Глава пятая Приближаясь к победе (Эпизоды войны)

Глава пятая

Приближаясь к победе (Эпизоды войны)

В чужую душу нельзя войти, но можно входить в нее или проходить мимо.

Д. С. Мережковский

1

На фронтах Виктор Семенович бывал часто, в кабинете засиживаться не любил и предпочитал лично знакомиться с работой своих подчиненных непосредственно в боевой обстановке. Такие поездки лишь добавляли ему авторитета, которого и без того хватало с лихвой. При этом Абакумов был сильным и смелым человеком, причем его смелость и, если хотите, даже храбрость не была показной. Но самое главное, этим качеством он резко выделялся не только среди своих коллег, но и в армии.

В годы войны начальник контрразведки не однажды рисковал своей жизнью. Его машину атаковал «мессершмитт» в районе Великих Лук на Калининском фронте. И только чудо спасло Абакумова и его охрану от неминуемой гибели. Машина была в буквальном смысле изрешечена. В 1944 г. «Виллис» Виктора Семеновича обстреляли бандеровцы. Это произошло в тылу тринадцатой армии 1-го Украинского фронта. Но в этот раз ранили адъютанта начальника контрразведки. И снова Виктора Семеновича спасло чудо.

Примерно то же самое произошло с генералом Ватутиным. 28 февраля 1944 г. Командующий фронтом собирался выехать в две подчиненные армии для отработки вопросов взаимодействия наземных войск с авиацией. После работы в 13-й армии Николай Федорович с охраной (8 человек) и в сопровождении члена Военного Совета генерала Крайнюкова и офицеров штаба 29 февраля отправился в 60-ю армию. Около восьми часов вечера, недалеко от селения Милятын на колонну из нескольких штабных машин напали бандеровцы. По другим данным, это были даже не бандеровцы, а повстанцы (от 17 до 27 человек), грабящие захваченный ими красноармейский обоз: «увидев поблизости незваных гостей, повстанцы обстреляли три автомобиля». Водитель «форда» командующего Богомолов дал задний ход и выехал из зоны огня. Однако Ватутин был ранен в бедро выше колена, и пока его довезли до ближайшего поселка, он потерял много крови. Уже в Киеве хирурги долго боролись за жизнь военачальника и, пытаясь спасти его, не раз оперировали. Но 15 апреля Ватутин умер. В этом же году от рук повстанцев погиб и командующий бронетанковыми и механизированными войсками 1-го Украинского фронта генерал-лейтенант А. Штевнев.

Все эти факты производили не только сильное впечатление, но прежде всего вызывали яростный гнев.

История умалчивает, как Виктор Семенович разносил Управление контрразведки СМЕРШ 1-го Украинского фронта. Но то, что мало им не показалось, это точно. Как утверждают очевидцы, разнос был грандиозным. Абакумов потребовал очистить тылы фронта от бандитов немедленно. В феврале 1944 г. начальник Управления контрразведки СМЕРШ 1-го Украинского фронта докладывал:

«Того же числа начальник мастерской 361 ОБС, 24 СК лейтенант Михалынин, совместно со старшиной радиороты Политовым и экспедитором Коневским выехали на одной подводе из села Стадники в с. Уздицы. В пути следования им повстречалась подвода с едущими на ней 7 мужчинами в гражданской одежде. На вопрос Михалынина: «Как проехать в село Уздицы», ехавшие на подводе выхватили автоматы и скомандовали: «Руки вверх»».

Забрав повозку и военнослужащих, бандиты привезли их в один из хуторов, где уже находилось четыре бойца. Со всеми задержанными один из бандеровцев вел около часа беседу о задачах и целях УПА, после чего им были возвращены изъятые у них документы и личные вещи, задержанные освобождены. Оружие и повозки бандеровцами изъяты». В течение января-февраля 1944 г. на территории одной только Ровенской области повстанцы совершили 154 нападения на воинские части и отдельных военнослужащих. В результате были убиты 439 солдат и офицеров.

Поэтому зачистка тылов и коммуникаций стала необходимой реальностью. Для первой такого рода операции Украинский фронт выделил одну кавалерийскую дивизию, усиленную 20 бронеавтомобилями и 8 танками. Ее провели в марте. С этого месяца начинается практика проведения чекистско-армейских операций, в которых совместно с войсками НКВД участвовали боевые части и подразделения украинских фронтов.

По данным Сергея Ткаченко, только «…в апреле — мае 1944 г. в северных районах Тернопольской области военные силы повстанцев были уничтожены совместными действиями крупных соединений НКВД и РККА. После неудачных для УПА боев и насыщения прифронтовой полосы советскими войсками вследствие стабилизации линии фронта, действия повстанцев в этом регионе практически прекратились. В августе — сентябре 1944 г. войска НКВД вместе с войсками 4-го Украинского фронта провели ряд крупных войсковых операций в Дрогобычской области. В ходе их за период с 18 августа по 9 сентября были убиты 1174 повстанца, еще 1108 человек взяты в плен, а также задержаны около 6 тысяч лиц, уклонявшихся от мобилизации в Красную Армию». По борьбе с вражеским подпольем проводили свои операции и «смершевцы». Например, на территории Киевской, Житомирской и Ровенской областей в начале 1944 г. СМЕРШ 1-го Украинского фронта вскрыл ряд подпольных организаций, арестовав до 150 их участников. Тем не менее нападения повстанцев на части Красной Армии продолжались. Так, в сентябре — октябре 1944 г. в Станиславской области они уничтожили 23 офицера и 128 солдат и сержантов, а 79 человек увели в лес.

* * *

С самых первых дней советской власти и вплоть до своей ликвидации Чечено-Ингушская АССР по праву считалась самой «беспокойной» и всегда оставалась очагом бандитизма.

В октябре 1943 г. бригада работников госбезопасности во главе с заместителем наркома комиссаром госбезопасности 2-го ранга Б. Кобуловым выехала в Чечено-Ингушетию, а 9 ноября по результатам ее работы была подготовлена докладная записка на имя Л. Берии «О положении в районах Чечено-Ингушской АССР»:

«Населенных пунктов в республике насчитывается 2288. Население за время войны сократилось на 25 886 человек и насчитывает 705 814 человек. Чеченцы и ингуши в целом по республике составляют около 450 000 человек. В республике 38 сект, насчитывающих свыше 20 тысяч человек. Они ведут активную антисоветскую работу, укрывают бандитов, немецких парашютистов. При приближении линии фронта в августе — сентябре 1942 г. бросили работу и бежали 80 членов ВКП(б), в том числе 16 руководителей райкомов ВКП(б), 8 руководящих работников райисполкомов и 14 председателей колхозов.

Антисоветские авторитеты, связавшись с немецкими парашютистами, по указаниям немецкой разведки организовали в октябре 1942 г. вооруженное выступление в Шатоевском, Чеберлоевском, Итумкалинском, Введенском и Галангожском районах. Отношения чеченцев и ингушей к советской власти наглядно выразилось в дезертирстве и уклонении от призыва в ряды Красной Армии. При первой мобилизации в августе 1941 г. из 8000 человек, подлежащих призыву, дезертировало 719 человек. В октябре 1941 г. из 4733 человек 362 уклонились от призыва. В январе 1942 г. при комплектовании национальной дивизии удалось призвать лишь 50 процентов личного состава. В марте 1942 г. из 14 576 человек дезертировало и уклонилось от службы 13 560 человек, которые перешли на нелегальное положение, ушли в горы и присоединились к бандам. В 1943 г. из 3000 добровольцев число дезертиров составило 1870 человек. Группа чеченцев под руководством Алаутдина Хамчиева и Абдурахмана Бельтоева укрыла парашютный десант офицера германской разведслужбы Ланге и переправила его через линию фронта. Преступники были награждены рыцарскими орденами и переброшены в ЧИАССР для организации вооруженного выступления.

По данным НКВД и НКГБ ЧИАССР, на оперативном учете было 8535 человек, в том числе 27 немецких парашютистов, 457 человек, подозреваемых в связях с немецкой разведкой, 1410 членов фашистских организаций, 619 мулл и активных сектантов, 2126 дезертиров. За сентябрь — октябрь 1943 г. ликвидировано и легализовано 243 человека. На 1 ноября в республике оперируют 35 бандгрупп с обшей численностью 245 человек и 43 бандита-одиночки.

Свыше 4000 человек, участников вооруженных выступлений 1941–1942 гг., прекратили активную деятельность, но оружие — пистолеты, пулеметы, автоматические винтовки — не сдают, укрывая его для нового вооруженного выступления, которое будет приурочено ко второму наступлению немцев на Кавказ».

Характерно, что захваченный НКВД полковник Губе Осман на допросе показал:

«Среди чеченцев и ингушей я без труда находил нужных людей, готовых предать, перейти на сторону немцев и служить им. Меня удивляло: чем недовольны эти люди? Чечены и ингуши при Советской власти жили достаточно зажиточно, в достатке, гораздо лучше, чем в дореволюционное время, в чем я лично убедился по 4-х месяцев с лишним нахождения на территории Чечено-Ингушетии. Чеченцы и ингуши, повторяю, ни в чем не нуждаются, что бросалось в глаза мне, вспоминавшему тяжелые условия и постоянные лишения, в которых обретала в Турции и Германии горская эмиграция. Я не находил иного объяснения, кроме того, что этими людьми из чеченцев и ингушей, настроениями, изменческими в отношении своей Родины, руководили шкурнические соображения, желание при немцах сохранить хотя бы остатки своего благополучия, оказать услугу, в возмещение которой оккупанты им оставили хотя бы часть имеющегося скота и продуктов, землю и жилища».

После работы бригады Кобулова Берия собрал оперативное совещание, на котором основной задачей определил создание оперативных чекистских групп по предстоящим мероприятиям в Чечне. Ответственными за выполнение будущей операции были назначены заместители Берии — Серов, Апполонов, Круглов и Кобулов.

18 ноября 1943 г. Берия утвердил план оперативно-чекистских мероприятий по делу «Чечевица». 29 января 1944 г. утвердили «Инструкцию о порядке проведения выселения чеченцев и ингушей».

31 января 1944 г. выходит совершенно секретное постановление ГКО № 50 «О мероприятиях по размещению спецпоселенцев в пределах Казахской и Киргизской ССР».

17 февраля 1944 г. Берия докладывает Сталину об окончании подготовки операции, в которой учитывается абсолютно все: особенности горных районов и ее масштабы. Операцию решено провести «в течение 8 дней, в пределах которых в первые 3 дня будет закончена операция по всей низменности и предгорным районам и частично — по некоторым поселениям горных районов с охватом свыше 300 тыс. человек. В остальные 4 дня будут проведены выселения по всем горным районам с охватом оставшихся 150 тыс. человек». 23 февраля 1944 г. Берия доложил Сталину: «Сегодня, 23 февраля, на рассвете начали операцию по выселению чеченцев и ингушей. Выселение проходит нормально. Заслуживающих внимания происшествий нет. Имели место 6 случаев попытки к сопротивлению со стороны отдельных лиц, которые пресечены арестом или применением оружия».

1 марта Берия докладывал об итогах операции: «Выселение было начато 23 февраля в большинстве районов, за исключением высокогорных населенных пунктов. По 29 февраля выселены и погружены в железнодорожные эшелоны 478 479 человек, в том числе 91 250 ингушей. Погружено 180 эшелонов, из которых 159 эшелонов отправлено к месту нового поселения».

Только из Дагестана было депортировано около 28 тыс. чеченцев.

В дальнейшем операция охватила чеченцев и ингушей, уволенных из рядов Красной Армии (после февраля 1944 г.). Численность спецпоселенцев, призванных в армию с Северного Кавказа, составляла 8894 человека, из них чеченцев 4248. Также были депортированы 4146 чеченцев, ингушей, калмыков, карачаевцев и балкарцев, проживавших в Дагестанской АССР, Азербайджанской и Грузинской ССР, в Краснодарском крае, Ростовской и Астраханской областях.

А 7 марта Чечено-Ингушская АССР была ликвидирована Указом Президиума Верховного Совета СССР.

Принимали участие в этой операции и подчиненные Виктора Семеновича Абакумова во взаимодействии с работниками НКВД и НКГБ. 21 февраля 1944 г. начальника военной контрразведки по этому вопросу принял Сталин. В 24.00 Абакумов переступил порог его кремлевского кабинета в очередной раз. Но встреча с вождем длилась недолго, всего полчаса. По окончании операции «Чечевица» Сталин сказал Берии:

— Представьте к наградам лиц, образцово исполнявших приказ о выселении.

И соответствующий документ был подготовлен:

«Государственный Комитет обороны Товарищу Сталину И.В.

В соответствии с Вашим указанием представляю проект Указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами и медалями наиболее отличившихся участников операции по выселению чеченцев и ингушей.

Принимало участие 19 тысяч работников НКВД, НКГБ и СМЕРШ и до 100 тысяч офицеров и бойцов войск НКВД, значительная часть которых участвовала в выселении карачаевцев и калмыков и, кроме того, будет участвовать в предстоявшей операции по выселению балкарцев. В результате трех операций выселено в восточные районы СССР 650 тысяч чеченцев, ингушей, калмыков и карачаевцев».

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 марта 1944 г. орден Кутузова I степени (№ 160) получил Меркулов, орден Суворова I степени получил Кобулов (№ 128), орден Суворова I степени получил Серов.

Виктору Семеновичу Абакумову дали орден Суворова II степени за номером 540.

Парадоксально, но первую награду — полководческий орден — в годы войны начальник ГУКР СМЕРШ получил только весной 1944 г. и только за операцию по выселению. А ведь до этого заслуг у Абакумова было немало, но что поделаешь, только теперь вождь решил отметить своего верного слугу! Откровенно скажу, не баловал Сталин наградами Абакумова. Сам же Виктор Семенович по каким-то неведомым причинам носить их не любил. Если посмотреть все фотографии, на которых изображен Абакумов, то можно заметить, что на его форме нет орденов и медалей, нет и привычных нам орденских планок. Есть всего несколько фотографий, где на его груди красуются ордена, но они связаны прежде всего с парадами или красными днями календаря. В быту же все эти «побрякушки» для него ничего не значили. Не любил он их, как любили многие, а все потому, что не был слабым человеком. Чем и выделялся, несомненно, в лучшую сторону от сталинских чиновников и генералов.

Хотя, впрочем, слабость у Виктора Семеновича все же была — это красивые женщины. Но слабость ли это?

2

Летом 1944 г. Абакумову принесли расшифрованную радиограмму:

«IV отделом РСХА подготовлена группа, цель которой — ликвидировать Верховного. Группа состоит из двух человек. Заброска будет осуществлена воздушным путем. Район — северо-западные области. Срок — первая половина сентября. Фрау». Информация была более чем тревожной, и Виктор Семенович дает распоряжение срочно разработать контроперацию под кодовым названием «Перехват».

В ней зубры контрразведки в считанные дни предусмотрели все возможные варианты действий. Саму же операцию Абакумов взял под свой личный контроль. Тем не менее все учесть не смогли. За несколько дней до заброски террористов под Смоленском удачно приземлились пять парашютистов, имеющих своей задачей поиск площадки для посадки самолета, чтобы в назначенный день и час принять его и благополучно обеспечить высадку двух пассажиров. Потом они собирались вернуться к своим.

Атак как операция «Перехват» уже началась, то эту группу взяли через два дня после приземления. Теперь уже вместе с диверсантами контрразведчики нашли необходимую площадку и в условленный день ждали прилета «важных гостей». Но случилось непредвиденное. 5 сентября 1944 г. самолет не прилетел из-за того, что при перелете линии фронта был поврежден зенитной артиллерией и совершил вынужденную посадку в ста пятидесяти километрах от того места, где его ждали «смершевцы». Правда, вскоре этот самолет нашли, но, естественно, в нем и около него никого уже не было.

Начальник контрразведки отдал команду: «Перехват — время «Ч»», после чего все дороги, ведущие к Москве, были перекрыты и параллельно начался активный поиск немецких диверсантов. О том, как их задержали, сорок пять лет спустя рассказал Клавдий Федорович Федосеев:

«Я тогда работал начальником Кармановского райотдела НКВД. Рано утром, еще не было четырех, позвонили из Гжатского райотдела НКВД и сообщили, что на высоте 2500 метров обнаружен вражеский самолет.

Потом опять звонок:

«Самолет совершил посадку недалеко от Карманова. Предполагается, что в нем находятся немецкие диверсанты. Срочно организуйте поиск».

Я сразу же поднял своих людей — человек двадцать. Собрались все у здания райотдела. Обсуждаем, куда нам идти. Начало светать. Было прохладно, стояли первые дни осени. Вдруг вдалеке показался мотоцикл. Он ехал в нашу сторону. На скорости пронесся мимо. Мы только заметили, что за рулем сидел майор в кожаном пальто и рядом с ним молодая женщина-лейтенант. Дорога, по которой он ехал, вела в сторону соснового бора и там заканчивалась. Это мы знали. «Значит, сейчас развернется и подъедет к нам», — решил я. Так оно и получилось. Майор остановил мотоцикл возле нашей группы. Спросил, как проехать в Ржев. Это меня сразу насторожило. Может быть, это была его первая ошибка. Я представился, объяснил ситуацию и попросил предъявить документы. Он спокойно подает. Смотрю, майор из СМЕРШ. О, птица какая! Говорю, пойдемте, вместе подумаем, как разыскать диверсантов. И ваш мотоцикл очень кстати будет. Мы, мол, безлошадные. Он на ходу расстегнул свое кожаное пальто. Блеснула Звезда Героя Советского Союза на гимнастерке. Поговорили мы несколько минут. Я вижу — он очень торопится. И нервничает. Опять у меня подозрение появилось. Извинился перед ним — все-таки майор, а я старший лейтенант. Сказал, что должен еще задать несколько вопросов его спутнице — лейтенанту. Он пожал плечами. «Пожалуйста», — говорит.

А у меня, пока я с ним говорил, созрел план. Он ушел.

Вошла женщина. Я перед ней разложил на столе карту и попросил показать, по каким дорогам они уехали от дислокации своего штаба до Карманова. Она на секунду замерла, вроде бы как растерялась, и тут же взяла себя в руки. Сказала, что она не может раскрыть маршрут передвижения. «Почему?» — спрашиваю я. — «Это тайна!»

Какая же это тайна, думаю. Нет, тут что-то не то.

Ее отправили вниз. Кивнул трем вооруженным ребятам, чтобы поднялись ко мне. И из окна попросил майора пройти еще для одного вопроса. Он вошел. На столе по-прежнему лежала карта.

«Ваша спутница, — говорю, — отказалась сообщить маршрут, по которому вы ехали, покажите, пожалуйста». Вижу, и он замялся, скосив глаза на карту. Дорог там много. Почти все проселочные. Я-то их хорошо знаю. А чужому человеку сразу и не разобрать. Прошло несколько напряженных секунд. И тут я понял, что передо мной — враг. Вскинув пистолет, я крикнул: «Руки вверх!»

У дверей стояли наши ребята с винтовками на изготовку.

«Вы с ума сошли, капитан. Вы ответите за это!» — закричал он. Но я свое: «Руки вверх или стреляю!»

Тут он поднял руки, а в рукаве какое-то странное сооружение. Потом узнали, что это снаряд, пробивающий броню. За поясом у него оказалось три пистолета. Внизу, на улице, ребята арестовали женщину и привели ко мне.

Я допросил их — каждого по отдельности. И тут узнал, что заброшены они на территорию страны с целью убийства Сталина (…).

Обыскали мы мотоцикл. А там чего только нет. Три чемодана с документами и вещами, 116 мастичных печатей, семь пистолетов, два охотничьих ружья центрального боя, пять гранат, одна мина и многое другое. Таврин попросил как можно скорее доставить его в Москву. Я позвонил в Смоленск. Оттуда — в столицу. Все закрутилось, завертелось. Приехал начальник Смоленского НКВД полковник Стальнов. Увез Таврина и его жену Лидию с собой».

В этой истории меня лично поразили несколько моментов. Во-первых, приземлившись не в том месте, где предполагалось первоначально, Таврин буквально заблудился и не мог найти дорогу для выхода на основной маршрут на Москву. Более того, ни он, ни его спутница не смогли показать на карте маршрут, по которому они якобы ехали.

Они просто не ориентировались на местности. Во-вторых, когда Таврина арестовал начальник райотдела НКВД, он даже не сопротивлялся, хотя в рукаве имел специальное оружие, заряженное снарядом, пробивающим броню, а за поясом несколько пистолетов. Таврин просил только об одном — скорее доставить его в Москву. Он знал цену жизни и, судя по всему, не собирался убивать товарища Сталина. И в-третьих, имея надежные документы — заместителя начальника отдела контрразведки СМЕРШ 39-й армии 1-го Прибалтийского фронта— на груди Таврина размещение наград совершенно не соответствовало правилам ношения орденов и медалей СССР, утвержденным еще в июне 1943 года. Ордена Александра Невского и Красной Звезды по новым правилам должны были быть на правой стороне груди агента, но все они почему-то находились на левой вместе с медалью «Золотая Звезда», орденом Ленина и двумя орденами Красного Знамени.

Складывается такое впечатление, что спецслужбы Германии слабовато готовили своих агентов к заброске в советский тыл и тем более для выполнения особо важного задания (убийство Сталина).

* * *

В Москве Таврина допрашивали представители сразу трех спецслужб: начальник отдела НКВД СССР по борьбе с бандитизмом — комиссар госбезопасности 3-го ранга Леонтьев, заместитель начальника 2-го управления НКГБ СССР комиссар госбезопасности Райхман и начальник отдела ГУКР СМЕРШ НКО полковник Барышников. То есть и от Берии, и от Меркулова и от Абакумова. Итак, допрос:

«Таврин П.И., 1909 г.р., урож. с. Бобрик Нежинского района Черниговской обл. УССР, русский, в 1942 г. на фронте вступил в кандидаты в члены ВКП(б), образование незаконченное высшее, до войны работал нач. Туринской геологоразведочной партии Исыковского приискового управления, прииск «Урал-Золото». В Красную Армию призван 14 августа 1941 г.»

— 5 сентября сего г. при вашем задержании вы заявили, что являетесь агентом германской разведки. Вы подтверждаете это?

— Да, я действительно являюсь агентом германской разведки.

— Когда и при каких обстоятельствах вы были привлечены к сотрудничеству с германской разведкой?

— 30 мая 1942 г., будучи командиром пулеметной роты 1196-го полка 369-й стрелковой дивизии 30-й армии, действовавшей на Калининском фронте, я был ранен, захвачен немцами в плен, после чего содержался в различных немецких лагерях для военнопленных на оккупированной территории СССР, затем на территории Германии. В июне 1943 г. в гор. Вена, где я содержался в тюрьме за побег из лагеря для военнопленных, меня вызвали офицеры гестапо Байер и Тельман и предложили сотрудничать с германской разведкой, на что я дал согласие.

— Когда и каким путем вы были переброшены через линию фронта?

— Через линию фронта я был переброшен германской разведкой в ночь с 4 на 5 сентября с.г. с рижского аэродрома на 4-моторном транспортном самолете специальной конструкции. Немецкие летчики должны были высадить меня в районе Ржева и возвратиться в Ригу. Но самолет при посадке потерпел аварию и подняться снова в воздух не смог.

— В чем заключается «специальность» конструкции самолета, на котором вас перебросили?

— Этот самолет снабжен каучуковыми гусеницами для приземления на неприспособленных площадках.

— А разве не была заранее подготовлена площадка для посадки самолета, на котором вы были переброшены?

— Насколько мне известно, площадка никем не была подготовлена. И летчики произвели посадку самолета, выбрав площадку по местности.

— Для какой цели вы имели при себе мотоцикл, отобранный у вас при задержании?

— Мотоцикл с коляской был дан мне германской разведкой в Риге и доставлен вместе со мной для того, чтобы я имел возможность быстрее удалиться от места посадки самолета и этим избегнуть задержания.

— С какими заданиями вы были переброшены германской разведкой через линию фронта?

— Я имею задание германской разведки пробраться в Москву и организовать террористический акт против руководителя советского государства И.В. Сталина.

— И вы приняли на себя такое задание?

— Да, принял.

— Кто вам дал это задание?

— Это задание мне был дано начальником Восточного отдела СД в Берлине подполковником СС Грейфе.

— Кто персонально должен был осуществить террористический акт?

— Совершение террористического акта было поручено мне лично. Для этой цели руководителем органа СД в Риге, именуемом «Главной командой «Цеппелин-Норд»», майором Краусом Отто я был снабжен отобранными у меня при задержании пистолетами с комплектом отравленных и разрывных пуль, специальным аппаратом под названием «панцеркнакке» и бронебойно-зажигательными снарядами к нему.

— Что это за аппарат?

— «Панцеркнакке» состоит из небольшого ствола, который при помощи специального кожаного манжета закрепляется на правой руке. Аппарат портативный и может быть замаскирован в рукаве пальто. В ствол помешается реактивный снаряд, который приводится в действие путем нажатия специальной кнопки, соединенной проводом с электрической батареей, спрятанной в кармане одежды. Стрельба производится бронебойно-зажигательными снарядами.

Перед переброской через линию фронта я тренировался в стрельбе из «панцеркнакке», при этом снаряды пробивали бронированные плиты толщиной 45 мм.

— Каким образом вы намеревались использовать это оружие?

— Готовивший меня для террора, названный мною выше майор СС Краус Отто, предупредил меня, что машины, в которых ездят члены советского правительства, бронированы и снабжены специальными непробиваемыми стеклами. «Панцеркнакке» я должен был применить в том случае, если бы мне представилась возможность совершить террористический акт на улице, во время прохождения правительственной машины.

— А для какой цели предназначались отобранные у вас при задержании отравленные и разрывные пули?

— Этими пулями я должен был стрелять из автоматического пистолета в том случае, если бы очутился на близком расстоянии от И.В. Сталина.

— Расскажите подробно, каким путем вы должны были совершить террористический акт? Какие указания в этой части вы получили от германской разведки?

— Майор Краус поручил мне после высадки из самолета проникнуть в Москву и легализоваться. Для этого я был снабжен несколькими комплектами воинских документов, большим количеством чистых бланков, а также множеством штемпелей и печатей военных учреждений.

— Как вы должны были проникнуть в Москву?

— В Москву я должен был проникнуть с документами на имя заместителя начальника контрразведки СМЕРШ 39-й армии 1-го Прибалтийского фронт. По прибытии в Москву я должен был этот документ сменить.

— Почему?

— Мне было указано, что документы СМЕРШ абсолютно надежны и что я по ним проникну в Москву, не вызвав никаких подозрений. Но, как объяснил мне Краус, по этому документу находиться длительное время в каком-либо одном месте опасно и что будет значительно надежней, если я по прибытии в Москву изготовлю из имеющихся у меня чистых бланков документ на имя офицера Красной Армии, находящегося в отпуске после ранения. В Москве я должен был подыскать место для жилья на частной квартире и прописаться по этим документам.

— Что вы должны были делать дальше?

— Обосновавшись таким образом в Москве, я должен был, расширяя круг своих знакомых, устанавливать личные отношения с техническими работниками Кремля, либо с другими лицами, имеющими отношение к обслуживанию руководителей советского правительства. При этом Краус рекомендовал мне знакомиться с женщинами, в частности, с такой категорией сотрудниц, как стенографистки, машинистки, телефонистки.

— Для какой цели?

— Через этих знакомых я должен был выяснить места пребывания советского правительства, маршруты движения правительственных машин, а также установить, когда и где должны происходить торжественные заседания или собрания с участием руководителей советского правительства.

Краус предупреждал меня, что такие сведения получать нелегко и поэтому рекомендовал с нужной мне категорией женщин устанавливать интимные отношения. Он даже снабдил меня специальными препаратами, которые при подмешивании в напитки вызывают у женщин сильное половое возбуждение, что я и должен был использовать в интересах порученного мне дела.

Независимо от степени близости с людьми, сведения о членах правительства мне поручено было выведать в осторожной форме. Для проникновения на торжественные заседания я должен был использовать изготовленные немцами на мое имя документы Героя Советского Союза и соответствующие знаки отличия.

— Какие именно?

— Перед переброской через линию фронта германской разведкой мне были даны: Золотая Звезда Героя Советского Союза, Орден Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Александра Невского, орден Красной Звезды и две медали «За отвагу», орденские книжки к ним, а также специально сфабрикованные вырезки из советских газет с указами о присвоении мне звания Героя Советского Союза и награждении перечисленными орденами и медалями.

Должен заметить, что германская разведка своих агентов, забрасываемых в СССР, снабжает фабрикуемыми ею же поддельными орденами, но мне были выданы подлинные.

Проникнув на торжественное заседание, я должен был, в зависимости от обстановки, приблизиться к И.В. Сталину и стрелять в него отравленными и разрывными пулями.

Работниками германской разведки, в частности Грейфе и Краусом, мне было также указано, что если представится возможность, я должен совершить террористический акт и против других членов советского правительства.

— Против кого именно?

— Против В.М. Молотова, Л.П. Берии и Л.М. Кагановича. Причем для осуществления террора против них я должен был руководствоваться теми же указаниями, какие были мне даны Грейфе и Краусом в отношении осуществления террористического акта против И.В. Сталина.

— Чем вы заслужили столь большое доверие германской разведки?

— Это мне неизвестно.

— Вы говорите неправду. Такое большое доверие германской разведки вы могли заслужить своей активной предательской работой.

— Нет, предательской работой я не занимался. Видимо, Грейфе доверил мне это задание потому, что меня соответствующим образом рекомендовал ему Жиленков (…).

— Где и когда вы установили связь с Жиленковым?

— С Жиленковым впервые я встретился в июле 1942 г. в Летценской крепости (Восточная Пруссия), где мы вместе содержались. Жиленков рассказал мне тогда, что, попав в плен, он выдал себя за шофера и работал в немецкой воинской части, но затем был опознан и заключен в Летценскую крепость. Уже тогда Жиленков высказывал резкие антисоветские настроения, обрабатывал военнопленных в антисоветском духе и написал антисоветскую клеветническую брошюру под названием «Первый день войны в Кремле». Позже Жиленков вошел в состав так называемого «Русского кабинета» (…).

— Об антисоветской работе изменников Родины Власова и других вы будете подробно допрошены позже. Сейчас ответьте на вопрос — чем помог вам Жиленков зарекомендовать себя перед германской разведкой?

— Это произошло при следующих обстоятельствах. После вербовки меня германской разведкой я в августе 1943 г. был переведен из венской тюрьмы в специальный лагерь СД близ города Замберга и зачислен в «особую команду».

— Каково назначение «особой команды»?

— «Особая команда» в Замбергском лагере СД состояла из агентов германской разведки, намеченных для активной работы на территории СССР. В составе команды было 23 человека. Пробыв некоторое время в Замберге, я в последних числах августа 1943 г. был доставлен в Берлин к подполковнику СС Грейфе. Последний в разговоре со мной расспрашивал о моих биографических данных, выяснял причины, побудившие меня дать согласие на сотрудничество с германской разведкой, после чего рассказал о заданиях, которые мне могут быть даны для работы на территории СССР.

— Что именно говорил вам Грейфе?

— Он мне сказал, что может использовать меня для разведки, диверсии или террора, и предложил подумать — какая отрасль работы меня больше устраивает, что снова вызовет меня из лагеря в Берлин.

— Вызывал ли вас Грейфе снова в Берлин?

— Да, вызывал. Этому вызову предшествовало одно обстоятельство, которое определило мое дальнейшее поведение при встрече с Грейфе.

— Какое именно обстоятельство, расскажите о нем.

— В первых числах сентября 1943 г. в Замбергский лагерь, где я в то время находился, прибыл Власов и Жиленков для передачи немцам одного из сформированных ими отрядов из русских военнопленных.

— Для какой цели создавались эти отряды?

— Как мне впоследствии объяснил Жиленков, Власов сформировал ряд воинских частей из числа советских военнопленных и белогвардейцев и поставил перед немцами вопрос о выделении ему самостоятельного участка фронта, на котором он мог бы воевать против Красной Армии силами созданных им частей. С этим якобы немцы не согласились и предложили передать сформированные части в распоряжение германского командования для направления отдельными подразделениями на различные участки фронта.

— Продолжайте ваши показания.

— Выстроив отряд, Власов произнес речь, в которой объявил, что отряд передается в распоряжение германского командования для отправки на Балканы. Затем Жиленков ходил по лагерю и беседовал с военнопленными. Я подошел к нему, и мы разговорились.

— О чем вы говорили?

— Я рассказал ему, что согласился работать на германскую разведку и зачислен в «особую команду». Жиленков одобрил мое поведение, заявив: «Наконец-то я увидел тебя там, где ты должен быть давно». Затем я сообщил Жиленкову о вызове к Грейфе и о сделанном им предложении о работе в пользу германской разведки в советском тылу.

— Как отнесся к этому Жиленков?

— Выслушав меня, он стал в резкой форме высказывать злобу против руководителей советского правительства и доказывать мне, что сейчас самой важной задачей является совершение террористического акта против И.В. Сталина, так как, по заявлению Жиленкова, за этим последует развал Советского государства. В конце нашего разговора Жиленков рекомендовал мне принять задание по террору и заявил, что по возвращении в Берлин он примет необходимые меры к ускорению моей переброски в СССР. тут же он сделал какие-то заметки в своей записной книжке. И действительно, вскоре после отьезда Власова и Жиленкова я снова был вызван к Грейфе.

— Когда это было?

— Насколько я припоминаю, это было 4 или 5 сентября 1943 г.

— О чем в этот раз с вами говорил Грейфе?

— Грейфе интересовался моей жизнью в лагере, а затем спросил, думал ли я над его предложением и какое принял решение.

— Что вы ответили Грейфе?

— Я сказал ему, что готов принять задание по террору.

— Вы и ранее выполняли задания германской разведки по убийству советских людей?

— Нет, в этот раз я впервые принял на себя задание по террору.

— Вы принимали участие в борьбе немцев против партизан и других советских патриотов?

— Нет, я этого не делал. Для этой цели германская разведка меня не использовала.

— Почему же вы тогда по собственной инициативе выбрали для себя задание по террору?

— В данном случае я руководствовался указаниями, которые мне дал Жиленков.

— Какое задание вам дал Грейфе по практическому осуществлению террористического акта?

— Получив от меня согласие принять задание по террору, Грейфе предложил разработать и представить ему в письменном виде конкретный план совершения террористического акта, а также указать, какие средства мне необходимы для этой цели.

— Вы разработали этот план?

— Этот план был разработан Жиленковым. Я его лишь переписал.

— Вы показываете неправду, пытаясь умалить свою роль. Говорите правду.

— Я говорю правду. Получив от Грейфе задание составить план совершения террористического акта, я был доставлен одним из сотрудников Грейфе в гостиницу, где меня поселили. В тот же день ко мне приезжал Жиленков, которому я рассказал о задании, полученном от Грейфе, а также о трудностях, возникших у меня при попытке написать план совершения террористического акта. Тогда Жиленков предложил мне свою помощь и увез к себе на квартиру. Там он написал этот план, поручив мне переписать его своей рукой и вручить Грейфе.

— Какие мероприятия предусматривались этим планом?

— Большая часть плана была посвящена всякого рода клеветническим выпадам против советского правительства и декларативным утверждениям о необходимости совершения террористического акта против И.В. Сталина. Затем было указано, что террористический акт должен быть совершен путем проникновения на какое-либо торжественное заседание. Все это было написано Жиленковым, я лишь дописал о средствах, необходимых для его выполнения.

— Следовательно, вы по своей инициативе потребовали от немцев такие средства, как отравленные разрывные пули и бронебойные снаряды?

— Нет, я этого не требовал. Все это мне дали немцы незадолго перед переброской через линию фронта. В плане я написал лишь о том, что мне необходимо 500 тыс. рублей денег, документы и пистолеты.

— Вы передали Грейфе этот план?

— Да, я переписал весь план совершения террористического акта своей рукой и на следующий день вручил Грейфе. Он одобрил его и направил меня в распоряжение начальника главной команды «Цеппелин-Норд» майора Отто Крауса, под руководством которого я должен был проходить подготовку. Краус в то время постоянно находился в городе Пскове, куда я прибыл 23 сентября 1943 г.

— В чем заключалась подготовка к выполнению террористического задания?

— В Пскове я занимался физической подготовкой и тренировался в стрельбе из оружия. 6 ноября 1943 г. я был снова вызван в Берлин.

— Для чего?

— Мне неизвестно, но полагаю, что Грейфе хотел лично проверить, как идет моя подготовка, так как он в беседах со мной интересовался только этим вопросом и дал мне указание ускорить окончание подготовки. Кроме того, в Берлине я имел беседу с прибывшим туда из Пскова майором Краусом. В этой беседе Краус известил меня о том, что принято решение о моем переводе в Ригу, так как, по его словам, в Пскове много советской агентуры, которая может узнать о подготовке меня к переброске через линию фронта.

В соответствии с этим указанием я в Псков не возвратился, а 2 декабря 1943 г. выехал из Берлина в Ригу, куда прибыл 5 декабря. 20 января 1944 г., в связи с обстановкой на фронте в Ригу была переведена из Пскова вся команда «Цеппелина».

После прибытия «Цеппелина» в Ригу я продолжал дальнейшую подготовку к переброске через линию фронта.

— В чем заключалась ваша подготовка в Риге?

— Совместно с переводчиком «Цеппелина» лейтенантом Делле я вплоть до моей переброски через линию фронта подготавливал для себя легенду, соответствующие документы и экипировку (…).

Я показал правду. Грейфе по своей инициативе дал мне возможность отдохнуть. Вообще, он проявлял в отношении меня признаки особого внимания. Так, когда я был вызван в Берлин в ноябре 1943 г., для меня по его указанию была куплена хорошая одежда и обувь. Кроме того, по указанию Грейфе, в Берлин была вызвана моя жена Шилова Лидия Яковлевна, которая прожила там со мной 10 дней, затем мы вместе выехали в Ригу.

— Следовательно, задержанная совместно с вами Шилова Лидия Яковлевна является вашей женой?

— Да, с ноября 1943 г. она является моей женой.

— Какое участие в совершении террористических актов должна была принять Шилова?

— Шилова также является агентом германской разведки и переброшена со мной в помощь мне, но она не посвящена в то, что я имею задание по террору.

— Вы говорите неправду. Агент германской разведки, переброшенный совместно с вами для оказания вам помощи в выполнении задания немцев, не мог не знать об их заданиях?

— Я говорю правду. Шилова не знает о заданиях, которые дали мне немцы, я взял ее с собой только как радистку.

— Она разве радистка по специальности?

— Нет, она по специальности бухгалтер, но была подготовлена рижской командой «Цеппелина» в качестве радистки и придана мне.

— Шилова находилась в Риге с 5 декабря 1943 г. по 20 января 1944 г.?

— Да, в это время она также находилась в Риге.

— Выше вы показали, что с 5 декабря 1943 г. по 20 января 1944 г. отдыхали в Риге и никуда из города не выезжали. Допрошенная нами Шилова показала, что вы выезжали из Риги в декабре 1943 г. Более того, она показала, что вы вернулись в Ригу раненым. Куда вы ездили?

— Должен признать, что я скрыл от следствия следующий факт: подготовляя меня к переброске через линию фронта, Краус несколько раз ставил передо мною вопрос о том, что я должен быть выброшен под видом инвалида Отечественной войны. В этой связи Краус требовал от меня, чтобы я согласился на хирургическую операцию, в результате которой стану хромым. С тем, чтобы уговорить меня, он связал меня с немецкими врачами, которые доказывали мне, что после войны мне сделают еще одну операцию, в результате которой нога будет нормальной. Я категорически отказался от этого. Тогда Краус предложил мне хирургическим путем сделать на теле следы ранений. Я и от этого отказывался, но, под давлением Крауса, все же был вынужден на это согласиться.

— Какая же операция была произведена над вами немцами?

— В рижском военном госпитале мне под наркозом сделали большую рану на правой части живота и две небольшие раны на руках. Я пролежал в госпитале 14 дней, после чего у меня на теле образовались следы, схожие с зарубцевавшимися ранами. Для того чтобы скрыть этот факт от Шиловой, я, по указанию Крауса, сообщил ей, что уезжаю в командировку на фронт, а по возвращении из госпиталя домой рассказал, что был ранен. Именно в этой связи я и не мог в декабре 1943 г. заниматься подготовкой к переброске через линию фронта.

— Медицинским осмотром вас установлено, что кроме «ранений», о которых вы только что показали, других ранений на теле не имеется, следовательно, ваши показания о том, что вы захвачены в плен немцами, будучи раненым, ложны?

— Да, я должен это признать.

— При каких же обстоятельствах вы в действительности очутились у немцев?

— 30 мая 1942 г., находясь на Калининском фронте и будучи послан в разведку, я изменил Родине и добровольно перешел на сторону немцев.

— Почему вы изменили Родине?

— Я должен признать, что скрыл от следствия еще один факт.

— Какой именно?

— В 1932 г., работая в гор. Саратове, я был арестован за растрату 1300 рублей государственных денег.

В связи с тем, что меня должны были предать суду, по закону от 7 августа 1932 г., я, боясь строгой ответственности, бежал из тюрьмы, проломив с группой арестованных стену в тюремной бане. В 1934 и 1936 годах я также арестовывался милицией за растраты, но в обоих этих случаях совершал побеги. В 1939 г. я по фиктивным справкам получил документы на имя Таврина и под этой фамилией был призван в Красную Армию.

Находясь на Калининском фронте, 29 мая 1942 г. я был вызван к уполномоченному особого отдела капитану Васильеву, который интересовался, почему я переменил фамилию Шилов на Таврина. Поняв, что особому отделу стали известны мои преступления, я, боясь ответственности, на следующий день, будучи в разведке, перешел на сторону немцев».

* * *

После окончательного разоблачения Таврина и необходимой в таких случаях подготовки началась радиоигра.

В конце сентября 1944 г. Берлин получил первую радиограмму: «Прибыли благополучно, начали работу». А последнее донесение немцы получили 9 апреля 1945 г. 21 апреля 1945 г. B.C. Абакумова наградили орденом Кутузова I степени (№ 385). И наградили его за успешно проведенную операцию, а не только за поимку опасных террористов.

Всего же за годы войны начальник военной контрразведки был награжден тремя орденами (полководческими), не считая медалей. Один из них, а именно орден Суворова I степени за номером 216, он получил Указом Президиума Верховного Совета СССР от 31 июля 1944 г.

Кстати сказать, Клавдий Федорович Федосеев, тот, кто задерживал Таврина, припомнил в разговоре:

— Но я вот что никак не могу понять: когда передавал оружие, вещи, документы и деньги смоленским чекистам, дважды пересчитал купюры, в мотоцикле у Таврина был один миллион рублей. Сам видел. А когда в восьмидесятых годах приехал в Москву, пошел на Лубянку, где мне дали из архивов папку с моим допросом Таврина, я вдруг читаю, что у него было изъято 428 400 рублей.

3

Генерал Гераскин, проведший за сорок семь лет службы в военной контрразведке ряд блестящих операций по разоблачению агентуры противника, в 1944 г. служил в звании лейтенанта в управлении контрразведки НКО СМЕРШ.

В своих воспоминаниях Борис Васильевич очень интересно рассказал о встрече с Абакумовым:

«Весной 1944 г. мне поручили уточнить обстановку по одному из адресов на Арбате. Судя по характеру вопросов, лицо, интересовавшее контрразведку, подозревалось в подготовке террористического акта. Выполнив задание, я возвратился в отдел, где получил указание немедленно доложить о результатах лично Абакумову.

Для рядовых сотрудников Абакумов казался недосягаемой величиной, строгим и требовательным начальником с огромной властью. «Как он воспримет мой доклад?» — не без волнения спрашивал я себя.

В большом, обшитом деревом кабинете возле письменного стола стоял Абакумов. Запомнилось его крепкое телосложение, правильные черты лица, высокий лоб и темные волосы, гладко зачесанные назад. На нем ладно смотрелась серая гимнастерка и синие бриджи с лампасами, заправленные в сапоги. Пальцы обеих рук он держал за широким военным ремнем, по-толстовски. Справа от Абакумова находился полковник с объемистой папкой бумаг в руках. Очевидно, он вел дело, по которому я посетил Арбат, и перед моим приходом закончил доклад.

Когда я представился, Абакумов, оставаясь стоять у стола, спросил:

— Ты ездил на Арбат? Доложи подробно все, что выяснил.

Волнуясь, стараясь ничего не упустить, я рассказал о результатах выполнения задания. Абакумов внимательно, не перебивая, выслушал меня, задал несколько уточняющих вопросов, а затем обратился с упреками к полковнику. Резко, даже грубо отчитал его. Полковник покраснел и, виновато вытянувшись, молчал. Насколько я понял, моя информация разошлась с его докладом. Во время «проработки» полковника я чувствовал себя скверно, готов был провалиться сквозь землю. Наконец, дав дополнительные указания, Абакумов разрешил мне уйти».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.