Глава десятая

Глава десятая

В самом начале кампании, после того как в Севастополе и Николаеве стали известны подробности нападения турок на русские суда Дунайской флотилии и Корнилову удалось убедить Меншикова в необходимости активных действий русских кораблей, крейсирующих под флагом П.С.Нахимова у анатолийских берегов Турции, 17 октября он сообщает Нахимову, что князь наконец разрешил «при встрече с турецкими судами: военные разрушать или брать военнопленными, отсылая в Севастополь…». 18 октября фрегат «Коварна» пошёл к Нахимову с этим письмом, но уже через несколько часов после ухода фрегата из Николаева от Меншикова было получено распоряжение царя, запрещавшее боевые действия против турок. Правительство колебалось даже после объявления войны первыми решительно начать действовать на море. Корнилов был вынужден послать к Нахимову корвет «Калипсо» с отменой ранее отданного приказа. Зная нетерпеливый характер Владимира Алексеевича Корнилова, его кипучую деятельность, его лихорадочное стремление успеть как можно больше сделать для флота и Севастополя в условиях назревших грандиозных событий, просто будет понять ту горечь, которая сквозит в строках его письма, посланного с царским приказом к Нахимову: «Только что отправил Вам, любезный Павел Степанович, решительную бумагу о Ваших отношениях с турками с фрегатом «Коварна», как должен послать корвет «Калипсо» остановить Ваше благородное стремление поколотить басурман… Нечего делать, будем ждать у моря погоды. С удовольствием ожидаю с Вами встретиться, и может, свалять дело вроде Наваринского…»

Двум друзьям — адмиралам не удалось сразиться с турками вместе, но каждый из них в отдельности, почти в одно и то же время — за один лишь ноябрь, выиграли два сражения, которые ознаменовали собой в летописи мировой истории морских битв смену эпох: 5 ноября 1853 года Корнилов выиграл первый в истории бой паровых кораблей, а 18 ноября Нахимов одержал блестящую победу в последнем в истории сражении парусного флота — при Синопе.

…8 ноября русские корабли прошли мимо бухты Ак-Лиман, оставили позади себя мысы Инджебурну и Пахнос и приблизились к Синопу. В предвечерней мгле Нахимов с севера подошёл к перешейку и через него осмотрел бухту. С русских кораблей ясно различили мачты турецких судов — в Синопе укрывалась неприятельская эскадра.

Эскадра состояла из 16 кораблей, некоторые из них были паровые. В её состав входили два пароходофрегата, семь больших парусных фрегатов, три корвета и четыре транспорта. Всего на турецкой эскадре, которой командовал Осман-паша, имелось 472 орудия. Кроме того, на берегу было установлено шесть батарей, имевших 38 орудий. Итого турки имели 510 орудий.

Корабли стояли недалеко от берега, построенные в виде полумесяца с выдвинутыми к выходу с рейда флангами. Вторую линию обороны составляли береговые батареи, надёжно прикрывавшие корабли. Осман-паша имел все основания считать, что Нахимов не рискнёт ввести свои корабли на акваторию порта и атаковать там турецкую эскадру. Но он жестоко ошибся.

Около двух суток не утихал шторм. Нахимов приказал своей небольшой эскадре держаться соединённо: суда легли в дрейф. Командиры доносили флагману о повреждениях: оказалось, что на всех кораблях ветром изорвало паруса, расшатало такелаж, появились течи, а на «Святославе» и «Коварне» повреждения были настолько серьёзны, что понадобился срочный ремонт. Павел Степанович решился отправить эти корабли в Севастополь. Вечером 10 ноября «Святослав», «Храбрый» и «Коварна», обменявшись прощальными сигналами с эскадрой, взяли курс на Севастополь. Спустя несколько часов вслед за ними ушёл и пароход «Бессарабия», чтобы пополнить запасы угля, с командиром которого адмирал отправлял донесение об обнаруженных им на Синопском рейде кораблях неприятеля.

11 ноября за четыре часа до прихода «Бессарабии», доставившей записку Нахимова, на Севастопольском рейде встала на якорь эскадра контр-адмирала Новосильского. Расставшись с Нахимовым 6 ноября в районе Амасра, Новосильский уже к вечеру 7 ноября был в тридцати милях от Херсонесского маяка, но встречный ветер до 11 ноября мешал подойти к главной базе. Моряки с кораблей контр-адмирала только и мечтали, что о спокойном отдыхе в Севастополе. Но командование флотом, узнав об обстановке у берегов Турции, уже приняло решение, и «командир Севастопольского порта вице-адмирал Станюкович, — читаем в шканечном журнале флагмана Новосильского «Три Святителя», — на шлюпе подъехал к нам, передал приказание, чтобы корабли «Три Святителя», «Париж», «Великий Князь Константин», «Варна» и «Гавриил» завтрашний день следовали в море и присоединились к эскадре вице-адмирала Нахимова на место повреждённых его кораблей, возвратившихся в Севастополь».

Сразу же все принялись готовиться к выходу в море. Каждый понимал, что от быстрого выхода кораблей из Севастополя во многом зависит теперь успех грядущих боевых действий. К 12 часам ночи эскадра была полностью готова к походу. Контр-адмирал Новосильский перенёс свой флаг с корабля «Три Святителя» на линейный корабль «Париж», командиром которого был капитан 1-го ранга Владимир Иванович Истомин [122].

12 ноября в 7 часов 30 минут утра корабли снялись с якоря. 16 ноября в 11 часов на расстоянии 17 миль от берега они встретились с эскадрой Нахимова.

Теперь в эскадре Нахимова стало шесть линейных кораблей и два фрегата с общим артиллерийским вооружением в 720 орудий, из них 76 орудий были бомбическими пушками.

Таким образом, соотношение числа орудий к началу Синопского сражения сложилось в пользу Черноморской эскадры — на 210 орудий больше. Однако если учитывать только ту артиллерию, которая могла быть использована в бою, то соотношение выглядело несколько иначе: в русской эскадре в бою могло участвовать 358 орудий одного борта, турки же могли использовать 236 орудий, то есть уже не на 210, а на 144 орудия меньше. Так выглядело количественное сравнение артиллерии. Преимуществом русских кораблей являлось и наличие на них бомбических пушек крупных калибров, которых у турок не было. Зато береговая артиллерия турок могла использовать в бою раскалённые ядра, представлявшие большую опасность для деревянных кораблей. Кроме того, у них имелось два пароходофрегата, которые могли свободно маневрировать вне зависимости от ветра на ограниченной акватории Синопского рейда и вести бой на наиболее важном направлении.

Старые, заслуженные, опытные офицеры командовали кораблями нахимовской эскадры. П.Барановский, А.Кузнецов, В.Микрюков, В.Истомин, А.Кутров, А.Спицын были участниками ещё Русско-турецкой войны 1827–1829 годов. Очень хорошо знали они неприятеля, с которым предстояло сразиться в Синопской бухте, помнили повадки, хитрость и коварство турок ещё по Наваринской кампании.

Уже само место, выбранное для будущего сражения, словно бы обещало победу русским. Эскадра, блокируя турок в Синопе, крейсировала у тех мест, которые были давно известны отважным и предприимчивым русским мореходам. К жёлтым скалам возле обширной бухты Ак-Лиман и живописным долинам к юго-востоку от Синопа ещё в XVII веке подходили казацкие «чайки», на которых запорожские казаки смело преодолевали Чёрное море и высаживались на анатолийском берегу Турции. В 1616 году целая флотилия казацких «чаек» неожиданно прорвалась в Синопскую бухту. Казаки стремительным броском овладели городом и, уничтожив турецкие суда, на которых изнывали от тяжкого рабства русские невольники, освободили своих сородичей.

Спустя много лет, в мае 1790 года, у Синопа вновь появились русские корабли. Знаменитый Фёдор Фёдорович Ушаков крейсировал у турецкого берега с целью помешать неприятелю сосредоточить свои силы для перевозки десанта в Крым. Корабли непобедимого «Ушак-паши» навели на турок «великий страх и беспокойство».

…Вице-адмирал Павел Степанович Нахимов в своих размышлениях в конце концов пришёл к следующему, единственному, по его мнению, выводу: столкновение с противником должно произойти не в открытом море, а здесь, в бухте. Упорное пребывание в бухте турок, не сделавших даже попытки прорвать блокаду, свидетельствовало в пользу той мысли, что противник полагается на силу своих береговых батарей. Думая о том, в какой день дать сражение, Нахимов тревожился: англо-французский флот, находившийся всего в двухдневном переходе от Синопа, в любую минуту мог подойти на помощь турецкой эскадре. И это было не всё, что беспокоило тогда опытного флотоводца. Каждый лишний час мог использоваться турками для усиления обороны базы. И Павел Степанович не стал медлить — это было не в характере решительного адмирала.

Утром 17 ноября он собрал всех командиров кораблей на «Императрице Марии» и объявил, что атака неприятеля назначается на утро следующего дня. Совместно было решено: прорваться на рейд, ошеломить турок быстротой и внезапностью; был установлен порядок, которым корабли должны следовать на сближение с противником. В 8 часов утра по сигналу флагмана эскадра была построена в две колонны и Нахимов специальным сигналом приказал командирам — «заметить порядок ордера похода двух колонн». Первую колонну составили корабли «Императрица Мария», «Великий Князь Константин», «Чесма», вторую — «Париж», «Три Святителя» и «Ростислав».

Построение эскадры в две колонны сокращало время пребывания кораблей под огнём противника в период сближения с ним и в то же время позволяло в кратчайший срок ввести в бой все линейные корабли.

В 11 часов по эскадре было объявлено: «Завтра вице-адмирал Нахимов с судами, с ним плавающими, намерен идти в Синоп для истребления стоящего там на якоре турецкого флота».

Приказ П.С.Нахимова заканчивался словами: «…Россия ожидает славных подвигов от Черноморского флота; от нас зависит оправдать ожидания».

…В бурную и дождливую ночь перед решающим сражением русская эскадра продолжала блокаду Синопской бухты. Корабли лежали в дрейфе. Свободные от вахты матросы отдыхали; вахтенные офицеры старались вглядеться в мглистую даль, время от времени окликая часовых на баке. Все были готовы по первому сигналу броситься по своим местам. В каюте флагмана на линейном корабле «Императрица Мария» за тяжёлыми занавесями долго горел свет: Павел Степанович Нахимов обдумывал снова и снова диспозицию своей эскадры в завтрашнем… нет, уже в сегодняшнем бою — адмирал засиделся за полночь.

Утро 18 ноября 1853 года. Серыми тучами затянут горизонт, в парусах шумит холодный осенний ветер, льёт дождь. В туманной мгле скрылись очертания турецких берегов. В безмолвной тишине, прерываемой лишь порывами ветра и равномерным глухим шумом, на палубах шести русских кораблей стояли тысячи матросов, внимая напутственным словам своих командиров. Потомки тех, кто ходил против врагов России с Ушаковым, Спиридовым, Сенявиным, они знали, что в этом бою нужно будет сражаться насмерть: как и прежде, трубачи будут играть «до последнего».

Все ждали сигнала с флагмана. И вот наконец в 9 часов 30 минут взвились долгожданные флаги; Нахимов, как всегда, лаконичен: «Приготовиться к бою и идти на Синопский рейд». Две колонны в строгом порядке двинулись в бухту, ветер бешено трепал бело-голубые флаги.

Во главе правой колонны на линейном корабле «Императрица Мария» шёл вице-адмирал П.С.Нахимов. Левую колонну возглавлял контр-адмирал Ф.М.Новосильский, державший свой флаг на линейном корабле «Париж».

Стремительный прорыв русских кораблей оказался внезапным для турок. С берега, конечно, следили за манёврами русской эскадры, но противник совсем не ждал сражения уже на второй день после того, как прибыло подкрепление из Севастополя.

В ненастное утро 18 ноября турки меньше всего опасались атаки; расчёты береговых орудий были застигнуты врасплох: на батареях 1, 2, 3 и 4-й не было ни малейшего движения, но бежавшие из лагеря Ада-Киой турки спешили занять свои места. Корабли Нахимова уже успели пройти мимо.

«Дождь прошёл, и солнце ярко осветило незнакомый, живописный азиатский город, — вспоминал один из участников этого великого сражения. — Я с жадностью смотрел на грозно стоявший полукругом вражеский флот. Гордо алели турецкие флаги с полумесяцем; внушительно смотрели на нас жерла неприятельских орудий, Быстро уменьшалось расстояние между нами, уже видны люди, наводящие на нас орудия; казалось, каждое жерло смотрит на тебя. Поразительно, неблагоразумно близко подпустили нас турки. Вдруг на адмиральском турецком судне показался белый клуб дыма; не успело ядро пролететь над нашими головами, как турецкая эскадра опоясалась белой пеленой и ураган ядер прогудел над нами».

Бой начался в 12 часов 28 минут, когда турецкий флагманский корабль «Ауни-Аллах» дал первый залп по входившим на Синопский рейд кораблям. Вслед за ним огонь открыли и другие корабли и береговые батареи неприятеля. Огонь они вели главным образом по рангоуту и парусам, стремясь затруднить движение русских кораблей на рейд и заставить П.С.Нахимова отказаться от атаки. Особенно сильный огонь противник вёл по линейному кораблю «Императрица Мария», который буквально был засыпан ядрами и книппелями. По приказанию командующего эскадрой русские корабли открыли ответный огонь, продолжая следовать к своим огневым позициям.

…Капитан Истомин точно привёл свой корабль на заранее указанную позицию: «Париж» встал против центра боевой линии турок и начал разворачиваться против фрегата «Дамиад» и корвета «Гюли-Сефид». Шедшие за «Парижем» корабли «Три Святителя» и «Ростислав» развернулись веером… Грохот 600 орудий потряс Синопскую бухту, скрывшуюся в сплошных облаках порохового дыма. Гром выстрелов, крики людей, стоны раненых — всё слилось в один общий адский гвалт. Бой был в разгаре. На «Париже» повреждения всё увеличивались.

К этому времени меткий огонь русского флагмана уже определил участь турецкого фрегата «Ауни-Аллах». Снаряды «Императрицы Марии» отлично накрывали цель, разрывали палубу; не выдержав обстрела, адмирал Осман-паша решил выйти из боя. Несмотря на поддержку других турецких фрегатов и мощной батареи, «Ауни-Аллах» оказался бессильным; он продрейфовал к западной части бухты, где надеялся укрыться от метких русских выстрелов. Но в тот момент, когда он проходил мимо «Парижа», Владимир Иванович Истомин вдогонку ему дал прощальный залп, довершивший разгром. «Ауни-Аллах», разбитый и усеянный трупами, выбросился на берег.

«Париж» вёл огонь в двух направлениях, обстреливая «Дамиад» и «Гюли-Сефид» с одного борта и отвечая батарее № 5 с другого. Мужество моряков «Парижа» среди всеобщего мужества и героизма было всё же поразительным. Под смертоносным чугунным градом неприятельских ядер матросы Истомина со своим шкипером Иваном Яковлевым быстро исправляли такелаж и заделывали пробоины. Раненые отказывались уходить с боевых постов. Разорвавшийся на юте неприятельский снаряд осколком ранил в лицо штурмана Семёна Родионова, охранявшего кормовой флаг корабля, но он и не подумал отойти от этой святыни флота. Доблестного моряка смогли увести только после второго ранения — ему оторвало руку.

Орудия правого борта «Парижа» безостановочно громили неприятельские суда. Через полчаса после сражения турецкий корвет «Гюли-Сефид» был уже сильно повреждён русскими снарядами. Командир его, Сали-бей, оставил свой корабль, спасаясь бегством. Вскоре на корвете вспыхнул пожар и в 1 час 30 минут он взлетел на воздух.

Уничтожив неприятельский корвет, Истомин оказал поддержку своему флагману, одновременно усилил огонь по «Дамиаду», не забывая отвечать и батарее. Бомбическими орудиями, только недавно введёнными на вооружение Черноморского флота Корниловым, производились страшные разрушения. «Дамиад», не выдержав, вышел из боевой линии «полумесяца».

После перестрелки с «Дамиадом» «Париж» стал разворачиваться, чтобы направить огонь всех своих бортовых орудий против «Низамие». Сражение продолжалось. Гром артиллерийской канонады потрясал Синопскую бухту, и громадные языки пламени тут и там прорывались сквозь сплошную завесу дыма; бухта кипела от горящих обломков и всплесков, поднимаемых снарядами.

Пушки ещё гремели, но успех нахимовской эскадры уже ясно определился: к исходу первого часа дня боевая линия турок была окончательно расстроена — четыре больших боевых корабля «Ауни-Аллах», «Дамиад», «Навек-Бахри» и «Гюли-Сефид» перестали существовать; около 300 неприятельских орудий было выведено из строя.

Смелая до дерзости инициатива, находчивость, мгновенная решительность — этим отличались моряки черноморской, лазаревской школы при Синопе. Высокое их мастерство, русская удаль решили исход сражения. И ещё одно — взаимная поддержка. Капитан Истомин, увидев своего флагмана, находившегося под жестоким огнём, избрал основной мишенью для орудий своего «Парижа» не правый фланг вражеской эскадры, против которого он должен был бы действовать по диспозиции, а корвет «Гюли-Сефид», обстреливавший «Императрицу Марию» Нахимова. И только после того, как положение русского флагманского корабля улучшилось из-за выхода из боя «Навек-Бахри», «Гюли-Сефид» и «Ауни-Аллах», командир «Парижа» перенёс огонь на «свой», правый фланг. «Владимир Иванович Истомин, — напишет потом в донесении Нахимов, — проявил примерную неустрашимость и твёрдость духа, благоразумные, искусные и быстрые распоряжения во время боя».

…Моряки «Парижа» посылали последние снаряды по турецким кораблям. Командующий эскадрой вице-адмирал Павел Степанович Нахимов, теперь уже — герой одной из величайших морских битв, почти не скрывал своего душевного волнения, глядя на корабль Истомина. «Все тут богатыри, все герои, — думал он, — но Владимир Иванович… Вот посмотрел бы на него незабвенный Михаил Петрович».

«Я приказал изъявить ему свою благодарность во время самого сражения, но не на чем было поднять сигнал: все фалы были перебиты», — напишет в рапорте Нахимов.

Адъютант флагмана сумел исполнить это его желание: подойдя на шлюпке к борту «Парижа», под непрерывным обстрелом противника, он передал морякам Истомина благодарность их командующего…

Не менее успешно действовали и другие корабли: в трудном положении оказался линейный корабль «Три Святителя» — у него перебило шпринг; корабль развернуло кормой к береговой батарее № 6, которая вела по нему сильный огонь. Заметивший это командир «Ростислава» капитан 1-го ранга Кузнецов немедленно пришёл на помощь «Трём Святителям». Временно прекратив огонь по турецкому фрегату, он подверг мощному обстрелу вражескую батарею № 6. Это дало возможность линейному кораблю «Три Святителя» исправить повреждение и продолжить бой.

Прекрасно действовал в бою линейный корабль «Великий Князь Константин» под командованием капитана 2-го ранга Ергомышева, который одновременно вёл бой с фрегатами «Навек-Бахри» и «Несми-Зафер» и береговой батареей № 4. Через 20 минут после открытия огня он уничтожил фрегат «Навек-Бахри», а затем заставил выброситься на берег второй фрегат.

…Турки ещё ожесточённо сопротивлялись. Уже второй час оба дека фрегата «Низамие» озарялись вспышками выстрелов и весь корпус корабля содрогался от непрерывной надрывной стрельбы. Но не было уже подмоги отчаянно дравшемуся фрегату — вокруг горели и взрывались турецкие суда. Истоминские матросы не замедлили приблизить конец: к двум часам пополудни разрушения на фрегате приняли катастрофический характер. Его капитан Гуссейн-паша, начавший свою неудачную карьеру при Наварине, совсем уже бесславно закончил её в Синопе: он утонул, пытаясь спастись бегством со своего корабля.

…Когда бой на Синопском рейде был уже в полном разгаре и подожжённые огнём русской артиллерии турецкие корабли один за другим стали выбрасываться на берег, к Синопу подошёл возглавляемый В.А.Корниловым отряд пароходофрегатов «Одесса», «Крым», «Херсонес».

Когда пароходофрегаты приблизились к Синопу, Корнилов заметил неприятельский пароход «Таиф», вышедший с Синопского рейда и удалявшийся в западном направлении. Как выяснилось впоследствии, на нём спасался военный советник турецкого флота англичанин капитан Слэйд, которого в Турции называли Мушавер-паша. Для перехвата парохода, имевшего 22 орудия и скорость хода 10 узлов, Корнилов выделил пароходофрегат «Одесса», на котором было шесть орудий. Несмотря на то, что «Одесса» почти в четыре раза уступала противнику в артиллерийском вооружении и могла дать ход лишь 8,5 узла, она всё же попыталась вступить с ним в бой. Но «Таиф», произведя несколько орудийных выстрелов с предельной дистанции, не принял бой, воспользовался преимуществом в скорости, оторвался от преследования и ушёл в Константинополь.

«Пароходы наши под командой адмирала Корнилова, возвратившись из погони за «Таифом», пришли к концу боя, — вспоминал участник Синопского сражения, — и оказали большую нам помощь, вывели все наши корабли подальше от пожарищ к выходу из бухты…»

…Между тем Нахимов не знал о выходе из Севастополя отряда пароходофрегатов Корнилова. Поэтому с русских кораблей внимательно следили за следованием паровых судов. Вскоре все сомнения исчезли: на головном пароходе развевался флаг вице-адмирала Корнилова. Владимир Алексеевич спешил на помощь своему соратнику. Пароходы полным ходом шли к бухте, огибая Синопский полуостров. Корнилов стоял на борту с подзорной трубой и заметно волновался. Его флаг-офицер Жандр вспоминал: «Владимир Алексеевич намерен был поднять свой флаг на корабле «Великий Князь Константин», вступив под команду Нахимова как старшего вице-адмирала».

…Корнилов, приказавший повернуть на Синопский рейд, был заметно расстроен — его не покидала мысль о слабости флота, о недостатках имевшихся пароходов… Ведь результатом всех его долгих усилий, просьб, рапортов ещё до войны было разрешение на постройку только двух винтовых кораблей и на переделку в винтовые двух парусных линейных кораблей. Тогда же на верфях за границей были заложены для Черноморского флота свыше десяти винтовых кораблей, но (как горько было об этом вспоминать!) с началом войны все они были конфискованы, включены в состав английского флота и позже приняли участие в боевых действиях против русского же флота!..

Когда эскадра Корнилова входила в Синопскую бухту, перед ней предстало следующее зрелище: «Большинство турецких фрегатов ещё горело, и когда пламя доходило до заряженных орудий, происходили сами собой выстрелы, и ядра перелетали над ними… Весь рейд и наши корабли ярко были освещены пожаром…»

Один из очевидцев описал встречу двух друзей-адмиралов: «Мы проходим совсем близко вдоль линии наших кораблей, и Корнилов поздравляет командиров и командиры отвечают восторженными криками «ура». Подойдя к кораблю «Мария» (флагманскому Нахимова), мы садимся на катер нашего парохода и отправляемся на корабль, чтобы поздравить… Мы поднимаемся, и оба адмирала кидаются в объятия друг друга…»

«Бой в 2 часа 30 минут почти прекратился, — записано в шканечном журнале корабля «Три Святителя». — Правый фланг турецкой эскадры был окончательно сломлен, между тем как на левом были слышны изредка выстрелы с фрегата «Дамиад»; «Париж» продолжал бить по нему из всех орудий».

«К трём часам канонада смолкла, бой был окончен совершенно. Неприятельской эскадры не существовало».

15 уничтоженных судов из 16. Ни один русский корабль не потерян.

Проста до какого-то гордого, справедливо гордого лаконизма эта последняя фраза.

«Михаил Петрович Лазарев, вот кто сделал всё-с», — скажет потом его гениальный ученик Нахимов.

Вот оно — русское искусство побеждать и только русским присущее умение скромно замалчивать заслуги.

После окончания Крымской войны, когда печальная слава Черноморского флота была на устах у оставшихся в живых свидетелей севастопольской эпопеи, в течение почти двух десятилетий страниц русских журналов, альманахов и газет не покидал жанр воспоминаний. В них близкому эху недавно отгремевших орудий отзывались дневниковые записи и мемуары флаг-офицеров, капитанов и других служивых людей. Героические военные будни можно было воссоздать по ним день за днём. Те же, кто лично знал, служил под начальством или даже просто слышал о Корнилове и Нахимове, старались силами своего творчества внести лепту в увековечивание этих исторических деятелей. Долгое время почти ни один выпуск «Морского сборника» [123] не выходил без публикации, где бы не упоминалось об адмиралах. И безусловно, что любой новый штрих, любая новая их оценка, появлявшиеся в печатных органах, приобретали особенно важное значение и получали широкий отклик общественного мнения.

В этой связи и стоит обратиться к одной забытой на сегодняшний день полемике, которая проливает дополнительный свет как на историю тех славных дней, так и даёт нам новые сведения для биографии её видных участников — адмиралов В.А.Корнилова и П.С.Нахимова. Сама эта полемика началась необычно. В конце 1867 года, в период благоговейного почитания знаменитых соотечественников, в журнале «Русский Архив» была опубликована статья «Из записок севастопольца», принадлежавшая перу анонимного автора и содержавшая ряд откровенно клеветнических высказываний в адрес героев обороны Севастополя [124].

Эта публикация явилась поводом для написания целого ряда статей, полных благородного негодования и опровержений всего её содержания:

«…Дерзкое анонимное сочинение, осмеливающееся называть себя историческими записками», «уродливое явление нашей современной литературы»; «нашим морякам никогда и в голову не приходило, чтобы было возможно так непочтительно, так дерзко, так оскорбительно относиться к памяти тех из славных защитников Севастополя, именами которых по всей справедливости более всего гордится наша морская семья. Эти имена — имена наших героев, адмиралов Нахимова и Корнилова!..» — писал «Кронштадтский вестник», первым откликнувшийся на появление «Записок».

Сюжет той «пьесы», которую сочинил автор «Записок», сводится, в сущности, к одному эпизоду — блестящей победе русского флота при Синопе 18 ноября 1853 года. Но автор начинает издалека и прослеживает служебную деятельность обоих адмиралов — Корнилова и героя Синопа Нахимова, «разрабатывая» их характеры. Первый предстаёт перед читателями карьеристом и честолюбцем, второй — аморфным, безвольным и недалёким служакой, жертвой честолюбивых помыслов первого.

Автор одной из ответных статей писал, что аноним «делает нас свидетелями той потаённой шахматной игры, которая будто бы разыгрывалась тогда между знаменитыми защитниками Севастополя… Для успеха этой жалкой пьески, очевидно диктованной чувствами зависти и злости и составляющей самую заметную часть сочинения, автору необходимо было выставить Нахимова… неопасным противником Корнилова, который собирался разыграть «ту увертюру начинавшейся кампании», исполнение которой он якобы предоставлял собственно себе»; лица, описанные анонимом, «вовсе не походят на те, какими были в действительности».

Нетрудно представить, каким оскорблением чести Черноморского флота прозвучало это публичное выступление. Оно вызвало бурю возмущения. «Кто и во имя какого права смеет бросать в эту свежую могилу доблести камень позора? И неужели наши общесознанные в народе заслуги не могут охранить нашу святыню от кощунства?» — такие гневные возгласы в тот момент были не редкостью.

Выражением общего негодования, своеобразным его манифестом можно назвать письмо управляющего Морским министерством Н.К.Краббе к издателю и составителю журнала «Русский Архив», где была опубликована клеветническая статья:

«Милостивый государь Пётр Иванович. Из возражений, появившихся в газетах и других периодических изданиях против статьи «Из записок севастопольца», помещённой в 12-м «Русского Архива» за 1867 год, Вам известно, какое сильное всеобщее негодование возбуждено лживыми показаниями этой статьи. Чувство это проявилось ещё с большей силою в кругу моряков и, особенно, в среде офицеров прежнего Черноморского флота, близко знавших покойных адмиралов: Лазарева, Корнилова и Нахимова не по одним только служебным отношениям, но и в домашнем их быту. В телеграммах, протестах и заявлениях, получаемых мною со всех сторон от лиц служащих и служивших в морском ведомстве, выражается общее негодование, возбуждённое статьёй, набрасывающей тень на имена людей, составляющих гордость и славу русского флота. Главный начальник флота Великий Князь Генерал-Адмирал, разделяя чувства своих сослуживцев и при том имея в виду, что для истории государственных деятелей драгоценны правдивые заявления современников, хорошо знакомых с их общественною и частною деятельностью, изволил поручить мне просить Вас, милостивый государь, поместить настоящее письмо моё на страницах вашего журнала, имеющего целью добросовестным собранием материалов облегчить труды будущих историков. Честь нашего флота и справедливость требуют, чтобы рядом со статьёй, выражающей личное воззрение одного неизвестного лица, историк (на долю которого выпадет нелёгкий труд составления биотрафии творцов нравственной силы Черноморского флота, бессмертных в памяти моряков, доблестных граждан и славных адмиралов: Лазарева, Корнилова и Нахимова) имел перед собою единодушное заявление полнейшего негодования всего русского флота к лживым обвинениям со стороны анонимного автора, тщательно скрывающего своё имя.

Н.Краббе

С.-Петербург, 6 марта 1868 г.».

Первым откликнулся «Кронштадтский вестник», 21 января 1868 года опубликовавший текст заявления офицеров Черноморского флота.

«Грустно подумать, — читаем там же, — что 14 лет после славной защиты Севастополя нашим морякам пришлось защищать память лучших и самых славных из его защитников». Совершенно та же мысль в статье капитан-лейтенанта Афанасьева «Ответ моряка «Русскому Архиву»», появившейся вслед 26 января в «С.-Петербургских ведомостях»: «Нельзя, к сожалению, не заметить, что древний военный клич наших предков — «мёртвые срама не имут» — в наше время забывается и находятся такие отщепенцы, которые осмеливаются клеветать на свежую память народных героев».

С.Крашенников, бывший редактором «Морского сборника» в период с 1850 по 1852 год, выступивший в том же «Сборнике» с опровержением, не оставил без внимания ни одного утверждения анонима.

«Корнилов, по словам автора, — пишет Крашенников, — был человек ловкий(пожалуй бойкий), способный(и весьма), довольно образованный(нет, очень образованный и весьма сведущий), но сухой(скорее серьёзный). «В начале осады Севастополя удивлялись его деятельности, но всё-таки это была не любовь». Это личный взгляд автора… По его мнению, Корнилов «мог быть хорошим командиром порта, по крайней мере, лучше его не было». Корнилов служил 30 лет морским офицером с постоянным отличием во всех чинах и должностях. Мичманом был в Наваринском сражении на славном корабле «Азов»; с лейтенантского чина начал командовать военными судами от тендера и до 120-пушечного корабля, и командовал ими 16 лет сряду; два года был в командировке в Англии, наблюдал за постройкой и вооружением четырёх пароходов того времени (1848). В декабре произведён был в контр-адмиралы (на 26 году офицерства), а в апреле следующего года назначен начальником штаба Черноморского флота. Через 2 года умер Лазарев, место его занял престарелый Берх, а управление флотом лежало вполне на Корнилове. Так вот какая служба давала Корнилову все права на пост главного командира, а не та пустая причина, что лучше его не было!

…По ходу событий автор берётся опять за Корнилова и говорит, что «он был действительно самый способный для управления флотом и всем, однако, а он был далеко не то, что требовалось тогда Севастополю. Требовался новый, ясный луч для озарения этого хаоса, а им-то не мог быть Корнилов, всосавший в себя с колыбели стародавние русские порядки». Мы поняли это так, что автор находит Корнилова старым для выполнения должности главного командира и что её бы лучше исправил человек молодой, которому ещё некогда было набраться старых русских порядков. Корнилову в конце декабря 1853 года (время, о котором говорит автор) было 47 лет, по-нашему, это лучшие годы для главного начальника на таком важном посту, а заменить его человеком молодым, хотя и гениальным (у автора, верно, есть таковые в запасе), — откуда же он возьмёт житейский опыт, необходимый для управления людьми, особенно в такую трудную эпоху?..

Но главное дело не в летах, а в способностях, в которых сам автор не отказывает Корнилову, а всё-таки подавай ему другого…»

Капитан-лейтенанту Афанасьеву принадлежит первая встретившаяся в развернувшейся полемике характеристика Корнилова, которую приведём здесь полностью: «Живой, пылкий, горячий, с блестящими талантами, он, с увлечением принимаясь за всякую деятельность, работал до истощения и был разностороннее Нахимова; зато не был так глубок в морском деле. При своих замечательных административных способностях он был хороший, опытный моряк и достойный адмирал, но далеко был от той типичности, которая выработалась в Нахимове при исключительном морском направлении последнего. Нахимов охотно подчинялся первенству Корнилова в последнее время в ежедневной деятельности по устройству флота и защиты Севастополя, подчинялся столько же по своей прямодушной скромности, как и по сознанию высоких достоинств и полезных действий Корнилова. С своей стороны, Корнилов умел понимать эту уступчивость Нахимова и, ценя в нём по справедливости редкие морские дарования, сознавал неподражаемость Нахимова во всём, что касается моря и боевой жизни на нём, и уступал ему на этом поле. Вот причина редкого согласия и честного единодушия, ознаменовавшего совокупную деятельность соперничествовавших в славе адмиралов и доставившего нашей истории блестящие страницы Синопа и Севастополя».

В феврале в «Николаевском вестнике» (№ 16) появилось ещё одно опровержение на статью «Русского Архива». Автором был капитан-лейтенант Ф.Нарбут. Мы уже знаем, что аноним оговорил Корнилова в корыстном стремлении присвоить себе лавры победы при Синопе, для чего Корнилов якобы «бросил Нахимова на произвол судьбы». Нарбут приводит точнейший фактический материал и неоспоримые доказательства лживости такого обвинения.

«До войны, — писал аноним, — Корнилов давным-давно метил в командиры портов». Всю свою энергию он подчинил достижению этой цели. «Но вот войной уже сильно пахло…Чёрное море курилось от дыма пробных выстрелов… У Корнилова сильно зудели руки подраться и, как он надеялся, разбить басурман. Он взял четыре парохода из Севастополя, чтобы лететь с ними якобы «для рекогносцировки турецких берегов», но собственно для того, чтобы свободнее распоряжаться в море и в случае битвы поспеть на место». Тот же аноним писал одновременно о вице-адмирале: «Корнилов, возвышавшийся над всеми образованием, умом и талантами, никогда и не думал состязаться в чём бы то ни было с Нахимовым». Но затем давал такое «уточнение»: «Да и никому из мало-мальски вникавших в дело не приходило и в голову ставить их на одну доску. Если Нахимов при Корнилове даже и после Синопа был почти не виден, что же он был бы во время боя при Корнилове до Синопа!»

В месяцы, о которых идёт речь, у берегов Турции крейсировала эскадра под командованием Нахимова, посланная туда по приказу Корнилова. По этому поводу аноним писал: «Корнилова не могло заботить нисколько, что Нахимов разгуливает в море: он знал, что одному Нахимову ничего не сделать. Другие же эскадры постоянно держались вдали, а эскадра Новосильского сидела в Севастополе, вследствие расчётов того же Корнилова, дабы в случае надобности взять эту эскадру и идти с нею против турок… 5 ноября с рассветом «Владимир «увидел 6 больших судов, которые были не что иное как часть турецкого флота, открытого Корниловым ещё прежде, до ухода его в Севастополь, и составлявшего теперь предмет его исканий. Но как-то случилось, что эти 6 судов показались ему эскадрой Нахимова. Нужно было явиться именно такому числу!

Корнилов, без сомнения, пошёл бы к этой эскадре и тогда бы всё разоблачилось, но тут мелькнул перед ним пароход, признанный неприятельским. Захотелось взять приз, а потому, отложив предполагаемое свидание с Нахимовым, погнались за пароходом. Он был взят и сильно избит. Возня с ним заняла всю ночь и следующий день, а это были в общем счёте роковые сутки. Партия в шахматы была проиграна. Затем, не видя турок и притом нуждаясь в топливе (да тут ещё приз!), Корнилов решился смахать в Севастополь. Но что делать с кораблями Новосильского, которые в угле не нуждались и могли очень легко выждать возврата Корнилова в море? Но так же легко они могли случайно или не случайно соединиться с Нахимовым и разыграть ту увертюру, исполнение которой Корнилов предоставлял себе. Задумываться нечего: отдать приказ по эскадре, чтобы она шла в Севастополь, — и приказ был отдан. Как приняли этот странный приказ, неизвестно, но делать было нечего: Новосильский скрепя сердце поворотил домой. 5 ноября он сошёлся нечаянно с Нахимовым, они вздохнули друг о друге, выпили по чарке-другой марсалу и расстались. К рассвету 6 ноября Новосильский вышел из виду эскадры Нахимова. Нахимов был брошен совершенно один и… пошёл к Синопу. Я думаю, что всякий, кто не может быть равнодушен к успеху русского оружия, в высшей степени заинтересован этой минутой. Всякого дерёт по коже приятный мороз, и всякому хотелось бы в эту славную минуту быть на палубе «Императрицы Марии» подле добродушного адмирала Нахимова, который служил свою службу отечеству без малейших видов, которому и во сне не снились приказы, подобные отданному сейчас эскадре Новосильского».

Если опустить длиннейшее описание «севастопольцем» подробностей «игры в шахматы», то смысл его повествования сводится к следующему: начальник штаба, имевший в своём распоряжении практически всю боеспособную часть Черноморского флота, вероломно поступает со своим соратником вице-адмиралом Нахимовым, не давая ему помощи, в которой тот нуждается, и выжидает случая, чтобы воспользоваться самому находящейся в его распоряжении военной мощью. Корнилов со своей эскадрой ищет турецкий флот в открытом море. Но случилось так, что этот флот, открытый в Синопской бухте малочисленной эскадрой Нахимова, был разбит ею. Корнилов же, опоздав к месту сражения, понял, что «проиграл партию в шахматы».

И вот здесь автор даёт волю своему и без того разыгравшемуся воображению, описывая состояние души Корнилова, когда тот с опозданием приплыл к Синопской бухте на пароходе «Одесса» и увидел горящие турецкие корабли — свидетельство полной победы Нахимова. Какую бурю чувств живописует туг автор! «Только два часа опоздал Корнилов! — восклицает он. — Какой урок! Когда, кипя и терзаясь, стоял он на палубе своего парохода, вперив глаза в победоносный пламень и дым».

«После подобного словоизвержения, — пишет капитан-лейтенант Ф.Нарбуг, — всякий должен назвать Корнилова человеком в высшей степени честолюбивым, у которого все помышления были лишь только о своём возвышении и что польза Отечеству и долг гражданина и воина ему были решительно неведомы. И это всё о том Корнилове, который создал впоследствии всю оборону русской Сарагоссы; о том Корнилове, который говорил нам на бастионах «отступления не будет; коли меня, если велю отступать» — слова знаменательные. О том Корнилове, который был всё: и опытный адмирал, и образованный генерал, и наилучший администратор, и отличный инженер. Кому из нас не приходилось видеть, и весьма часто задолго до высадки союзников в Крыму, этого великого человека и за военной историей, и за фортификацией, несмотря на многотрудные и разнообразные его занятия. В книге Жандра ещё недостаточно собраны все материалы для составления биографии этого редкого и великого человека; ещё не настало время для его историка. Корнилов был не только уважаем своими подчинёнными за свои глубокие познания по всем отраслям морского и военного дела и за редкую справедливость в оценке подчинённых ему людей, — но мы утвердительно говорим, что он был искренне любим всеми теми, кто сам честно служил, а их был легион.

Теперь рассмотрим, насколько справедливы «Записки севастопольца» в отношении того, что Корнилов якобы бросил Нахимова на произвол судьбы перед Синопским боем. Приводим для этого официально засвидетельствованную выписку из шканечных журналов, из которой всякий увидит, что Корнилов послал к Нахимову эскадру Новосильского и вменил ей в исполнение дать Нахимову такие силы, какие потребуются, и что встреча эскадр не была случайная, и что действительно та эскадра, состоящая из 6 судов, которую счёл Корнилов за эскадру Нахимова, была не турецкая, а Нахимова. Нахимов слышал выстрелы сражения «Владимира» с «Перваз-Бахри» и даже буксировался на эти выстрелы. Откуда же взял Севастополец, что виденная эскадра была турецкая?..

…Выписки из шканечных журналов: 120-пушечный корабль «Великий Князь Константин».

Под флагом вице-адмирала Корнилова.

4 ноября с полудня случаи.

…В час прибыл на корабль контр-адмирал Новосильский… после этого отбыл на свой корабль «Три Святителя», а начальник штаба Черноморского флота и портов перешёл со своим штабом на пароход «Владимир» — эскадра же, построившись в 2 колонны, последовала на R OSO3/4O.

5-го с полуночи случаи.

Находясь в эскадре в Чёрном море и следуя на соединение с крейсирующим отрядом (Нахимова. — С. К.) у мыса Керемпе.

120-пушечный корабль «Три Святителя».

Под флагом контр-адмирала Новосильского.

5 ноября с полудня случаи.

В ³/₄ 1-го часа контр-адмирал Новосильский воротился с парохода «Владимир» на корабль со словесным приказанием начальника штаба «следовать к эскадре вице-адмирала Нахимова для перемены его кораблей другими кораблями, если будет нужно, а уж потом возвратиться в Севастополь».

6 ноября с полуночи случаи.

В 8 часу утра по распоряжению вице-адмирала Корнилова корабли нашей эскадры «Ростислав» и «Святослав» и бриг «Эней» поступили в эскадру вице-адмирала Нахимова, а корабль «Ягудиил» и бриг «Язон» в нашу эскадру».

В марте 1868 года в «Морском сборнике» появляется статья Н.Рыкачёва по поводу «Записок севастопольца». Рыкачёв стремится воссоздать образ Корнилова, «если возможно, из того же материала, которым пользовался автор (аноним. — С.К.)»: «Таким можно изобразить Корнилова, пользуясь красками автора «Записок севастопольца»: Из этих отрывочных фраз перед читателем возникает образ необыкновенно энергического, талантливого и способного военного человека. Его военные дарования и необыкновенная деятельность известна всем… Он наследник знаменитого Лазарева, и он знает, какую нравственную ответственность берёт на себя вместе с этим наследством… Наследство выпадает ему на долю в минуту самую критическую. Сильно пахнет войною. Чёрное море курится от дыма пробных выстрелов. Но Корнилов не упадает духом, он работает ещё сильнее».

Рыкачёв, отдавая должное его несомненно блестящим талантам, выводит и чисто человеческие качества адмирала, тактично касаясь такой тонкой материи, как служебное честолюбие: «…В лихорадочной деятельности Владимира Алексеевича, появляющегося почти одновременно в Николаеве и в Севастополе и успевающего в то же время выследить турецкий флот, взять приз после упорного боя и затем готовиться к защите Севастополя и Крыма, — мы видим только понятное военное честолюбие человека, которому был поручен… Черноморский флот, завещанный ему же М.П.Лазаревым, преемником Грейга». Рыкачёв снова возвращается к этому мотиву несколькими страницами позже: «…Мы уже говорили, что не берём на себя смелость определить те чувства, которые руководили адмиралом Корниловым… Мы даже допускаем мысль, что честолюбивый, энергический, умный и талантливый начальник штаба Черноморского флота скорбел душой, что ему не удалось принять участие в славном морском сражении, при подготовке которого он сделал так много. Соревнование не есть зависть. В этом случае мы верим в соревнование и не допускаем зависти. Нам известно положительно, что Корнилов первым отдавал должную справедливость значению Синопского боя. Он не только в Севастополе говорил с увлечением о поведении нашего флота и наших адмиралов в Синопе, но успевал ещё при всех своих громадных трудах извещать своих далёких знакомых и друзей о славном сражении, о котором писал сам с увлечением, с восторгом. Такое письмо было написано им вскоре после сражения к командиру фрегата «Диана», капитану С.С.Лесовскому, находившемуся в то время на пути из Рио-Жанейро в Тихий океан».

Итак, перед нами «портрет после реставрации». На этом можно было бы и закончить. Но хочется внести одно дополнение. Статья «Русского Архива», получившая такую скандальную известность, думается, появилась не случайно. Предположение выступавших против неё о том, что она была вызвана «чувством зависти, злости к мизантропическим, больным настроением ума», отнюдь не исключается, но кажется малоубедительным и немного наивным объяснением. Конечно, это останется областью домыслов, но, должно быть, в русском обществе были лица, заинтересованные в том, чтобы очернить славу недавних героев.

В статье капитан-лейтенанта Ф.Нарбута читаем такую фразу: «Пусть пишут все, кто что знает о знаменитой обороне Севастополя и о деяниях черноморцев, правда выяснится сама… но зачем же скрывать своё имя в таком случае?» Словно в ответ на это иронически замечает Рыкачёв: «Мне решительно неизвестно, кто автор рассматриваемой статьи. Но должен быть русский, потому что устыдился подписать своё имя под таким творением».