«Без густых лирических халтур»

«Без густых лирических халтур»

Маяковский пытался, как мы говорим сегодня, «устроить личную жизнь», отсюда и его романы с женщинами красивыми, высокими, далеко не глупыми. Зная их, я не могу согласиться с Николаем Асеевым, который писал:

Он их обнимал без жестов оперных,

Без густых лирических халтур,

Он их обнимал — пустых и чопорных,

Тоненьких и длинноногих дур.

Разумеется, что без оперных жестов и лирических халтур. Но это были особы не пустые, не глупые и не чопорные. И все же ЛЮ оставалась для него женщиной его жизни. Она всегда вставала между поэтом и его увлечением, хотела она этого или нет. Он же был бумерангом, который всегда возвращался к ней.

«Маяковский лежал больной гриппом в своей маленькой комнате в Гендриковом переулке, — вспоминала Наталья Брюханенко. — Я пришла его навестить. У меня была новая мальчишеская прическа, одета я была в новый коричневый костюмчик с красной отделкой, но у меня было плохое настроение, и мне было скучно.

Вы ничего не знаете, — сказал Маяковский, — вы даже не знаете, что у вас длинные и красивые ноги.

Вот вы считаете, что я хорошая, красивая, нужная вам. Говорите даже, что ноги у меня красивые. Так почему же вы мне не говорите, что вы меня любите?

Я люблю только Лилю. Ко всем остальным я могу относиться хорошо или очень хорошо, но любить я уж могу только на втором месте. Хотите — буду вас любить на втором месте?

Нет! Не любите лучше меня совсем, — сказала я. — Лучше относитесь ко мне очень хорошо».

И она ушла.

Всем женщинам, которые ему нравились, всем — без исключения! — он рассказывал о Лиле, как он ее любит, какая она замечательная, и бывал раздосадован, когда они не хотели разделить его восторги.

Героини романов Маяковского отвечали ему взаимностью, но всерьез связать с ним свою жизнь не решались. Они чувствовали, что страсти со стороны ЛЮ не было, но все же боялись возрождения их любовных отношений. Они понимали, что завтра у ЛЮ переменится настроение, она взглянет на него, и он уйдет к ней. К ней! Но она не бросала на него тот взгляд, которого он так ждал:

Надо мной, кроме твоего взгляда,

Не властно лезвие ни одного ножа!

Она же не опасалась соперниц: «У нас в доме всегда бывали красивые женщины, — говорила Лиля. — Наташа Брюханенко, Клава Кирсанова, Галя Катанян — кто еще? Юлия Солнцева и Зинаида Райх, Нора Полонская и Ро- зенель. Они всегда украшали компанию, на них приятно было смотреть. Правда, бывала и Рита Райт, по работе — ну, та уж отдувалась за всех».

Лиля Юрьевна переносила их разрыв легче. Если бы она страдала, то могла бы вернуться — ведь она ушла от него, а не он. Но этого не происходило. Правда, она была постоянно при нем, они жили под одной крышей в Ген- дриковом, вместе ездили отдыхать, ходили в театр, занимались редакционными делами и т. д. Но не более. «Живя в одной квартире, мы все трое старались устраивать свою жизнь так, чтобы всегда ночевать дома, независимо от других отношений. Утро и вечер принадлежали нам, что бы ни происходило днем», — говорила она. Да, это то, о чем она писала ему в 1923 году. Маяковский ревновал, страдал, мрачнел.

Как-то в сороковых годах мы говорили с ней о поэме Асеева «Маяковский начинается», и ЛЮ сказала: «Коля судит о Маяковском по себе, а сам полная ему противоположность. Прожил с ним жизнь, но так ничего и не понял. Вот он пишет обо мне: «Любила крепко, да не до конца, не до последней точки». Это неверно, я любила Володю «до последней точки», но я ему не давалась. Я все время увиливала от него. А если бы я вышла за него замуж, нарожала бы детей, то ему стало бы неинтересно и он перестал бы писать стихи. А это в нем было главное. Я ведь все это знала!» Помню, как меня удивили эти слова.

У нее было вполне терпимое, порой дружеское отношение к возлюбленным Маяковского, и они платили ей тем же.

Софья Шамардина и Лиля Юрьевна до конца дней оставались в прекрасных отношениях. Шамардина была партийным ортодоксом, отсидела семнадцать лет, но это ее не отрезвило. И умерла она в доме для старых большевиков в Переделкине в 1980 году. Когда ЛЮ летом жила там на даче, она посылала ей со мной то конфеты, то книги, лекарства — им самим уже было трудно ходить.

Наталья Брюханенко, зная, что Лиля отговорила Маяковского от их брака, дружила с ней до конца дней, обожала ее, и Лиля всегда была для нее авторитетом.

С Вероникой Полонской, у которой с поэтом был роман в 1930 году и которая была свидетельницей последних его минут, она тоже сохранила прекрасные отношения, и та отвечала ей взаимностью.

Ни к кому никакой запоздалой или заочной ревности. Исключение составляла одна. Она звалась Татьяной. Татьяной Алексеевной Яковлевой.

ЛЮ ревновала к ней лишь потому, что поэт посвятил ей стихи, то есть изменил в творчестве. В «Про это» он спрашивал: «Но где, любимая, где, моя милая, где — в песне! — любви моей изменил я?» ЛЮ считала, что в двух стихотворениях, посвященных Татьяне Яковлевой. Лиля хотела быть единственной его музой и, в сущности, осталась таковой. Все полные собрания его сочинений посвящены ей. Но все же эти два стихотворения написаны другой! И ЛЮ ревновала.

В ее неопубликованных записках есть такие строки: «Я огорчилась, когда Володя прочел «Письмо из Парижа о сущности любви». Маяковский на мое огорчение огорчился еще больше меня, уверял, что это пустяки, «копеек на тридцать лирической мелочи», и что он пишет сейчас стихи мне в виде письма, что это будет второе лирическое вступление в поэму о пятилетке (первое — «Во весь голос»), что обижаться я на него не вправе, что «мы с тобой в лучшем случае в расчете, что не нужно перечислять взаимные боли и обиды». Что мне это невыгодно, что я еще останусь перед ним в большом долгу».

О Татьяне Яковлевой у нас в стране всегда говорили глухо и неправдоподобно. Имя ее в печати даже не появлялось. Стихотворение «Письмо Татьяне Яковлевой» никогда не упоминалось. Его опубликовали лишь двадцать восемь лет спустя. Это и естественно для той поры — разве мог «талантливейший поэт советской эпохи» влюбиться в эмигрантку? Да никогда в жизни! А он влюбился.

Она жила в Пензе, и в голодный год Гражданской войны заболела туберкулезом. Ее дядя, известный художник Александр Яковлев, живший в Париже, добился для нее визы, и в 1925 году она приехала в Париж с намерением лечиться, с жаждой славы, успеха и ненавистью ко всему советскому. Дело кончилось тем, что она стала не- возвращенкой.

У Татьяны была врожденная стать, она была натуральная блондинка, длинноногая, спортивная. В 1928 году, когда Маяковский был в Париже, Эльза Триоле познакомила его с ней.

«Я сразу почувствовала, что все в его жизни переменилось, — рассказывала мне Татьяна. — Все было так нежно, так бережно. В первую встречу — было холодно — он снял свое пальто в такси и, попросив разрешения, укутал мои ноги. Когда на другой день мы обедали, все его внимание было сосредоточено на мне, и вдруг я поняла, что стала центром его внимания. Было неизвестно, во что это выльется, но что я стала центром его внимания — это факт. Он был красивый, совершенно необычайного остроумия, обаяния и колоссального сексапила. Что еще нужно, чтобы вспыхнул роман? Но это было не то, что он мне нравился, я его полюбила, полюбила по- настоящему. Мы стали видеться каждый день, в записной книжке я или он писали название кафе, час, адрес отеля, где он жил и где мы встречались».

Там же он написал и посвятил ей два стихотворения: «Письма из Парижа товарищу Кострову о сущности любви» и — недели через две — «Письмо Татьяне Яковлевой».

Когда он писал:

Иди ко мне, иди на перекресток моих больших и неуклюжих рук,

это он звал ее вернуться с ним в Россию. Она его любила, он это знал, но ее любовь, видимо, была недостаточно сильна, чтобы бросить все и с ним уехать в Россию, которую она ненавидела.

Татьяна рассказывала:

«Он мне писал в письмах: «Лиличка вчера на меня накричала, сказала — слушай, если ты ее так ужасно любишь, то бросай все и поезжай, потому что мне надоело твое нытье», — что-то в этом духе. Он мне все время говорил про Лилю. Между ним и мною Лиля была открытым вопросом. Он никогда ничего не скрывал от нее, хотя у них ничего общего не было в последнее время. У них все было кончено, но он обожал ее как друга. Про меня она узнала из стихов. И он ей сказал, что хочет строить жизнь со мной. Она сказала: «Ты в первый раз меня предал». Это была правда, он впервые ее предал. Она была права, он никому не писал стихов. Я была первая, кому он, кроме нее, посвятил стихи. Во время наших прогулок он часто возвращался к разговорам о ней. В его первый приезд мы пошли куда-то покупать ей костюм и всякие мелочи, а потом я почему-то должна была выбирать цвет машины, «чтобы машина понравилась Лиличке».

Многие люди, которые знали и ту, и другую женщину под конец их жизни, отмечали: несмотря на то что Татьяна Яковлева и Лиля Брик внешне были различны и каждая обладала неповторимой индивидуальностью, тем не менее чем-то они казались похожими. Умением располагать к себе людей, отличным знанием поэзии и живописи, искусством вести беседу с остроумием, изысканностью и простотой одновременно, уверенностью суждений… Обоим было свойственно меценатство — желание свести людей, которые творчески работают над какой-нибудь одной темой, помочь им вниманием, участием. Обе до глубокой старости сохранили интерес к жизни, любили дружить с молодыми, были элегантны, ухоженны, и даже улыбка в их преклонные годы была похожа — не то сочувствующая, не то сожалеющая… Скорее усмешка.

В его последнем письме было: «Мне без тебя совсем не нравится. Подумай и пособирай мысли (а потом и вещи) и примерься сердцем своим к моей надежде взять тебя на лапы и привезти к нам, к себе в Москву».

Татьяна недоумевала: «Привезти к нам, к себе… Что он имел в виду под словом «к нам»? К Лиле и Осе? Представляете, как мы обе были бы рады… Но он настолько не мыслил себя без них, что думал, что мы будем жить вчетвером, что ли? И что я буду в восторге от Оси и Лили?»

Он должен был приехать снова в Париж, как бы за ней. Но не приехал. Есть две версии его неприезда в Париж: он не поехал к Яковлевой, узнав о ее предстоящем браке с дю Плесси. И вторая: он не приехал в Париж из- за отказа ему в выездной визе. Особенно мусолят вторую версию — это так необычно: первый революционный поэт получил отказ от своих же, злая рука помешала ему, «шерше ля фамм», и фамм надо искать среди своих, это Лиля — сколько же бумажных фейерверков, домыслов, возмущений, сплетен, слухов! Вторая версия — миф, и миф давний, популярный, стойкий! Многие серьезные исследователи, мемуаристы, литературоведы из книги в книгу повторяют сюжет, что возник в ворохе сплетен сразу же после самоубийства, — что Маяковский рвался в Париж, но ему было отказано в визе.

Сегодня легенда разбита подробным и убедительным исследованием в недавно открытых архивах: поэт и не подавал просьбу о выездной визе.

Повторяю: не подавал.

Лиля всегда говорила это, но ей не верили.

Проводивший журналистское расследование Валентин Скорятин скрупулезно просмотрел каждый листок многочисленных архивов того времени, где могло храниться прошение Маяковского, все протоколы, решения, отказы, и нигде не обнаружил утраченного, потерянного или изъятого номера листа.

Лиля Брик записала в своем дневнике, что 11 октября 1929 года она получила письмо от Эльзы, разорвала конверт и стала, как всегда, читать письмо вслух. Вслед за разными новостями Эльза, в частности, писала, что Татьяна Яковлева выходит замуж за какого-то, кажется, виконта, что будет венчаться с ним в церкви, в белом платье, с флердоранжем и т. д. Что она вне себя от беспокойства, как бы Володя не узнал об этом и не учинил скандала, который может ей повредить и даже расстроить брак. В конце письма Эльза просит по всему по этому ничего не говорить Володе.

Но письмо уже было прочитано.

Маяковский в этот вечер уезжал в Ленинград на выступления, и ЛЮ, очень обеспокоенная тем, как он переносит это новость, утром позвонила ему в Ленинград, в «Европейскую», где он остановился. Она сказала ему, что страшно тревожится за него. Он ответил фразой из старого анекдота: «Эта лошадь кончилась», — и сказал, что она беспокоится зря.

«Что я могла думать, когда давно не получала писем от него, — говорила мне в 1979 году Татьяна Яковлева. Она жила в Нью-Йорке. — Я знала, что у него роман с молодой и красивой актрисой — мне об этом сказали приезжие из Москвы. И я думала: может быть, он не хочет брать на себя ответственность и сажать себе на шею девушку, даже если и очень влюблен, в чем я последнее время сомневалась, зная о его московском романе. Почему нет? Если бы я вернулась (а это еще бабушка надвое сказала), он должен был бы жениться, у него не было выбора, он же порядочный. А может быть, он просто испугался и раздумал? Может быть, его Лиля отговорила, он ведь всегда был под большим ее влиянием. И про эту актрису говорили, что это сильное увлечение… Что же мне было делать? Я в Россию не хотела. А он? Не мог же он здесь остаться из-за меня — на что бы мы жили? Что он во Франции без языка? Сколько там нищих по- этов-эмигрантов тогда было…»

И тогда Татьяна приняла предложение виконта дю Плесси, который давно уже за ней ухаживал. Любила ли она его? Это было скорее бегство от Маяковского, признавалась она под конец жизни. Она хотела строить нормальную жизнь, хотела иметь детей…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.