Об Ахматовой и Якобсоне

Об Ахматовой и Якобсоне

С Ахматовой на протяжении многих лет отношения были разные. Ее стихи Лиля Юрьевна хорошо знала, имела все книги, начиная от первоизданий, в разные годы ей нравились разные вещи. Во время войны она перепечатала «Поэму без героя», своей рукой вписала туда французские слова и переплела странички. И давала читать окружающим — тогда поэма не была опубликована. А про «Реквием» ЛЮ не знала, она не дожила до его публикации.

Время от времени они встречались, ЛЮ бывала у нее и у Пунина в Фонтанном доме. Анна Андреевна бывала у ЛЮ до войны. Например, 6 июня 1941 года в календаре ЛЮ записано: «К обеду Ахматова». Помню, мы шли с ЛЮ по Арбату, мне было лет пятнадцать, и у витрины винного магазина она остановилась: «Смотри-ка, есть Кинзмараули. Давай купим». И потом добавила: «Это любимое вино Ахматовой. Пусть будет». Я тогда ее еще не читал, но имя слышал.

После войны они не общались. Иногда передавали приветы через П.Харджиева. Но вообще, судя по записям Л.Чуковской и А.Наймана, Анна Андреевна говорила о ЛЮ неприязненно. Меня поразил записанный Л.Чуковской разговор с Анной Андреевной:

«Академик Виноградов рассказывал, что он лично, своею рукой, запретил воспоминания Лили Брик о Маяковском. Он Маяковского — в отличие от меня — не любит, но все же считает ее воспоминания полным безобразием и бесстыдством. Она там рассказывает, например, как Маяковского послали в Берлин написать какие- то очерки, а он неделю просидел в бильярдной, носу на улицу не высунул, а потом написал очерк, ни на что не поглядев… Что он был чудовищно необразован: ни одной книги, кроме «Преступления и наказания», в жизни не прочитал… Неизвестно, отсебятина это, вранье или правда».

Теперь прочтем письмо этого самого академика Виноградова, хранящееся в РГАЛИ: «Глубокоуважаемая Лиля

Юрьевна! С живым интересом и большим увлечением я прочитал Ваши воспоминания о В.В.Маяковском. Естественно, что они носят яркий отпечаток Вашей личности, Вашего стиля, Вашего эмоционального отношения. Но все это так интимно и так органически связано у Вас с художественным творчеством В.В.Маяковского, что находит глубокое внутреннее оправдание. Не могу не отметить также очень интересных, а порой и неожиданных Ваших стилистических или историко-литературных наблюдений и сопоставлений (напр., Маяковский — Достоевский). Следовательно, опубликование Ваших воспоминаний и писем В. В.Маяковского к Вам явится большим событием в изучении жизни и творчества поэта.

Очень рад написать Вам обо всем этом. Вместе с тем не могу не принести Вам самого искреннего, самого чистосердечного сожаления о том, что я так безбожно опоздал со своими признаниями, со своим сообщением Вам.

Была тяжело больна моя жена вирусным гриппом. А затем заболел и я. Простите меня и будьте уверены в моем глубоком уважении к Вам и в моей преданности. В.Виноградов».

«Как странно, что уже через сорок лет можно выдумывать такой вздор. Что же будет через сто?» — говорила Анна Ахматова по поводу одного прочитанного ею воспоминания. По-моему, это суждение глубокоуважаемого поэта можно применить к вышеприведенному пересказу об оценке воспоминаний Лили Брик.

Лиля Юрьевна и Роман Якобсон знали друг друга с далекого детства, дружили еще их матери. Лиля была старше его, а с Эльзой они были одногодки. Родители Якобсона вечно попрекали мальчика, что Лиля в его возрасте лучше писала сочинения, чем он. Он бесился и ненавидел ее, а когда уже взрослый рассказал ей об этом, она засмеялась: «Учитель был влюблен в меня и помогал писать».

Якобсон долго был влюблен в Эльзу, делал ей предложение, но получил отказ, что не мешало им до конца дней оставаться в очень хороших отношениях. Как-то был такой случай: к Якобсону приехала на пять дней погостить знакомая барышня, но через день уехала. «Что так скоро?» — спросила Лиля. Он ответил: «Нельзя же пять суток непрерывно целоваться». — «А ты бы разговаривал». — «Ах, Лиля, ты же знаешь, что разговаривать мне интересно только с тобой и с Эльзой!»

Роман Осипович появился в доме ЛЮ в Петербурге еще в 1917 году, и они все дружили — Брики, Маяковский и Якобсон, у них было много общих литературных интересов. Они надолго расстались после отъезда Якобсона за границу, мельком встретились в Германии, но по- настоящему увиделись в Москве лишь в 1957 году. С тех пор они с Л Ю и Василием Абгаровичем Катаняном встречались в Москве, во время приездов Якобсон каждый раз бывал у них, они подолгу беседовали, вспоминали. Вели большую переписку, посылали друг другу книги, фотографии. Якобсон много писал о Маяковском и Брике и оставил воспоминания, где достаточно сплетен. Недавно мне попалось его письмо 1922 года, где он пишет: «Лиля называет меня сплетником». Судя по воспоминаниям, правильно называла.

Я уже писал, что у Лили Юрьевны была одна из первых моделей магнитофона в Москве — так сохранилась запись беседы Романа Якобсона с ЛЮ в его первый приезд.

«— Ты давно знала Михаила Кузмина?

Еще при царе Горохе. Познакомил нас Маяковский, Кузмин страшно любил Володю, одно время был под большим его влиянием. И Маяковский любил его стихи и любил его самого. Он был блестящий собеседник, нам казалось, что характером он похож на Пушкина. Он был очень интересный человек, и мы часто встречались. Он играл нам на рояле свои песенки — «Дитя, не тянись ты весною за розой» (напевает). Кузмин подарил мне свою рукопись «Вторник Мери», кажется, драма в стихах. Я отдала ее в ЦГАЛИ.

Наверно, не напечатана, я никогда не читал. А книжку «Двое» ты видела?

Еще бы. Там напечатано стихотворение с посвящением мне. Это номерные экземпляры, и на моем он сам проставил цифру. Я выздоравливала после болезни, и у нас была молоденькая домработница, которую он встретил во дворе и расспрашивал обо мне. Так появилось это стихотворение, а другое стихотворение посвящено новорожденной дочке Пронина. Было это в начале революции, мы жили на Жуковской, теперь улица Маяковского, — ты помнишь нашу квартиру?

Там было много комнат и стоял рояль. И висел самодельный плакат со стихами про какой-то диван…

Мы из Петрограда поехали в Москву, а в нашей квартире поселился Шкловский, среди наших вещей и книг. Там была полка, куда мы ставили футуристические книги. Они все погибли в числе других. Шкловский пустил в квартиру солдат, они топили печи книгами. Было холодно.

Помню, как я однажды сказал: «Лиля, ты не думаешь, что если вымыть Кузмина, почистить его, то получился бы царедворец Людовика Четырнадцатого?» А ты ответила: «Рома, неужели ты полагаешь, что царедворцы Людовика были мытые?»

Помолчали. Затем Якобсон:

«— Кузмин мне говорил, что собирается написать рассказ: я всегда в рассказах изображаю живых людей, но я их комбинирую. На сей раз я вас скомбинирую с Вербицкой! Можешь себе представить?

Только в страшном сне. А Кузмина много издавали в свое время. Стихи последнего периода были хорошие, но их почти не печатали.

Он был очень музыкальный.

Он же у Римского учился. Окончил консерваторию.

А ты помнишь, Лиля, эти его стихи, которые он напевал:

Я лилия пониклая,

Бледна и анемична,

Быть девой так привыкла я,

Что даже неприлично.

Взгляну на тело белое —

Туманится рассудок,

Вчера всю ночь глядела я На грядку незабудок.

И сводит, словно клейстером,

Мою младую душу,

И девство лишь с танцмейстером Я, может быть, нарушу…

Я никогда не видел этого в печати, только слышал от него.

Как ты все помнишь? Я помню лишь строки про грядку незабудок…» На этом запись обрывается, так как стали смотреть телевизор.

Несколько писем Романа Осиповича говорят об их отношениях с Лилей Юрьевной больше, чем его воспоминания, напечатанные в книге Бенгта Янгфельда «Будет- лянин».

«25 X 58,

Дорогая Лилечка, прилетел в Париж и провел три отрадных часа с Арагонами. Все время вспоминали о чудесных московских днях, когда было снова к тебе рукой подать. Ты мне — пожалуйста, помни это! — во многих отношениях ближе всех людей на свете, понимаем друг друга с полуслова. Все это время я провел очень интересно в Нем. дем. респ., Болгарии, Румынии и Польше! Читал множество лекций. Надеюсь скоро свидеться. Обнимаю Вас обоих и Кому с женой. Твой Роман».

«11 июля 1956

Лилечка дорогая,

никогда так крепко Тебя не любил, как сейчас. Сколько в Тебе красоты, мудрости и человечности. Давно мне не было так весело, благодатно и просто, как у Тебя в доме. Весь последний мой московский вечер я безуспешно звонил Тебе — поблагодарить за дары и благодать.

И очень я сжился с Василием Абгаровичем. Он все и сразу понимает — с нежностью и великодушием. Мне здорово без всех вас скучно и сумасшедше по всех вас грустно. Хочу скоро свидеться снова.

Посылаю Тебе (а другую копию в музей Маяковского) два снимка: 1) сверху вниз я, Нетте и его тогдашний коллега, дипкурьер, бывший портовый грузчик — Зимин возле Праги в конце лета 1920 г., накануне отъезда Нетте в Москву с «рекомендательным письмом» от меня к Володе; 2) есть у Тебя эта картинка — Ты и Щеник? А Ты мне, пожалуйста, пришли Твои и мою с Эльзой детскую фотографию!

Спасибо за недавно прибывший второй том Собрания сочинений. Обдумываю воспоминания о Володе для Лит. наследства. Убеждаю поставить здесь англ. перевод «Клопа». Пожалуйста, напомни Харджиеву его обещание прислать мне «Ряв» с надписью Хлебникова мне. Твой и снова Твой Роман».

«13 XI б.г.

Дорогая Лиличка!

Читаю здесь лекции в академии и университете, скоро еду в Париж, где очень надеюсь повидать Элечку. Много работаю, но очень-очень грущу, что не пишешь. Обязательно напиши по моему обычному адресу. Печатаю тут работу о лингвистике и поэтике, где весьма горячо говорю об Осе. Собираюсь еще писать о нем, и очень мне нужны его «Ритмико-синтаксические этюды» о Лефе, а как раз этих номеров у меня нет, но я буду тебе нескончаемо признателен, если пришлешь их мне. Обнимаю обоих. Пиши! Твой Роман».

б/д

«Ненаглядная Лиличка, крепко-накрепко Тебя, обоих люблю и любим. Скучаю по Тебе, по всем закадычным друзьям и по городу, но едва ли попаду раньше Элечки. По всяческим причинам взял и всерьез загрустил, так что даже только что отменил свои майские итальянские гастроли. О Тебе да всех вас денно думается, нощно снится. Чего же боле? Будьте оба здоровехоньки. Лекарство вскоре дойдет.

Твой донельзя Рома».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.