ГЛАВА 68

ГЛАВА 68

В моей молодости часто приходилось слышать про Флора Яковлевича Ермакова, отличавшегося крутым нравом, расчетливостью, сильной волей. Деловые люди относились к нему с уважением и даже, быть может, с некоторой завистью, говоря: «Сильно бережет свои денежки, но и не польстится на чужие!»

Отец Флора Яковлевича — Яков Яковлевич — был в молодости крепостным Шереметевых и откупился на волю за 50 тысяч рублей, что показывает, что еще во время крепостного права он был богатым человеком. У него было двое сыновей, один умер в молодых годах, оставив жену и двух дочерей1, и ходили слухи, что при дележе имущества они были обделены братом, но, по идеологии купечества того времени, это не считалось за преступление, так как говорили: «Для чего девочкам деньги? — приданым награждены, выйдут замуж, фамилия у них будет другая: так пусть деньги останутся в коренном роде, составляя благосостояние семьи».

Флор Яковлевич жил на Новой Басманной в собственном большом трехэтажном особняке2, примыкающем с одной стороны к церкви Петра и Павла3, а с другой — к полотну соединительной ветки Курской и Николаевской железных дорог, проведенной по бывшей земле Ермакова, где был у него сад.

На дворе его владения находился трехэтажный корпус, в нижнем этаже были склады товаров, а в двух верхних размещалось общежитие для монашек, прибывающих из монастырей для сборов на нужды их. Общежитие было устроено хорошо, содержалось чисто, каждой монашке полагалось отдельная кровать, белье и давалось полное содержание. Устраивая в своем доме общежитие, Ермаков выговорил у епархиального начальства право на полное подчинение общежития ему, без вмешательства духовного начальства, и шутя называл себя игуменом.

Мой знакомый Н. И. Решетников в первый день Пасхи заехал к Флору Яковлевичу поздравить с праздником; поднимаясь по лестнице, увидал интересную картину: на площадке лестницы, у второго этажа, на кресле сидел Флор Яковлевич, к нему подходили монашки с поздравлением, целуясь три раза, и каждая целовала руку, расположенную на ручке кресла, обменивались друг с другом красным яйцом, причем каждой монашке он вручал серебряный рубль.

Свой дом и семью Флор Яковлевич держал крепко, «в ежовых рукавицах», не допуская никаких нововведений, с требованием исполнения всех правил по заведенному им порядку. С ним жил в доме в третьем этаже сын Дмитрий Флорович, женатый на дочери известного суконного фабриканта Носова4.

Дмитрий Флорович, когда бывал в театре, после возвращения домой, желая угостить свою супругу чаем, принужден был снимать сапоги и в чулках, ощупью пробираться по лестнице в первый этаж, где находилась кухня, боясь скрипом ступеней деревянной лестницы разбудить папашу и тем вызвать его гнев за неурочное чаепитие; сам разогревал самовар и с такими же предосторожностями водворял самовар в свою комнату.

Такая жизнь Дмитрию Флоровичу, понятно, нравиться не могла, особенно жене, привыкшей в своей родной семье к более свободной жизни. И для него выпал благоприятный случай, которым он и воспользовался, чтобы убраться из-под гнета отца.

Однажды Флору Яковлевичу потребовалось поехать в Петербург на несколько суток. Перед отъездом позвал сына и вручил ему ключи от несгораемого шкафа с приказанием: «Завтра уплати такому-то столько-то, деньги лежат в несгораемом шкафу; отдашь деньги, возьми расписку». По принятому обычаю, Флор Яковлевич и вся его семья сели, потом встали, помолились на образа, все его поцеловали в щеки и руку, и он отбыл.

На другой день Дмитрий Флорович в точности исполнил приказание отца. Беря деньги из несгораемого [шкафа], ему бросились в глаза толстые тетради, лежащие на полках шкафа, достав одну, он увидал, что в них заключаются паи вновь утвержденного Товарищества Ф. Я. Ермакова. В то время многие крупные идентичные фирмы свои личные дела переводили в товарищества, понимая, что эта система управления весьма удобна для них: дает большое преимущество в случае смерти хозяина предприятия, дело не приостанавливалось, а продолжалось, как при живом хозяине5.

Дмитрий Флорович заметил, что на паях не имеется надписи владельца их, что по закону полагается, между тем имеются подписи членов правления, бухгалтера, кассира и изображение печати, а потому не будет большого труда на пустых местах паев написать свое имя, отчество и фамилию, вырезать [паи] из всех тетрадей на сумму 500 тысяч, что не может броситься в глаза отцу, — вот он и будет с деньгами! Так и поступил.

Вернувшемуся отцу вручил ключи и оправдательный документ в платеже. После того прошло несколько месяцев, к Ермакову является какой-то присяжный поверенный и заявляет:

— Я, к большому моему удовольствию, имею счастье состоять пайщиком в вашем товариществе, явился в правление, чтобы оформить покупку паев и перевести на мое имя, между тем в правлении никого нет, даже бухгалтера и кассира, тогда, извините, пришлось побеспокоить вас.

— О каких паях изволите говорить? — спросил Ермаков. — Я паев никому не продавал.

— Паи вашего товарищества, купленные мною у Дмитрия Флоровича, состоящего директором в товариществе, со мной имеется передаточное заявление, с бланком бывшего их хозяина, теперь требуется только отметка в паевой книге и такая же отметка на паях.

У Ф. Я. Ермакова, как говорят, глаза полезли на лоб от слов поверенного, он так рассердился, что вскочил с места, затопал ногами и выгнал его вон.

Долго не мог прийти в себя Флор Яковлевич, бегая по комнатам, с клокочущим в нем гневом о нахальстве «ярыжника» — так он величал поверенного, — явившегося, несомненно, с целью подобраться к его денежкам.

Еще он не успел окончательно прийти в себя, как лакей доложил о приходе полицейского пристава совместно с человеком, бывшим у него два часа тому назад, и что они требуют приема их.

У Флора Яковлевича это сообщение вызвало реакцию в его злобном настроении; в голове блеснула мысль: когда являются представители законности и порядка, то несомненно, по каким-нибудь нарушениям кодекса уголовного или гражданского. Он сердито сказал лакею: «Зови!»

Придется вернуться к присяжному поверенному, выгнанному Ф. Я. Ермаковым. Он немедленно отправился в Басманную часть6, недалеко находящуюся от дома Ермакова, к приставу, которому и сделал заявление о нанесенном ему Ермаковым оскорблении от высказанного им желания исполнить необходимую формальность при переходе паев от одного лица к другому, в силу устава высочайше утвержденного товарищества. Причем указал, что не только не имеется на доме, где товарищество помещается, вывески или объявления, но и не существует никакого правления и его штата, т. е. бухгалтера и кассира, а потому приобретший паи товарищества не имеет возможности исполнить требуемую уставом отметку в паевой книге и также получить отметку на приобретенном им пае. И просит пристава удостоверить справедливость его слов и подтвердить законным актом его заявление и, в свою очередь, привлечь председателя правления Ф. Я. Ермакова к ответственности за самоуправство.

Пристав был доволен возбужденным присяжным поверенным делом: это давало ему право думать, что толстосум-богач Ермаков не отделается от него нашаромыжку и даст ему возможность к уже полученной от присяжного поверенного сумме за его беспокойство еще прибавить некоторую сумму для его экстраординарных расходов, а потому немедленно и с удовольствием отправился к Флору Яковлевичу. Идя к Ермакову, пристав взвесил все слова, которые придется говорить, с ударением на некоторые фразы, могущие действовать на психику Флора Яковлевича. Пристав, поздоровавшись с Флором Яковлевичем, в мягких, но сильных, выражениях выставил его виновность, как нарушителя устава товарищества, высочайше утвержденного государем, а следовательно, он противодействует не только закону, но и высочайшему вождю — государю.

Ермаков ответил: говорят о паях его товарищества, между тем они все находятся у него в шкафу, и он никому их не продавал.

Тогда присяжный поверенный вытащил из портфеля пай и подал. Ермаков увидел, что пай его товарищества; в нем были вписаны фамилия, имя и отчество его сына, на другой стороне пая стоял его бланк на передачу присяжному поверенному. Он бросился к шкафу, вытащил папки с паями и увидал, что из каждой вырезано несколько паев и в корешках помечено имя его сына.

С Ермаковым чуть не сделался удар, и он покачнулся; если бы не помощь пристава, то он упал бы на пол. Посидев немного, придя в себя, он попросил пожаловать к нему на другой день для окончания этого дела.

Не буду рассказывать о страшной ссоре, происшедшей между отцом и сыном, она понятна каждому. Флор Яковлевич купил паи у сына, и Дмитрий Флорович покинул дом отца на много лет.

Ф. Я. Ермакову уже не представлялось интересным вести свое большое фабричное предприятие: для кого и для чего ему придется хлопотать? Все паи своего товарищества он продал Л. Кнопу.

Через пять или шесть лет состоялось примирение между отцом и сыном, и Флор Яковлевич посещал своего сына; однажды он приехал к Дмитрию Флоровичу в то время, когда у него сидел в гостях Н. И. Решетников, который мне и рассказал: обрадованные приездом отца, сын и невестка засуетились приготовлением угощения. Флор Яковлевич остановил их, сказав: «Ничего не надо, в передней лежит кулечек с закусками, и их хватит на всех нас». Из него достали четвертушку водки, колбасы вареной и копченой, сыр, хлеб и еще что-то, но всего понемножку.

Во время общего разговора Флор Яковлевич заметил стоящее кресло отличной работы, он спросил сына: «Должно быть, дорого за него заплатил?» — «Что вы, папаша, совсем дешево, купил по случаю на распродаже и заплатил только двадцать рублей». «Дешево, — ответил Флор Яковлевич. — И хорошо, делает тебе честь: захочешь продать — дадут дороже». Дмитрий Флорович нарочно уменьшил стоимость покупки, чтобы этим расположить к себе старика, зная его слабую сторону: купить хорошо и дешево! На самом же деле кресло было куплено у Шмита, лучшего фабриканта мебели, и заплачено за него 500 рублей.

Москва сильно нуждалась в больнице для душевнобольных; имелась только одна, старая, неудобная, переполненная больными — Преображенская7. Бывший в то время городским головою Н. А. Алексеев, отличавшийся особой деятельностью и талантливостью, решил добиться постройки психиатрической больницы. У города для этого средств не имелось, и Алексеев задумал собрать их среди московских миллионеров8. Для этого отправился к каждому из них с просьбой пожертвовать на это благое дело. Приехал и к Ф. Я. Ермакову, изложив ему причину своего приезда, с просьбой оказать помощь городу. Флор Яковлевич его выслушал и ответил: «Жертвуй, все жертвуй! Ну, а что мне от этого, ведь никто в ножки мне не поклонится».

Алексеев снял с себя цепь, бывшую на нем как эмблема городского головы, положил на стол и, к необычайному изумлению Флора Яковлевича, повалился к нему в ноги, касаясь лбом пола: «Кланяюсь и прошу вас, Флор Яковлевич, ради массы страждущих, несчастных и бесприютных больных, не имеющих возможности лечиться, пожертвовать на это доброе дело!» Обескураженный Ермаков встал, пошел в кабинет, откуда вынес чек на 300 тысяч рублей и вручил Алексееву.

Эта сцена описана мною со слов Н. А. Алексеева, а из сообщения родственников Ермакова мне пришлось слышать другую версию, которую я и сообщу, предполагая, что она, быть может, вернее, так как, мне думается, Н. А. Алексеев не счел возможным рассказывать все подробности разговора из-за нежелания поставить в неловкое положение Ермакова и тем отчасти обидеть щедрого жертвователя, могущего и в будущем пригодиться. Когда Н. А. Алексеев рассказал Флору Яковлевичу о нужде города в больнице для душевнобольных с просьбой пожертвовать на ее постройку, то Ермаков вынул из бумажника три рубля и положил на стол перед Алексеевым.

— Что вы, Флор Яковлевич, — сказал Алексеев, — смеетесь? Городской голова не поехал бы собирать по трешницам, у него на это времени и желания не хватило бы!

— Как просится, так и дается, — ответил Ермаков.

— Что же вам нужно, в ножки, что ли, поклониться? — сказал с возмущением Алексеев.

— Ну, а хотя бы и в ножки! — ответил Ермаков.

Тогда Н. А. Алексеев проделал все, о чем я написал ранее. Флор Яковлевич вручил Алексееву 300 тысяч рублей, не забыл взять свою трешницу со стола и положил ее в бумажник, нужно думать, опасаясь, что Н. А. Алексеев и ее возьмет.

На Канатчиковой даче на деньги Флора Яковлевича выстроен большой корпус больницы под наименованием «Ермаковский».

Мария Николаевна Васильева, обладательница большой памяти и любительница археологии, и ее брат Федор Николаевич Малинин, с университетским образованием, были внучатами Ф. Я. Ермакова и его крестниками и дали мне своими рассказами [возможность] добавить кое-что из жизни этого старого купца XIX столетия, так сказать «последнего могиканина». Больше таковых новому потомству увидать не придется.

Ермаков любил крестить всех своих близких родственников, и у него их было порядочное количество, что-то вроде 25 человек. Всем его крестникам, так сказать, было вменено в обязанность посещать крестного отца на Рождество, в Новый год, на Пасху и в дни именин его и его жены, что они с особым удовольствием исполняли. Обыкновенно они приезжали к нему в дом в час дня, так как в два часа начинался обед, и было Боже упаси опоздать, за что им бы очень досталось. Приехавшие все собирались в залу и, когда они были в полном сборе, скопом входили в кабинет Флора Яковлевича.

Флор Яковлевич торжественно восседал на большом кресле, и руки его покоились на ручках его; рядом с ним на столе стояло блюдо, наполненное старинными монетами. При виде входящих он кричал: «Стройся по классам!» Это значило: старшие по годам крестники становились впереди и считались за первый класс, подходили первыми, а младшие — вторым классом. Соблюдалась строгая очередь: подходя, поздравляли и целовали у него руку, и он каждому крестнику первого класса вручал империал, а младшим своим крестникам — по полуимпериалу.

Однажды отец одного из крестников шутя сказал:

— Не пора ли, Флор Яковлевич, некоторых перевести из второго класса в первый?

— Зачем лезть в петлю раньше времени! — ответил Ермаков.

В два часа ровно садились за стол, сервированный посудой Императорского завода, купленной еще отцом Флора Яковлевича вместе с имением у Шереметева, у которого его отец раньше был крепостным. После обеда молодежь шла в залу, и Флор Яковлевич кричал: «Семен, машину!» Лакей Семен являлся с валом и вставлял его в машину, какие обыкновенно в то время бывали в трактирах, и заводил ее. В скоромные дни вставлялись валы с разными песнями и ариями из опер, преимущественно из «Аскольдовой могилы»9, а в постные дни с духовным пением. Молодежь слушала музыку, потом устраивались танцы под рояль, а старшие размещались в других комнатах обширного дома.

Флор Яковлевич, устроив детей, предлагал курящим пожаловать в кабинет, куда лакей после его выкрика: «Семен, сигар!» — приносил ящик сигар и зажженную свечку, и всем предлагал брать их, делал вид, что он не следит, кто сколько взял сигар. Но своими хитроплутоватыми глазами замечал каждого взявшего с лихвой — и к тем он не особенно благоволил.

Отец Федора Николаевича Малинина был инспектором всех народных школ в Москве и получил назначение председателем комиссии по реставрации какого-то очень старинного храма, кажется, в городе Ростове. Денег на ремонт казной было отпущено мало, тогда Малинин обратился к Флору Яковлевичу, объяснив всю важность сохранить этот храм для потомства. Ермаков выслушал и ответил: «Ладно!» Малинин был в затруднении: как понимать слово «ладно»? Ермаков может дать трешку, может и тысячу… Он решился переспросить: «А все-таки сколько вы ассигнуете?» — «Пошел прочь! Я сказал — ладно! Чего тебе еще?»

Малинин подумал-подумал и решил ремонт произвести хорошо, так и сделал, что обошлось более 10 тысяч рублей. Собрав все счета, он подсчитал всю затраченную сумму ремонта, отправился к Ермакову, думая с волнением: «Заплатит ли?»

Флор Яковлевич спросил Малинина: «Какая общая сумма?» Тот ответил, вручая ему все счета с отчетом. Флор Яковлевич не посмотрел на них, а, разорвав в клочки, бросил и выдал сполна всю сумму, сказанную Малининым.

Как-то Флор Яковлевич в день именин своей жены, которую звали Екатериной10, предложил гостям пойти в общежитие монашек, сказав: «Они нам споют». На что его внучек Медынцев заметил: «Что там споют! Вот если бы монашка Феклуша проплясала, было бы хорошо!»

«Как проплясала? — заметил Ермаков. — Монахини не пляшут!» — «Ну вот! — отвечал Медынцев. — Я сам был свидетелем, как Феклуша плясала».

Оказалось, дело было так: компания кутящих, где присутствовал и Медынцев, перекочевала из «Яра» или «Стрельны» в четыре часа утра, когда они закрываются, в какой-то ресторан-кабак, торгующий всю ночь без перерыва. К компании, подъехавшей к этому ресторану, подошла молодая красивая монашенка и попросила пожертвовать что-нибудь на монастырь. Ей сказали: «Если попляшешь нам, то тогда дадим, а иначе ничего не получишь!» Монашка задумалась, но решила: раз она будет плясать Господа ради, то это еще не грех, — и согласилась. Когда она сняла монашеское облачение, оказалась стройной и изящной девушкой и заплясала, постепенно все более и более расходясь.

Ее пляска компании сильно понравилась, и ее засыпали деньгами, записывая данные суммы в монастырскую книжку. От предложения с ними посидеть и закусить она наотрез отказалась, говоря: «Мне плясать не полагается, но что плясала Бога ради, думаю, этим ничего дурного не сделала».

Нахмурившийся Флор Яковлевич с гостями отправился в общежитие. Предупрежденные монашки встретили гостей пением «Достойно есть…»11, потом спели тропарь празднику Святой Екатерины. После чего Флор Яковлевич спросил: «Кто здесь Феклуша, танцующая по кабакам?»

Вышла вся бледная Феклуша и трепещущим голосом сказала: «Действительно, я плясала, но делала это не для удовольствия своего, а для Бога. Господа не хотели иначе пожертвовать, а я своей пляской собрала большую сумму, что можно видеть из моей монастырской книжки». — «Хорошо, — сказал Флор Яковлевич. — Если ты в кабаке плясала, то попляши и нам».

Он и все гости разместились на стульях; в образовавшемся кругу Феклуша пустилась плясать под пение монашек и битье в такт в ладони. Малинин говорил, что она пляской всех привела в восхищение. Флор Яковлевич встал и сказал: «Хорошо плясала! И плясала Бога ради!» — вручая всем на монастыри триста рублей.

Когда скончался Ф. Я. Ермаков, то он своим детям ничего не оставил, а все свое большое состояние назначил для благотворительности по усмотрению правительства, что и было разделено между разными министерствами12.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.