Глава 7

Глава 7

Командировки.

Путешествие в Воронеж.

«Осколочным, заряжай!».

Лагеря военнопленных.

Генералы и другие.

История с «историками».

Из коммунистов в эсэсовцы.

А.Ш. Вам приходилось бывать на восточном фронте?

А.П. Не на фронте, а около фронта и в других местах в немецком тылу. Особенно запомнилось воронежское «сидение». Места от Воронежа до Курска — Семеновка-1, Семеновка-2, станция Ржавчик, Мансурово я знаю, как свои пять пальцев.

А.Ш. А почему именно эти места?

А.П. В июле 42-го немцы ворвались на окраину Воронежа. А в городе находились авиазаводы. Там штурмовики ИЛ-2 делали. Меня заранее послали туда, что бы я кого нужно и что нужно цапнул. Но Воронеж немцы так и не взяли. А я все «надеялся». Делать мне было абсолютно не хрена. И болтался я по немецким тылам, как экскурсант: туда-сюда. Разъезжал по офицерским кантинам, были там и эсэсовские части, перезнакомился со многими. Офицеры смеялись надо мной: «прислали человека на курорт». Причем они были озлоблены: не были уверены, что Воронеж возьмут. «Вдруг будешь здесь, гауптштурмфюрер, до конца войны спокойно отдыхать, или пока нас не попрут отсюда».

Справка.

6 июля 1942 г. немецкие войска захватили правобережную часть Воронежа. 24 января 1943 г. Воронеж полностью был освобожден Красной Армией.

А.Ш. А что? Действительно отдыхали спокойно? Партизаны не беспокоили?

А.П. (Смеется). О партизанах мы уже с вами говорили. Не было никаких воронежских партизан.

А.Ш. Итак, вы путешествуете по воронежским весям, видите местное население. Как оно относится к немцам?

А.П. То, что не все колхозы любили, мы знаем. Немцы в 42-м году тоже поумнели и знали, что вешать русских заложников за то, что нашли у крестьянина ремень немецкого солдата, не надо. Крестьяне сами приведут кого надо, как Зоечку. Кроме всего, большую часть населения мы успели перегнать на восток. У немцев осталась меньшая часть. Те, что остались, ждали, чем все закончится, но больше верили немцам. Это ж лето 42-го, они к Сталинграду прут.

Лучше расскажу другую историю. Катались мы, катались с несколькими офицерами около реки Оскол. Машина была у нас трофейная чешская «Шкода», похожая на цистерну или корыто. Ведущий мост только задний, а проходимость лучше, чем у «виллиса». Кстати, после войны в американской зоне как развлекались? Американцы имели привычку, уходя из казармы, оставлять за собой горы консервных банок высотой с трехэтажный дом. Попадая к американцам, мы развлекались, англичане этого не делали, они сволочи, а американцы веселый народ: брали «виллис» и кто на нем влезет на эту гору вверх. Я выигрывал в этих «соревнованиях» потому, что брал не «виллис», а эту дважды трофейную чешскую херовину: она влезала, а «виллис» нет.

Так вот, едем мы на таком корыте, и оказалось, что заехали, фронт был прерывистый, где дырка, а где нет, не куда-нибудь, а прямо к русским. Успели вылезти, спрятались в кусты. Видим мост, умирать буду, вспомню, а на нем советский заградотряд. Значит, мы на 10–15 километров в тыл к русским врезались. А мы в кустах — 4 товарища: шофер, два вермахтовца и один эсэсовец, которые клянут свое любопытство: на хер потащились к фронту. Зачем? Они по делу ехали, просто ошиблись. А меня, зачем туда потянуло? Сидим в кустах и дрожим: вдруг отряд начнет прочесывать кусты. Чего нам ждать? Одного — пули.

А на этом мосту переправа через реку Оскол. Это лето 42-го, когда после прорыва на Юге и частичного попадания в окружение частей 28-й и 40 армий, некоторые подразделения пытаются уйти на другой берег. Смотрим, отходят через мост части. Тыловиков заградители пропускают, а всем остальным — ни шагу назад, идти занимать оборону. И вот вижу идет большое количество грузовиков, а в конце колонны десятка два или три танков. Эти грузовики к ядреной матери пропустили, а танкам — стоп. Вылезает из танка генерал. Все происходит в метрах 60-ти от нас, видим все, сидим и дрожим.

«Слушай, майор, — говорит генерал. У меня горючего нет. Еле-еле перелезем на ту сторону. Ты пропустил мои заправщики. Мы перейдем, встанем здесь, и будем ждать заправщики и боеприпасы. Я не боеспособен. Пропусти».

Майор ему сперва добром говорит. А потом спорить начинает. Люди с «чистыми руками» власть большую имели. Что ему генерал?

— Товарищ генерал, сдайте оружие!

Генерал махнул рукой: дай подумать. Что ему делать? Танки нужны, каждый важен. А тут почти три десятка. После войны очень хотелось узнать, кто это был… Генерал что-то говорит стоящему рядом с ним танкисту. Тот бегом к танку, что-то в башню сказал. Мы видим, как этот танк выезжает с дороги. По обочине рру-рру-ррр — полным ходом, подошел и стал рядом с генералом. Генерал сел на лобовик. И мы уже слышим другой голос. Близко же мы в кустах, дрожим с полными штанами.

— Майор ты нас пропустишь или не пропустишь?

— Товарищ генерал, сдайте оружие!

Я никогда не забуду, такой спокойный голос: «Башенный, осколочным заряжай!»

У-у-у — пушка надвигается на майора. Было клацанье затвора или нет, я не помню. Но вот эту опускающуюся пушку — и пусто. Нет заградотряда… Нету, разбежались, в 5 метрах от нас тоже в кустах прячутся. Мы дрожим, видим как танки проходят. Еще минут 40, все, кому нужно проходят, потом эти вылезли, подобрали свои пулеметы и тоже уходят назад.

А.Ш. А вы как?

А.П. Ничего. Только я дал себе слово, что экскурсии надо от фронта, а не к фронту делать. Пробыл там еще три недели. Правильно сказали «товарищи», что Воронеж до конца войны мы не возьмем. Я и отбыл снова в Германию.

А.Ш. А что-нибудь еще интересное за эти три недели с вами случалось?

А.П. Я вам уже рассказывал о майоре Ермаченко и его развалившемся полке. А вот встретился я с ним в лагере для военнопленных. Лагерь находился в каком-то селе. Под лагерь взяли большое здание школы. Набилось туда несколько тысяч человек. Немцы раненых отделили и разместили в нескольких соседних домах. Водопровода нет, уборных нет. Рядом текла маленькая речка. Воду из этой речку пьют и туда же испражняться ходят. Болели, умирали…

А.Ш. Вы говорили, что в специфику вашей работы военнопленные не входили. Однако встречаться с ними вам приходилось не раз.

А.П. Пленными я стал интересоваться с июня-июля 42-го года, поэтому пленные 41-го частично прошли мимо меня. А вот пленных с Юго-Западного фронта в 42-м году видел много и во время командировки в Воронеж и по дороге обратно в Германию.

Но прежде, чем говорить о следствии, поговорим о том, что было в начале. Поговорим о 41-м. Что из себя представлял немец, взявший в плен русского, и что представлял русский, попавший в плен.

Немец прекрасно знал, что он в положении того семилетнего ребенка, над которым большой дядя занес палку, и он, немец, эту палку перехватил. Немец, в особенности офицер и генерал, в драку ввязался со страхом — Россия мощная. И вдруг — такая легкая победа! Состояние эйфории.

Теперь чему нас учили в 40-м и 41-м году — наступать, наступать и наступать. Ни один наш солдат, ни офицер в окопах, мягко говоря, не сидел. Мы были уверены, что «малой кровью и могучим ударом», и нарываемся на такой разгром… Вы знаете, что потери немцев в офицерском составе были восемнадцать к одному в пользу немцев! Все потому, что наша армия, в основном офицерский состав был из запаса. Пятидесятилетние капитаны и досрочно выпущенные 18-летние лейтенанты. А немецкий офицер, попавший на фронт, прошел милитер-шуле и криг-шуле, то есть кадетское и юнкерское училище. А наши? Кто после репрессий остался? Вот, например, Павлов — командующий Западным фронтом. Был в Испании и настучал Сталину и другим «умным» людям, что нам танковые корпуса не нужны, а нужны танки поддержки пехоты. И мы, создавшие эти корпуса, стали их расформировывать, чтобы потом, перед самой войной, вновь создавать.

Чтобы пройти путь от командира бригады или дивизии до командующего фронтом, в распоряжении которого миллион людей и несколько тысяч танков, нужно длительное время, что было у немцев. А Павлов или Кирпонос совершили скачок в мирное время за два- три года, а все за счет репрессий.

В распоряжении только Павлова, кроме нескольких тысяч танков, превосходивших по численности все немецкие танки, которые они бросили против СССР, было 5 сотен новых танков. Десятка хватило бы, чтобы уничтожить всю немецкую танковую мощь. Я помню фотографию в «Дойче илюстрирт»: стоит наш КВ, а вокруг 31 немецкий танк, причем среди них Т-3 и Т-4. А ведь КВ мог расстрелять немецкий танковый батальон. Почему? Потому, что у КВ было 47 снарядов, а в немецком танковом батальоне — 43 танка. А тот КВ все-таки догадались сжечь огнеметами. Но советские танки не проявили себя потому, что то бензина нет, то снарядов. Немцы основную массу танков захватили целехонькими.

Комментарий 15.

Вероятно, Александр Петрович ошибается, называя число танков в танковом батальоне. Г. Гудериан указывает, что во время войны с Россией первоначально в батальоне было две роты легких танков и одна рота средних. В каждой роте 4 взвода по 5 танков и 2 танка во взводе управления роты. Таким образом, всего: 66 танков. Г. Гудериан

Танки — вперед! Нижний Новгород. «Времена». 1996, с. 46–47. Правда, во время войны с учетом потерь, число танков в батальонах менялось.

А.Ш. Александр Петрович, давайте от общих вопросов перейдем к конкретным. Каков был путь советского пленного?

А.П. Пока человек доходил до офлага — стационарный офицерский лагерь, солдаты меня не интересовали, он проходил несколько лагерей. А из офлага отправляли в рабочие команды, допустим в Оксенфурт, Летхабен. Офлаг служил своеобразным пересылочным пунктом между рабочими командами и самим лагерем. В большинстве случаев в лагерях проходила регистрация. Записывали, кто, что и откуда. Такая регистрация проходила в каждом лагере. Интересно, что сначала пленный говорил правду, но потом начинал выбирать то, что ему выгоднее, или наоборот, не нужно. Потом сами немцы при всей своей педантичности, здесь она их подводила, клали перед собой шесть-семь карточек и так и не могли понять: человек попадал в плен капитаном, а до последнего лагеря доехал младшим лейтенантом. А бывало и наоборот — дурачку, который был лейтенантом, в плену хотелось быть званием повыше.

А.Ш. Ему, наверное, казалось, что у него условия будут лучше?

А.П. Извините, от младшего лейтенанта до полковника лопаточка одинакова во всех руках была.

А.Ш. Но даже советских офицеров не всегда заставляли работать. Как офицеры, они имели право не работать.

А.П. Хотел бы я посмотреть, кто бы там заговорил об этом праве и где бы он был через день после этого. Вот я помню в 43-м году рабочую команду города Оксенфурт на Майне. Работает 35–40 человек. От младшего лейтенанта до подполковника. И все на этом сахарном заводе перебирают свеклу, обслуживают сушильные машины. У них положение, конечно лучше, чем в концлагере, хотя паек один и тот же, но свеклу можно дополнительно пожевать. Жили они в помещении склада. Там у них стояли двухъярусные койки с матрасами, одеялами, были и подушки. Сами пленные оборудовали хорошую душевую, немцы не мешали. На втором этаже жила конвойная команда, которая состояла из одного человека — унтер-офицера. Он сам был в ту войну у французов в плену, поэтому к этим людям мягче относился. Вообще, как правило, пожилые охранники или коменданты, прошедшие первую мировую, сохранили большую человечность. Если надо было куда-нибудь вести, например, разбор завалов после бомбежки, то приходило еще двое или трое таких же ветеранов.

Кстати, уже летом 44-го, после разгрома в Белоруссии, отношение к пленным в Германии резко улучшилось. А уже в начале 45-го бывало и такое: «Иван, я стрелять не буду, уходи к своим». Немец стал от битья, как Чехов сказал: «И кошку можно научить спички зажигать, если надо курить», — добрее. Контингент немецкой армии стал другой: либо фанатики — 15–17 летние мальчишки, либо пошли люди умудренные, которые понимали, что не надо других гробить. Немецкий солдат понял, что такое война, когда десятки, сотни тысяч немецких беженцев появились на дорогах и в городах Германии. Он понял, что это может ожидать его и его семью.

А вообще мне мало приходилось бывать в лагерях военнопленных. Знаю, что старший по лагерю был из числа военнопленных. Что-то вроде своего коменданта. В Хаммельбурге, офлаг 13-D, был комендант-комбриг, не помню его фамилию, хотя бывал там несколько раз.

Помню несколько случаев, связанных с Владимир-Волынском. Там был большой офицерский пересыльный лагерь. Оттуда много вербовали в казачьи части, в РОА… Осенью 42-го мне пришлось побывать там. Помню одного пленного полковника. Я беседовал с ним. Это был искренний советский патриот, который мечтал только об одном — скорее сдохнуть. Он считал, что война проиграна. Говорил мне, что после разгрома немцев под Москвой, зимой 41-42-го думали, что немцев расколошматили, а они до Сталинграда и Эльбруса добрались. Отсюда и шатания пленных, отсюда и полицаи, отсюда и Власов — от плохой обстановки.

Был свидетелем еще одной сцены. При мне специальная группа немецких офицеров отбирала добровольцев в казачьи части. К столу, за которым сидит комиссия, подходит личность — драная гимнастерка веревочкой подпоясана, на ней висит консервная банка, Браво щелкает босыми ногами перед комиссией: «Желаю идти в казачьи войска и драться с большевиками!»

— Кто такой?

— Подполковник такой-то, командир полка.

А сбоку сидит один немец, довольно ехидный, и задает ему вопрос: «Кто вы по происхождению?»

«Крестьянин». Немцы тоже умные люди были, когда вербовали.

— Что кончали?

— Сельхозинститут, а потом попал в армию. Дослужился до подполковника, командир полка.

— Так что же, — говорит, — странно, почему вы должны не любить советскую власть. Вы знаете, я эмигрант, выходец из России… Мы не можем вам верить, мне революция дала пинком под зад, а вас сделал агрономом, подполковником. Так какая же у вас причина ненавидеть советскую власть? Правда, все равно его взяли.

Через два года в концлагерь Ордруф, там был небольшой подземный завод, а в городе штаб немецких ВВС, привезли этого подполковника. Был февраль 44-го, привезли его, разжалованного за то, что он вел подпольную работу в своем казачьем полку. Не знаю, он поумнел, или с самого начала задумал вредить немцам. Не знаю, что с ним дальше было.

А.Ш. Вы сказали, что подполковник был босой. Я знаю, что немцы раздевали пленных, отбирали обувь, однако на многих фотографиях встречаются и ряды одетых и обутых военнопленных. Причем часто в своей армейской обуви. Вы можете что-нибудь добавить к этому?

А.П. На моих глазах прибыл транспорт с военнопленными во Владимир-Волынский лагерь. Все военнопленные были без обуви. Вернее обувь была, но она шла в отдельном вагоне. Потом им обувь выдали. Немцы народ аккуратный: каждая пара была в свертке, и каждый мог потом найти свою пару, правда, если ему это позволяли. Чаще, просто выгружали — надевайте. Но все-таки, так как за каждым вагоном шел тюк с обувью, люди могли разобраться.

Тоже самое было с эшелоном из Гродно. Выгрузились босые, но обувь была в соседних вагонах. Все это делалось, чтобы затруднить побег. Босой человек никуда не денется. Сами кирзовые сапоги немцев не интересовали, их никто в Германии не носил. А вот кожаные подошвы, резину немцы часто сдирали для своих нужд. Взамен делались деревянные подошвы, какие сейчас модными стали. Но были и деревянные колодки, наподобие голландских сабо. Но такие только в концлагерях, особенно для штрафников во Флоссенбюрге, Бухенвальде…

Что мы об обуви, давайте лучше о книгах. Вы знаете, что в лагере во Владимир-Волынске была большая хорошая библиотека из бывшего Дома офицеров. Правда, убрали все советские книги, а русская классика осталась.

А.Ш. А что, разве у военнопленных было время читать?

А.П. Вот это я не знаю, поскольку в их шкуре не был. Но, наверное, читали. Там по полтора-два месяца не работали, это был пересыльный лагерь. Командовал библиотекой один полковник, фамилию уже не помню. Но после войны он свой срок получил за сотрудничество, чтоб другим было неповадно книги читать в плену.

А.Ш. Через Владимир-Волынск проходили и пленные советские генералы. Может быть, пришлось кого-то увидеть?

А.П. Зусмановича и Новикова. Зусманович попал в плен под Харьковым. Если не ошибаюсь, он был зам. командующего по тылу 6-й армии. Человек, который вел себя и в плену по-генеральски. Немцы потом расстреляли его, но относились с уважением, даже зная, что он еврей. Его привезли во Владимир — Волынск, осенью 42-го, но тепло было, солнце во всю палило. Там в это время шла вербовка в казачьи части. Зусмановича привезли вместе с генералом Новиковым, попавшим в плен под Севастополем. Им принесли еду, правда, не из лагерного пайка, а из солдатской немецкой кухни. Новиков взял, а Зусманович отшвырнул миску ногой и потребовал еду из офицерской столовой — и ему принесли. Немцы, между прочим, даже эсэсовцы в некоторой степени, если человек вел себя мужественно, относились к нему с уважением.

Справка.

Зусманович Григорий Моисеевич (1899–1944) — генерал-майор. Участник Гражданской войны. Награжден орденом Красного Знамени. Попал в плен 27 мая 1942 г. В 1944 г. пытался организовать побег группы военнопленных. От побоев и истощения погиб в лагере Вайсенбург в Германии.

Новиков П.Г. - генерал-майор. Участник обороны Севастополя. Попал в плен в первые дни июля 1942 г. Расстрелян во Флоссенбюрге.

Но не только плен проверяет человека. Мирная жизнь тоже. Вот генерал-майор Павлов Петр Петрович после войны такой сволочью оказался. Он попал в плен под Днепропетровском весной 43-го. По-моему, осенью 43-го года компания наших пленных перед отправкой во Флоссенбюрг, поэтому и знаю эту историю, а потом уже, когда в миссии по репатриации работал, имел к этому отношение, сидела в тюрьме Нюрнбергского гестапо. Там их официально освобождали из плена и переводили в разряд узников концлагерей.

Во время бомбежки, два летчика, капитан Митин и младший лейтенант из соседней камеры, вывернули чугунную печку и выломали потолок своей камеры, выбрались на чердак, спустились в коридор и открыли камеру, в которой был генерал Павлов. Затем открыли двери других камер и выпустили всех заключенных во двор гестаповской тюрьмы. Охраны в коридорах во время бомбежки не было: немцы спустились в бомбоубежище. Оказавшись во дворе, Митин уговаривал заключенных бежать, но большая часть осталась, в том числе и Павлов. Митина и младшего лейтенанта схватили в городе. После войны в фильтрационном лагере эти люди ссылались на Павлова, что он свидетель их попытки побега. Павлов же изволил показать, что эти люди вели себя провокационно, дерзко и что немцы их не тронули, потому что у них, вероятно, были какие-то связи с гестапо. Вот вам образец шкурничества советского генерала. Они ж тебя, сволочь, спасти пытались. А его показания могли угробить этих людей. Но, что в то время редко случалось, люди «с чистыми руками» разобрались.

А.Ш. Вы упомянули офицерский лагерь Хаммельбург. Что вас привело туда?

А.П. В этом лагере я бывал неоднократно. В Хаммельбурге мы из русских военнопленных черпали резервную рабочую силу для авиазаводов в Регенсбурге. Вот там, кстати, совершенно случайно я сделал для себя очень интересное открытие.

Прибыл я туда с очередным заданием. Было это в середине апреля 43-го года. Днем поработал, а вечером в ресторане с компанией мы налились довольно крепко. Немцы народ тихий, но мы с кем-то поскандалили, морду не побили, но в результате я и несколько офицеров загремели на гауптвахту. Офицерской гауптвахты в Хамельбурге не было, поэтому нас поместили на сутки в пустующую тюрьму офицерского лагеря военнопленных. Пустовала она временно потому, что весной 43-го года русских военнопленных из лагеря перевели в Нюрнберг, а вместо них перевезли английских и югославских военнопленных. Принесли нам туда койки, одеяла. Мы там переночевали. Я, правда, не заснул. Человек я любопытный, хотя лишнего себе не позволяю, и стал ходить по пустым камерам. Открываю одну, вторую, заглянул в какую-то комнату и вот там я наткнулся на эти папки. Было их там несколько сот. И потом, спустя время, после этого, я навел справки среди офицеров, обслуживавших этот лагерь, уже в Нюрнберге. Они мне рассказали, что до весны 43-го года существовала группа офицеров, их называли «историки». Они писали историю разгрома советской армии, а за это получали особый паек. Кто же были эти «историки»? В эту группу, как правило, входили офицеры не ниже командиров полка, то есть от майора и выше. Каждому «историку» давалась карта района боевых действий, может быть от границы до самой Москвы, или другого места, где он попал в плен. Давалась бумага — садись пиши все, что с твоей частью происходило.

Вообще это очень интересная вещь. Немцы в конце июля — начале августа 41-го года отбирают среди пленных старший офицерский состав потому, что они собираются изучать опыт победоносной войны. Надо заметить, что такие показания противника, даже если отбросить 50 процентов на конъюнктуру и на вынужденное состояние того, кто писал, все равно представляло колоссальную ценность.

Я буквально был ошарашен. Даже для меня, разведчика, это была удивительная находка. И хотя я был пьян, протрезвел сразу. И пока мои товарищи отсыпались, я до утра листал и читал эти папки. Я и сегодня помню несколько фамилий. И, кажется, 25 лет одному товарищу обеспечил. Подполковник Колончук или Ковальчук Федор Александрович, начальник штаба 26-й танковой дивизии. Окончил человек академию генштаба, молодой 28-летний. Он начал войну от границы и попал в плен под Вязьмой. В 46-м году я вспомнил все, что он там описывал. Меня не то поразило, что он так все подробно описал, а поразила, мягко говоря, точка зрения.

А.Ш. А что особенного было в его описании?

А.П. Я запомнил несколько вещей и десяток фамилий. Понимаете, одно дело, когда человек пишет, стиснув зубы, понимая, что он подлец, или сознательно идет на обман немцев, там были и такие вещи. Они бросались в глаза. 43-й год уже, война вспять повернула, это было уже видно. Другое дело, когда видишь, что писал человек злорадствующий. Правда, писания этого Ковальчука были датированы декабрем 41-го года. Поэтому я его особо и запомнил, и сейчас помню.

Как эти документы прошли мимо наших — меня удивляет. Видимо, из этих «историков» никто не проговорился.

А.Ш. Какие фамилии «историков» вы еще запомнили?

А.П. Подполковник Юров — командир полка тяжелой артиллерии.

Комбриг Дворкин. То, что он комбриг, говорит о том, что он сидел и вышел из лагеря, как Серпилин у Симонова, не был переаттестован и не успел получить новое звание. Вот ему сам бог велел писать против советской власти. Правда, с другой стороны, с такой еврейской фамилией, но я не знаю, кем он был по национальности. Еще запомнил, что он был бывший секретарь какого-то Свердловского райкома, участник гражданской войны.

В Ясенево, в Москве, архивы КГБ, может, там что-то есть, напишите.

Комментарий 16.

О комбриге Дворкине удалось кое-что удалось узнать. 7 октября 1944 г. в Маутхаузене, по приказу Гиммлера расстреляли 38 членов БСВ (Братский союз военнопленных) — подпольной организации советских военнопленных, действовавшей на территории Германии. Среди расстрелянных был комбриг (в немецких документах — генерал) Борис Дворкин. (На самом деле Б. Дворкин был призван в армии из запаса и не успел пройти переаттестацию. — А. Ш.). Во время расстрела он отказался повернуться лицом к стене и сказал по-немецки коменданту лагеря Цирайсу, что он военнопленный и не видит причин для расстрела. Цирайс ответил, что Дворкин провинился перед рейхом и поэтому должен быть расстрелян. После этого Цирайс лично застрелил комбрига.

А. Streim. Die Behandlung sowjetischer Kriegsgefangener im «FallBarbarossa».Eine Dokumention/ Heidelberg.Karlsruhe, 1981. S. 143.

А.Ш. Занимались «историками», вероятно, абвер и отдел военной истории при немецком генштабе?

А.П. Конечно, но вызывали товарища в отдел абвера, их представитель был в каждом лагере для военнопленных. Абверовец говорил: «Война, как ты видишь, твоими проигрывается», — в особенности, это было легко сказать в 41-м году, — «мы под Москвой, мы под Ленинградом». В 42-м году весной-летом тоже хорошо звучало: «Мы находимся под Сталинградом. Но, дорогие друзья, мы не требуем от вас предательства, вы — пройденный этап войны, вы нам ничем не поможете, но мы хотим написать объективную историю войны. Вы можете в этом помочь. Не надо льстить и обманывать нас, пишите правду о том, как вас разбили. Вспомните, где вы воевали и как, вот вам карты этих участков, нанесите расположение своих, это не предательство, это давно актуальность потеряло, давно занято немцами, — опишите, как вы воспринимали этот бой оттуда. Какие ошибки были с вашей и нашей стороны».

Года полтора — два немцы этих историков держали. После Сталинграда стали рассуждать по-другому.

А.Ш. А вы не знаете дальнейшую судьбу этих людей?

А.П. Их перевели в Нюрнберг. Там в лагере была мастерская по изготовлению игрушек. В ней работали перебежчики, которых на работы не посылали. Делали игрушки, а подчинялись абверу. Некоторые, но немного, оттуда попадали в немецкие разведшколы. В мастерской еще делали разные изделия из соломки, но это обычно делали во всех лагерях и меняли на кусок хлеба. А это была специальная мастерская. Когда я впервые услышал о ней — не поверил. В эту же мастерскую направили и «историков», создав для них особые льготные условия. Мне удалось добраться до этой мастерской. Было там 2 капитана-генштабиста и 15–20 подполковников и полковников. Что с ними стало в дальнейшем я не знаю. Но одному, я говорил, 25 лет я обеспечил.

Комментарий 17.

Уже в июле-августе 1941 г. представители Абвера и военно-исторического отдела ОКВ отобрали среди пленных несколько десятков старших офицеров и предложили им описать историю разгрома своей воинской части, указать ошибки советской и немецкой стороны, допущенные в ходе боев. Это было важно немцам с практической точки зрения: они изучали опыт победоносной, как им казалось в 1941 г., войны на Востоке. Так, в офлаге Кальвария майор С.Е. Еременко, помощник начальника оперативного отделения по связи 39-й армии, написал статью об окружении своей армии. Бывший начальник артиллерии 61 стр. корпуса комбриг Н.Г.Лазутин, попавший в плен 28 июня 1941 г. составил описание боевых действий 61 стр. корпуса. «Историки» были собраны в офлаге XIII-D в Хаммельбурге. Там был создан Военно-исторический кабинет, который возглавлял полковник Захаров (сведений о нем нет. — А.Ш.) Один из членов этой группы комбриг М.В.Богданов — командующий артиллерией 8-го стрелкового корпуса, попавший в плен 10 августа 1941 г. под Уманью, написал историю этого корпуса и обобщил все написанное о боевых действиях Юго-Западного фронта в июне-августе 1941 г.

Участвовали в работе Военно-исторического кабинета комбриг А. Н. Севастьянов — начальник артиллерии 226-й стрелковой дивизии, полковник Н.С.Шатов — зам. начальника артиллерии 56-й армии, подполковник Г.С.Васильев — начальник 3-го топографического отдела штаба 6-й армии и еще 15–20 полковников и подполковников. Все они находились на особом довольствии: получали дополнительный паек. Просуществовала эта группа до весны 1943 г.

Архив Яд ва-Шем. М-37/678, л. 4. А. И. Муранов; В.Е. Звягинцев. Досье на маршала. Из истории закрытых судебных процессов. М.,1996, с.222. К. М. Александров. Офицерский корпус генерал-лейтенанта А.А. Власова 1944–1945.СПБ,2001, с. 92, 110, 253, 293.

А.Ш. Абвер с первых дней плена курировал военнопленных?

А.П. Как правило, да. Абверовцы занимались опросами среди военнопленных. Выявляли, кто есть кто. Искали готовых к сотрудничеству или искали потенциальных коллаборационистов. В большом лагере, как в Нюрнберге, после перевода туда пленных из Хаммельбурга, могло быть человек 7–8 абверовцев. В маленьком лагере обыкновенно абвера не было, но, как и везде, абвер имел своих осведомителей среди пленных. Если находили евреев или комиссаров, старших офицеров, скрывавших свое звание, чаще всего передавали гестапо.

А.Ш. Передавал абвер? То есть чистые руки абвера — это миф. У абвера ручки тоже в крови?

А.П. А как же, особенно после того, как в 44-м году убрали Канариса, и абвер оказался под контролем СС у Гиммлера.

Кстати, в 44-м году у немцев стала ощущаться резкая нехватка солдат. И они пошли на то, что формировать части из бывших заключенных.

Я был свидетелем, как однажды во Флоссенбюрг прибыла комиссия. Выстраивают всех, и господин, приехавший начальник, обращается к заключенным. Вы наверно, знаете, что на воротах Бухенвальда была надпись: «Право оно или нет — это мое государство».

Комментарий 18.

Возможно, такая надпись была в одном из лагерей, однако на воротах Бухенвальда была надпись: «Каждому свое».

И вот этот начальник произносит: «Мы все немцы, господа». А господа стоят в полосатом с номерами. За его спиной — стандартная виселица, которая стоит на аппельплацу и напоминает о «жизни». Примерно раз или два раза в месяц, а то и три на ней кого-то вешают для того, чтобы ты себя лучше чувствовал. Понятно? Так вот прибывший продолжает: «И Германия обращается к вам. Мы прощаем друг другу все обиды, и перед вами открывается шанс доказать свою преданность Германии. Тот, кто не желает добровольно вступить в немецкую армию — два шага вперед!» Вы поняли, как у нас — из лагеря в дивизию или штрафной батальон. Что будешь делать? Если бы сказали, добровольцы, два шага вперед — не вышел бы никто. А здесь конец войны, у каждого мысль: «Попаду на фронт — сбегу».

И сделал два шага вперед только один, по фамилии Красовский Эдди — известный уголовник и бандит. Так вот — это единственный человек, этот бандюга, который сделал эти два шага вперед, посмел заявить: «Я буду из-за вас умирать? Не получится!» Говорили, что он еврей. Его сразу забрали, а через два дня он уже болтался на виселице. Всякий знал, что за отказ повесят, поэтому не рискнули. Но все они просчитались. Им моментально сделали наколочки, чтоб «не потерялся», и отправили в войска СС.

Справка и комментарий 19.

Специальная татуировка группы крови, порой и знак СС (руны) делали под левой грудью или под мышкой у большинства эсэсовцев, подтверждавшим свое арийское происхождение. Наколки не делались членам национальных (латышских. эстонских, французских, мусульманских, русских, украинских и др.) эсэсовских формирований. Маловероятно, чтобы эсэсовцам, бывшим политическим заключенным сделали такие наколки.

Прежде чем наша и английская разведки успели сообщить, что сейчас будут сдаваться эсэсовцы, не трогать, а доставлять в особые отделы, югославские партизаны сделали свое дело. Этих «эсэсовцев» бросили в Югославию. И когда, такой «эсэсовец» приходил с поднятыми руками и вдруг говорил: «Я бывший коммунист, я сидел там-то и так далее…» Поставьте себя на место этого югославского партизана: «Спасает шкуру, а где ты был в 41-м году?» — он ему не верит. И прежде, чем была дана команда не трогать эту компанию, а разбираться с ними, сотни дорогих товарищей были поставлены к стеночке.

А.Ш. Я знаю что в Бухенвальде набирали немецких коммунистов в бригаду «Дирлевангер» и из них никто не вступил.

Справка.

Дирлевангер Оскар (1895–1945). Оберфюрер, затем бригаденфюрер СС. Командир особого батальона, затем группы, полка, штурмовой бригады. Все эти части носили имя их командира. В составе этих подразделений были в основном уголовные преступники, набранные в концлагерях, добровольцы из числа советских военнопленных — было несколько рот. В 1944 г. в составе бригады было создано отдельное подразделение из бывших противников нацистского режима. Части Дирлевангера участвовали в карательных экспедициях против партизан и массовых убийствах мирных граждан, совершенных с особой беспримерной жестокостью на территории Белоруссии, Украины и Польши. Одна из его рот, сформированная из бывших пленных украинцев, сожгла Хатынь. В конце войны командовал 36-й гренадерской дивизией СС. Умер в июле 1945 г. во французском плену.

А. П. Когда стали в Бухенвальде коммунистов туда брать, в 44-м году? Не надо делать из них героев, не пошли потому, что Бухенвальд был в руках подпольной организации почти полностью. Эсэсовскому руководству не до лагеря было в этот момент. Они целиком доверились лагерному самоуправлению.