3

3

Дело историков — беспристрастно изучить и объяснить те беды, какие нежданно и негаданно осенью 1929 года обрушились на многотерпеливую и многострадальную нашу Родину, и прежде всего на крестьянство. Газеты неистовствовали. Бдительность, классовые враги, кулаки, лишенцы, разгромить, уничтожить, ликвидировать — такими отвратительными словами изобиловали газетные страницы наряду с безудержным восхвалением великого и мудрого Сталина. А советский классик Максим Горький навечно опозорил себя перед потомством кровожадным лозунгом "Если враг не сдается, его уничтожают". И был подобный, придуманный еще Лениным лозунг "Кто не с нами, тот против нас…".

Брат Владимир считал, что все это чудовищная провокация кучки садистов и ненавистников человечества, захвативших власть, которые намеренно старались нанести как можно больше зла людям и как можно больше ущерба самой России.

Кто же осуществлял на практике то зло? Властям удалось сагитировать молодежь из городских — комсомольцев и беспартийных, начиная с шестнадцатилетних. И эта так называемая "легкая кавалерия" отправлялась по деревням. На каждую деревню заранее была составлена разнарядка: раскулачить столько-то хозяйств. А сельсоветы отбирали, кого именно. И кавалеристы усердствовали, громили одних, помогали местным властям загонять в колхозы других.

Писатель Василий Гроссман в своей во многом автобиографической повести "Все течет" рассказывает, как он сам, будучи комсомольцем, издевался над обезумевшими от страха крестьянами.

Уже в хрущевские времена один старый крестьянин рассказывал мне, как в 1929 году был он председателем сельсовета в Коломенском районе. И явились к нему представитель ОГПУ и легкие кавалеристы с требованием немедленно указать столько-то хозяйств для раскулачивания. Когда же председатель стал отнекиваться, что в сельсовете кулаков нет, они пригрозили раскулачить его самого. И повел он архаровцев в самые просторные в селе избы. Входя в один дом, кто-то из молодцев на его глазах сунул в сенях в ящик с гвоздями револьвер. Во время обыска эта "явная улика" была найдена, хозяина арестовали и увели, потом в газете появилась о нем статья как о террористе.

Расскажу, что хорошо знаю о происходившем в Глинкове. Еще при нас раза три наезжали из Сергиева посада власти, собирали сельский сход, разъясняли мужикам, что такое колхоз, на все лады расхваливали, уговаривали вступать и одновременно угрожали, что тот, кто вступать не хочет, кто сопротивляется тот враг, того надо раскулачивать, припоминали пресловутые изречения Горького и Ленина.

Мужики слушали, затылки почесывали. Они никак не могли постичь, с какой стати нужно отдавать свое, трудом и потом нажитое. И они, и их отцы, и деды жили не тужили…

По каким признакам узнавали, кто на селе кулак? Да очень просто — по внешнему виду домов.

До того два летних сезона подряд я наблюдал, как два глинковских крестьянина-соседа возводили просторные избы-пятистенки, как искусные мастера украшали фасады затейливой резьбой. И поднялись обе избы все в кружеве. Хозяева столько поистратились, что потребовалось долги отдавать, потому-то лучшие горницы уступали они дачникам. В одной из этих изб-красавиц и поселился мой брат Владимир с семьей. А настал черный день — и обоих хозяев с женами, с детьми малыми выслали в Сибирь и все их имущество отобрали. Недолго довелось им жить в просторных горницах.

Остальные глинковцы, взирая на несчастье односельчан, готовы были идти хоть в колхоз, хоть куда еще, лишь бы их оставили жить в своих избах. Затаились мужики, со страхом прислушивались, кто идет, кто в ворота стучит. Было время — по вечерам собиралась сельская молодежь плясать и петь под гармошку, летом на улице, зимой избу снимали. С той страшной осени смолкла гармошка…

А районные власти, чтобы показать перед областным начальством свое усердие, придумали для глинковцев такое… Да лучше расскажу по порядку.

В двух километрах от села находился Вифанский монастырь, или просто Вифания, когда-то летняя резиденция жившего в конце XVIII — начале XIX века известного проповедника митрополита московского Платона. По его повелению малая речка в нескольких местах была запружена, и образовались обширные живописные пруды; на их берегу встал белый храм с большим, синим, осыпанным звездами куполом и одноэтажный изящный особнячок для самого митрополита. После его кончины в Вифании устроили монастырь, для монашеских келий возвели длинный двухэтажный корпус и разные хозяйственные постройки.

В первые годы революции монастырь был закрыт. В особнячке обстановка оставалась неприкосновенной, как при жизни митрополита, там образовали музей, очевидно, в память самого высокого священнослужителя. А в жилом корпусе и в хозяйственных постройках разместилось педагогическое училище. Но где-то на задворках в малом чуланчике ютился и принимал богомольцев весьма почитаемый старец — отец Валериан. Мои сестры к нему ходили.

Вот какую неслыханную затею придумали сергиевские власти: выселить или вовсе ликвидировать педагогическое училище, а в бывших монашеских кельях по коридорам направо и налево поселить крестьянские семьи из Глинкова и из соседних деревень. Так будет организована первая в районе коммуна. Ведь как здорово получается! На практике осуществятся заветные мечты великих вождей Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина: из мелкобуржуазного частнособственнического общества — и прыг прямо в коммунизм!

— Все будет у вас общее, — так убеждали городские агитаторы на сельских сходах ошалелых от ужаса глинковцев, — общие в концах коридоров в вашем новом жилье кухни, общий сельскохозяйственный инвентарь, кони, скот, даже куры. Кто-то сдуру спросил:

— А бабы тоже будут общими?

Его оборвали, назвали классовым врагом, подкулачником, а через два дня посадили. И бедные глинковцы, дрожа от еще большего ужаса, ждали, что будет дальше. А сергиевская газетенка нагнетала страхи и одновременно захлебывалась от восторга, расписывая, как отправятся глинковцы в земной рай.

Я всю эту, кажущуюся теперь невероятной историю знаю, потому что ходоки из Глинкова пытались, но безрезультатно, попасть на прием к самому Калинину и приходили за советами к брату Владимиру и к зятю Виктору.

Неожиданно явился за них заступник в лице самого наркома просвещения Луначарского. Когда до него дошла весть, что училище в Вифании грозят закрыть, он возмутился. Всю зиму кипела борьба: "Закрыть училище, да здравствует коммуна! И, наверное, пришлось бы покидать глинковцам родные пепелища, если бы не знаменитая статья Сталина "Головокружение от успехов". Но об этой статье расскажу позднее.

Можно себе представить, как переживал тодашние глинковские события батюшка отец Алексей! Как и раньше, как сорок лет подряд, он неизменно по воскресеньям служил обедню, по субботам всенощную, отпевал покойников, крестил детей. Но пробил час — и на глинковский храм и на его священнослужителя нагрянула беда.

У отца Алексея были три дочери, все три незамужние и уже в годах, все три учительницы в разных школах района. Однажды их вызвало сергиевское начальство и предъявило им подлинный ультиматум примерно в таких выражениях:

— Немедленно отправляйтесь к своему отцу и предложите ему снять сан. Жители села добровольно организовали коммуну, а он воду мутит. Если же согласия не даст, еще неизвестно, как с ним вынуждены будут поступить. А вам придется со своими должностями распроститься. Поповским дочкам нельзя доверять воспитание советских детей в коммунистическом духе.

Поповны заартачились, начали козырять, чем, верно, и раньше козыряли:

— Наша фамилия Загорские, мы двоюродные сестры известного пламенного большевика, погибшего за революцию. В честь него наш Сергиев посад переименован.

— Мало ли что! — им отвечали. — От мертвого заступы не ждите. Ступайте к отцу немедленно!

Что им оставалось делать? Столько лет учили они уму-разуму сельских ребят и наверняка были у начальства на самом хорошем счету, а тут и тень двоюродного братца не помогла. Поплакали они в кабинете начальства и поплелись в Глинково уговаривать отца на недобрый шаг.

Был он благочинным, то есть старшим над двенадцатью приходами, все почитали его. А тут… Когда перед Рождеством пришли богомольцы ко всенощной, церковь оказалась запертой. И с тех пор никогда ее для службы не открывали.

Сколько-то лет спустя власти выломали замок, крючьями содрали тончайшей резьбы иконостас, иконы сожгли. Сейчас бывший храм, выстроенный в сороковых годах прошлого столетия, выглядит обглоданным остовом.

А каким он был раньше, как красиво стоял на высоком берегу речки Торгоши, можно увидеть в книге "Владимир Голицын — страницы жизни художника, изобретателя и моряка". Там на странице 74-й помещен тонкий и тщательно отделанный карандашный рисунок глинковской церкви, исполненный моим братом в 1927 году.

Историю глинковского батюшки я знаю по рассказу дяди Владимира Трубецкого. Той зимой шел он как-то по улице Сергиева посада, и встретился ему старик в коротком кафтане, в подшитых латаных валенках, небритый, с космами седых волос, нависавших на лоб из-под лохматой шапки.

— Владимир Сергеевич, вы меня не узнаете? — окликнул старик дядю.

— Отец Алексей, вы ли это?! — воскликнул пораженный дядя.

Тот опустил глаза и с грустью проговорил:

— Преобразился еси. — И стал рассказывать ту историю, которую я сейчас привел.

Закончил он, как его с матушкой выселили из Глинкова; все имущество и всю скотину у них отобрали; живут они у младшей дочери, а две старшие принять их побоялись. Ну, да Бог их простит… О дальнейшей его судьбе ничего не знаю.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.