Великое посольство

Великое посольство

Великое посольство 1697–1698 годов – знаменательное событие русской истории, оказавшее большое влияние на дальнейшее развитие России. В том, что оно состоялось и приобрело такое значение, заслуга прежде всего Петра. Как пишет П. П. Шафиров, во всем «повинен разум царя», «острый, от натуры просвещенный». Первое определение бесспорно, но очевидно, что просвещенность – качество не врожденное. Также очевидно, что одним из важнейших «просветителей» Петра был Лефорт. Именно он сумел заронить в сознание юного царя желание «видеть европейские политизированные государства, которых ни он, ни предки его ради необыкновения по прежним случаям не видали».[106] Путешествие московского царя за границу нужно было соответствующим образом оформить. Кто именно подсказал Петру идею отправиться за границу в составе Великого посольства, можно только догадываться, но, несомненно, идея сама собой напрашивалась. О задуманном путешествии Лефорт пишет после первого Азовского похода: «Что касается меня, то его величество обещал, что после кампании отправит меня в путешествие по главным дворам».[107]

Назначение Лефорта великим послом не кажется странным. Кто как не он побуждал царя предпринять это путешествие, имел большие связи, знал несколько языков и хотя бы основы европейского дипломатического этикета? Кроме того, Лефорт действительно умел договариваться с людьми, что немаловажно, если учесть неофициальные задачи Посольства. У Петра в данном случае вряд ли были сомнения. Однако существовали Посольский приказ и официальные цели Посольства, сформулированные так: «для подтверждения прежней дружбы и любви, для общих всему христианству дел, к ослаблению врагов Креста Господня – салтана турскаго и хана крымскаго и всех бусурманских орд, к вящему приращению всех государей христианских».[108] Для разговора на таком языке были нужны опытные люди из Посольского приказа, поэтому вторым и третьим послами назначены Ф. А. Головин и П. Б. Возницын. Сам Лефорт отзывается о них доброжелательно: «Вторым (послом. – О. Д.) является храбрый генерал, служивший послом в Китае. Он служил генерал-комиссаром у меня во флоте под Азовом. Третий посол – великий канцлер (то есть глава Посольского приказа. – О. Д.), или думный, который служил посланником раз 20 в различных местах; имя его Прокофий Богданович Возницын». Русские коллеги Лефорта были во всем не похожи на него, но в целом три посла прекрасно дополняли друг друга.

Штат Посольства был велик – около 250 человек. В свите только одного Лефорта, по его собственным словам, было 12 дворяниностранцев, шесть пажей, четыре карлика, около 20 ливрейных слуг, пять трубачей, музыканты, пастор, лекари, хирурги и рота хорошо снаряженных солдат.[109] Кроме этой свиты Посольство сопровождала еще одна – отряд из 35 волонтеров. Отряд был разделен на десятки, и под именем второго десятника П. Михайлова скрывался царь.

9 марта 1697 года Посольство выехало из Москвы. Первоначально маршрут был составлен так: «К цесарскому величеству римскому, к папе римскому, к английскому да к датскому королям, к венецейскому князю и ко всей Речи Посполитой и к голландским статам и курфистру бранденбургскому»,[110] то есть: Вена – Венеция – Рим – Германия – Нидерланды – Дания – Польша. Однако подлинный маршрут был иным.

До первого зарубежного государства, принадлежащей Швеции Ливонии, Посольство добиралось три недели. 31 марта послы въехали в Ригу. Первый оказанный Посольству прием оставил всех недовольными. «Статейный список», официальная хроника Посольства, сообщает: «От Свейского рубежа до Риги и в Риге во все бытие… съестных кормов и вместо кормов денежной дачи… ничего не дано и вспоможения никакого не учинено».[111] В чем причина подобного негостеприимства? Официально – случившийся годом ранее неурожай. На другую, гораздо более важную причину намекает сам Петр в письме к Виниусу: «Здесь мы рабским обычаем живем и сыты были только зрением».[112] «Зрительные насыщения» в Риге скорее были не следствием обычного голода, но, напротив, главной причиной недоверия к Посольству в Риге. Прибыв сюда, в хорошо укрепленный город, принадлежащий традиционно недружественной Швеции, Петр стал проявлять свое настойчивое любопытство, которое несколько вышло за рамки: он внимательно осматривал рижские укрепления, делал заметки и наброски до тех пор, пока его не прогнал с укреплений караул. Возник скандал, который пришлось улаживать главе Посольства, Лефорту. Приставленный к Посольству капитан Лилиенстриен пришел к нему извиниться за поведение караула в отношении знатной особы (инкогнито царя пока соблюдалось), которую силой пришлось прогонять с укреплений и при этом даже стрелять, и застал виновника скандала в «очень серьезном разговоре с господином первым послом». Последний, выслушав извинения, «принял их благосклонно и ответил, что караул поступил правильно, и он даст указания, чтобы ничего подобного впредь не было».[113] Лефорт в данном случае был верен обещанию строго соблюдать инкогнито царя и желанию вести посольство так, «чтобы на нас не жаловались, как на других».[114] Он сумел успокоить рижского генерал-губернатора Дальберга, обещав ему, что запретит своим людям осматривать укрепления. Дальберг пишет, что Лефорт, «сам будучи опытным генералом, прекрасно знает, что таких вещей не потерпят ни в одной крепости Европы».[115] Но хотя конфликт был улажен, осадок остался. При случае этот инцидент был помянут П. П. Шафировым в «Рассуждении о причинах Свейской войны», который рассматривает непочтительное по отношению к царю поведение караула как «новую законную причину» войны: «Его царское величество не мог оставить как для пользы и интересу государства своего, так и для отмщения учиненных высокой персоне его обид и бесчестий, на которые никакой сатисфакции от короля свейского получить не мог».[116]

Посольство выехало из Риги 10 апреля и вступило во владения курляндского герцога Фридриха-Казимира, старого знакомого Лефорта. Здесь послы могли надеяться на лучший прием и не ошиблись. 14 апреля Посольство добралось до герцогского замка Экфоркен и было размещено в «княжеских хоромах». В тот же день на 87 подводах, предоставленных герцогом, Посольство двинулось в Митаву. Фридрих-Казимир казался послам «самаритянином, который излил вино и елей на их раны», полученные в Риге. Прием герцога был действительно радушным. Приставленный к Посольству барон Бломберг пишет: «По приказанию герцога все посольство было принято со всевозможной обходительностью и великолепием: их от мала до велика содержали, платя за их помещение, за стол и в особенности за вино и водку». Помимо увеселений и пиров послы провели с герцогом переговоры о военном союзе России и Курляндии. Последняя, правда, находясь в подчинении Польши (Фридрих-Казимир считался вассалом польского короля), и так считалась союзницей России, но положение в Польше было таково, что добрые отношения хотелось закрепить. «Статейный список» сообщает, что уже с 15 апреля «посещали великих и полномочных послов маршалок княжеский и иные началные люди офицеры и с великими и полномочными послами имели разговоры о воинских и гражданских делах». 16 апреля состоялась торжественная аудиенция у герцога, после которой послы и герцог имели «разговор тайно». Перед отъездом состоялась еще одна приватная встреча с герцогом, о содержании которой «Статейный список» умалчивает.

В чем был смысл тайных встреч Фридриха-Казимира с московскими послами? Вероятно, велись разговоры о польской проблеме: в это время решался серьезный для обеих сторон вопрос – кто будет следующим польским королем.

Несомненно, Лефорт представил своему давнему покровителю нынешнего, то есть царя. Первый посол произвел в Митаве впечатление человека, который «прочно утвердился на той высоте, которой достиг, что его государь всецело предоставил ему руководство всеми делами, даже руководство собственным поведением». Герцог, по старой дружбе, запросто взял его руку при встрече, барон Бломберг считал его одним из самых важных лиц в государстве. Других послов Бломберг называл «питухами», потому что они чрезмерно пили. Лефорт и здесь оказался на высоте: «Это настоящий швейцарец по честности и храбрости и особенно по умению выпить. Однако никогда он не дает вину одолеть себя и всегда сохраняет обладание рассудком».[117]

Из приветливой Курляндии, где «потчиваны великие и полномочные послы по вся дни от княжих приставов, и церемония во всех столах была по все дни против того ж, как и в первой… их приезда в Митаву день», Посольство 22 апреля выехало в Пруссию. Там их ожидала такая же теплая, но короткая встреча, и, удовлетворенные, послы двинулись дальше.

6 мая Посольство пересекло границу Бранденбургского герцогства. На границе послы объявили, что «по указу великого государя… имеют к его курфистрову пресветлейшеству посольство и наказанные дела»,[118] после чего были со всем почетом приняты. Пребывание Посольства в Кенигсберге затянулось на два месяца, в течение которых послы следили за развитием событий в Речи Посполитой, где в это время развернулась борьба за трон между французским принцем де Конти и саксонским курфюрстом Августом. В случае победы первого Польша подпадала под влияние Франции, а это означало для России потерю союзника в борьбе с Портой. Поэтому Посольство как могло пыталось вмешаться в события и не покидало Кенигсберг. Пользуясь этим, бранденбургский курфюрст Фридрих хотел заключить с Россией выгодный для себя договор.

21 мая состоялась аудиенция у курфюрста. На ней Лефорт, как глава Посольства, произнес традиционную речь, в которой перечислил все титулы царя, сообщил о его добром здоровье и поздравил курфюрста от его имени.[119] Через день начались переговоры относительно заключения союза. Послы согласились вести их при условии, что в них будет участвовать лично Фридрих, либо «через статьи на письме».[120] В результате был выбран второй вариант. Фридрих, от которого исходила инициатива, хотел заключить с Россией военный союз, для нее не выгодный: это противоречило условиям

«Вечного мира» с Польшей. Лефорт и другие послы, которых донимали даже во внеурочное время, прилагали все усилия, чтобы не заключать договор и в то же время не вызвать недовольства принимающей стороны, поскольку гостеприимством Фридриха им пришлось пользоваться довольно долго. Лефорт употребил все свое обаяние, убеждая приставленного к Посольству Рейера в том, что он имеет большие полномочия от Петра и «не менее почитание к курфюшеской светлости высокой персоне». Этих уверений оказалось недостаточно: Рейер продолжал настаивать на своих условиях. Под конец Лефорт уже отказывался обсуждать этот вопрос. Даже «Статейный список» отразил общее настроение, зафиксировав такой эпизод на обеде у комиссара Дан-Келмана, где «великие и полномочные послы говорили, что они к нему по его приглашению приехали обедать, а не для разговору дел».[121]

Так проходили переговоры, причем русские не собирались ни уступать, ни покидать Кенигсберг раньше, чем сочтут нужным. Царь, правда, настаивал на скорейшем отъезде. Он спешил в Голландию. Поскольку время потеряно, дальнейшие планы Посольства меняются – вместо Вены оно едет в Амстердам и Гаагу.[122] Отъезд, однако, задерживается: чтобы оправдать свое пребывание в Бранденбурге, Посольство должно заключить с Фридрихом договор, но на своих условиях. Важность его была не такой уж великой в глазах Петра, он считал долгое пребывание здесь пустой тратой времени. Наконец договор был подписан. Он не содержал статей ни о военном союзе, ни об изменениях в официальном дипломатическом протоколе, вопросе, чрезвычайно важном с точки зрения второго и третьего послов. Но на всякий случай, поскольку ситуация в Польше еще не разрешилась, царь заключил с Фридрихом «тайный словесный договор».[123]

Наконец Посольство выехало из Бранденбурга в Голландию. В дороге царь и послы продолжали напряженно следить за событиями в Речи Посполитой. Царь лично вел переписку с датским королем, Лефорт как новгородский наместник, ответственный за дипломатические сношения со Швецией,[124] переписывался с шведским министром Оксенштерном. В письме от 1 августа он предупреждает Швецию о серьезных последствиях, которые могут произойти, если польский престол займет де Конти, и, несмотря на обиды, причиненные русским в Риге, обещает возможное прибытие Посольства в Стокгольм: «И буде его королевское величество к тому намерение… а Деконтий с допущения Божия на королевство польское избран будет ж, тогда я, яко имея от царского величества полную мочь… из Галанской земли для постановления и утверждения тех дел с посолством буду в Стеколно к государю вашему…»[125]

Пятимесячное путешествие по небольшим европейским странам было лишь прологом для основной работы Посольства, которая началась в Голландии. Эту страну, по первоначальному плану, Посольство должно было посетить на обратном пути. Однако по инициативе Петра план был изменен. Неудивительно, что его влекло именно сюда: вероятно, о Голландии, море и трудолюбивых голландцах Петр был наслышан больше всего. Он даже оторвался от Посольства, прибыл туда раньше и остановился в Саардаме, где под именем Петра Михайлова нанялся на верфь.

Посольство отправилось в Амстердам и прибыло туда 16 августа.[126] В Голландии предстояло решить нелегкую задачу: просить Генеральные Штаты о помощи оружием и кораблями. Кроме этого, послы получили указания нанимать на русскую службу офицеров, матросов, корабельных мастеров и закупать все необходимое для строительства собственного флота.[127] Выполнение этих задач сулило долгое пребывание в Голландии, а значит, обеспечивало условия для того, чтобы царь и его волонтеры могли учиться без спешки. В результате Посольство провело в Голландии девять месяцев.

Посольство было встречено в Амстердаме огненными потехами и показательным морским боем. В нем участвовал и Петр, который успел научиться кое-чему, пока послы двигались к Амстердаму. Первые дни послы отдыхали, посещали по приглашению бургомистров ратушу, комедию, «галанские кирхи», побывали даже «в двух жидовских синагогах, и в тех показаны были великим и полномочным послам… на еврейском письме завет и пророчества».[128]

Посольство разместили в самой дорогой гостинице «Герн-Ложемент». Затраты на прием были большими, но Генеральные Штаты решили держать Посольство в Амстердаме, а не в Гааге, пока не решат свои проблемы на мирных переговорах с Францией. До середины сентября Посольство ожидало аудиенции, занимаясь дипломатической перепиской, закупкой оружия и припасов и принимая у себя посланника от только что избранного на польский трон Августа II – Христофора Бозена. Племянник Лефорта Пьер, приехавший к нему еще в 1694 году и теперь выполнявший обязанности секретаря Посольства, писал, что после достаточно беззаботной жизни в Амстердаме послам будет трудно снова привыкать к работе.[129] Тем не менее пребывание здесь было скорее вынужденным. Посольство покинуло Амстердам только на один день ради встречи с Вильгельмом Английским, которая состоялась 1 сентября в Утрехте. Статейный список сообщает об этом важнейшем событии коротко: «Вшед в покой имел (король. – О. Д.) разговор, а в разговоре говорил королевское величество, чтоб они великие и полномочные послы изволили завтра быть у него на обеде. И великие и полномочные послы били челом и от стола поотговаривалися. И быв от послов поехал, а великие послы из Утрехта тою же ночью поехали в Амстердам».[130] Понятно, что послы ехали в Утрехт не для того, чтобы отказаться от предложенного обеда. Вместе с ними на встречу ездил Петр. Он имел с Вильгельмом важный разговор, который состоялся в присутствии только одного Лефорта, выступившего в роли переводчика.[131] Тогда же, вероятно, Петр получил и с радостью принял предложение посетить Англию.

С 2 по 16 сентября Посольство снова в Амстердаме. Наконец послы собираются в Гаагу для аудиенции у Генеральных Штатов. 17 сентября на сорока каретах, в окружении эскорта трубачей, гайдуков, солдат и лакеев Посольство торжественно въехало в Гаагу, где было встречено депутатами Генеральных Штатов. Аудиенция, которая должна была открыть официальную часть посольства, состоялась только 25 сентября: девять дней ушло на споры о том, какова должна быть ее процедура. У русских дипломатов не было привычки уступать кому-либо в таком важном вопросе, тем более от них требовали, чтобы они «воздали им (Штатам. – О. Д.) честь такову ж, как и протчих великих государей христианских великие послы им честь воздают». Послы отвечали, что «им таких встреч чинить не пристойно».[132] Только 24 сентября Н. Витсен от имени Генеральных Штатов и Лефорт от имени Посольства наконец определили порядок церемонии. Голландцы пошли на ряд уступок, отчаявшись убедить русских уважать республиканский орган. 25 сентября Лефорту пришлось облачиться в русское платье для аудиенции. Ее церемония расписана в «Статейном списке» на десяти страницах, а между тем все ее содержание сводилось к следующему: «Как приехали к ним, на дворе стояло сорок человек солдат. Встречали два человека Стат, все были, и за столом сидело тридцать семь человек. Наших послов посадили посреди стола; прежде речь говорил Большой посол, потом другой, после Прокофий Возницын; грамоту дали и поехали».[133] После этого Посольство могло приступать к выполнению своей миссии, а Петр мог возвращаться на верфь.

Переговоры начались 29 сентября. В этот день послы известили депутатов о том, что царь ведет войну против турок, и напомнили о помощи, которую оказывал Голландии Алексей Михайлович в войне против Швеции, а в заключение обещали в следующий раз «предлагать и о иных делах».[134] На второй встрече 2 октября разговор получился более конкретным: послы рассказали о намерениях царя «готовить для походу на Черное море воинской морской караван, в котором будет воинских кораблей и галер со сто», и попросили Генеральные Штаты поддержать создание этого каравана, причем желательно не денежными средствами, а непосредственно оружием и кораблями: «Естьли невозможно казною, то бы всякими воинскими и корабельными припасы, чего у них много и доволство в том есть большое, а в Российском царстве таких к морскому каравану корабельных припасов за незвычием нет, и вскорости изготовить невозможно». За это послы обещали Генеральным Штатам по окончании войны их «наградити» и «за все воздати такими же мерами».[135] Депутаты не ответили сразу, но отказ был вполне предсказуем: только что Голландия вышла из очередной войны с Людовиком XIV и не была заинтересована в ухудшении отношений с Францией. Ответ послы получили 6 октября: «вспоможения воинскими и корабелными припасы учинить невозможно». Отказ мотивировался истощением казны и тем, что корабли пострадали в недавней войне.[136] Русские продолжали настаивать, приводя в пример истинно христианского государства Швецию, которая не осталась в стороне от общего дела, прислав в Россию триста (а по словам послов, пятьсот) пушек.[137] Контакты с шведским двором, как уже говорилось, велись от лица Лефорта. 19 сентября Лефорт получил от Оксенштерна ответ на свое послание, в котором министр заверял новгородского наместника в дружественных намерениях Карла XII по отношению к России, а также выражал поддержку России по польскому вопросу. В письме от 27 октября Лефорт сообщает своему шведскому коллеге о непрочности положения на троне Августа и предупреждает о коварных замыслах французского посла при шведском дворе: «Есть ли бы со стороны францужской или с польской от князя Деконтия и от желаемых ему, показалось им великим государем и государствам их и королевскому величеству польскому вредительные промыслы, то таких не токмо должно не принимать, еще яко непотребное и всему христианству вредное отсекать, истреблять и искоренять».[138]

Но вернемся к основному сюжету – переговорам с Генеральными Штатами. Послы продолжали давить на необходимость «помощи общему делу»,[139] не присоединившись к которому Голландия обрекает себя на позор. Но это заявление успеха не имело. 8 октября Лефорт пишет Петру в Амстердам: «А мы рады адсуды посскора в Абстердам быть, можно быть, еще одна конференци на тум неделе будет, и отпуск нашу. Будет ли добра, Бог знать. Ани не хотят ничаво давать».[140] Письмо полно пессимизма, однако огорчение вызвано не столько неудачей переговоров, сколько ощущением бессмысленности траты времени, которое для Лефорта предпочтительнее проводить не так и не в компании послов. Тем не менее Посольство не сдавало свои позиции. 10 октября, узнав о заключении мира с французами, послы, поздравляя Штаты, попытались еще раз склонить их к выгодному для себя решению, но и на этот раз безрезультатно.[141] Последняя встреча, завершившая бессмысленное выяснение отношений, состоялась 14 октября. Штаты подтвердили свой отказ, обещая предоставить помощь в будущем: «А что ныне вспомоществования никакого… они не учинили, и в том просят у царского величества прощения, а впредь, когда в состояние придут, тогда его царскому величеству услужность свою и в чем возможно вспомочествование чинити должны». После этого Посольству уже нечего было делать в Гааге, поэтому послы просили не задерживать их с прощальной аудиенцией и назначить ее на 16 октября. Но она состоялась только 18-го и описывается в «Статейном списке» всего на двух страницах.[142]

На этом официальная программа Посольства в Голландии была завершена, но это не означало, что оно собиралось покидать страну. Не решив своих проблем на государственном уровне, послы начали действовать частным образом: закупать крупные партии оружия и припасов у голландских компаний, проявивших заинтересованность в новом рынке.

По окончании своей миссии Посольство оставалось в Амстердаме с 21 октября 1697 года по 15 мая 1698 года без какого-либо официального предлога. Содержание его обходилось голландской казне очень дорого, Государственный совет осуществил даже дополнительное обложение провинций налогами.[143] Поэтому, после того как Посольство вернулось из Гааги, оно должно было содержать себя самостоятельно.[144] Быт рядовых членов Посольства был достаточно скромным, хотя великие послы, конечно, не отказывали себе в удовольствиях. Лефорт, уже отвыкший от скромной жизни, да к тому же занимавший главную представительскую должность, тратил в десять раз больше, чем второй и третий послы: его содержание обходилось около 16 рублей в день, тогда как Головин и Возницын получали по полутора.[145] О расточительности своего дяди сообщает в Женеву Пьер Лефорт: «Что касается расходов, то они действительно велики… В настоящее время мы живем в своем кругу на свои средства, но это обходится ужасно дорого, так как мой дядя расходует каждый день более ста экю только на своих гостей, не считая гостей других послов».[146]

Чем занимались послы во время без малого семимесячного пребывания в Амстердаме? После отказа Голландии оказать России помощь Петр изложил послам специальный наказ. Впрочем, Лефорт и до этого знал, чем ему предстоит заняться в Амстердаме. Еще из Гааги он пишет домой: «У меня есть задание нанять двести или триста человек, но в основном я ищу морских офицеров. Флот, которым я должен командовать, будет состоять из 120 судов и галер… по этой причине я останусь в Амстердаме для отправки всего необходимого». Это и было основным занятием послов и свиты, которое не отнимало много времени. Пьер Лефорт пишет в Женеву: «В настоящее время мы здесь ничего не делаем, и говорят, что мы останемся здесь до мая».[147] Все дела, конечно, можно было бы решить быстрее, но Посольство задерживалось, давая возможность Петру учиться в Амстердаме и съездить в Англию. Кроме того, находясь в центре Европы, послы были в курсе всей европейской политики. Наиболее частыми гостями послов были польский посланник Бозен, который являлся к ним почти ежедневно, шведский посол Фабрициус и имперские дипломаты.[148]

Пребывание в Амстердаме можно разделить на два периода. До 7 января 1698 года с Посольством был царь, а остальные четыре месяца Лефорт и его товарищи были лишены его общества и руководства. Петр, отбывая в Англию с отрядом волонтеров, дал послам указания продолжать нанимать на русскую службу офицеров и матросов и закупать оружие. Выполняя наказ, послы, «многим своим прилежным радением и трудами, приговорили и наняли на черноморский воинский флот, к генералу и адмиралу, вице-адмирала, шоутбейнахта, капитанов, комендоров, поручиков, шкиперов, штюрманов, боцманов… с тысячу человек».[149] Помимо основного занятия, послы вели переписку с Москвой, Веной и Лондоном и готовились к дальнейшему пути. Вена была не просто обязательным пунктом программы Посольства. Как стало известно, с апреля там снова зашла речь о мирных переговорах с Портой, к которым император был склонен больше, чем царь. Надежд на то, что Священная Лига будет продолжать свое существование и оказывать России поддержку в борьбе с турками, оставалось мало.[150] Посольство должно было торопиться в Вену, пока дело не решилось без его участия. О переговорах послы узнали 13 апреля, но двинуться с места до приезда Петра они не могли и надеялись, что «цесарь его, великого государя, в миротворении не оставит».[151] Цесарь подтвердил свое намерение заключить мир и обещал, что договор не будет сепаратным.[152]

Отсутствие Петра тяготило послов, особенно Лефорта. Все эти недели между ним и царем велась переписка. К сожалению, письма Петра Лефорту не сохранились, но письма последнего очень много говорят о характере их отношений. Лефорт писал в Лондон часто, иногда по нескольку раз в день.[153] Деловой информации в них довольно мало, в основном это проявления дружеских чувств. Бургомистр Витсен, давний друг семьи Лефортов, наблюдавший сцену прощания Лефорта с царем, пишет в Женеву: «В жизнь мою не видел я ничего более трогательного, как прощание его величества с господином генералом: они обнялись так крепко, что оба заплакали».[154]

В Англии Петру, вероятно, было уже не до слез, а вот Лефорт, выполняя довольно будничные обязанности, имел и время, и повод дать волю своей грусти. Казалось, Лефорт жил в Амстердаме, не отказывая себе ни в чем. Его брат Якоб, посетивший Лефорта в январе, так описывал ужин у посла: «На двух буфетах стояла серебряная посуда, ценность ее по крайней мере 60 000 ливров. Во время ужина играла музыка, а когда были питы тосты, играли трубачи в ливрее». На следующий день Якоб снова обедал у брата: «Все подается на серебре. Постоянно готовы 15 кувертов, а обедают у генерала от девяти до двенадцати человек».[155] Но светская жизнь, частично по привычке, частично по обязанности, не приносила Лефорту того удовлетворения, как это было в Слободе, когда в его обществе был царь. До этого Лефорт не разлучался с ним так надолго: в России, преодолевая сильные физические страдания, он следовал за ним в Воронеж и Азов. В январе Лефорт отправляет в Лондон не менее семи писем, причем от 20 января сохранилось два письма, а от 27-го – три. До 27 января все письма примерно одного содержания: «Я еще не получил ни одного письма от тебя. Ветер противный. Надеюсь, ты в добром здоровье. Что касается нас, то мы еще по обыкновению. Я желаю, чтобы ты скоро возвращался к нам здоровым».[156] 27 января была получена почта. От радости Лефорт отправил Петру три ответных послания, и в каждом – одни эмоции, он даже перешел на «Вы»: «Тысячу раз благодарствую, что Вы ко мне письмо написали. Радуюсь сердечно, что Вы здоровы. Да продлит Бог Ваши лета…»[157]

В феврале Лефорт совсем приуныл, потому что не получал из Англии никаких известий. Его письма кратки, новостей в них мало: «Потста из Москвы пришла… Изволишь нам указ послать проти его письма: время будет приготовитьсь войско проти бусурманы».[158] Письмом от 26 февраля Петр задал скучающим послам небольшую дополнительную работу, приказав подготовить договор о поставках в Россию английского табака. Лефорт с энтузиазмом отвечает: «Грамота, которую ты приказываешь твоей милости послать, готова будет с первою почтой. Воистину, по-моему, дело доброе».[159]

Уже в начале марта он начинает уговаривать Петра возвращаться, напоминая царю об официальной миссии Посольства: «Я дожидаю указа твоя, который время отсюды подниматьсь в Вьену город».[160] Тогда же он отпускает в Москву всех лишних людей с припасами, чтобы никто и ничто не задерживало Посольство, когда к нему присоединится царь. Отправка заняла немного времени, но Петр не возвращался. Лефорт посылал в Англию письма одно печальнее другого: «Я, по милости твоей, здесь помаленьку живу, не без кручины; а как Бог изволит, увижу милость твою в добром здоровье, забуду несчастные дни, которые здесь потеряю».[161]

В середине апреля стало понятно, что в Вену действительно пора спешить. Послы начали собираться и отправляли из Амстердама багаж. Из росписи покупкам мы узнаем, что приобрел для себя Лефорт: 16 сундуков с посудой, семь – с рухлядью, четыре бочки сухарей и одна с сырами, а также восемь бочек «пития».[162] Тогда же наконец вернулся Петр. Напоследок на русскую службу было принято еще несколько капитанов, инженеров и врачей, а также вице-адмирал Корнелий Крюйс и контр-адмирал Ян Форейс с «началными людьми».[163] Можно было выезжать в Вену, откуда шли все более неблагоприятные для России сообщения: резидент А. Никитин докладывал, что император ждет русскую делегацию для заключения мира, условия которого уже наверняка выработаны. Это не устраивало наших дипломатов, которые после покорения Азова рассчитывали получить по договору Крым.

15 мая Посольство наконец покинуло Амстердам и в дороге не задерживалось: Лефорт, обещавший родственникам посетить Женеву по пути, посылает домой племянника, чтобы тот передал всем поклон, а главное, взял с собой Анри Лефорта для встречи с ним в Ульме.[164] Состоялась ли последняя встреча отца и сына, мы не знаем: Пьер Лефорт прибыл в Женеву только 18 июня, в то время как Посольство было в Вене уже 16-го.[165]

Много времени заняла подготовка достойной встречи Посольства: послы встретились с такими же принципиальными в этом вопросе министрами и, несмотря на нехватку времени, потратили его именно на выяснение деталей церемонии. В конце концов они добились своего: их приняли с должным почетом и поселили в загородном дворце Гундендорф.

Вскоре начались переговоры. 21 июня послы подали свои статьи, в которых запрашивали условия будущего мира.[166] 24 июня пришел ответ, что «цесарь нетвердо склонен к любому миру и можно обнадеживати быти, что сего без получения честнаго и безопасного мира… война… продолжена будет». Наиболее приемлемым условием Леопольд I считал принцип «Uti possidetis», при котором за каждой стороной остается то, что она уже имела.[167] 26 июня для обсуждения этих условий в Посольство явился канцлер граф Кинский. С ним разговаривал Лефорт, который от имени всех послов выразил недоумение по поводу того, что «основание мира положено по воле его цесарского величества, а надобно б было то учинить с общего совета всех союзных». Кинский заверял, что все условия будут еще обсуждаться на конгрессе. Лефорт склонял Кинского к тому, чтобы Вена поддержала Москву на предстоящем конгрессе, согласившись на ее претензии не только на захваченный Азов и приднепровские города, но и на Крым.[168] После долгого разговора Лефорт передал Кинскому русские статьи, в которых содержалось требование передать России Керчь. «Если ж сим удовольствовати неприятель, при творении мира, к стороне царского величества не хочет, то б изволил цесарское величество продолжать наступательную войну со всеми союзниками».[169]

Еще до беседы с Кинским состоялась выходящая за официальные рамки встреча Петра с Леопольдом I. Эта встреча была организована Лефортом, который с первого дня намекал на то, что находящийся инкогнито при Посольстве царь желает встретиться один на один со своим «братом». Венская сторона долго разрабатывала протокол этой беспрецедентной встречи, однако ее усилия оказались тщетны: Петр не посчитался с протоколом. Лефорт, единственный свидетель и переводчик этого разговора, не говорит ни слова о его содержании: «Его царское величество и его императорское величество увиделись, их беседа продолжалась добрых четверть часа; я был у них переводчиком. Сенаторы и наши послы находились в стороне в продолжение всей беседы. Никогда ранее не присутствовал я при столь дружеских отношениях этих двух монархов». Пьер Лефорт со слов дяди добавляет ряд деталей: во время беседы монархи ни разу не присели. Петр просил Леопольда простить его за то, что он не приехал раньше.[170] Дружеская беседа монархов, однако, не принесла Посольству никаких преимуществ при продолжении переговоров. Для участия в них было решено оставить в Вене своего комиссара, чтобы остальное Посольство могло отбыть в Венецию.

Из наиболее приятных событий пребывания в Вене следует отметить празднование именин Лефорта 29 июня. В этот день русские послы совершили молебен и даже побывали в костеле, после чего «обедали у генерала и адмирала Франца Яковлевича Лефорта. Вечером были фейерверки, остальные потехи и стрельбы из пушек», которые продолжались часа два.[171]

После праздника послы стали собираться в Венецию и готовиться к прощальной аудиенции у Леопольда. Как обычно, на это ушла масса времени: то послы не соглашались первыми снимать шапки, то требовали предоставить им больше карет. Пришедшая 15 июля почта заметно ускорила ход дела: в письмах из Москвы сообщалось о «воровстве бунтовщиков стрельцов».[172] Петру пришлось отменить свое намерение ехать в Венецию, а Посольству не имело смысла продолжать путешествие без него. 18 июля состоялась аудиенция, а на следующий день Петр в сопровождении Лефорта и Головина отбыл в Москву, оставив П. Возницына в Вене для ведения переговоров.[173]

По дороге пришли известия о том, что бунт подавлен, поэтому царь и его свита получили возможность остановиться в Речи Посполитой. В Раве произошла знаменитая встреча Петра с Августом II. «Не могу вам описать, – пишет Пьер Лефорт, – какими объятиями обменялись эти два государя».[174] Франц Лефорт был переводчиком, а сама встреча, как известно, стала основой для будущего союза против Швеции.

Итак, Посольство завершилось. С точки зрения официальной, оно не имело значительных успехов. Но официальная миссия Посольства и не была его целью. Все, что осталось за рамками Статейного списка или лишь кратко упоминается в нем, было той реальной деятельностью, которая имела для России огромные последствия. Можно сказать, что поездка сильно изменила царя, дала ему импульс для преобразований. Какую роль сыграл в этом Лефорт? Во-первых, он уговорил Петра решиться на само предприятие. Во-вторых, он возглавил Посольство, выполнял все необходимые функции для того, чтобы, сохраняя инкогнито царя, дать ему возможность, не привлекая к себе внимания, заниматься тем, чем он считал нужным. В особых случаях Лефорт делал все, чтобы организовать встречи Петра с другими монархами: Вильгельмом, Леопольдом, Августом – и был единственным свидетелем их бесед. Конечно, Лефорт был не столько послом, функционирующим по традициям Посольского приказа, сколько «гидом» Петра по Европе. Не случайно он страдал в отсутствие царя и выделял себя из триумвирата послов тем, что «их забота не идет дальше их трех глаз, а их ответственность не простирается выше, чем за точное и возможное осуществление посольских дел», его ж ответственность простирается «гораздо выше, а именно, как бы то великое, что ему доверено… как бы его благополучно доставить».[175] Так Лефорт сам сформулировал свои собственные задачи в Посольстве. Он справился с ними – помог Петру увидеть своими глазами жизнь европейских государств, чтобы тот своим примером возбудил подданных к переменам. А кроме того, европеец Лефорт, будучи высоким официальным лицом, представлял Россию при многих дворах, создавая о ней новое впечатление.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.