Аргентина

Аргентина

Вот он, Буэнос-Айрес, основанный в 1536 году испанским конкистадором Педро-де-Мендосой, который и дал городу имя Буэнос-Айрес, что означает «хороший (в смысле попутный) ветер», а полное название в переводе звучит так: «Город Пресвятой Троицы и порт Богоматери святой Марии хороших ветров». Город застроен многочисленными домами, в том числе и небоскребами, по типу колониальных прибрежных городов, с главной площадью, открытой в сторону моря, и прямоугольной сеткой улиц. Буэнос-Айрес богат многочисленными парками и монументами, тщательно охраняемыми государством. Город контрастов. Наряду с фешенебельными районами есть и трущобы, отгороженные во времена Перона от постороннего глаза каменными стенами.

Серое громадье небоскребов медленно надвигалось в предутренних мглистых сумерках. Июнь— разгар зимы в Южном полушарии, и я продрог, стоя на палубе в толпе пассажиров. Еще в открытом море (вернее, в реке, Рио-де-ла-Плата — широкая река, противоположный уругвайский берег не виден) к нашему судну подошел катер, высадил лоцмана, пограничный и таможенный контроль. Началась проверка документов прибывающих в Аргентину пассажиров, заполнение деклараций. Знакомый итальянец посоветовал мне спрятать под пальто фото- и кинокамеру, так как при прохождении таможни придется заплатить крупную пошлину за их ввоз. Паспортный контроль прошел нормально, заполнил декларацию о ввозе валюты и ценностей (которых у меня не было). На палубе было холодно, меня бил озноб, сырость проникала за шиворот. А берег все приближался, и этому медленному приближению, казалось, не будет конца. «Как-то нас встретят в Буэнос-Айресе», — подумал я, вспомнив по аналогии крылатую фразу: «Как-то нас встретят в Париже». Да, здесь будет потруднее, чем в Европе. Там я был транзитным туристом: сегодня— здесь, завтра— там. Здесь же мне предстояло превратиться в местного жителя. А то, что я не знал языка, повергало меня просто в ужас, хотя товарищи, готовившие меня, утверждали, что в страну прибывает много иностранцев и многие из них языка не знают. Но я-то все-таки не иностранец. Я — аргентинец. Мне проходить службу в армии, а языка я совсем не знаю! Дали еще хотя бы год на испанский, все уверенней себя бы чувствовал. А так — каждому объясняй, почему не владею кастельяно. И объяснение, что я обитал в неиспаноязычной среде, меня ничуть не утешало.

Думал ли я, что мое прибытие в Буэнос-Айрес через девять лет завершится арестом? Да еще со всей семьей, которая у меня к тому времени появится.

Судно наконец причаливает к берегу. В толпе пассажиров схожу на берег. Таможенная суета позади. На выходе из таможни прямо из рук юркий юноша выхватывает мой чемодан и тащит к желто-черному такси. Даю чаевые. Другой парень забирает мой чемодан и закидывает его на багажник на крыше такси.

Называю отель «Наполеон». Пауль советовал мне там остановиться. Отель сравнительно недорогой, второго класса, находится на авениде Ривадавия в центральной части Буэнос-Айреса, с полным пансионом, то есть завтрак, обед и ужин. Блюда в основном мясные и рыбные, гарнир овощной. Отель не отапливается, холод и сырость пронизывают насквозь. Особенно неприятно ложиться во влажную холодную постель, из которой по утрам трудно выбраться. Центральное отопление здесь, говорят, только в президентском дворце да в крупных банках, и отапливают здесь газовыми калориферами, поскольку электроэнергия стоит недешево.

Выхожу в город. Авенида 9 Июля. В центре высоченный обелиск наподобие мемориала в Вашингтоне. На улице +5°, поэтому прохожие одеты в основном в демисезонные пальто и плащи, но многие ходят в пончо— большом платке коричневого цвета из шерсти викуньи (ламы), накинутом на плечи.

На авениде Корриентес в пункте обмена поменял доллары на аргентинские песос. В кафе посетители исключительно мужчины, а на столиках у них у всех одно и то же — маленькая чашечка черного кофе и коньяк или хинебра-болс (тип водки) или граппа (виноградная водка). Женский салон отделен от мужского цветным витражом. Заказал и я себе коньяк и кофе и стал изучать карту города, которую приобрел в киоске. Необходимо было отыскать места постановки сигналов, тайников и явок, подобранных для меня сотрудниками местной резидентуры. И прежде всего — сигнал о благополучном прибытии в страну. В страну промежуточную. Основная страна назначения — США. Но здесь мне необходимо прежде всего стать аргентинцем. А пока что я по-испански ни бум-бум, если не считать нескольких фраз бытового обихода, выученных за время пересечения Атлантики.

Здесь, в этой стране, предстояло, не зная языка, оформить вид на жительство. А как? Нанимать переводчика? Ведь в полиции вряд ли кто владеет английским языком. Полиция, кстати, работает здесь профессионально. Перед поездкой я тщательно изучал все, что касается полиции и спецслужб. Ведь это здесь впервые было взято на вооружение полицией дактилоскопирование всех без исключения граждан страны. Полицейских на улицах довольно много, вооружены они большими пистолетами кольт и дубинками. В городе неспокойно. Забастовка на городском транспорте. Стоят троллейбусы, трамваи, автобусы. Ходят лишь несколько автобусов частных владельцев, на подножке каждого автобуса, со стороны водителя — полицейский. Одеты полицейские в темно-синюю форму, похожую на американскую, кольт и дубинка — американские, наручники — французские. С этими браслетами мне через 9 лет придется довольно близко познакомиться. Штрейкбрехеры тщательно охраняются. И не напрасно. Газеты помещают снимки то одного, то другого автобуса, получившего свою порцию «молотовского коктейля».[4]

На второй день пребывания в отеле, после завтрака, во время прогулки, ко мне подошел молодой, прилично одетый, худощавый, с тщательно набриолиненным пробором брюнет, представился Ходзакисом, сказал, что рад встретить здесь земляка из Греции. А фамилия моя также оканчивалась на «ис», напоминая греческую.

— Я, видите ли, живу в Чили, — сказал он, — сюда приехал по делам бизнеса, в регистрационном журнале увидел вашу фамилию, и мне захотелось с вами познакомиться.

Мы шли по авениде 9 Июля, в сторону авениды Кордоба.

— А вы, наверное, из Европы? — спросил Ходзакис.

— Да, оттуда.

— Кто же вы по национальности?

— Аргентинец.

— Как аргентинец? А я думал, вы грек. А почему по-испански не говорите?

— А вы вот сами грек, вы говорите по-гречески? — спросил я на греческом языке.

По лицу его было видно, что он не понял ни слова.

— Так вы что, не говорите по-гречески?

— Нет, я там только родился, а жил всегда в испаноязычной среде.

— Ну вот и я тоже. Родился здесь, а жил всегда в Европе. А теперь, извините, мне нужно идти по делам. Еще встретимся. — На этом мы расстались.

«Полицейский агент? Все может быть, — подумал я. — Но скорей всего какой-нибудь проходимец, которых здесь немало. Все равно не нравится мне этот прилизанный брюнет, да и зубы у него какие-то черные, похоже, что увлекается марихуаной. Навязывается в знакомые, имеет доступ к журналу регистрации, значит, дружен с администратором. Может, все-таки полицейский агент? Контрразведка? Говорит по-английски. Откуда он знает, что я владею английским? Ну прямо-таки уж сразу и контрразведка! Полиция? Может быть. Что-то он такое плел насчет того, что он-де на мели, что ему нужны деньги только до завтра, поскольку банки сегодня закрыты по случаю какого-то банковского праздника, и что ему нужно сегодня заплатить за отель. Нет, скорей всего все же проходимец какой-то. Назвался бизнесменом, а вид у него карточного шулера. Сам он из Сантьяго-де-Чили, занимается торговлей. Уж не наркотиками ли торгует? Тогда он для меня вдвойне опасен, поскольку может сам находиться под наблюдением полиции, а там, глядишь, еще и за мной увяжутся, приняв меня за его сообщника. Да и отель не ахти, к тому же стоит на шумной загазованной магистрали. Дышать нечем. Нет, надо подыскивать что-то другое. Где экология получше».

Побродив в сутолоке центра, сменив несколько видов транспорта, на электропоезде я доехал до Белграно-Барракас. Весь район Белграно состоял из таких тенистых кварталов, где роскошные, утопающие в зелени садов особняки чередовались с благоустроенными многоэтажными современными домами. Здесь было немало небольших отелей, истинное предназначение которых я довольно скоро уяснил. В один из них — «Белграно-резиденсиаль» я и зашел, будучи любезно принят мрачноватым седовласым хозяином европейской наружности, стоявшим за стойкой. Он тотчас позвал консьержку и велел ей проводить меня на верхний этаж. Крошечная комнатка с окном, выходящим в колодец двора, меня вполне устраивала, и я зарезервировал ее за собой, сказав, что поеду за вещами. Вечером того же дня я переехал в этот отель, где поселился дней на десять. Чилийского бизнесмена больше не встречал. В первую же ночь был разбужен звонком, которым вызывали консьержку. Через какое-то время — снова звонок. Затем еще. Что же это за поздние гости? Не спалось. После очередного звонка я не выдержал и вышел на лестничную площадку. Молоденькая девушка с грузным лысым господином вышла из лифта и вошла в номер этажом ниже. И так на протяжении всей ночи. Колодец двора усиливал звучание звонка. Позднее я понял, что отель этот служил также домом свиданий, поскольку публичных домов в Аргентине нет.

На следующий день я отправился в Федеральную полицию получать вид на жительство— документ, заменяющий наш паспорт и называемый здесь «седула-де-идентидад»— в виде пластифицированной карточки с фотографией и отпечатком большого пальца правой руки. Получить эту самую «седулу» без знания языка оказалось ох как непросто. Полицейские чиновники гоняли меня из кабинета в кабинет, никто не мог ничего толком объяснить — английским никто из них не владел, греческим — тем более. Я чувствовал себя полным придурком. Меня разбирала злость на товарищей из Центра, которые уверяли, что с языком проблем не будет. А тут— ужас какой-то! Так продолжалось в течение двух дней, пока на третий день в коридоре здания Федеральной полиции полицейский чиновник не подозвал молодого, стройного человека со щеголеватыми усиками, который на отличном английском языке объяснил мне, что и как. Оказалось, что без предварительного урегулирования вопроса о воинской повинности вид на жительство мне не выдадут. А что же в Центре мне об этом ничего не сказали? Он также дал мне адрес Центрального военкомата федерального департамента, где призывают всех жителей столицы, а также аргентинцев, прибывающих из-за границы, для прохождения воинской службы. Этот молодой господин оказался адвокатом, контора которого размещалась в здании Федерального суда («ТРИБУНАЛЕС»). Он дал мне свою визитную карточку и сказал, чтобы я звонил ему в случае необходимости. Звали его Эдуардо. Центральный военкомат, именуемый «Дистрито Федераль Б. А. (Буэнос-Айрес)», находился в центре города, недалеко от президентского дворца «Каса Росада», напротив здания министерства обороны.

— Сеньор? — К стойке для посетителей подошел молодой лопоухий солдат с узким, ярко выраженным европейским лицом, на котором видное место занимал вислый нос с горбинкой.

— Добрый день, — сказал я по-испански. — Скажите, здесь кто-нибудь говорит по-английски? — спросил я его.

— Ну я говорю, — отвечал солдат на превосходном английском языке. — А вы что, не владеете испанским? Вы из Штатов?

— Нет, я не говорю по-испански. И я не из Штатов. Мне нужно выяснить вопрос о прохождении воинской повинности. Это здесь?

— Да, здесь. Именно у нас оформляются все аргентинцы призывного возраста, прибывающие из-за границы. Ваш случай довольно редкий, но бывают и такие, как вы, кто совершенно не знает языка. В основном это призывники из Штатов и Израиля.

— Так что я не исключение?

— Отнюдь нет.

В довольно просторном зале шестого этажа за столами сидели сержанты-сверхсрочники (как я потом узнал), работавшие по контракту. Все они были одеты в отлично сшитую офицерскую форму.

— В чем проблема? — спросил подошедший к нам самый молодой из них, стройный и подтянутый юноша. (Этот вопрос я уже смог уловить, так как слово «проблема» интернационально.) Это был кабо (капрал) Пуй, контрактник, тоже щеголявший в офицерской форме темно-зеленого цвета с золотыми нашивками.

— Мой кабо, этот парень приехал из Европы. Он аргентинец по рождению, но никогда здесь не жил и поэтому языка не знает. Он пришел выяснить вопрос о воинской повинности (это Рауль— так звали солдата — мне после перевел).

— Документы? — строго спросил капрал Пуй.

Я предъявил свой загранпаспорт и военный билет. Паспорт он тут же вернул, не глядя.

— Паспорт — это для заграницы. Здесь, в стране, он никого не интересует. Седула есть?

— Нет. Я пытался было получить седулу в Федеральной полиции, но меня послали сюда.

— И правильно сделали. Нечего отлынивать от армии. Служба в нашей армии — святое дело! Сержант Санторни! — позвал он усатого, плотного телосложения сержанта, сидевшего за столом у окна. — Это по вашей части.

Он отдал мой военный билет подошедшему сержанту и удалился в глубину зала. Человек десять солдат, одетых в мешковатую форму из серого шинельного сукна, сидели за столами и с любопытством взирали в мою сторону.

— Все верно, — сказал сержант, разглядывая документ. — Я сам его выписывал и отсылал в МИД. Вот и подпись шефа. А где же вы болтались столько времени? — спросил строго через Рауля, насупившись и разглядывая мой военный билет. — У нас уже закончен осенний призыв, а вы только сейчас соизволили явиться. А на вас уже пошла бумага в Лос Трибуналес (Федеральный суд) как на уклоняющегося от воинской повинности.

— Были обстоятельства личного порядка, помешавшие мне приехать вовремя.

— Ладно, — сказал Санторни. — Подождите минутку, я схожу к шефу.

Через несколько минут он вернулся вместе с шефом спецдивизиона («Буэнос-Айрес Дивисьон Эспесиаль»— так именуется отдел по учету призывников, прибывающих из-за рубежа) подполковником Фернандесом, невысоким, смуглым, с интеллигентной внешностью.

— Вы — Ладислао Мерконис? — спросил он, разглядывая мою воинскую книжку и сличая меня с фотографией в документе.

— Да, это я.

— Послушайте, Санторни, — сказал он мягко. — Выпишите этому сеньору Мерконису направление на медкомиссию, и пусть завтра же отправляется туда прямо с утра, не заходя в часть. Завтра как раз четверг, и он там может застать всех докторов. Этот парень не говорит по-испански, так пусть Бронсон ему поможет, — кивнул он на Рауля.

— Слушаюсь, мой подполковник, — молвил Санторни.

— Да, Санторни! — снова обратился он к сержанту. — После того как мы его оформим, не забудьте отозвать ту бумагу из Федерального суда, а то у мучачо[5] (то есть у меня) могут быть проблемы с властями.

— Будет исполнено, мой подполковник.

Подполковник Фернандес кивнул мне и скрылся в своем кабинете.

На следующий день мы встретились с Раулем на пласа[6] Палермо у выхода из метро и отправились в войсковую часть, где я должен был пройти медосмотр. Необходимо было срочно урегулировать вопрос с воинской повинностью, а то еще, чего доброго, угодишь в тюрьму за уклонение от службы. Только этого мне не хватало! Откуда мне было знать, что здесь все так строго? Ведь в Центре мне сказали так: «Воинская повинность обязательна, но ее можно избежать. Действуйте по обстоятельствам». А здесь картина несколько иная. Сразу направление на медосмотр и — привет.

Предъявив документы и направление на медкомиссию, мы прошли через проходную воинской части.

На плацу маршировали солдаты-новобранцы, облаченные в шинельного цвета короткие куртки и шаровары, напоминавшие наши лыжные брюки довоенных лет. Обуты они были в грубые ботинки на толстой подошве, на головах — пилотки с бело-голубой кокардой. Вооружены они были винтовками маузер времен Второй мировой войны. По газону, расположенному рядом с плацем, под наблюдением сержанта ползали на коленях солдаты, руками обрывая траву, которую затем выбрасывали в контейнеры, стоявшие у бетонного забора. Это они так проходили курс молодого бойца. «Неужели и мне предстоит этим заниматься? Но они-то юнцы, а мне по документам уже тридцать лет. Может, удастся как-нибудь избежать?» Стало тоскливо на душе от этой совершенно ненужной мне службы. В сопровождении Рауля я быстро прошел терапевта, хирурга, кожника, стоматолога (зубы у меня в то время были без пломб, два зуба удалены еще в Ленинграде). Затем — флюорография. Стоматологический рентген. Анализ крови и мочи. (На комиссию я пришел натощак, захватив с собой пузырек с мочой для анализа.) Никаких лишних вопросов. Никакого удивления по поводу незнания языка. Военврачи в комиссии работали быстро и эффективно. На вопросы о том, чем болел в детстве, были ли травмы и т. п., я отвечал им через Рауля. Прививка от оспы не привлекла чьего-либо внимания. Очевидно, следы от прививки, сделанной еще в детстве в Союзе, не отличались от тех, которые делают в Аргентине. Мне пришлось приходить сюда с Раулем еще дважды: то повторный анализ крови, то стоматологический рентген не получился. В общем, оформление заняло недели две. Пройдя медкомиссию, мы вышли за пределы части и посидели с Раулем в кафе у станции метро «Палермо». Рауль рассказал мне, что военкомат, занимавший 6 этажей, является небольшой войсковой частью, где проходят срочную службу солдаты, проживающие в городе. Большинство из привилегированных семей, в том числе и он сам (отец у него — президент бельгийского банка). Весь контингент в основном грамотный, так как приходится оформлять военные билеты, выписывать различные документы, акты, ставить и снимать с учета граждан Аргентины, прибывающих в Буэнос-Айрес для прохождения военной службы. Здесь всех новоприбывших регистрируют, направляют на медкомиссию, после чего их распределяют по частям. Некоторые из них остаются при военкомате. И это, считай, повезло, поскольку режим здесь либеральный, солдаты, проходящие при БАДЕ службу, в основном из Буэнос-Айреса. Все они, кроме караульного наряда, по окончании рабочего дня отправляются по домам. Суббота и воскресенье— выходные. После прохождения курса молодого бойца— больше никакой муштры. Рауль сказал мне, что это было бы для меня идеальным местом прохождения военной службы и что если я пожелаю, то он поговорит с сержант-майором, чтобы меня здесь оставили. Его слова меня не очень-то убедили. Но даже в таком варианте служба казалась мне напрасной тратой времени. Мне хотелось поработать где-нибудь механиком. К тому же не очень-то хотелось напяливать на себя отвратительную серую солдатскую робу, пусть всего лишь на один год. «Может, все же удастся отвертеться», — думал я.

Вечером я позвонил Эдуардо — так звали адвоката, с которым я познакомился в полицейском управлении, — и мы встретились у него в офисе в здании Федерального суда. Я вошел в тот момент, когда он, проводив очередного посетителя, пересчитывал зеленые долларовые бумажки. «Неплохой гонорар, а? — сказал он с усмешкой, бросив деньги в ящик стола. — Слушаю вас».

Я изложил ему суть дела:

— И вот в мои-то тридцать лет я буду терян» целый год в армии, тогда как мне нужно обосновываться и устраиваться на работу, подыскивать жилье. Живу-то я до сих пор в отеле.

— И в каком же? — спросил Эдуардо.

— В «Белграно».

— Я бы посоветовал вам подыскать другое место для проживания. Вы, наверное, не знаете, что почти все отели в баррио Белграно используются для любовных свиданий. «Отель-пор-ора» (отель на час) пользуется здесь большой популярностью. Поскольку в стране нет публичных домов, их с успехом заменяют такие вот отели. Там, разумеется, могут проживать и обычные гости, вроде вас. И тем не менее советую съехать оттуда. Там бывают, знаете ли, разные неприятности.

— Спасибо, я это учту. (В разработках Центра я читал про такого рода отели и знал, что они находятся под контролем полиции нравов.)

— А что касается вашей просьбы в отношении службы, единственное, что я могу посоветовать, так это все же исполнить воинскую повинность, так как избежать этого в нашей стране крайне трудно, даже за большие деньги. Когда оформитесь, позвоните. Посмотрим, что можно предпринять, чтобы сделать вашу службу не слишком обременительной. А вообще-то, если вы все же намерены обосноваться в этой стране, воинская служба вам бы не помешала: армейские связи в будущем могут оказаться очень ценными, поскольку однополчане всегда помогают друг другу.

Эдуардо знал, что говорил, когда вел речь об отеле. В тот день я готовил отчет в Центр о моей поездке по Европе и о первых днях пребывания в данной стране. Уже стемнело, когда отчет на английском языке был готов, и я начал снимать его «Миноксом». Уже была отснята половина, когда в дверь постучали. Я быстро сложил листочки отчета и фотоаппарат в газеты, положил все это в нижнюю часть платяного шкафа и открыл дверь. В комнату в сопровождении смуглой молоденькой горничной, которую я про себя прозвал «чернавкой», вошел белобрысый парень в спецовке, в руках у него был ящик со столярным инструментом и несколько деревянных плечиков-вешалок. Мулатка что-то мне пыталась объяснить, но я ничего не понял. Парень поздоровался, прошел мимо меня прямо к шкафу, где лежал отчет для Центра, и открыл его. Я наблюдал за его действиями, стоя у него за спиной. Он что-то говорил, улыбался, но я еще не понимал по-испански, хотя было ясно, что он пришел, чтобы повесить новые плечики в шкафу взамен поломанных. Но почему именно сейчас, в вечернее время?

— А по-польски не розумиешь? — произнес он с ухмылкой. Я смотрел на него с недоумением. Он добавил что-то еще, они оба засмеялись и ушли, оставив меня со слабой улыбкой на губах.

«Что бы это значило? — думал я. — Очень похоже на полицейскую проверку. Отель-то ведь не простой, здесь, наверное, бывают и уголовные элементы, и проститутки, и малолетки — одним словом, вполне очевидно, что такого рода отели находятся под надзором как уголовной полиции, так и полиции нравов. А я один, живу здесь уже больше недели. Нет, надо будет отсюда съехать. Положительно мне здесь не нравится. А почему он спросил меня по-польски? Принял за поляка, что ли? Хорошо хоть за поляка, не за русского». До тайниковой операции оставалось еще два часа. Выйдя на лестничную площадку, прислушался. В колодце внутреннего дворика стояла тишина. Напротив моего окна, сквозь жалюзи которого пробивался свет, жила парагвайская семья— муж, жена и смазливая дочь-смуглянка лет семнадцати. Вернувшись в комнату, закрыл дверь на ключ, вставив предохранитель-защелку, что исключало возможность открыть дверь снаружи и внезапно войти в комнату. Это миниатюрное простое приспособление я купил еще в Швейцарии и всюду возил его с собой. Включив настольную лампу, продолжил фотографирование. Отчет получился страниц на сорок. Там было и про мою поездку на судне «Прованс», и ситуацию с военным учетом, и дополнительные данные на Майка, и установочные данные на Патрисию, которой я дал псевдоним «Марго». Аккуратно вырезав кусочек цветной кодаковской кинопленки, где Марго была снята мной во время праздника Нептуна, я завернул его в фольгу, затем в черную бумагу. Засунул все это в презерватив, затем упаковал в кусочек старой скомканной газеты и вложил в контейнер— черную пластмассовую баночку из-под гуталина.

Теперь необходимо было уничтожить все сорок листочков отчета. Жечь нельзя: комнатка крошечная, вентиляции никакой, дым быстро заполнит помещение и начнет выходить через жалюзи окна и из-под двери. Еще чего доброго прибежит кто-нибудь и спросит, что я тут жгу. Зайдя в туалет, убедился в исправности сливного бачка. Порвав на мелкие клочки листы отчета, я в два-три приема спустил их в унитаз. Мощным потоком воды их унесло в канализацию. При помощи фонарика внимательно осмотрел унитаз, не прилип ли там клочок бумаги. Все в порядке. Пора выходить. Выйдя в сырую мглу слабо освещенных пустынных улиц Белграно, я двинулся по отработанному накануне маршруту проверки. Через полтора часа, убедившись в отсутствии «хвоста», направился в район расположения тайника, подобранного товарищами из местной резидентуры. Тайник был устроен на первый взгляд неплохо, с четким описанием и планом, с отлично выполненными фотографиями: увитая плющом каменная лестница с площадками; с одной стороны подпорная стенка, на которой установлены большие бетонные вазы с цветами. В щель под одной из них я и должен был положить свою закладку. Тихое, укромное, совершенно неосвещенное место. Иду вверх по лестнице, сжимая в кармане контейнер, готовлюсь провести закладку, но… У самой моей вазы, облокотившись на балюстраду, маячит в темноте фигура полицейского в темной шинели и фуражке. Прохожу мимо. Полицейский провожает меня взглядом из-под козырька фуражки с кокардой. Я это чувствую. Описав круг в несколько кварталов, примерно через полчаса возвращаюсь тем же путем, только теперь уже вниз по лестнице. Полицейский как истукан продолжает торчать у моего тайника. Не гнать же его оттуда. Мол, извините, сеньор полисмен, не могли бы вы прогуляться немного, мне нужно сделать закладку в тайник. В чем дело? Чего он тут? Тайник, что ли, мой охраняет? «Полицейский в форме — это не страшно, — вспомнились слова инструктора. — Бойся того, кто в штатском». Все равно надо уходить. Проводить здесь тайниковую операцию нельзя. Надо переходить на запасной вариант. Через три дня. А где хранить закладку все эти три дня? Прохожу скверик, расположенный на пересечении двух улиц. Кругом особняки. В скверике каменные скамьи. Сажусь на одну из них. Упершись ногами, наклоняю тяжеленную скамью. Балансируя, перочинным ножом делаю углубление необходимого размера под опорой скамьи, кладу туда закладку, предварительно засыпав ямку, опускаю скамью. Как будто все нормально. Завтра надо будет посмотреть это место, а то в темноте не видно. Даже если кому-то и придет в голову опрокинуть скамью, что вряд ли, присыпанную землей закладку все равно не заметят.

На следующий день с утра снова побывал на злополучной лестнице. Оказывается, стена с железной оградой, вдоль которой проходила лестница, окружала посольство Великобритании. Хорошенькое соседство! Конечно, обычно полицейский пост размещается на входе в посольство. Но во время забастовки на транспорте власти, очевидно, усилили охрану посольства и в ночное время выставили дополнительные посты.

Через три дня, изъяв контейнер из-под скамьи, я отправился к запасному тайнику, находившемуся в основании чугунного фонарного столба, на уровне земли в небольшом скверике, в нескольких кварталах от моего отеля. Произведя закладку, вышел к авениде Сан-Мартин, где мелком проставил сигнал о закладке, выбросив затем мел. Через час, проходя по улице Нуньес, принял сигнал о выемке. Первая тайниковая операция в Буэнос-Айресе прошла относительно успешно. В Центр пошел мой первый отчет из Аргентины.

Вскоре я съехал из отеля «Белграно» и поселился в маленьком скромном отеле-пансионате, так называемом «Отеле Суисо» («Швейцарский отель»). Хозяйкой отеля была дочь русского генерала Шабрина, заброшенного волной революции в эту страну. Хозяйка, благообразная пожилая дама, владела несколькими языками, в том числе и английским. Занимала она небольшую комнатку на первом этаже двухэтажного, скромного на вид особняка с парком. Комната ее была убрана в русском стиле: в углу — иконы и постоянно зажженная лампадка, на стенах — многочисленные фотографии генерала сотоварищи, семейные фото. Комната, в которой меня поселили, была большой, с высоченным потолком и без всякого отопления. Короче говоря, очень неуютно и холодно. Во всем облике отеля сквозил дух запустения. Вскоре я заметил, что здесь часто бывают русские эмигранты. Один из них, учитель математики в колледже по соседству, стал пытаться свести со мной знакомство. «Русская среда не предвещает мне ничего хорошего», — подумал я, решив сменить и это жилье. Прошла неделя, и я переехал в другой отель, «Отель фамильяр» (семейный отель), но уже на следующий день понял, что и это не для меня: владельцем отеля был молодой разбитной итальянец, здесь также жила его многочисленная родня с кучей ребятишек — настоящий детский сад. Невообразимый шум, гам и плач стоял с утра до полуночи.

С момента приезда я неустанно подыскивал себе жилье, что оказалось совсем не простым делом. Посетил десятки адресов по объявлениям в газетах, но ни один не подходил. Одновременно усиленно штудировал испанский (кастельяно), изучал город и занимался оформлением на службу в армию. На третий день пребывания в итальянском отеле я не выдержал и переехал на частную квартиру, хозяйкой которой была сеньора Кармен, дважды вдова, дородная, румяная, приветливая, добрейшая женщина лет шестидесяти. Первым ее мужем был инженер-полковник артиллерии республиканской армии Испании. Во время гражданской войны в Испаши, после разгрома республиканских войск, они с мужем были интернированы на территории Франции и содержались в концлагере неподалеку от границы с франкистской Испанией, где в то время свирепствовал фашизм. Перед самой оккупацией Франции немцами с помощью Красного Креста им удалось после долгих мытарств вместе с другими республиканцами выехать в Южную Америку. (Сеньора Кармен имела аргентинское гражданство.) Во время стоянки парохода в Гаване они с мужем и друзьями зашли посидеть в кафе-мороженое. Стояла страшная жара. Здесь с ее мужем и случился инфаркт. Смерть настигла его, когда он нес вазочки с мороженым к столику.

Друзья помогли преодолеть формальности, связанные с перевозкой тела. В Буэнос-Айресе гроб с телом мужа был подвергнут кремации и похоронен в военном колумбарии на городском кладбище Чакарита. А через год сеньора Кармен вышла замуж за высокопоставленного чиновника таможенной службы, которого знала еще с юных лет.

В Барселоне у сеньоры Кармен оставались взрослая дочь с мужем и сыном. Небольшой особняк сеньоры Кармен стоял в тихом переулочке в баррио (районе) Висенте Лопес в жилой зоне Большого Буэнос-Айреса. Дом был двухэтажный с палисадником и небольшим садиком, в котором росли лимоны и апельсины. Первый этаж занимала сама хозяйка. На втором этаже жили: в одной комнате сын бизнесмена из Колумбии, студент с женой и сынишкой лет пяти, в другой — умирала от рака родная сестра сеньоры Кармен. В глубине двора находился довольно большой гараж, переоборудованный под жилое помещение, где я и поселился, полагая, что вскоре найду удобное жилище, но прожить там пришлось более двух лет. К тому времени, когда я поселился у сеньоры Кармен, я уже мог объясняться на кастельяно в пределах обиходной лексики. Все свое свободное время слушал местное радио, особенно коммерческие передачи уругвайской радиостанции «Колония», читал газеты, занимался по учебникам. Сеньора Кармен держала собаку болонку, единственной достопримечательностью которой, впрочем, скорее, недостатком было то, что она облаивала всех подряд, в том числе и меня, днем и ночью, хотя сторожем была превосходным. Была у нее также старая-престарая курица, которая яиц уже давно не несла.

Мое жилище — гараж — представляло собой квадратную комнату примерно 3x4 метра с маленьким оконцем над дверью, с туалетом-душем. Вход был через крыльцо, выходившее в сад. Бетонный пол покрывал палас, из мебели — кровать с тумбочкой, старый платяной шкаф, старинное кресло и пара стульев. Отопление — газовый переносной обогреватель. Вода в душе только холодная. Раз в неделю я пользовался ванной в доме сеньоры Кармен. Завтракал и ужинал на кухне вместе с хозяйкой, собакой и курицей. Тарелки она отдавала вылизывать собаке, после чего их мыла. В дом приходила служанка для ежедневной уборки.

Вечером, в день моего переезда, меня позвала к себе хозяйка. На кухне торжественно восседал на табурете пожилой, грузный джентльмен в очках на вид лет пятидесяти с гаком.

— Это дон Альберто, Ладос, мой куньядо.[7] Он хочет с вами поговорить, — сказала, мило улыбаясь, розовощекая хозяйка.

Дон Альберто, грозно сверкнув очками с толстыми линзами, громовым басом учинил мне допрос:

— Кто вы такой? Откуда приехали? Когда? Есть ли у вас вид на жительство?

— Я его еще не успел получить. Сдал вот документы в полицию.

— А какие у вас вообще есть документы?

Пришлось сходить в свой гараж за документами.

Предъявил ему заграничный паспорт и военный билет. Вкратце рассказал ему свою жизненную историю согласно отработанной легенде. Сказал, что буду проходить военную службу, а затем устраиваться на работу, что завтра ухожу в первый раз на службу, в армию.

Дон Альберто несколько умерил свой пыл, успокоился, перестал раздувать щеки, после чего сеньора Кармен поставила на стол бутылку красного вермута «Чинзано», сифон с ледяной водой, и мы выпили за знакомство, разбавляя вермут пополам с содовой. После нескольких стаканов дон Альберто подобрел. Он сказал, что сеньора Кармен живет одна и поэтому он должен знать, кто тут у нее поселился. Дон Альберто, старый холостяк, был великолепным гитаристом и исполнителем аргентинских танго и креольского фольклора. Он был истинным порттеньо,[8] знал превеликое множество танго и баллад, сам сочинял музыку, был вхож во многие дома, где в почете были аргентинский фольклор и танго. Зарабатывал он уроками музыки, обслуживанием вечеринок.

На следующий день рано утром я отправился электропоездом до Ретиро,[9] затем на метро до Пласа-де-Майо,[10] и пешком, минуя Каса Росада[11] направился в свой военкомат. На страже у входа в президентский дворец стояли солдаты в форме гренадеров эпохи освободительных войн.

Временно я был прикреплен к шестому этажу, который занимался призывниками, прибывавшими в основном из-за рубежа. Рауль постепенно вводил меня в курс дела и помогал объясняться с начальством. На этаже работало человек пятнадцать солдат во главе с двумя сержантами сверхсрочной службы (на положении наших прапорщиков). Один из сержантов заведовал архивом (туда меня не пускали, как, впрочем, и остальных, кто не имел к архиву отношения), другой — текущий перепиской с посольствами. Был еще и капрал, тоже сверхсрочник, который следил за порядком и чистотой на этаже. Командовал этажом подполковник Мендес, приятнейший, добродушный человек средних лет. На других этажах располагались службы, обеспечивавшие призыв в авиацию, Морфлот и другие рода войск. Караульную службу нес суточный наряд, вооруженный немецкими винтовками маузер времен Второй мировой войны с примкнутыми тесаками. Питались на службе бутербродами и кофе, который приносил негр-кафетеро из соседнего кафе, приходивший всегда ровно в 11 дня весь увешанный огромными термосами и ящичками с бутербродами и выпечкой. Внизу в каптерке у мрачноватого солдата — каптенармуса, с ярко выраженной европейской внешностью, получил свое обмундирование, состоящее из грубошерстной куртки и брюк, белой форменной куртки, пилотки и армейских ботинок. Все не по размеру, все бывшее в употреблении, но тщательно выстиранное и выглаженное.

— Бери что дают, и нечего здесь копаться, — буркнул каптенармус, — не в театр пришел.

Пришедший со мной Рауль приветливо улыбался ему:

— Неужели у тебя, Мозес, ничего лучшего не осталось?

— Ничего. Идите и сами ищите.

Я был крайне удручен, показывая вечером сеньоре Кармен доспехи, в которых мне придется щеголять в такую ужасную жару. Но сеньора Кармен, лукаво улыбаясь, сказала мне, что по соседству живет подполковник Лопес, который является заместителем командира нашей войсковой части, и что она в хороших отношениях с его матерью, которая только что ей звонила и просила у нее пару лимонов, так как ей нездоровится. На следующий день за ужином сеньора Кармен поведала мне, что она побывала у матери Лопеса и попросила, чтобы мне разрешили ходить на службу в штатском, поскольку я собирался устроиться на работу автомехаником. Так началась моя служба в армии. Ходил я в штатском, форму надевал, лишь когда стоял в карауле с маузером без патронов. В дивизионе я, конечно, был наподобие белой вороны — аргентинец, не знающий кастельяно и владеющий только английским да еще греческим. На меня прибегали посмотреть с других этажей и обращались ко мне не иначе как «Hello, Jonny». Но вскоре все мало-помалу привыкли к моему присутствию и успокоились.

Через месяц пришел приказ о том, чтобы меня откомандировать в моторизованный батальон понтонеров, но подполковник Лопес меня отстоял, сославшись на то, что мне надо еще подучить испанский, а то как бы я чего-нибудь там еще не натворил по незнанию языка и не утопил бы технику при наведении понтонной переправы через бурную речку, за что он-де не хочет нести ответственность.

Каждое утро в семь часов мне надлежало приходить на службу, а в три пополудни все, кроме караула уходили по домам. Несколько раз мне пришлось дежурить. Стояли в форме с винтовкой у входа в часть, сменяясь каждые четыре часа. Отдыхали на столах на своем шестом этаже, питались бутербродами и кофе из принесенного с собой термоса. Однажды стою я себе у входа в часть (шестиэтажное здание, с виду напоминающее небольшой отель), сжимая в руке старенькую винтовку с примкнутым штыком. Такими винтовками были вооружены полицаи во время оккупации.

Так вот, стою я вечером на часах, я, рядовой аргентинской армии и одновременно советский разведчик-нелегал, старший лейтенант КГБ при СМ СССР. Интересно? Лично для меня мало интересного. Вот по пустынной, слабо освещенной улице шествует величаво какая-то весьма привлекательная, хорошо одетая особа, и вдруг, обращаясь ко мне, дамочка эта что-то говорит, упоминая слова «офицер» и «театр». Не уловив, чего она хочет, вызываю дежурного сержанта, чтобы он сам разобрался с дамочкой. Отослав тотчас меня с поста, молодой черноусый сержант-контрактник остался у входа полюбезничать с прекрасной ночной незнакомкой, которая хотела вроде бы в театр, а попала в войсковую часть, и что из этого вышло, так и осталось тайной.

Я стал укладываться отдыхать на ужасно жестком столе. У открытого окна стояли и хихикали ребята, свободные от несения службы:

— Ладислао, брось ты ломать стол своими костями! Иди-ка лучше сюда, тут есть кое-что поинтереснее.

Сползаю нехотя со стола, подхожу к окну. С шестого этажа хорошо просматривается открытое окно спальни квартиры пятого этажа жилого дома напротив. Зрелище для молодых ребят конечно же захватывающее: молодой муж (а может, любовник) медленно раздевает юную особу, охаживая ее по всем правилам любовного этикета. Комната ярко освещена, в нашей же комнате темно, свет горит лишь в коридоре, поэтому они нас видеть не могут.

— Ну, мучачос, этот театр для вас, молодых да зеленых, — сказал ворчливо я, направляясь к своему столу.

Тотчас раздался вопль разочарования: «Погасили-таки свет, вот сукины дети! Уж не могли при свете!»

— Ну, пошлите кого-нибудь, пусть попросят включить свет, — сказал я, укладывая под голову кипу старых папок с документами.

Позднее Лопес освободил меня от несения караульной службы, и вот почему: солдат из нашего отделения, по имени Макс, немец по происхождению, предложил мне поработать у него в мастерской по ремонту автомашин. Мастерская была маленькая, размещалась во дворе его дома в Вилья-Бальестер. Он поведал мне, что наш полковник Лопес приобрел себе по дешевке старенький «форд» 1940 года выпуска, который он хотел бы поставить на колеса. Макс был хоть и молод, но здорово разбирался в технике, особенно в жестяно-сварочных и лакокрасочных работах. У него была небольшая, но хорошо оборудованная мастерская. Он попросил у Лопеса четыре недели времени и меня в придачу, поскольку я числился механиком, хотя я о себе как о механике был не слишком высокого мнения. Дело в том, что моя подготовка к работе по прикрытию была организована из рук вон плохо, хотя это выявилось, к сожалению, не сразу.

Во время индивидуальной подготовки, когда встал вопрос о приобретении какой-либо профессии или ремесла, я не долго думая решил стать слесарем по ремонту автомобилей и тракторов. Почему меня потянуло на эту в общем-то непрестижную и довольно грязную профессию, мне до сих пор не ясно, но ясно было одно: хороший механик на Западе всегда найдет работу, как, впрочем, и у нас в стране. Но все дело в том, что освоить основательно профессию мне не дали возможности, считая это мелочью.

— Ты человек грамотный. Побудешь пару месяцев в совхозе, станешь водить грузовую машину, трактора, поработаешь в мастерской и научишься, подумаешь, премудрость — копаться в моторах.

То были рассуждения дилетанта.

После командировки в Египет я попросил дать мне возможность хотя бы пару месяцев поработать на какой-нибудь автобазе. Подобрали автобазу, где директором был наш человек— отставной полковник КГБ, и направили меня туда под видом слушателя высших курсов при ЦК ВЛКСМ, готовящегося к работе в глубинке. Пришлось поработать в самых разных цехах автобазы и кое-чему подучиться. Все это было довольно поверхностно, хотя покопаться в моторах мне пришлось основательно. Выполнение ответственных операций мне, разумеется, никто не доверял, и я, так и не став мастером, вышел из базы подмастерьем. К комсомолу механики относились довольно скептически. К тому же я совершенно не разбирался в иномарках, которых в то время у нас практически не было. Перед самым отъездом, правда, вняв моим просьбам, достали «шевроле» какого-то нашего товарища, загнали его на автобазу КГБ, где я должен был провести профилактику машины и регулировку клапанов, но механики клапаны эти отрегулировали сами, оставив мне самую грязную работу, поскольку сомневались в том, что я смогу это сделать. «Но ведь я, можно сказать, никакой не механик, надо бы мне серьезно поработать с каким-нибудь старым механиком-частником», — говорил я своему куратору. «Ничего, там научишься, — отвечал он мне. — Пойдешь поначалу к кому-нибудь в подмастерья, может, на курсы какие. Одним словом, действуй, давай, нечего тут ерундой заниматься, когда тебя ждут великие дела. Руководство торопит».

И вот мы дома у Макса, который жил с родителями в добротно построенном доме, неподалеку от того места, где жил я. «Форд-40» Лопеса уже стоял во дворе, и я внутренне содрогнулся, увидев, в каком он состоянии и какой объем работ нам предстояло выполнить.

— Послушай, Макс, ты хоть знаешь, с какого конца к нему подойти? С чего хоть начинать-то будем?

— Начнем конечно же с главного: с мотора, — отозвался бодрый хрипловатый голос из темного угла гаража. Это был розовощекий крепкий старик, немец по имени Франц, в аккуратной старенькой, застиранной спецовке. Сам Макс был специалистом по жестяным работам — он два года учился в ФРГ. Для переборки мотора он все же пригласил старого опытного мастера. Не мешкая, приступили к делу. Освободив двигатель от всего, что соединяло его с корпусом, с трудом отвернув проржавевшие болты и шпильки, с помощью тали извлекли мотор из чрева автомобиля и установили на металлический стол. Затем помогли Францу снять намертво пригоревший коллектор, сняли головку блока цилиндров, маховик, коробку скоростей и оставили мотор на его попечение. Здесь я сразу проявил себя полным профаном: отвернув, как мне казалось, все болты коллектора, я не заметил один болт, коварно спрятавшийся под кожухом коллектора, и стал постукивать кувалдочкой по корпусу коллектора, полагая, что он не снимается, потому что пригорел к блоку цилиндров.

Подошедший старик механик молча, с иронической улыбкой ткнул своим толстым черным от масла пальцем со сломанным ногтем куда-то под коллектор и так же молча отошел. Для него было ясно, какова моя квалификация механика.

После я долго ругал себя за свою нерасторопность, ругал и своих наставников. К сожалению, мне еще не раз придется удариться в грязь лицом. Уж лучше бы мне дали закончить хоть какие ни на есть ускоренные, но настоящие курсы вместо шатания по совхозам да автобазам! Тяжело в ученье— легко в бою. А тут, считай, пришлось в бою, и ни на какие курсы здесь не поступишь, пока находишься в армии, да и документа-седулы у меня пока еще нет, а без седулы ни на работу и ни на какие курсы не устроишься. Мы с Максом занялись ходовой частью и жестяными работами. «Форд-40» был в свое время отлично сработанной машиной на полушасси. Кузов за долгие годы эксплуатации изрядно проржавел. Газосваркой Макс вырезал целые куски проржавевшего металла, заменяя их жестяными вкладышами. В 11 часов мать Макса, фрау Эльза, принесла на подносе кофе с молоком и бутерброды с сыром и салями. После короткого перерыва мы продолжили свою работу. Обедали также у Макса.

Немцы трудились не спеша, размеренно, подшучивая друг над другом, да и надо мной тоже, и не без причины. Работали со вкусом, без перекуров, так как оказалось, что никто из нас не курил. Закончили работать поздно вечером. Франц на своем стареньком мотоцикле уехал домой, я же остался поужинать у Макса.

За несколько дней Франц перебрал двигатель, для чего пришлось съездить на завод, чтобы рассверлить цилиндры, и изрядно помотаться по магазинам в поисках запчастей — машина ведь была старая. У Макса в доме своя машина была, но ею обычно пользовался отец, который постоянно находился на загородной ферме, владельцем которой он являлся. Ферма приносила семье приличный доход.

— Ладислао, тебе звонила какая-то сеньорита Амелия Родригес из Федеральной полиции. — Круглое розовое лицо сеньоры Кармен, расплывшееся в лукавой улыбке, излучало высшую степень любопытства. — Кто это, э, Ладислао? Такой приятный голосок!

— Понятия не имею, сеньора Кармен, — пожал я плечами в полном недоумении. — Амелия Родригес, говорите? Да я имя-то это впервые слышу.

— А она вроде бы тебя знает. Она оставила свой рабочий телефон и просила тебя позвонить.