ГЛАВА 48

ГЛАВА 48

Имея большие дела с разными лицами, невольно приходилось интересоваться ими и считаться с положительными и отрицательными сторонами их жизни. Надолго укреплялись в памяти разные рассказы из жизни их, смущающие многих по странности и непонятности. Зачастую фамилии таковых делались нарицательными, так: «Поедем на империале конки?» — «Что ты!.. я еще не Малютин, у меня хватит две копейки ехать внизу». Или: «Жаден, как Карташев»*. Или: «Отчего не купишь себе дачу или дом?» — «Я еще не сделался Шелапутиным!» Или: «Ты угостишь меня по Шелапутинскому счету?»** — и тому подобное.

Павел Павлович Малютин был полный собственник большой и образцово поставленной фабрики под наименованием Раменская мануфактура, находящейся в 60 верстах от Москвы по Рязанской железной дороге. Начало благосостоянию этой фабрики положил отец его3, отличавшийся большим умом, энергией и широким размахом в своих торговых делах; что же касается до его личной жизни, он был мелочен и скуп, боясь израсходовать для себя лишние двадцать копеек. Мне приходилось слышать от лиц, близко знающих его, что он, приезжая в Петербург, останавливался в одной из самых дешевых гостиниц, употреблял целые дни на посещение своих покупателей для получения от них заказов, и когда делалось уже темно, он шел обедать в дешевый трактирчик и после съеденного обеда, пользуясь даровым светом, писал письма в Москву с распоряжениями, заносил полученные заказы в свою книжку и оставлял трактир только после того, как замечал недовольство половых, старающихся выкурить посетителя, ничего для себя не спрашивающего. Тогда он уходил в только что выстроенный пассаж на Невском, где засаживался на скамейку, ближе к свету лампы, и заканчивал там дела, после чего шел в гостиницу, ложился спать в темноте, тем экономил 20 копеек за свечу, за которую пришлось бы платить, если бы он хоть раз и на минуту зажег бы.

* Карташев — известный московский купец, отличавшийся большой скупостью; после его смерти его наследник Обидин1 получил многомиллионное состояние. При составлении описи денег, находившихся в его квартире, находили их в разных местах, как-то: в печках, отдушинах, под шкафами, в горшках с засохшими цветами, за шкафами и даже в таких местах, где положительно было трудно думать; некоторые пачки с кредитками были изъедены крысами, мышами; лежащие в сырых местах сгнили, уже не говоря о мехах, лежащих в сундуках, от которых осталась только труха, и под трухой находили пачки кредиток и золото2. Карташев сам себе отказывал во всем и всегда был крайне доволен, когда его должники угощали обедом, причем обед должен был быть из самых простых и дешевых кушаний — щи с мясом и каша, а взамен десерта копеечная сигара; если же кто-либо из них вздумал угощать более дорогими кушаньями и сигарами, то для этого человека кредит Карташевым закрывался окончательно и бесповоротно.

** Павел Григорьевич Шелапутин был очень богатый купец, владел большими доходными домами в Москве, имениями и был крупным пайщиком в Товариществе Балашинской мануфактуры. Его громадные пожертвования на благотворительные дела были всем известны; от этих жертвований он не искал себе каких-нибудь наград и чинов. Жил круглый год в своем имении на Москве-реке в Кунцеве. Отличался очень простой жизнью и не позволял себе, как и своим домашним, каких-либо излишеств, хотя бы они были крайне малы.

Его сыновья Павел и Михаил получили хорошее образование; Павел Павлович по характеру походил на своего отца, а Михаил Павлович был расточителен и сравнительно быстро израсходовал все оставленное ему отцом, перешедшее к его брату Павлу.

Товарищество Раменской мануфактуры было большое солидное дело с основным капиталом в 5 миллионов рублей, но в действительности все имущества, имеющиеся в товариществе, значительно, во много раз, превышали основной капитал и определялись в десятках миллионов рублей. Товарищество обладало 60 тысячами [десятин] отличных ценных лесов, расположенных близ фабрики, представляющих ценность никак не меньше 10 миллионов рублей. В Москве было у товарищества несколько домов, при одном из них было земли 12 тысяч кв. сажень, да большое количество паев Московского Купеческого банка по номинальной их стоимости в 5 тысяч рублей, когда их можно было продать значительно выше и перед последней войной они доходили до 40 тысяч рублей за пай, и, кроме того, было еще много других паев и ценных бумаг, так что все это дело можно было оценивать в несколько десятков миллионов.

Павел Павлович был довольно высокого роста, с какими-то странными глазами, как бы конфузящимися, с болезненной желтизной на лице, говорил тихо, и во всей его фигуре чувствовалась нервность и мнительность.

Жил он на Красносельской улице в большом доме товарищества, пользуясь в нем двумя комнатами во втором этаже. Чтобы попасть к нему, нужно было пройти большую залу, с заметным колебанием пола от ветхости балок. Его родственник Воронин, по специальности архитектор4, настаивал на обязательном ремонте дома, но не мог убедить в этом своего дядюшку, не решавшегося затрачивать на это деньги и согласившегося только на постилку досок, пересекающих залу от входа в нее до его комнат, и тем уменьшил риск от неожиданного провала с балками и накатом в нижний этаж.

Михаил Павлович, оказавшийся плохим и расточительным дельцом, не был из товарищества удален братом, который оставил его директором, где [он] получал 12 тысяч рублей в год, не внося ничего полезного в дело. Михаил Павлович тратил эти деньги на наряды и удовольствия, его гардеробы, комоды были наполнены костюмами, разным бельем, галстуками, шляпами и сапогами; Павел Павлович не тратил денег на покупку этих вещей для себя, но приходил к брату и из его вещей выбирал себе, что нужно, пользуясь тем, что его фигура тела походила на братнину, считая это компенсацией ненужными для брата поношенными вещами за уплачиваемое ему жалованье.

Павел Павлович не имел лошадей, его способом передвижения была преимущественно конка, и он помещался на империале ее5, не обращая внимания ни на какую погоду. Было замечено, что он, выходя из дома, торговался с первым попавшимся извозчиком, давая ему значительно ниже, чем тот просил с него, шел пешком до Елохова, где опять торговался с извозчиком, подавая уже на 5 копеек дешевле, считая, что он прошел пешком на эту сумму и, дойдя до Разгуляя, а даже до Земляного вала, все понижал свою ставку, садился на конку и доезжал за 3 копейки до Ильинских ворот, вполне довольный своей экономией.

Павел Павлович был умным и хорошо образованным человеком, несомненно, все его странности можно приписать каким-то идеям, создавшимся в голове у него, он жил ими и по-своему наслаждался. Невольно задаешь себе вопрос: не делалось ли все это им из-за меркантильного тщеславия — знать и чувствовать возможность иметь все материальные блага жизни, но ими не пользоваться, а наслаждаться лишь только сознанием возможности удовлетворения своего тщеславия от зависти к нему лиц, желающих иметь то, чем он владеет, а не могущих получить его. Не доставляло ли Малютину громадного наслаждения смотреть на знакомых, проносящихся на рысаках мимо его, сидящего на империале конки, и приветствующих его низким поклоном?

Несомненно, Малютин испытывал большое наслаждение от уничижения своей личности по своей воле и желанию. К нему применимы слова одного философа: «Искал удовольствия без счастья, счастия без знания, знания без мудрости». Чем же иным можно объяснить все эти противоречия, проводимые им в жизнь? Отказывая себе почти во всем, он в деловой своей практике поступал обратно: фабрика оборудовалась и содержалась без всякого желания экономить за счет ее красоты и солидности; старший персонал служащих был хорошо оплачиваемый, и во главе фабрики стоял профессор Императорского Технического училища Дмитриев, получавший много, то же можно сказать и про остальных его служащих, работающих в деле десятками лет.

За несколько лет до своей смерти Павел Павлович был выбит из своей обычной колеи жизни из-за происшедшего с ним случая. Его родственник Михаил Михайлович Бочаров уговорил Павла Павловича поехать с ним в Московский Купеческий клуб и ввел его в залу, где происходила карточная игра «в железную дорогу»6. Нужно думать, что быстрый переход денег большими суммами из рук в руки увлек Павла Павловича, и ему захотелось испытать счастье; засел за стол и быстро проиграл 30 тысяч рублей. Он прекратил игру и уехал домой. С этого дня, можно сказать, произошла большая перемена в его душе: в Раменском товариществе все старшие служащие заметили, что он из кассы начал брать ежедневно по сто рублей и повел какой-то странный, непонятный для них образ жизни. Не понял ли он, что усвоенные им идеи — бред больной души, стоит ли жить так, как жил он до этого дня?

Как-то, когда я завтракал в «Славянском базаре», ко мне подошел мой знакомый и обратил мое внимание на сидящего Павла Павловича с красивой француженкой и сказал: «Что это с Павлом Павловичем, не женился ли он?» Мне же показалось, что Павел Павлович чувствовал себя не в своей тарелке: его лицо и вся фигура были странные, с конфузливым выражением.

Вскоре П. П. Малютин скончался, оставив все свое состояние своему племяннику Павлу Павловичу Воронину, сыну его тетки по отцу7.

Павел Павлович Воронин был с университетским образованием, хорошо воспитанный, но тусклый неврастеник, с нерешительным и недоверчивым характером, и он понимал, что ему будет невозможно вести такое большое предприятие, как Раменская фабрика; он поручил ведение фабрики своему уже престарелому отцу, с полным невмешательством в его распоряжения. Отец Павел Петрович был из молодящихся старичков, таковых обыкновенно называют «мышиными жеребчиками». Он красил себе волосы в черный цвет, имел вставные зубы и старался держаться бодро, с полным желанием за счет своего сына пожить хорошо и использовать остаток своей жизни.

Дела Раменской мануфактуры за время его управления не ухудшились, да и от него не требовалось большого проявления своей деятельности, благодаря хорошей и солидной постановке дела, с превосходным составом опытных и честных старых сотрудников.

Павел Петрович прежде всего отремонтировал большой дом, где жил Малютин, пристроил во втором этаже зимний сад, с насаждением чудных тропических пальм, с клумбами цветов, с извилистыми садовыми дорожками, со стоящими на них камышовыми скамейками и столиками. В саду было приятно посидеть после сытного обеда, с сигарой, вдыхая запах гиацинтов, нарциссов и других цветов. Была при доме своя электрическая станция, освещающая все большое владение с конюшнями и другими хозяйственными постройками.

Павел Петрович счел нужным отпраздновать свое новоселье хорошим обедом, с хорошими винами, для лиц, имеющих с товариществом большие дела; приглашенных было что-то около двадцати пяти человек, с небольшим количеством некоторых родственников, причем настоящий хозяин, сын Павла Петровича, отсутствовал.

Этот обед у меня остался в памяти из-за того, что после окончания его началась картежная игра в «железную дорогу», и мне пришлось играть в эту игру в первый раз, с плачевным для меня результатом. Первоначальная ставка была обусловлена в 25 рублей. Когда очередь метания наконец дошла до меня, я поставил 25 рублей, взял банк, получилось в банке 50 рублей, опять взял банк, образовалось 100 рублей, потом 200 рублей. Мне показалось, что эта сумма вполне достаточна для меня: за 25 рублей получить 175 рублей, я закончил. Моментально мой сосед Александр Семенович Бер купил за 200, и игра продолжалась, пока в банке не накопилось 3200 рублей. Тогда он предложил желающим у него купить. Михаил Михайлович Бочаров купил и внес 3200 рублей и выиграл на них столько же. Больше желающих перекупить не оказалось. Карты перешли в очередные руки, со ставкой 25 рублей, и банк был бит. Я увидел, что сделал ошибку — рано продал банк; раззадоренный, начал играть и в результате проиграл 1000 рублей.

Я послал на новоселье Павлу Петровичу чудный туркменский ковер, сработанный для меня по заказу в Мерве. Три ковра работались три года, по особому старанию некоторых влиятельных туземцев услужить мне, а без их содействия мне бы не пришлось их иметь, так как для работы требовалась переделка станков, согласно моему желанию иметь ковры квадратной формы.

Вскоре после этого новоселья я услыхал, что старичок Павел Петрович женился на молоденькой и хорошенькой учительнице, преподающей в фабричной раменской школе, и не вынес сердечных волнений от несвоевременного с его годами брака, скончался.

Павел Павлович Воронин после смерти своего отца принужден был руководить Раменской мануфактурой, что ему было весьма трудно уже по состоянию своего здоровья, а еще более от того, что, с университетской скамьи сделавшись либералом, не имел возможности приводить в исполнение установившиеся у него взгляды и убеждения, поняв трудность проведения либеральной болтовни в действительную практическую жизнь.

Ко мне в 1900 году зашел один из его дальних родственников, с которым я имел какие-то дела по хлопку. Фамилию его теперь забыл, он мне никогда не внушал к себе доверия, быть может, из-за того, что имел странное лицо, с разбегающимися в разные стороны глазами, что значит по народным приметам — «Бог шельму метит». Он мне предложил: «Не хотите ли купить Раменскую мануфактуру? Я вам это дело устрою. Купите за дешевую цену». Я с удивлением посмотрел на него: не шутит ли он? Он меня начал уверять, что это дело устроить ничего не стоит: неврастеник Воронин тяготится им и отдаст его за 5 миллионов рублей, чтобы навсегда покинуть Россию. Причем для приобретения дела почти не потребуется денег, только нужно продать часть лесов, находящихся в дачном месте при станции Раменское, и паи Московского Купеческого банка и вырученными суммами покрыть паи Раменской мануфактуры.

Но я отнесся к его предложению как к несерьезному, отказался. На другой день он опять пришел и принес баланс Раменской мануфактуры за последний отчетный год, подписанный П. П. Ворониным и бухгалтером, оставил его у меня на рассмотрение на несколько дней, но взял с меня слово, что я его никому не покажу и не буду рассказывать об этом.

1900 год для меня был тяжелый, с ожиданием разных дурных для моего самолюбия последствий, я боялся забивать голову новым большим делом, да притом в то время, когда предполагал выехать за границу на продолжительное время. Я отказался решительно от приобретения.

Воронин продал свои паи Раменской мануфактуры Михаилу Никифоровичу Бардыгину. Я от души порадовался, что это дело перешло в солидные русские руки. После чего Воронин уехал во Францию и близ Ниццы купил виллу, где и обосновался. О дальнейшей судьбе П. П. Воронина мне ничего не известно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.