Глава VII Венценосная путешественница

Глава VII

Венценосная путешественница

Екатерина II была второй коронованной особой после Петра I, совершавшей поездки по стране. Однако путешествия императора и императрицы существенно отличались друг от друга. Петр исколесил почти всю Европейскую Россию с севера на юг и с запада на восток — трудно назвать более или менее значительный город, в который бы не ступала нога царя. Архангельск и Астрахань, Вологда и Воронеж, Казань и Смоленск, Киев и Полтава, Азов и Тула, Старая Русса и Нижний Новгород — вот далеко не полный перечень крупных городов, которые довелось посетить Петру. Его поездки были вызваны прежде всего военными надобностями: Петр-путешественник выступал в роли Петра-полководца: под стены Азова он вел войска, чтобы овладеть турецкой крепостью и начать борьбу с Османской империей за выход к южным морям; под Нарву он отправился во главе войск, чтобы отвоевать захваченное шведами побережье Финского залива; под Полтавой царь возглавил войска, разгромившие шведскую армию Карла XII; в 1711 году он отправился в злополучный поход к реке Прут; наконец, в 1722 году совершил Каспийский поход с целью завоевания иранских владений.

Петр был частым гостем столиц западноевропейских государств, причем навещал их не в качестве туриста, а стремясь обрести союзников в борьбе со своими противниками. Его принимали в Амстердаме и Лондоне, Варшаве и Берлине, Париже и Вене. Отправлялся он за границу и с целями, не связанными ни с войной, ни с дипломатией: несколько раз он лечился в Карлсбаде и один раз в Спа. Впрочем, болезнь вынуждала царя пользоваться минеральными водами и внутри страны: четырежды он побывал на первом в России курорте, им открытом, — на Марциальных водах, что близ Петрозаводска, и на Угодских заводах, в 90 верстах от Тулы.

В поездках Екатерины можно обнаружить множество отличий. Во-первых, немка Екатерина, прибыв в Россию в 1744 году, лишь единожды покинула ее пределы; свои поездки она ограничивала периферией Европейской России. Отчасти домоседство императрицы объяснялось изменением статуса России: Петр отправлялся за рубеж в пору, когда страна переживала тяжкое время превращения в великую державу; Екатерина занимала трон в десятилетия, когда за Россией уже прочно закрепилась репутация великой державы. Петр отправлялся за границу с протянутой рукой; теперь с протянутой рукой Россию навещали шведский король Густав III, австрийский император Иосиф II, принцы обанкротившейся французской династии. Но не следует сбрасывать со счетов и опасение императрицы лишиться короны в результате дворцового переворота, совершенного во время ее пребывания за границей.

Второе существенное отличие в путешествиях Петра и Екатерины состояло в том, что первый совершал их налегке, без многочисленной свиты, далеко не в царских экипажах; даже в многочисленном по составу великом посольстве с громоздким обозом Петр ехал инкогнито и пытался затеряться в толпе волонтеров, отправленных за рубеж овладевать корабельным мастерством. Императрицу же подобная непритязательность к быту не устраивала, и она чем дальше, тем в большей степени обставляла свои поездки по стране пышными церемониями и максимумом бытовых удобств того времени: она ездила в сопровождении вельмож, послов иностранных государств и сотен людей обслуживающего персонала. Путешествиям императрицы сопутствовали торжественные приемы, балы, маскарады, фейерверки, подчеркивавшие не простоту монарха, как это было свойственно Петру, а величие царствующей особы.

Однако главное отличие состояло в целях путешествий: Петра звала в путь неотложная необходимость, императрица отправлялась в путешествие по собственной инициативе. На роль полководца она, естественно, не претендовала, и цель поездок вытекала из ее представлений об обязанностях просвещенного монарха, ради достижения блага подданных стремившегося познать их жизнь и нужды, чтобы эти знания использовать в управлении страной.

Подобные сведения императрица не могла добыть, глядя из окон Зимнего дворца или из окна кареты, доставлявшей ее из Петербурга в Царское Село, а тем более читая донесения местной администрации, в которых описывалось полное благополучие на подвластной им территории. Надобно было убедиться в их достоверности. Приходится согласиться с мнением императрицы, что она расставалась с налаженным бытом во дворцах не ради праздного любопытства, а с познавательными, утилитарными целями. «…Я путешествую не для того, чтобы осматривать местности, но чтобы видеть людей», — как-то сказала Екатерина Сегюру[204].

Это утверждение, справедливое в своей основе, нуждается, однако, в коррективах. Одна из них состоит в том, что местные власти стремились показать императрице не подлинную картину быта провинции, не задворки, а фасад, создать иллюзию благополучия.

Поездки Екатерины напоминали триумфальные шествия, лишь изредка омрачаемые явлениями негативного плана. Поэтому путешествия являлись, помимо всего прочего, средством укрепления престижа императрицы, поводом для выражения населением верноподданнических чувств и благодарности за ею содеянное. Путешествия, кроме того, открывали широкие возможности для проявления императрицей качеств, свойственных просвещенному монарху: человеколюбия, милосердия, благотворительности и т. д.

За время своего 34-летнего царствования Екатерина совершила семь путешествий (не считая поездок в Москву): в 1763, 1764, 1767, 1780, 1783, 1785 и 1787 годах. Все они отличались друг от друга и направлением, и протяженностью, и временем, проведенным в пути, и целями. И еще одно различие — путешествия эти далеко не с одинаковой обстоятельностью освещены источниками: относительно некоторых из них историк лишен возможности сообщить подробности встреч коронованной путешественницы, ее дорожные впечатления и т. д.

Первое путешествие Екатерина II совершила в 1763 году в Ростов. Это путешествие преследовало не столько познавательные, сколько политические цели. Оно было совершено в канун двух событий церковного характера: секуляризации владений, принадлежавших монастырям и епархиям, а также начавшейся борьбы с противником этой правительственной меры — ростовским архиепископом Арсением Мацеевичем. Поездка была приурочена к освящению раки святого Димитрия Ростовского.

Императрица, готовя неприятный сюрприз духовенству, решила лишний раз показать свою приверженность к православию, почитанию его святынь, свое благочиние и тем самым в какой-то мере обезоружить как Мацеевича, так и его сторонников, втайне не разделявших ее намерений лишить белое и черное духовенство их земельных владений.

Екатерина выехала из Москвы в мае 1763 года. Эта первая поездка запомнилась ей стечением неблагоприятных обстоятельств. Прежде всего, она опасалась, что мощи святого Димитрия стараниями главы епархии Арсения, могут быть перенесены еще до ее приезда. К тому же испортилась погода. Из Переславля-Залесского императрица писала Н. И. Панину: «Ветры, холод и непрестанные дожди с происходящею от того грязью отнимают от нас удовольствие, которое б мы могли при хорошем времени в пути иметь». Переелавль оставил неприятное воспоминание еще одним бытовым неудобством, о котором путешественница сообщила генерал-прокурору А. И. Глебову: «Я получила все ваши посылки, и надеюсь последние доклады скоро к вам возвращать. Ненастье и скука в Переславле равны; дом, в котором я живу, очень велик и хорош и наполнен тараканами»[205].

Из письма к Панину явствует, что во время путешествия Екатерина занималась делами. Одно из них — дело Хитрово, о котором подробнее рассказано выше, не доставило ей радости; оно свидетельствовало о недовольстве в придворной среде слухами о ее намерении скрепить отношения с фаворитом Григорием Орловым брачными узами, а также о ропоте некоторых участников переворота, обойденных наградами. Большой опасности эти разговоры не представляли, но они отвлекали императрицу от вмешательства в дела администрации Ростова, Ярославля и других городов. Кстати, Ярославль, явившийся последним пунктом путешествия, оставил у императрицы благоприятное впечатление: «Город Ярославль всем весьма нравится, и я почитаю его третьим городом из тех, которые я видела в России»[206].

В следующем 1764 году императрица выразила желание познакомиться с западными провинциями империи — Прибалтикой. Из Петербурга она выехала 20 июня, причем эта поездка, как и первая, омрачилась взволновавшими ее тревожными известиями из столицы.

Прибалтийские города радушно встречали императрицу. В Нарве ей довелось выслушать приветственные речи, произнесенные от эстляндского рыцарства и нарвекого бургомистра, а в Ревеле в ее честь были сооружены триумфальные ворота с ласкавшей глаз надписью: «Екатерине II, матери Отечества, несравненной». Императрица не удержалась поделиться своей радостью с главнокомандующим в Петербурге И. И. Неплюевым: «Здесь весьма мне рады и не знают, что затеять, чтоб показать свое удовольствие. Я звана к рыцарству, а другой день к мещанству, и все поистине с великим усердием».

В Ревеле путешественница провела несколько дней, а затем отправилась осматривать Балтийский порт (Рогервик). Путь оказался утомительным — колеса кареты погружались в песок, и 40 верст пришлось преодолевать шагом при изнурительной жаре. Свое раздражение императрица выразила словами: «Уже скучно становища так долго таскаться в дороге».

О путевых невзгодах можно было бы позабыть в Риге, где императрице вновь оказали торжественную встречу, если бы не одно обстоятельство, основательно ее потрясшее. Н. И. Панин прислал ей сообщение о трагедии, разыгравшейся в Шлиссельбурге, где в ночь на 5 июля при попытке освобождения из заточения был убит законный претендент на престол Иоанн Антонович.

Это известие, надо полагать, вызвало у императрицы два противоположных чувства: чувство радости — навечно исчез главный и последний претендент на трон, но радость, глубоко скрываемую от посторонних, омрачало и подавляло чувство страха, уверенность (как позже выяснилось, необоснованная) в том, что Мирович действовал не один, что в заговоре участвовало множество офицеров.

Казалось бы, императрица, получив тревожное известие, должна была немедленно мчаться в столицу, чтобы предотвратить грозившую беду. Екатерина, однако, проявила свойственную ей железную выдержку — она мобилизовала волю, продолжала расточать улыбки, выслушивать приветственные речи, выражать полное спокойствие. В ответе Панину, от которого Екатерина не скрывала одолевавших ее страхов и сомнений, она писала: «Искра кроется в пепле, то не в Шлиссельбурге, но в Петербурге»[207].

Новое донесение Панина, полученное Екатериной 11 июля, казалось, должно было внести некоторое успокоение: Панин извещал, что Мирович на первом же допросе признался в отсутствии у него сообщников, что он действовал в одиночку, на свой страх и риск. Но это сообщение не развеяло полностью страхов и сомнений императрицы. Сколь глубоко они засели в ее голове, явствует из вопросов, которые надлежало выяснить Панину. «Написано в допросе, — писала она, — что окроме маленьких шлюпок впускать злодей не велел, что подает причину думать, будто он сикурса ждал. Брата утопшего Ушакова также допросить надобно, не ведал ли он братниных мыслей. Еще упоминается в артиллерийском рапорте о канцеляристе, который приказывал пушку с зарядами везти, о чем в расспросах не упомянуто».

И все же события в Шлиссельбурге вынудили императрицу несколько сократить время пребывания в Риге, покинуть столицу Лифляндии раньше намеченного срока. «Я ныне более спешу, — уведомляла она Панина, — как прежде возможно возвратиться в Петербург, дабы сие дело скорее докончать и тем дальних дурацких разглашений пресечь». Из Риги она выехала 15 июля, а в Петербург прибыла 18-го.

Как явствует из писем императрицы, вторая половина ее путешествия в прибалтийские губернии была скомкана, интерес к делу Мировича затмил все остальное, и дорожные впечатления исчезли из корреспонденций Екатерины.

Путешествие по Волге в 1767 году отличается от предшествующих прежде всего тем, что его не омрачали привходящие обстоятельства и ничто не отвлекало императрицу от решения задач, ради которых она садилась в карету. Это путешествие совершалось до обнародования «Наказа» Уложенной комиссии и накануне созыва последней — именно в это время Екатерина находилась под наибольшим влиянием идей Просвещения, и ей предоставлялись широкие возможности проявить «матерное милосердие» и заслужить репутацию государыни, пекущейся о благе подданных, в число которых включалось не только столичное дворянство, но и широкие круги населения, жившего в глубинке.

Путешествие по Волге отличалось от предшествующих как продолжительностью, так и протяженностью пути: оно заняло время со 2 мая по 16 июня, то есть продолжалось полтора месяца, в течение которых было преодолено 1410 верст.

Поездка Екатерины была обставлена гораздо более пышными церемониями, нежели ее предшествующие путешествия, — сопровождать императрицу впервые были приглашены иностранные дипломаты, и это обстоятельство, с одной стороны, повышало престиж путешествия и самой коронованной путешественницы, а с другой — придавало мероприятию развлекательный характер.

Утром 28 апреля 1767 года во время выезда из старой столицы императрицу провожала «вся Москва». Вечером следующего дня кортеж карет прибыл в Тверь, где императрице предоставилась первая возможность проявить благотворительность: в мае 1763 года почти весь город выгорел. В этой связи Екатерина писала генерал-прокурору А. И. Глебову: «С крайним сожалением усмотрела я разорение по воли Божией города Твери. Старайтесь о вспоможении сим несчастным людям. Я думаю, что многим не печально, что дела почти все сгорели»[208]. В результате погорельцам была оказана существенная помощь[209]. Екатерина обстоятельно осмотрела застройку города и осталась довольна вновь воздвигнутыми зданиями.

2 мая императрица отправилась в путь по Волге. О размахе путешествия можно судить по тому, что караван состоял из 25 судов, сооружение которых началось в Твери еще в 1766 году, а число лиц, сопровождавших путешественницу, по ее словам, достигло «близко двух тысяч человек». Самую многочисленную группу участников похода составляли гребцы. Хотя флотилия двигалась по течению, для ускорения использовались весла, однажды даже подняли паруса, а в другой раз воспользовались бечевой. Среди обслуживающего персонала находились доктор и лекарь, фрейлины, повара, на четырех галерах везли съестные припасы и утварь для приготовления еды. Свиту императрицы составили вельможи: графы Иван и Захар Григорьевичи Чернышовы, Александр Ильич Бибиков, Дмитрий Васильевич Волков, граф Александр Петрович Шувалов, а также братья Орловы во главе с фаворитом Григорием. Императрицу, кроме того, сопровождали иностранные послы: испанский, австрийский, датский, прусский и саксонский.

Флотилия отчалила из Твери 2 мая, а в конечный пункт путешествия, Симбирск, прибыла 5 июля. На пути лежали значительные города и монастыри, в которых императрица проводила от нескольких часов до нескольких дней: Калязин монастырь, Углич, Рыбная слобода, Ярославль, Ипатьевский монастырь, Кострома, Нижний Новгород, Макарьевский монастырь, Чебоксары, Казань, Симбирск. В Ярославле Екатерина провела четыре дня, в Казани и того больше — пять дней. Остальным городам путешественница отдала по нескольку часов — она сходила на берег для осмотра достопримечательностей и бесед с представителями местных властей. Так, в Калязине монастыре она провела менее двух часов, столько же в Угличе и Рыбной слободе. Когда приходило время обеда, флотилия бросала якорь у какой-либо безвестной деревни.

Никто из участников путешествия не вел дневник, поэтому о путешествии мы знаем лишь из писем самой императрицы, делившейся впечатлениями от посещения городов с корреспондентами, а также из «экстракта из журнала плавания», регистрировавшего продвижение флотилии и продолжительность остановок в населенных пунктах. Поэтому затруднительно в полном объеме осветить распорядительную деятельность императрицы, ее повеления местным властям.

Екатерине впервые довелось увидеть могучую Волгу, которая произвела на нее неизгладимое впечатление. Из Калязина она писала: «Час от часу берега Волги становятся лучше. Вчера мы Кимру проехали, которая издали не уступает Петергофу, а вблизи уже все не то». В письме М. И. Воронцову из-под Ярославля: «Волга не в пример лучше Невы»[210].

В Ярославле императрица оказалась в гуще местных страстей: в городе разгорелось ожесточенное соперничество, переросшее во вражду между богатеями-купцами, заседавшими в магистрате, и притесняемыми ими купцами среднего достатка и купеческой мелкотой. Богатеи, видимо, признавая свою вину, в канун приезда императрицы пошли на попятную и подали ей совместную со всеми купцами челобитную, в которой признали, что ссора и междоусобия «угрожают нашему городу совершенным разорением». На общем собрании купцы пришли к соглашению: первостатейное купечество обязывалось уплатить недоимку, числившуюся на всем купечестве города в сумме 10 тысяч рублей, а также возместить канцелярские расходы, накопившиеся во время разбирательства дела.

Примирение все же не спасло ярославского воеводу Кочетова от гнева императрицы — она велела Сенату заменить его, так как он «по нерасторопности своей должность свою исполняет с трудом и не может способствовать восстановлению мира между купечеством».

Одновременно с улаживанием конфликта между купцами Екатерина осматривала фабрики Холщевникова, Колесова и других ярославских промышленников. Она обратила внимание и на внешность ярославских женщин: «Ярославки лицом хороши, а тальею и одеянием на tappenmonde похожи» (то есть оставили дурное впечатление).

Перечисленные заботы не поглощали всей энергии императрицы, и она 10 мая писала Н. И. Панину: «Изволь-ка прислать дела, я весьма праздно живу».

Впечатляющим оказался прием путешественницы костромским дворянством, вызвавший слезы умиления у некоторых сентиментальных спутников. 15 мая Екатерина писала Панину из Костромы: «Завтра поеду отселе, а иноплеменников (иностранных дипломатов. — Н. П.) отпущу в Москве. Они вам скажут, как я здесь принята была. Я их всех не единожды видела в слезах от народной радости, а И. Г. Чернышев весь обед проплакал от здешнего дворянства благочинного и ласкового обхождения»[211].

Нижний Новгород произвел дурное впечатление: «Сей город ситуацией прекрасен, а строением мерзок. Чебоксары для меня во всем лучше Нижнего Новгорода». Бросилась в глаза бедность нижегородского купечества. Пребывание в городе императрицы ознаменовалось созданием компании из местных купцов.

Удручающее впечатление оставило нижегородское духовенство, в положение которого императрица пыталась внести существенные изменения. «Во всем здешнем духовенстве, — писала она митрополиту Дмитрию Сеченову, — примечается дух гонения. Сия же епархия, кажется, весьма достойна особливого примечания, ибо число правоверных, думаю, меньше, нежели число иноверных и раскольников; итак, кажется, нужнее всего здесь иметь священство, просвещенное учением, нрава кроткого и доброго жития, кои бы тихостию и бескорыстностью добронравного учения подкрепляли во всяком случае Евангельское слово». В рассуждениях Екатерины четко выражена идея свободы вероисповедания и отказ от насильственного превращения иноверцев в православных. Императрица сочла необходимым обратить внимание митрополита на частный казус: в Федоровском монастыре «игумен так стар, что насилу служить может и что монахи так мало его почитают, что громко с бранью наставляли как ему служить, что и действительно он худо знал»[212].

Казань, куда караван прибыл 26 мая, понравилась: «Мы нашли город, который всячески может слыть столицею большого царства; прием мне отменный; …четвертую неделю видим везде равную радость, а здесь еще отличнее. Если б дозволили, они себя вместо ковра постлали, и в одном месте по дороге свечи давали, чтоб предо мною поставить, с чем их прогнали… Здесь триумфальные ворота такие, как я еще лучше не видала». Восторженный прием в Казани соответствовал тщеславным вкусам императрицы — в который раз она не могла сдержать себя от упоминания в письмах о восторженных приемах ее подданными, о том, сколько любви и преданности они ей выражали. Вместе с тем личные наблюдения позволили ей сделать вывод о несовершенстве существующих законов, которые не защищали народ и его имущество от произвола.

Любознательность, проявленная в Казани, в высшей мере расстроила императрицу: она отправилась осматривать развалины древнего города Болгар и обнаружила невежество и вандализм местного духовенства. Причины раздражения императрица изложила в письме к Панину: «Все, что тут ни осталось, построено из плиты очень хорошей. Сему один гонитель, казанский архиерей Лука при покойной императрице Елизавете Петровне позавидовал и много разломал, а из иного построил церковь… хотя Петра I указ есть, чтоб не вредить и не ломать сию древность».

1 июня флотилия оставила Казань, а 5-го прибыла в конечный пункт путешествия, Симбирск, принесший императрице разочарование: «Город самый скаредный и все домы, кроме того, в котором я стою, в конфискации, и так мой город у меня же… Я теперь здесь упражняюсь сыскать способы, чтоб деньги были возвращены, домы по пустому не сгнились и люди не приведены были вовсе в истребление…» Удалось ли «сыскать способы» освободить симбирцев от конфискации, нам неизвестно.

Общее впечатление о материальном положении населения вдоль Волги самое благоприятное: «Здесь народ по всей Волге богат и весьма сыт, и хотя цены везде высокие, но все хлеб едят и никто не жалуется и нужду не терпит. Хлеб всякого рода здесь так хорош, как еще не видали, по лесам везде вишни и розаны дикие (шиповник. — Н. П.), а леса иного нет, как дуб и липа; земля такая черная, как в других местах в садах и на грядах не видят. Одним словом, сии люди Богом избалованы, я отроду таких рыб вкусом не едала, как здесь, и все в изобилии, что себе представить можешь, и я не знаю, в чем бы они имели нужду: все есть и все дешево».

Письмо, как видим, содержит противоречия: вначале Екатерина пишет, что «цены везде высокие», а заканчивает словами: «все есть и все дешево». И все же можно согласиться с заявлением императрицы о более высоком, чем в других районах страны, материальном достатке населения. Объясняется это не только плодородием почвы, но и дополнительными ресурсами, которые давала населению Волга: рыбные богатства реки, а также заработки отходников при транспортировке грузов по реке существенно влияли на доходную часть семейного бюджета.

Во время своего путешествия на Волгу Екатерина, недавно опубликовавшая свой «Наказ», находилась под сильным впечатлением идей, изложенных в сочинениях просветителей, которые она тщательно изучала. Подогрело интерес к этим идеям полученное в Твери сочинение Мармонтеля «Велизарий». Прочитав «Велизария», Екатерина отправила автору письмо с выражением восторга по поводу сочинения, которое, по ее словам, укрепило «меня в убеждении, что истинная слава заключается единственно в началах, проповедываемых Велизарием (старцем, умудренным политическим опытом. — Н. П.), столь же приятно, как и основательно».

Идеи Мармонтеля импонировали императрице прежде всего потому, что тот, устами Велизария, восхвалял монархию. Екатерина разделяла его мысль о монархе, главной заботой которого является общее благо подданных, равно как и о том, что государь не должен окружать себя людьми, советы которых вооружали бы его против собственного народа, чем могли вызвать «жалобы и роптания» этого народа. «Трудно государю, — рассуждал Велизарий, — среди своекорыстных советов, подавать которые всегда много охотников, трудно остаться верным идеалам добра, трудно, но возможно».

В письме к Мармонтелю Екатерина высказала мысль о необходимости «перевести его сочинение на все языки» и тут же решила перевести его на русский и для ускорения работы поручила переводить каждую из глав одному из сопровождавших ее вельмож. Ей самой достался перевод девятой главы «Велизария».

В письме к Вольтеру, отправленному из Казани 29 мая, Екатерина извещала корреспондента о завершении работы над переводом и заверяла, что «он немедленно будет печататься». Публикация сочинения по неизвестным причинам задержалась, и оно было напечатано только в 1768 году и несколько раз переиздавалось[213].

Из Симбирска в Москву Екатерина отправилась сухим путем. В письме Панину из Мурома от 12 июня она поделилась впечатлениями от увиденного: «Я на досуге сделаю вам короткое описание того, что приметили дорогою. Где чернозем и лучшие произращения, как то Симбирская провинция и половина Алатырской, там люди ленивы и верст по 15 пусты; не населены и земли не разработаны. От Алатыря до Арзамаса и от сего места до Муромских лесов земли час от часу хуже, селения чаще и ни пяди земли нет, коя не была бы разработана, и хлеб лучше, нежели в первых сих местах… и нигде голоду нет»[214]. Эти впечатления, разумеется, поверхностны, ибо Екатерина писала о том, что видела из окна мчавшейся в Москву кареты.

Подводя итоги путешествия, надо отметить одно из главных отличий его от предшествующих — Екатерина впервые активно использовала власть для вмешательства в дела местной администрации. Вместе с тем вызывает удивление парадоксальный факт: поклонница Мармонтеля оставила без внимания многочисленные жалобы крестьян на притеснения помещиков.

Информируя Сенат о результатах своего путешествия, императрица сообщила, что в пути на ее имя было подано 600 челобитных. С гордостью она констатировала, что ни в одной из них не содержалось жалоб на действия местных властей: воевод и судей. Из этого она сделала ложный вывод о четкой работе правительственного механизма, об отсутствии мздоимства, неправосудия и злоупотребления властью. Но скорее всего, это был результат активного противодействия местной администрации попыткам подать жалобы на нее.

На что жаловались челобитчики? Большинство челобитных исходило от помещичьих крестьян, жаловавшихся на бремя повинностей, налагаемых на них владельцами, на их жестокость. Пахотные солдаты и новокрещены жаловались на захваты их земель соседними помещиками.

Жалобы остались без последствий — по указу Сената, принятому, разумеется, не без ведома императрицы, они были возвращены челобитчикам с предупреждением, чтобы впредь подобные челобитные не подавались[215]. Однако вследствие того, что жалобы продолжали поступать из других губерний, 22 августа 1767 года последовал сенатский указ, подтвердивший установленный еще Уложением 1649 года запрет крестьянам жаловаться на своих помещиков. Указ повелевал, чтобы крестьяне «имели бы к помещикам своим должное повиновение и беспрекословное во всем послушание»; с теми же, кто призывал крестьян «к неповиновению их помещикам», следовало «поступать по указам, как с нарушителями общего покоя, без всякого послабления». Тех, кто осмелится подавать челобитные в собственные руки императрицы, а также их составителей надлежало после наказания кнутом ссылать «в вечную работу в Нерчинск с зачетом их помещикам в рекруты»[216].

Перед нами едва ли не самый выразительный парадокс екатерининского царствования, пример вопиющего противоречия между идеями Просвещения и правительственными мерами по укреплению крепостнического режима. Намерение предоставить свободу крестьянам в это время не могло быть осуществлено, однако существовали реальные возможности смягчить крепостное право, ограничить произвол помещиков, регламентировать крестьянские повинности. В угоду дворянству императрица отказалась от этого пути. Тем самым социальные противоречия не только не устранялись, но и не смягчались, загонялись вглубь, где тлели, чтобы потом воспламениться в Крестьянской войне.

Следующее путешествие Екатерина совершила 13 лет спустя, в 1780 году. Столь длительный перерыв объяснить нетрудно — императрице в эти годы было не до путешествий: сначала она сосредоточила внимание на русско-турецкой войне 1768–1774 годов и Пугачевщине (1773–1775 годы), а затем — на подготовке и реализации «Учреждений о губернии» — важнейшей реформе своего царствования.

Путешествие в Могилев в 1780 году было четвертым по счету. Это обстоятельство заслуживает внимания прежде всего потому, что венценосная путешественница обрела опыт, и правительственные задачи путешествия были очерчены неизмеримо четче, чем в предшествующих походах. Основанием для подобного утверждения служит анкета, состоявшая из 16 пунктов и направленная в губернские и уездные города, которые намеревалась посетить императрица (в Псковской, Могилевской, Полоцкой, Смоленской и Новгородской губерниях). Основное внимание авторы анкеты сосредоточили на выяснении вопроса, как претворялись в жизнь «Учреждения о губернии»: в соответствии ли с численностью населения губернии разделены на уезды, все ли предусмотренные реформой учреждения созданы и укомплектованы штатами, все ли дела решаются без волокиты и сколько осталось нерешенных.

Ответы на другую группу вопросов должны были сообщить сведения о финансово-экономическом состоянии губерний и уездов: имеются ли недоимки и в какой сумме, увеличились или уменьшились оброчные доходы, какие промышленные заведения расположены на территории губерний и уездов, каковы цены на съестные припасы. Особняком в анкете стояли предложения, обращенные к местным властям, высказать свои претензии и мнения о нуждах и недостатках управляемой территории и вопрос о взимании неустановленных законом поборов.

Анализ полученных данных императрица поручила графам Брюсу и Строганову, бригадиру Безбородко и полковнику Турчанинову.

Если бы уездная и губернские администрации на каждую из 16 позиций анкеты дали обстоятельные ответы, то историки получили бы бесценный источник о финансово-экономическом состоянии губерний и уездов, об успехах и недостатках в проведении областной реформы, о том, как справлялась администрация с очерченными реформой задачами.

К сожалению, ответы на вопросы не были получены в полном объеме, причем чем дальше кортеж путешественницы удалялся от Царского Села, из которого он отбыл 9 мая 1780 года, тем менее обстоятельными становились ответы, смахивающие на пустые отписки. На многие вопросы анкеты ответы не были получены вовсе. Так, в Нарве, первом городе, где императрица сделала остановку, из 16 вопросов анкеты ответы были получены на 14, администрация Гдова удосужилась ответить на 11 вопросов, а Пскова и того меньше — только на 9.

Из анкеты следует, что главная цель путешествия носила инспекционный характер, но надобно признать, что ее удалось достичь не в полной мере. Часто деловая сторона путешествия отодвигалась на второй план церемониями торжественных встреч, обедами, балами и т. д. Едва ли не главный итог путешествия выразился в широкой благотворительности императрицы, направленной на благоустройство посещенных городов, открытие в них школ, материальную поддержку богаделен и т. д. Так, пребывание в Пскове сопровождалось рядом распоряжений в пользу местного дворянства и горожан: императрица велела начать в следующем году межевание земельных владений в губернии, открыть в губернском городе полотняную мануфактуру, обслуживаемую наемными людьми «бедного состояния», для чего ассигновала пять тысяч рублей. Кроме того, Екатерина распорядилась отпустить тысячу рублей на заведение городской школы и согласилась не взыскивать соляную недоимку в 1500 рублей. Четырем монастырям она пожаловала по 150 рублей каждому, а в уездных городах Острове и Опочке — по две тысячи рублей на закладку ста домов в каждом.

19 мая императрица прибыла в Полоцк — центр наместничества, образовавшегося в результате первого раздела Речи Посполитой. Здесь к прежней цели путешествия прибавилась новая — знакомство с жизнью населения на присоединенных землях и с новшествами, внесенными в эту жизнь образованием двух наместничеств: Полоцкого и Могилевского.

Ни поведение императрицы и ее свиты, ни благотворительность путешественницы, ни встречи, устраиваемые дворянством и администрацией наместничеств, не отличались от тех, что мы наблюдали в Псковской губернии: те же торжественные встречи под колокольный звон и пушечную пальбу, те же маскарады, обеды, посещения храмов и осмотр зданий для учреждений, предусмотренных реформой, и т. д. Но были и различия: для укрепления позиций православия среди униатского населения императрица поднесла щедрый подарок Богоявленскому монастырю — 500 рублей. Не забыты были школы и богадельни: на школы в Полоцке и десяти других городах она пожертвовала по 100 рублей каждой, а на 24 богадельни — по 50 рублей.

22 мая путешественница выехала из Полоцка, а 24-го прибыла в Витебск. Наместничество организовало самую пышную встречу: в трех верстах от города были сооружены триумфальные ворота; между ними и заставой стояли войска по одной стороне, мещане и цеховые — по другой. У триумфальных ворот императрицу встречали наместник граф Чернышов с чиновниками и дворянством, а у городских ворот — две важные персоны, специально прибывшие для встречи: князь Потемкин и фельдмаршал Румянцев-Задунайский. Под гром пушек и звон колоколов императрица отправилась в собор на торжественный молебен. Наместник выписал в Могилев, где гостья намеревалась провести неделю, итальянскую оперу, а для концертов — придворных музыкантов и лучших артистов.

В дни пребывания в Витебске у Екатерины появилась еще одна забота — в качестве частного лица под именем графа Фанкелынтейна в Могилев прибыл австрийский император Иосиф II. Императрицу развлекало могилевское начальство, а сама она должна была развлекать приезжего графа.

Пребывание графа Фанкелынтейна в России не ограничилось Могилевым — он проявил интерес к стране и решил навестить обе ее столицы — Москву и Петербург. Екатерина, как явствует из ее письма к наследнику, считала обременительной для себя встречу с императором, но судя по ее распоряжениям должностным лицам губерний, через которые следовал император, она стремилась создать для путешественника максимум удобств. Поскольку император путешествовал в качестве частного лица, он предупредил, чтобы не было торжеств и чтобы ему было предоставлено на каждой станции всего лишь по 36 лошадей.

Императрица, однако, распорядилась о приготовлении 100 лошадей, ремонте дорог, подготовке необходимых помещений для графа и его свиты, в том числе и продовольствия, постельного белья. Путь императора к Могилеву лежал через Киев и Чернигов. Все губернаторы и наместники получили рескрипты императрицы с повелением предоставить в пути «всевозможные выгоды сему гостю» и заверять в расположении к нему Екатерины.

Из донесения князя Долгорукого Крымского из Москвы явствует, что «сей гость» проявил интерес к Кремлю, царь-колоколу, посетил Воспитательный дом, больницу, университет, Царицыно и 13 июня намеревался отбыть в Петербург[217].

В Могилевском наместничестве дела шли хуже, чем в Полоцком, — императрице сообщили о существовании в Могилеве 57, а в уездах 265 нерешенных дел. Не доставило радости и известие о значительной недоимке — 7307 рублей. Зато благополучнее обстояло со школами — их насчитывалось 32 с 858 учащимися. В 42 богадельнях нашли приют 320 человек. Ни Полоцк, ни Могилев не располагали промышленными предприятиями; занятия населения ограничивались земледелием и ремеслом.

В Шклове состоялась пикантная встреча императрицы с отставным фаворитом Зоричем. Он, как будет об этом подробнее рассказано ниже, получил Шклов в качестве пожалования Екатерины и вел там расточительную жизнь: держал открытый стол, театр, завел кадетское училище для неимущих дворян, держал огромный штат слуг. Во время визита Екатерины Зорич еще держался на плаву и встретил ее иллюминацией, маскарадом и театральным представлением.

Наибольшее удовлетворение императрице доставила Смоленская губерния. Здесь полным ходом шло сооружение зданий для губернской администрации. На взгляд императрицы, власти успешно справлялись со своими обязанностями; действовала семинария, которой она пожертвовала 500 рублей. На территории губернии функционировало три пристани, 12 фабрик и заводов, свыше тысячи пильных и мучных мельниц. С нескрываемым удовлетворением императрица выслушала известие о почти завершенном межевании земель. В целом, в Смоленске она «нашла желаемое благоустройство и во всем такой порядок, коим заслуживает всевысочайшее ее благоволение и удовольствие»[218].

Положительное значение этого путешествия отрицать не приходится — оно заставило местные власти усерднее реализовывать реформу. Благотворительность императрицы тоже сыграла свою роль как выражение милосердия и заботы о распространении просвещения. Наконец, витебский поход позволил императрице познакомиться с укладом жизни населения вновь присоединенных земель.

С наименьшей обстоятельностью источники освещают путешествие императрицы в Финляндию в 1783 году для свидания со шведским королем Густавом III. Мы располагаем лишь письмами Екатерины к сыну и к Г. А. Потемкину. Первоначально свидание намечалось на 13 июня 1783 года в Фридрихсгаме, где она намеревалась пробыть три дня. Однако король сломал руку — и по его просьбе свидание было перенесено на неделю — до 20 июня.

18 июня Екатерина отправила письмо великому князю из Фридрихсгама, в котором жаловалась на плохую дорогу, а также отмечала пустынность края: «В этой стране не видно живых существ, даже комаров нет… зато камней в бесчисленном множестве». За 24 часа езды они не встретили ни одной телеги.

В Фридрихсгаме она 19 июня встретилась с королем, о чем известила сына. Императрица осталась недовольной условиями своего пребывания: в предоставленном ей помещении оказались низкие потолки и спертый воздух. Город тоже оставил неблагоприятное впечатление: «Место это так хорошо, — иронизировала императрица, — что может служить ссылкой». И далее: «Царское село — рай в сравнении с этой отвратительной стороной».

Судя по письмам императрицы к Потемкину, она не придала этой встрече серьезного значения прежде всего потому, что считала короля человеком легкомысленным, необязательным, заверения которого ничего не стоили. В одном из писем к князю она сообщала о демонстрации королем своей силы в составе шести полков, собранных на французские деньги у границы с Россией. В другом извещала, что король, страдая от боли, тем не менее «был занят своим убором и охотно стоял перед зеркалом долгое время»[219]. Похоже, самым значительным итогом встречи явилось сообщение короля об обнаруженной в Упсале рукописи Григория Котошихина о России в царствование Алексея Михайловича. Екатерина намеревалась распорядиться снять с нее копию, но по каким-то причинам намерение не было реализовано, и рукопись повторно «открыли» в 1840 году[220].

Очередное путешествие было совершено в 1785 году. В отличие от предшествующего, делового, его можно отнести к разряду познавательно-развлекательных. Основанием для подобной оценки служит состав свиты, сопровождавшей императрицу: Г. А. Потемкин, И. И. Шувалов, А. А. Безбородко, граф А. С. Строганов, генерал-майор Левашов. Кроме перечисленных русских вельмож, Екатерина пригласила участвовать австрийского посла графа Кобенцеля, французского — Сегюра, английского — Фицберберга. Последний отличался остроумием, галантностью, слыл за виртуозного рассказчика анекдотов и был незаменим в веселой компании.

Путешествие началось 21 мая, когда поезд из множества карет выехал из Петербурга и сухим путем добрался до Боровичей, где путешественники пересели на суда. Крытое судно предназначалось для императрицы, а остальные тридцать — для свиты.

Цель путешествия состояла в осмотре Вышневолоцкой системы. Вышневолоцкой канал был сооружен в 1706 году, но интенсивно стал действовать с 1719 года, когда его усовершенствовал известный механик-самоучка М. И. Сердюков. Петр распорядился передать ему канал, который находился во владении его наследников до 1774 года, когда был продан ими казне. Новгородский губернатор Я. Е. Сивере, на управляемой территории которого находился канал, усовершенствовал его, чем увеличил пропускную способность и безопасность движения: он ликвидировал Боровицкие пороги и расчистил реки Вышневолоцкой системы.

Екатерина и ее спутники успели осмотреть лишь шлюзы, соединявшие Мету с Тверцой, как их встретил главнокомандующий Москвы граф Брюс и предложил навестить Москву, а основательный осмотр водной системы отложить до обратного пути. Предложение было столь неожиданным, что вызвало ряд вопросов к хозяину, пригласившему гостей. В передаче Сегюра разговор выглядел так: «Где же мы найдем лошадей? — спросили мы. — Это уже мое дело. — Наша компания возразила: мы хотим обедать, ужинать. — Вы все это найдете готовым». Наконец, Брюс уговорил императрицу навестить старую столицу, в которой последний раз та была десять лет назад.

До Твери путешественники добирались водой, а затем пересели в кареты. 31 мая императрица делилась дорожными впечатлениями с сыном и невесткой: «Все городки по пути стали так красивы, что приходит охота посетить один за другим». Москва, где она провела три дня, тоже порадовала путешественницу. Внуку Константину она писала: «Москва против прежнего многим лучше стала». Прочностью, изяществом и легкостью конструкций удивил Ростокинский водопровод длиною всего в 190 саженей, покоившийся на опорах в четыре-пять саженей.

После выезда сухим путем из Москвы Екатерина отправила письмо Гримму, в котором не преминула с похвалою отозваться о двух спутниках: Сегюре и Потемкине. О Сегюре: «Трудно быть любезнее и остроумнее… он весел, как зяблик… Князь Потемкин всю дорогу морит нас со смеху, все из кожи лезут помогать ему». В другом письме Екатерины Сегюр, бывший душой веселой компании, удостоился еще большей похвалы: «Можно поздравить Францию, если у нее много таких людей, как Сегюр: с личными достоинствами, с умом, талантами и образованием он сохраняет благородство чувств и любезность». Столь же высокого мнения о веселых и беззаботных иностранных министрах был и Безбородко, извещавший А. Р. Воронцова: «Вам может быть известно, что спутники наши иностранные вели себя отменно хорошо, податливы были на все резвости и забавы, умели всем понравиться и были всегда отменно приятны». Безбородко тоже выделил французского дипломата: «Сегюр весьма много имеет в себе приятного при отличных знаниях и способностях»[221].

В Вышнем Волочке путешественники наблюдали спуск судов через Тверецкий шлюз и Боровицкие пороги. Граф Сегюр отдал должное М. И. Сердюкову: «Работы, предпринятые для устройства этих шлюзов, могут сделать честь самому искусному инженеру. Между тем они были задуманы и исполнены в царствование Петра простым крестьянином Сердюковым, который никогда не путешествовал, ничему не учился и едва умел читать и писать. Ум часто пробуждается воспитанием, но гений бывает врожденным»[222]. В этом свидетельстве есть неточности, например, ошибочно утверждение, будто Сердюков едва умел грамоте, но важно отметить, что его творение производило впечатление и 65 лет после пуска системы.

Из Вышнего Волочка флотилия отправилась в Петербург, куда прибыла 19 июня. Гримму императрица сообщила об охватившем ее восторге от увиденного. Как всегда, в общении с иностранными корреспондентами она изображала все исключительно в розовом свете. «В продолжении всего моего путешествия, — писала Екатерина, — около 1200 верст сухим путем и 600 верст по воде, я нашла удивительную перемену во всем крае, который частью видела прежде. Там, где были убогие деревни, мне представлялись прекрасные города с кирпичными и каменными постройками; где не было и деревушек, там я встретила большие села и вообще благосостояние и торговое движение, далеко превысившие мои ожидания».

Разумеется, все перемены, сведения о которых иностранные корреспонденты проверить не могли и которым потому должны были верить на слово, Екатерина приписывала исключительно своему мудрому правлению. «Мне говорят, — продолжала она, — что это последствия сделанных мною распоряжений, которые уже десять лет исполняются буквально, а я, глядя на это, говорю: очень рада. Это не особенно, зато правдиво»[223].

Справедливости ради отметим, что областная реформа, превращая безвестные села в уездные города, а уездные в столицы наместничеств и губерний, изменяла их облик, способствовала оживлению хозяйственной деятельности, но не в таких масштабах, о которых писала императрица. Что же касается реальных последствий и результатов путешествия, то они, надо полагать, были невелики.

Последнее путешествие Екатерины II в Крым в 1787 году отличается от предшествующих как грандиозным размахом, так и влиянием на дальнейший ход событий. Официальная цель путешествия состояла в ознакомлении с результатами освоения обширных территорий, присоединенных к России по условиям Кючук-Кайнарджийского мира 1774 года и с включением в состав империи Крыма в 1783 году. Эта генеральная цель дополнялась не менее важными задачами, прежде всего внешнеполитического плана — поездка носила демонстративный характер и должна была убедить южного соседа, что утверждение России в Северном Причерноморье и Крыму носит характер не временной акции, а меры, рассчитанной на вечные времена.

Нельзя сбрасывать со счетов и заинтересованность в путешествии Екатерины князя Потемкина Таврического: его противники при дворе нашептывали императрице о нерациональном использовании колоссальных средств в освоении края, о том, что они расходуются впустую и страна не получает никаких выгод. Интриги недругов князя имели известный успех — когда Потемкин в 1786 году прибыл в столицу, то у двора встретил холодный прием.