».

Кажется, он решил бить на жалость. Знавшие его в раннем юношестве — односельчане, школьные товарищи — в один голос утверждают, что парень он был физически крепкий. Прозвище носил такое: Андрей-сила.

Что же до пионерско-комсомольской одержимости — нет причин сомневаться.

«Открыли впервые у нас восьмой класс, и я пошел в 8-й класс в родной школе. В одиночестве постоянно читал в витрине газету «Правда» возле конторы колхоза.

год. Летом работал в колхозе на кирпичном заводе. В печи завода однажды на меня обрушилась кладка кирпичной стены. Я дома долго лежал в крови. Болела голова. Тошнило, рвало. Со мной работали одноклассники Силенко, Коваленко.

1953 год. Умер Сталин. Был митинг. Я плакал и хотел съездить в Москву, но денег на билет не было. Мы тогда были очень идейными. Верили в скорую победу коммунизма во всем мире. Постоянно маршировали по улицам с песнями:

И как один умрем

В борьбе за это.

Летом я работал в совхозе имени Крупской. Убирали сено или солому конными граблями. Мои лошади с испугу меня понесли по дороге, я упал на железные прутья конных грабель. Меня волочило и било по каменной дороге. Очнулся в районной больнице с сотрясением мозга, лечился».

Опять о травмах головы. Возможно, сработает. Между двумя травмами — смерть вождя. Переживания и обстоятельства изложены правдиво. Мы сами, тогда подростки чуть моложе Андрея, ужасно переживали кончину вождя и учителя, и нам доводилось не раз и не два бывать на полевых работах, что приводило порой к травмам. Несколько настораживает упоминание в автобиографии повреждений только одного рода — травм головы. Однако каждый имеет право на защиту и пользуется им, как умеет.

«1954 год. Закончил десять классов. Хоть ходил я в старом, заштопанном, в латках костюме, но мне нравилась в 10 классе девушка, Лиля Барышева. Она жила в железнодорожной будке на станции — мы были у нее однажды с одноклассниками. Мне нравилось, как она играла роль партизанки в самодеятельном спектакле. Нравились ее скромность, женственность. Нас учили в школе возвышенной любви. Мне нравились веснушки на лице Лили. Какие у нее глаза, я не знаю, своими близорукими глазами я не мог в них заглянуть.

Но были у нас с Лилей и близкие отношения. Вплотную, рядом мы сидели однажды в кинотеатре, соединив плечи, затаив дыхание. Я боялся, чтобы наши одноклассники не заметили нас, что мы сидим не шелохнувшись. Я хотел всегда поговорить с Лилей или зайти к ней домой попутно, но никогда не посмел.

На нашей сельской улице сидели ребята и девчата. И я иногда, правда очень редко, был с ними. Дело в том, что я был единственным десятиклассником на двух этих улицах. Остальные работали в колхозе или бездельничали. Меня считали слитком грамотным. Я видел, как они играли, катались по траве, как ребята щупали девчат.

Но я мечтал о высокой любви, как в кино, в книгах. Если ко мне подсаживалась девушка, я стеснялся, боялся, не знал, как вести себя, робел, дрожал, старался подняться со скамейки. Родители всем детям ставили меня в пример: «Какой Андрей тихий, скромный, и учится в десятом классе, и дома работает, и в колхозе». А меня это бесило — я был одиноким, отчужденным. И я видел один выход — проявить себя в науках, в труде и ждать высокой любви».

Его бывшие одноклассники и вышедшие на пенсию учителя Ахтырской средней школы подтверждают эти слова — насколько помнят и насколько знают. Что же касается ожидания высокой любви, о котором 56-летний Андрей Чикатило сообщает чуть старомодным слогом, то оно вполне соответствует официальному стилю эпохи: нас учили, какая любовь правильная, а какая — порочная.

Полагаем, что эти подробности будут не лишними. Читатель, без всяких сомнений, давно уже совместил в одном лице дядьку в вагоне, дедушку, учителя, филолога, очкарика, филателиста, начальника отдела снабжения — и Андрея Романовича Чикатило, который обвиняется в 53 убийствах, совершенных с особой жестокостью. Чтобы залезть в его душу и разум, если можно назвать такими хорошими словами темный внутренний мир, полезно знать об индивиде как можно больше. Психологический — и психиатрический — портрет лепится из деталей, которыми в иных обстоятельствах можно бы и пренебречь.

Обстоятельства, увы, не иные, а такие, какие они есть. И, пересилив себя, не станем опускать подробности, сколь гадкими они ни казались бы.

«Но весной 1954 года, в 10 классе, я однажды сорвался. К нам во двор зашла Таня Бала, тринадцати лет. Из-под платья у нее выглядывали синие панталоны. Она спрашивала сестру, которой в то время не было дома. Я ей сказал об этом, но она не уходила. Тогда я толкнул ее, повалил, а сам лег на нее. Это было под деревьями. Я ее не раздевал, не трогал и сам

не раздевался. Но только я лег на нее, как у меня наступило семяизвержение…»

Вот тебе и возвышенная любовь! Правда, у классиков прошлых веков подобные случаи, кажется, не описаны (что не означает, будто в те времена их не было, — еще как было!). Однако не все происходящее становится предметом литературы.

Обратите внимание на оборот: «У меня наступило семяизвержение». Он повторит его множество раз, вспоминая совсем иные шалости. Смертоубийственные.

«Я очень переживал эту свою слабость, хотя никто этого не видел. И после этого несчастья я решил укротить свою плоть, свои низменные побуждения. Затем написал клятву: «Pizda — орган размножения человека. Клянусь не трогать ничьей, кроме своей жены». Клятву спрятал в укромном месте».

Как явственно сквозь мотивы укрощения плоти проглядывает откровенное вожделение! Именно здесь — до тюрьмы один-единственный раз, насколько нам известно, — Андрей Романович, тогда еще просто Андрей, употребил нецензурное слово, начертав его латинскими буквами. Впоследствии он и этого себе не позволял. Если не удавалось избежать сексуальных тем, изъяснялся исключительно эвфемизмами. Деликатно.

«В то время я очень много читал. Особенно любил книжки про партизан, боготворил «Молодую гвардию». Выучив уроки письменные и устные, я чертил таблицы. У меня были два любимых занятия. В средних классах я решил изобразить бесконечный ряд порядковых чисел и написал почти до миллиона. В восьмом классе решил сделать подробный атлас, по всем областям и районам. В учебнике географии на каждой странице у меня была написана фамилия генсека этой страны, так как я был убежден, что коммунизм уже наступает».

Всех нас заставляли зубрить имена видных деятелей коммунистического и рабочего движения. Этот бред надлежало знать назубок, когда принимали не то что в партию — в комсомол, а может быть, даже в пионеры, десяти лет от роду. И потом, когда выпадало распределяемое сверху счастье съездить за границу, то в райкоме, прежде чем выпустить (как они говорили — «дать добро»), то и дело вопрошали: а кто возглавляет коммунистическую партию Румынии? Монголии? Уругвая? — словно от этого и только от этого зависит твоя политическая благонадежность. Стоишь перед маразматиками с чуть ли не дореволюционным партийным стажем и мучительно вспоминаешь: товарищ… как его… дай Бог памяти… И откуда-то из подсознания — о счастье! — выплывает фамилия, словно приклеенная к названию той страны, куда тебя посылает родина. И выговариваешь ее по слогам, непременно путая ударение, но это уже сущие пустяки, ибо маразматики тоже не знают, куда его ставит».

До чего же совершенен человеческий мозг, как хороши его защитные механизмы! Вышел из райкома-горкома, и напрочь вылетели из головы фамилии знатных коммунистов. Императоров из учебника истории, какого-нибудь Фридриха Барбароссу до старости помнишь, а эти — фьюить! До следующей поездки или до следующего приема куда-нибудь, во что-нибудь. Ну, кто сейчас помнит имя главного коммуниста Парагвая при кровавом диктаторе Стресснере? Вождя прогрессивных сил при президенте Сукарно?

У всех нормальных молодых людей имена партийных лидеров вылетали из головы горохом, за ненадобностью. Андрей их записывал в учебник географии.

И еще на один мотив обратим внимание: то и дело Чикатило обращается к партизанской теме. В какой роли покорила его Лиля Барышева? Про кого он любил читать книжки? Помимо «Молодой гвардии» среди любимых книг упомянул он в интервью напрочь забытые сейчас романы «Подпольный обком действует» и «В плавнях» — о подпольщиках, о партизанах. При всяком удобном случае вспоминает партизанское прошлое своего отца. Что это — тяга закомплексованного парня к героике? В партизанщине переплетаются скрытность и вольница, тайное и бесшабашное, дисциплина и вседозволенность. Взрослеющий юнец, озабоченный мировыми проблемами и собственной сексуальной жизнью, — не в этом ли виделось ему раскрепощение?

А три десятилетия спустя неосуществленные мечтания вылились в жуткий жертвенный ритуал над неостывшим еще мальчишеским трупом…

Андрея Чикатило не раз исследовали психиатры, сексопатологи, психологи. Среди несхожих точек зрения, высказанных специалистами, была и такая: его нельзя казнить. Даже если закон позволяет — нельзя. Необходимо сохранить этот продукт фальши, жестокости, бесчеловечности и фарисейства. Оставить в живых для детальных исследований, дабы избежать распространения психической заразы, рядом с которой СПИД покажется ненамного страшнее неприличных насекомых, по поводу которых Андрей Романович обращался за советом к даме-провизору в аптеке на улице Энгельса.

Состоится ли такое исследование? Не верится. Чикатило отвечает за свои поступки — так говорит экспертиза.

Все это так. Но кто бы объяснил хоть в общих чертах, как и почему робкий деревенский паренек, наверное, не без способностей и хороших задатков, сподобился называться преступником века?

Не полагаясь на собственные силы, мы попросили профессионала составить психологический портрет Андрея Чикатило. И для этого пригласили в Ростов-на-Дону доктора Дмитрия Юрьевича Вельтищева, известного московского психиатра и психоаналитика. Нашему эксперту была предоставлена возможность познакомиться со всеми доступными материалами и понаблюдать за подсудимым во время суда. Передав нам свое краткое заключение, доктор Вельтищев просил ни в коем случае не считать его соображения истиной в последней инстанции, а тем более подтверждением или, напротив, опровержением ранее состоявшихся экспертиз. Профессиональная зарисовка, набросок к психологическому портрету, не более.

Вот цитата из заметок доктора Вельтищева:

«С детских лет характер Ч. отличался замкнутостью, повышенной ранимостью, сенситивностью и тревожностью. Трудности контактов со сверстниками, особенно с девочками, боязнь попроситься в туалет во время уроков, обратиться к незнакомым людям были связаны с переживаниями собственной неполноценности, которые компенсировались необычными увлечениями: рисованием карт, построением численных рядов, — а позднее увлечением идеями сталинизма, переписыванием имен коммунистических вождей. В своих фантазиях он представлял себя генеральным секретарем партии, выступающим с трибуны. Переживание враждебности окружающего порождало чувство ненависти, возрастающее с годами. Постепенно стирались депрессивные состояния — с проявлением бессильной ярости, переживанием чувства обиды и ощущении собственной неполноценности. Началась переоценка собственной личности, появились мысли о собственной исключительности. Наиболее ярко это прослеживается в подростковом возрасте, когда возникшее чувство неполноценности, связанное с неудачным сексуальным опытом, компенсировалось повышенным интересом к учебе, увлечением марксистской философией, ожиданием скорого коммунизма как избавления от несправедливости и враждебности окружающего мира».

Проследуем дальше, вдоль жизненного пути юноши Андрея.

Немногие мальчики из сел и маленьких городков успешно заканчивали в те годы десятилетку: чтобы работать в колхозе, МТС или на местной фабрике, среднее образование ни к чему. Только время тратить и мозги сушить. Но для тех, кто получил аттестат, столь же естественно было не оставаться в глуши, а двигать в культурные центры и поступать там в высшие учебные заведения.

Андрей Чикатило сразу сделал крупную ставку — поехал в Москву и подал документы не во второразрядный институт, а на юридический факультет Московского государственного университета имени Ломоносова.

Привилегированный факультет самого престижного в стране университета.

В своей украинской провинции, напичканный идеями о всеобщем равенстве в первом на земле социалистическом государстве, он, возможно, не понимал степени риска. Сумской пединститут был несравненно доступнее, но человек, воображающий себя генеральным секретарем всех советских коммунистов, не вправе размениваться на провинциальные вузы.

Он утверждает, что преодолел все конкурсные испытания, сдал экзамены только на «хорошо» и «отлично», однако принят не был — по его словам, из-за репрессированного отца — партизана. То есть по политическим мотивам.

Такое вполне могло произойти. И происходило. И отшибало начисто политические мечтания у большинства. У Андрея Чикатило не отшибло.

А что, если бы его все-таки приняли?

Настойчивый в учении сельский парень, преданный коммунистической идее, даже будь он не семи пядей во лбу, имел все шансы на благополучную карьеру (в чем без труда можно убедиться на многочисленных примерах недавних коммунистических, а ныне благопристойно демократических лидеров). При его целеустремленности, при фанатичной вере и знании имен выдающихся коммунистов всех времен и народов да при удачном раскладе — кто знает, вдруг бы осуществилась юношеская мечта? Можно подумать, что Леонид Ильич или Константин Устинович звезды с неба хватали…

И звучит вполне прилично: Андрей Романович Чикатило, генеральный секретарь ЦК КПСС. Образование — высшее, юридическое, уроженец Сумской области, женат, двое детей. Член КПСС с 1959 года. Все как надо.

А что, неплохого генсека получила бы ленинская партия. Не хуже многих других. Как раз в восьмидесятые годы, ближе к своему пятидесятилетию, вошел бы он в полную силу и, вместо того чтобы с ножом и веревкой в портфеле шастать по пригородным вокзалам, сидел бы в президиуме, вручал переходящие знамена, обнимался с Фиделем Кастро… И где была бы тогда перестройка и все, что после нее и вместо нее?

Приятно, знаете ли, пофилософствовать за чашкой кофе, ничем особенно не рискуя. История, однако, не знает сослагательного наклонения. Андрея Чикатило не приняли на юридический факультет. Он вернулся домой и поступил в Ахтырское техническое училище связи.

Профессиональное училище, по-старому ремесленное, в стране победившего социализма не закрывало пути к желанным должностям, просто делало его несколько извилистым. Более того, начать с рабочей профессии считалось для партийной карьеры признаком хорошего тона, и многие деятели, достигшие со временем высоких постов, начинали с малого, а уж потом, намеченные к повышению, завершали образование в одном из партийных учебных заведений. Бывало и так, что, пробиваясь в партийные начальники, сочиняли правдоподобную легенду о рабоче-крестьянском прошлом.

И этот путь был для него закрыт. Верный политическим убеждениям и упорный в учебе, Андрей Чикатило оказался недостаточно целеустремленным: от высокой цели его постоянно отвлекали характерные для юношеского возраста терзания плоти.

До нас дошло относящееся к 1955 году свидетельство его сверстницы, имя которой мы не считаем возможным назвать; она жила тоже в селе Яблочное, через дом от семьи Чикатило.

Девочка была дружна с сестрой Андрея. На него самого она обратила внимание, когда он вернулся из Москвы, не поступив в университет. Высокий, темно-русый, с приятной внешностью, начитанный. Не повезло в Москве, но это пустяки, жизнь только начинается.

Молодые люди стали встречаться и были неразлучны полтора месяца. В юности это большой срок. Он был ласковый и добрый, вспоминает женщина (сегодня ей за пятьдесят), но когда они решили наконец перейти в своих отношениях последнюю черту, Андрей потерпел неудачу. Она показалась ему более сокрушительной, чем провал на вступительных экзаменах.

У него ничего не получилось.

Эко дело! В юности такое бывает сплошь и рядом, и не только в юности. Лишь последний хвастун станет утверждать, что никогда не знал поражений.

Но в юности это воспринимается острее. Несоразмерно истинному значению неудачи.

Они попробовали снова — на лугу по дороге в соседнее село. Народу ни души, тепло, трава высокая, птички ноют… хорошо… И опять ничего не вышло.

И в третий раз тоже.

После третьего раза они расстались. Можно только догадываться, что пережил несостоявшийся любовник. Неудача напомнила ему о юношеской клятве, которую он так и не сумел сдержать, и вновь вызвала сомнения в собственной мужской полноценности. Противоположный пол, такой привлекательный, такой вожделенный, виделся ему все более недоступным. Душевные терзания оказались сильнее плотских.

А во всем остальном, что в учебе, что в общественной жизни, — сплошные успехи. Примерный парень, показательный, плакатный. Даже внешне: рослый, сильный, взгляд серьезный, пронзительный. Разве что немного сутуловат. Училище связи закончил через год с отличными оценками. Работы по специальности сколько угодно, на выбор. Он выбрал то, что потруднее, — пошел в райком и по комсомольской путевке отправился на Урал, на ударную стройку. Их тогда полным-полно было, ударных строек. Почти столько же, сколько фильмов про них.

В тайге под Нижним Тагилом он строил линии электропередач. Тянул провода, карабкался на мачты. Летом жара, гнус, зимой трескучие морозы, пальцы примерзают к металлу. В вагончике, оборудованном под временное жилье, по ночам вода замерзает в ведре. Но это все пустяки. А главное, как пели по радио для поддержки строителей коммунизма, «главное, ребята, сердцем не стареть». Такая стройка — отличное начало трудовой биографии для юноши, не желающего оставаться на вторых ролях. К тому же он сохранил похвальную мечту об учебе, не забывал ленинские слова «учиться, учиться и еще раз учиться…», которые вождь пролетариата, как потом оказалось, и не произносил, и еще «коммунистом можно стать только тогда, когда овладеешь…» Чтобы овладеть знаниями, он, работая под Нижним Тагилом, поступил на заочное отделение Московского электромеханического института. Проучился два года, и тут его забрали в армию. Учеба на заочном отделении института права на отсрочку не давала, и с надеждой на инженерное образование пришлось расстаться. Но высшее образование он в конце концов получит, упорства ему не занимать.

А что же личная жизнь? Из кинофильмов и задушевных песен советских композиторов можно сделать вывод, что и в самых суровых условиях на фоне ударного труда и всеобщего энтузиазма расцветали повсеместно чистые и высокие чувства между строителями коммунизма разного пола. О существовании однополой любви в те годы упоминать считалось неприличным, хотя, надо полагать, при подавляющей численности энтузиастов и явной нехватке энтузиасток в одних краях и обратном их соотношении в других она тоже имела место.

Ладно, насчет повального распространения высоких чувств деятели искусства могли несколько приукрасить. Но ведь предавались плотской любви молодые энтузиасты? Еще как, при всяком удобном случае. Хотя и оставаясь за кадром, прячась меж песенных строф.

И наш герой пытался время от времени найти свое личное счастье, но, к сожалению, без успеха. Как и в родном селе — не получалось, и все тут. Один сексопатолог, познакомившись с делом Чикатило, меланхолически заметил: «Мы такие случаи лечим».

В пятидесятые годы не было у нас в стране сексопатологов. Ну, разве что нелегальные. Если нет секса и нет патологии, так на кой ляд сексопатологи?

Вот специалисты по тропической медицине у нас всегда были. У нас же повсеместно пальмы, колибри и мухи цеце.

Летом пятьдесят седьмого года Андрей взял отгулы — энтузиасты работают месяцами, не зная выходных, — и без билета (не смог купить в кассе), с десятками пересадок, по железной дороге и на попутках, отправился в столицу на всемирный фестиваль молодежи и студентов. Это был первый настоящий праздник после десятилетий сталинской казенщины. На улицах пели и танцевали, ходили настоящие иностранцы, их можно было потрогать руками. КГБ следил, но не вмешивался.

В дни фестиваля, запомнившиеся до мелочей, мы шатались по одним улицам с Андреем Чикатило, может, сталкивались нос к носу, а то и держались с ним за руки в каком-нибудь хмельном ночном хороводе. Ему, как и нам, были внове иностранцы, тянуло к ним, хотелось узнать, что у них за жизнь, как там развивается классовая борьба и скоро ли будет покончено с властью поджигателей войны, чтобы наступила наконец мировая коммунистическая гармония.

Все мы были оболванены. Ну, большинство.

Андрей встретил на фестивале симпатичного комсомольца, не то австрийского, не то бельгийского, и долго с ним переписывался — пока было позволено. Год спустя, в армии, он приставлен был к секретным делам и дал соответствующую подписку, согласно которой никакие контакты, даже письменные, с иностранцами не разрешались. И не то что со знакомыми, а даже с родственниками, если таковые обнаружатся. Дружба дружбой, фестиваль фестивалем, а бдительность на первом месте.

Фестивальные празднества пролетели, и он без копейки в кармане — все в столице спустил — двинулся обратно в тайгу. Опять без билета, на перекладных. Всю жизнь любил он ездить в поездах, ему лишь бы прилечь на краешке жесткой скамьи, на худой конец, прикорнуть в уголке — и тут же заснуть. А пока спишь, колеса знай себе версты наматывают.

В армии он служил сначала в Средней Азии, в погранвойсках. Потом ему дали работу по специальности — обслуживать линии связи. И не какие-нибудь, а сверхсекретные, по ведомству госбезопасности. И не где-нибудь, а в форпосте мира и социализма в Европе, в Берлине, столице ГДР. Здесь он вступил в коммунистическую партию, в которой пробыл без малого 25 лет — до исключения в 1984 году.

Армейская служба, для многих нелегкая, а кое для кого и невыносимая, Андрею пришлась по душе. Работа по специальности, и не в дыре какой-нибудь, а в европейской столице. Конечно, режим строгий, не погуляешь, и без девушек скучно, мучают разные мысли. Но, с другой стороны, так и спокойнее. Хотя и мужское общество не всегда приятно: тут тебе и мат, и разговорчики похабные, и издевки — мол, мужик ли ты, Чикатило, или баба, как заговорим о девках, так ты краснеешь…

Отслужил Андрей Чикатило в специфической части положенные годы, демобилизовался и заехал ненадолго в родное село. Погостил у родителей, немного поработал в колхозе, но потянуло его к городской жизни. И подался он в Новочеркасск, где подыскал себе работу по специальности, на узле связи. Было это в 1961 году, а год спустя он переехал в соседний район, в станицу Родионово-Несветайскую, что в сорока километрах от Ростова. Что побудило его сменить место жительства, сказать трудно. Хотя Родионовка, как называют ее для краткости, и районный центр, но гораздо меньше, провинциальнее Новочеркасска: ни тебе серьезной промышленности, ни высших учебных заведений. Может быть, просто подвернулась ему в станице работа поспокойнее — не тянуть провода по степи, а обслуживать районный радиоузел. А может, сыграла свою роль одна история, достаточно невинная, когда бы она случилась с кем-то другим, а не с Андреем Чикатило.

Бригада, в которой он работал — естественно, одни мужики, — тянула линию связи неподалеку от поселка Хотунок. После обеда решили немного отдохнуть. Нашли место в тенечке, в лесопосадках. Поговорили о том о сем, рассказали пару похабных анекдотов, посмеялись, перешли на извечную тему — о женских прелестях, о том, у кого какой подход к женскому полу. Словом, обмен опытом. Андрей при таких разговорах всегда чувствовал себя неуютно, краснел и бледнел, вызывая насмешки товарищей, впрочем, беззлобные. На сей раз пылкое воображение нарисовало ему с чужих слов такие соблазнительные картины, что он не выдержал, резко поднялся и скрылся среди деревьев.

Минуту спустя бригадир пошел вслед за ним — то ли по нужде, то ли решил посмотреть, что с парнем. Увидел, чем тот занимается в кустах, и не хватило бригадиру ума промолчать. Вернулся и громогласно, не подбирая нежных слов, выложил все, что видел. В ответ раздалось громогласное жеребячье ржание. Андрей готов был сквозь землю провалиться. Над ним подшучивали не один день, правда, не при посторонних. И вполне возможно, что этот случай стал причиной увольнения из бригады. Кому же понравится, когда взрослого человека застают за рукоблудием. Вот он и решил переехать подальше от насмешек и сальностей.

В Родионовке жизнь текла размеренно и спокойно. Он получил небольшую квартиру. Его удачи по части добывания жилья, необъяснимая легкость, с которой решались для него житейские проблемы, для многих наших сограждан абсолютно неразрешимые, начались именно здесь, в Родионовке. Он выписал к себе родителей из Сумской области, купил для них — опять же удачно — хутор неподалеку от станицы. Там его сестра Татьяна вышла замуж, там живет до сих пор.

Помимо чтения книг о войне, в Родионовке у Андрея появилось еще одно увлечение — он стал внештатным корреспондентом районной газеты «Знамя». Не поленимся найти старые подшивки: о чем же писал молодой Андрей Романович?

В ПЕРВЫЙ РАЗ — ЗА ПАРТЫ

Как дорогих и желанных гостей встретили педагоги Выделянской восьмилетней школы первоклассников.

Их поздравляли с этим важным событием директор школы Владимир Александрович Говоров, учительницы Надежда Яковлевна Фрукалова, Прасковья Нестеровна Третьякова.

А первая учительница первоклассников Нина Афанасьевна Базылева сказала:

— Дорогие дети, даже солнышко радуется, что вы сегодня пришли в школу.

Серебряным звоном залился первый звонок.

Восьмиклассники провожают новичков в их класс.

Первый урок открывается литературным монтажом «Букварь».

Валя Рожненко, исполняющая роль Букваря, показывает детям, из каких букв складываются самые дорогие слова «Мир», «Родина», «Мама».

Родина дала детям все: и мирное чистое небо над нами, и эти светлые просторные классы.

Старшеклассники преподносят малышам изготовленные своими руками подарки.

С директором школы идем в колхозную бригаду. В бригадном доме вывешены фотоснимки лучших учеников школы. На стенде — «Голос школы» — свежий выпуск стенной газеты, посвященный началу нового учебного года.

Школа и колхозники бригады живут дружно. Во всем чувствуется горячая заинтересованность земледельцев делами школы.

И хочется верить, что общими усилиями школы, родителей, всей общественности выделянские педагоги и школьники добьются больших успехов в новом учебном году, достойно встретят 100-летие со дня рождения Владимира Ильича Ленина.

Пусть же новый учебный год явится значительным шагом в осуществлении мечты ребят — быть нужным, полезным любимой Родине!

А. Чикотило

Право же, совсем недурно. Все на месте: солнышко, серебряный звонок, самые дорогие слова, мирное чистое небо над нами, хочется верить, столетие Владимира Ильича, любимая Родина… Почти так же хорошо, как в «Правде». Недаром внештатный корреспондент читает ее от корки до корки.

Он был филологом задолго до поступления в университет. Диплом требовался ему для порядка. Как документальное подтверждение.

Этот текст из газеты от 5 сентября 1969 года мы привели всего лишь как образчик слога. За время жизни в Родионовке Андрей Романович напечатал множество статей и заметок. Сообщал о переписи населения, о спортивных соревнованиях, о трудовых подвигах родионовцев. Писал с удовольствием. Во-первых, дело архиважное, недаром Ильич говорил, что газета не только коллективный пропагандист и агитатор, но еще и коллективный организатор. Во-вторых, всех, кто имеет отношение к газете, побаиваются (мало ли какую гадость про тебя напишет) и уважают (при желании может и прославить нужного человека). А в-третьих, кому не лестно увидеть в газете статью за собственной подписью?

Иногда он подписывал статьи так: А. Чикотило, через «о» в середке, на украинский манер. В паспорте он через «а», в следственных и судебных делах — тоже, что даст ему повод заявить на суде о преследовании по национальным мотивам, умышленном искажении фамилии и прочих грехах, вполне сопоставимых, по его мнению, с вампиризмом и каннибализмом. Впрочем, в газете могла быть и опечатка.

Первую свою статейку Андрей Чикатило тиснул в районной газете по обстоятельствам романтическим. На радиоузле он познакомился с коллегой-связисткой, которая ему сразу же приглянулась. Неопытный в отношениях с прекрасным полом, он решил добиться се расположения, написав ко дню энергетика о трудовых достижениях своей избранницы. Коллега была польщена и скромные ухаживания автора заметки принимала благосклонно. Товарищи по работе намеревались одно время их поженить, но ничего из этой затеи не вышло: воздыхатель оказался настолько застенчивым, что так и не решился заговорить со своей избранницей на сердечные темы. Свадьба расстроилась.

А газетное писательство, напротив, заладилось.

Вскоре наметился у него еще один роман. В библиотеке, куда Чикатило часто заглядывал, работала девушка, с которой он был не прочь познакомиться поближе, однако не знал, как это сделать, и их отношения ограничивались обсуждением книжных новинок. Эта тема также интересует образованных девиц, но, насколько нам известно, лишь до поры до времени.

Когда же Андрей решился на более энергичные шаги и вознамерился заслать к ней сватов по полной форме, у библиотечной подруги уже пропал к нему всякий интерес.

Зато следующая попытка устроить личную жизнь оказалась успешной. Андрей Романович Чикатило сделал предложение руки и сердца, и оно было принято.

В 1963 году он женился на Фенечке — Феодосии Семеновне Одначевой.

У его сестры Татьяны была в Новошахтинске подруга, немного старше Андрея, девушка скромная и работящая, хорошая, по словам сестры, хозяйка. Татьяна свела ее с братом и сделала все от нее зависящее, чтобы они поженились.

Они прожили вместе двадцать семь лет, до дня ареста. Андрей Романович не уставал повторять — следователям, адвокату, интервьюерам, — что сохранил к Фенечке самые добрые чувства. Что всегда испытывал к ней признательность. После всего, что он совершал с другими женщинами, он возвращался к жене…

Дадим слово Феодосии Семеновне. Поскольку она сменила фамилию и место жительства, мы, надо надеяться, не поставим се в неловкое положение.

«До свадьбы никаких интимных отношений между нами не было… С первой же брачной ночи я почувствовала у него половую слабость, он не мог совершить половой акт без моей помощи. Тогда я воспринимала это как застенчивость или скромность с его стороны».

Наверное, он очень ей нравился, если половое бессилие она списывала на застенчивость и скромность.

Тривиальное нарушение здоровья, вот что у него было, нарушение многократно описанное, хорошо изученное, встречающееся гораздо чаще, чем полагают несведущие люди.

Комиссия сексопатологов Московского института психиатрии Минздрава России сделала такое заключение: «У Чикатило А.Р. выявлена слабая половая конституция на фоке органического снижения порогов возбудимости центров эякуляции. Этим обусловлено легкое достижение семяизвержения (без дополнительной стимуляции половых органов, без полового акта) при сексуально значимых действиях».

Можно только пожалеть молодоженов. Они не имели представления, как им поступить. Им негде было получить консультацию. Да они и не думали обращаться к врачам. Жили, как живется. Плохо ли, хорошо — но семьей. Есть и другие радости в семейной жизни.

Супругов можно пожалеть. И ее, и его. А его жертвы? Довольно ли будет жалости? Лет десять назад мы имели удовольствие познакомиться с блестящим рижским хирургом Виктором Калнберзом, директором Латвийского института травматологии и ортопедии. Он принимал нас в кабинете, увешанном фотопортретами с автографами. Многие лица узнавались сразу — актеры, писатели, политики. «Это конфиденциально», — предупредил нас профессор. Мы стали читать надписи на фотографиях: спасибо за возвращенную молодость… спасибо за продолжение мужского счастья… спасибо… спасибо… И по наивности спросили: неужто все эти знаменитости ломали себе руки и ноги? Профессор вообще-то большой специалист по лечению травм, но про руки и ноги этих пациентов он сказать ничего не мог. Достоверно он знал только о том их органе, от которого в немалой степени зависит мужское счастье. В некоторых случаях он знал, как его отремонтировать хирургическим путем. Эндофаллопротезирование — так это называется. Помогает не всегда, но тем не менее…

Вряд ли можно предположить, что рижский профессор с мировым именем сумеет принять тысячи обездоленных и обделенных судьбой парней и мужиков. Но есть же и другие врачи, пусть не с такой славой. И невдомек несчастным, что подлечивается и ремонтируется их мужское достоинство, что это — болезнь, с которой надо обращаться к врачу. Однако система воспитания долгие годы была такой, что все, относящееся к половой сфере, считалось срамным, постыдным, не подлежащим обсуждению. А обратись тогда молодой муж — по своей ли инициативе, по настоянию жены — к приличному специалисту, глядишь, иначе бы обернулась вся его жизнь. До поста генсека он, наверное, все же не добрался бы, но и на тропу людоеда не вышел.

Все это, однако, из зыбкой сферы предположений. Вернемся к фактам.

Редкие удачи на супружеском ложе — по признанию обоих супругов — обернулись родительским счастьем. В 1965 году родилась дочь Люда — вылитый отец, в 1969-м сын Юра — весь в мать. Так часто бывает. И говорят — к счастью…

Незадолго до рождения дочери Андрей Романович поступил на филологический факультет Ростовского университета. Ему было тогда под тридцать. Бросить работу он не мог, надо кормить семью, и он поступил на заочное отделение. Учился вечерами, после работы. На общение с сослуживцами и соседями, на времяпрепровождение, обычное в провинциальных городках, сил просто не оставалось. Андрей Романович заслужил репутацию человека замкнутого и молчаливого. Возможно, он и был таким. Но даже окажись у него свободное время, вряд ли он стал бы общаться с этой публикой. Он человек современный, начитанный, стремящийся к образованию, без пяти минут специалист с университетским дипломом, внештатный корреспондент газеты.

Чтобы показать пропасть, которая отделяет его от приятелей юности, он говорил им при встречах, что давно закончил университет, защитил кандидатскую диссертацию и испытывает тягу к педагогической работе. Приятели выслушивали его, особенно не удивляясь: все может быть. И диссертацию защитить нынче не фокус.

Чем ближе был заветный диплом филолога, тем больше тяготила Андрея Романовича его служба в радиоузле, не очень-то престижная для человека его полета. И он меняет работу. В первый и последний раз в своей жизни он занимает пост, который можно занять только с согласия районного комитета партии. Пусть и невелика должность, однако номенклатурная: председатель районного комитета по делам физкультуры и спорта.

Из этой точки в самом низу административно-партийной иерархии его партийная карьера еще могла пойти по восходящей, но не настолько высоко, как виделось ему в юношеских мечтах. Поздновато занял номенклатурный пост товарищ Чикатило А. Р., аж в тридцать четыре года. В головной вагой он со всей очевидностью не успел, однако вполне еще мог зацепиться за хвостовые, и партийный поезд, если не тормознуть где-нибудь по недомыслию, мог бы довезти его до станции назначения весьма почтенной. С малых районных постов начинались многие партийные карьеры.

Он еще не потерял последнего шанса.

Но и не смог им воспользоваться.

Черная персональная «Волга» с услужливым шофером районному физкультурному начальству, конечно, не полагалась. У Андрея Романовича был мотоцикл. На нем он и колесил по стадионам и спортивным площадкам своего сельского района, заботясь о спортивной жизни подрастающего поколения. О том, чтобы воспитать в Родионовке хоть одного чемпиона мира, и речи не заходило. Председателю приходилось общаться с чемпионами школ и юношеских спартакиад. Он окунулся в мир подростков и в нем почувствовал себя уютно. Этот мир ему понравился.

Подростки тоже его привлекали. По-разному.

В районной газете «Знамя» он излагал официальную версию:

ЮНОСТЬ ДЕРЖИТ ЭКЗАМЕН