ОТЦЫ И ДЕТИ

ОТЦЫ И ДЕТИ

В конце августа 2004 года, когда осела пыль думских сражений по «монетизации», в сопровождении депутатов нашей фракции Юрия Савельева, Николая Павлова и Михаила Маркелова я выехал в Южную Осетию. Ситуация в отношениях России и Грузии становилась все более конфликтной. В Панкисском ущелье Грузии по-прежнему укрывалось и собиралось чеченское бандитское подполье. Действовали боевики открыто, готовя в своих диверсионных лагерях молодое террористическое пополнение.

В том же году к власти в Тбилиси пришел Михаил Саакашвили. Бывший «борец с коррупцией» и классный демагог, он буквально смял рыхлую администрацию Шеварднадзе. Однако степень его зависимости от грузинских воров была не меньше, чем у Седого Лиса, поэтому новая власть об оздоровлении республиканской экономики и налаживании добрососедских связей с Россией даже и не помышляла. Но народ по ее логике надо было держать в повиновении, а что, как не шовинистические призывы к «победоносной войне» с Абхазией и Южной Осетией, лучше всего могло мобилизовать голодную массу людей? Циничный Саакашвили это прекрасно понимал. Заручившись мощной поддержкой в Вашингтоне, он начал свое правление с раздачи угроз в адрес Цхинвала и Сухума.

В результате агрессивных действий нового руководства Грузии вокруг югоосетинской столицы сложилась крайне напряженная обстановка. Этот город, да и вся Южная Осетия отрезаны от Северной Осетии Кавказским хребтом и грузинскими селами. Добраться до Цхинвала непросто. Сначала надо проехать по лавиноопасной горной дороге до входа в Рокский тоннель на высоте 3000 метров, миновать пограничную заставу и преодолеть 3660 метров «просверленной» в горе Сохе неосвещенной «дороги жизни». Затем под колючими взглядами местных жителей, бросающих под колеса проезжающих мимо машин российские флаги и скомканные портреты Путина, надо пересечь четыре грузинских села и, наконец, притормозив у юго-осетинского блокпоста, въехать в Цхинвал. Дорога занимает почти полдня, но при плохой погоде или обострении вооруженного противостояния можно застрять в горах на несколько суток.

Нам повезло — до Цхинвала мы доехали без особых осложнений. В столице этой храброй республики нас тепло встретили президент Южной Осетии Эдуард Кокойты, спикер парламента и местные активисты нашей партии. Практически все жители республики являются гражданами России, поэтому с организацией в Цхинвале партийной ячейки проблем у нас не было.

После коротких протокольных встреч и интервью республиканскому телевидению гости, журналисты и сопровождавшие нас лица вышли из президентского кабинета и оставили нас с Кокойты наедине. Президент сухо, по-военному, описал мне обстановку вокруг республики. Вооруженные провокации становились обыденностью. Город подвергался обстрелам. Жителей республики то и дело захватывали в заложники и только после жестких ответных действий Цхинвала отпускали. Несколько десятков жителей Южной Осетии содержались в грузинских тюрьмах без права на свидание с родственниками.

Руководство Грузии делало вид, что оно тут ни при чем. Мол, захват людей и обстрелы — дело рук некой «третьей силы». При этом люди Саакашвили кивали на чеченцев. В эти байки никто, конечно, не верил. Все понимали, что в зоне конфликта действуют натасканные американскими инструкторами части регулярной армии Грузии, в задачу которых входит сеять страх и выдавливать осетин в Россию.

Тем временем в театре Цхинвала нас ожидала огромная масса людей. Наверное, весь город собрался, чтобы увидеть и послушать депутатов популярной русской патриотической партии.

Люди не только забили весь достаточно вместительный зал, коридоры, ложи и балконы, но и заполнили всю площадь напротив театра и примыкающие к ней улицы. «Видишь, как тебя здесь встречают!» — довольно подмигнул мне севший рядом со мной в президиуме президент республики. «Это не меня встречают, а Россию!» — ответил я.

Действительно, жители Южной Осетии принимали нас с таким энтузиазмом, что в полной мере заразили всех своим восторженным настроением. Зал подхватывал каждое сказанное в микрофон слово и тут же разносил его по всему городу. Народ Южной Осетии мечтал вырваться из Грузии, но со своей родовой землей, в которой лежит прах его предков. Люди ждали от Москвы защиты, льнули к России, верили ей. Представление моих товарищей — Юрия Савельева, Михаила Маркелова и Николая Павлова — осетины встретили настоящей овацией, стоя. Некоторые даже плакали от счастья.

Я завершил свою речь обещанием сделать все от нас зависящее для скорейшего воссоединения осетинского народа. Зал буквально взорвался от восторга. В этот момент я почувствовал себя совершенно счастливым человеком. Тысячи людей думали, как я, мечтали о России, верили в величие своей Родины, готовы были с оружием в руках бороться за нее. Наверное, только вдали от России можно любить ее так, как любили эти дорогие мне люди, с таким теплом принявшие меня в своем доме. В такие минуты политический лидер ощущает свою нужность, востребованность, проверяет, насколько его идеи отвечают чаяниям масс. Это и есть момент истины, рождающей в политике чувство единства с народом.

Встреча проходила дольше запланированного, да и прощание на улице у нас затянулось. Наконец, рассевшись по машинам, мы тронулись в обратный путь.

Во Владикавказе в гостинице нас уже несколько часов ожидал председатель Верховного Совета Северной Осетии Теймураз Мамсуров. Он просил нас вернуться засветло, чтобы рано утром 1 сентября перед вылетом в Москву из аэропорта Беслана заехать в одну из местных школ поздравить детей и родителей с Днем знаний. Речь шла о школе № 1 — дети Мамсурова учились именно там. По дороге в аэропорт с заездом в школу можно было обсудить итоги поездки в Цхинвал. Так мы и договорились.

Однако наше возвращение во Владикавказ явно затягивалось. Лидер Южной Осетии Эдуард Кокойты сообщил, что его охране поступила информация о подготовке грузинскими боевиками провокации на подступах к Рок-скому тоннелю, и настоял на изменении маршрута. Мы двинулись в объезд — живописной и разбитой дорогой. Преимущество этого пути состояло только в одном — он полностью контролировался вооруженными подразделениями Южной Осетии.

Наконец колонна наших машин остановилась у самого въезда в тоннель, где мы были уже в полной безопасности. На вершине холмов, несмотря на опустившиеся сумерки, просматривались осетинские дозоры. В считаные секунды на капотах машин были накрыты импровизированные столы. Традиционные осетинские «три пирога», зелень, свежие овощи—все пришлось кстати. Выпив на прощание, мы обнялись с нашими новыми друзьями, сели в машины и нырнули в черную дыру тоннеля.

Во Владикавказ мы прибыли глубокой ночью — уже в третьем часу. Каково же было мое удивление, когда в холле гостиницы я увидел ожидавшего нас Теймураза Мамсурова. «Законы моей республики не позволяют мне оставить вас одних!» — сообщил он тоном, не терпящим возражения. Проговорив еще час, мы решили отказаться от идеи посещения школы — после тяжелой дороги хотелось сберечь хоть немного времени для сна. Теймураз сжалился над нами, сказав, что раз так, провожать нас в аэропорт Беслана он не поедет и останется во Владикавказе поздравить с Днем знаний студентов республиканского университета.

Утром в сопровождении сотрудника пресс-службы главы республики и милицейской машины мы выехали в аэропорт. Дорога заняла не более получаса. В депутатском зале нас ожидали местные журналисты, уже расставившие на столе свои микрофоны. Я сел напротив и начал брифинг. Вдруг ко мне подошел мой помощник и, наклонившись, тревожным голосом сообщил, что в семи минутах от нас в городе Беслане только что неизвестные лица захватили школу.

Представить себе истинный масштаб трагедии никто из нас, конечно, не мог. Тем не менее мы сразу приняли решение отложить возвращение в Москву. В ту минуту мы еще не знали, что уже через полчаса аэропорт Беслана будет закрыт, все рейсы отменены, а пассажиры с уже заправленного самолета на Москву — сняты.

На полной скорости мы влетели в город и чуть не попали в сектор обстрела. В 50 метрах от нас трещали автоматные очереди. Водитель резко затормозил, мы быстро покинули машину. Тут же напротив меня с ревом остановился БТР. На нем в касках и бронежилетах к месту трагедии прибыли осетинские омоновцы. Они спрыгивали с брони, передергивали затворы автоматов и разбегались в разные стороны, выставляя первую линию оцепления.

У входа в здание примыкающего к школе районного отдела милиции стоял человек. Он был крайне взволнован. По его мокрой от пота рубашке я догадался, что передо мной один из тех немногих счастливчиков, кому чудом удалось сбежать под носом боевиков из захваченной школы.

Мужчина назвал мне примерное количество заложников — около 800 человек — и описал мне первые секунды захвата. По его словам, террористов было никакие меньше 30 человек.

Я передал свидетеля для дальнейшего допроса подоспевшему майору милиции, включил мобильный телефон и набрал номер спецкоммутатора. Кратко объяснил ответившей мне барышне, кто я, где нахожусь, что произошло, и потребовал срочно соединить меня с руководством страны. Кроме того, я попросил немедленно доставить в Беслан машину специальной мобильной правительственной связи для оборудования штаба по спасению заложников и организации прямого контакта с Кремлем, ФСБ и Генштабом.

С первой минуты пребывания в Беслане мы понимали, что оказались в центре масштабной катастрофы. Очевидно, что в такой ситуации основные решения по ходу операции должны были приниматься не во Владикавказе и даже не на уровне президентского полпреда, а только в Москве — лично главой государства.

Через минуту в окружении военных я заметил президента Северной Осетии Александра Дзасохова. Рядом с ним стоял Теймураз Мамсуров. На нем лица не было — в школе, куда он на торжественное открытие нового учебного года хотел пригласить и нас, среди заложников-учеников оказались его дети — сын и дочка.

Мы зашли во внутренний двор какого-то служебного помещения. Наконец запыхавшиеся помощники Дзасохова принесли карту города и схему школы. Еще минут через десять доставили выброшенную из школы первую записку, в которой террористы излагали свои требования. Вот ее текст:

8-928-738-33-374 Мы требуем на переговоры президента республики Дзасохова, Зязикова, президента Ингушетии, Рашайло, дет. врача. Если убьют любого из нас, расстреляем 50 человек. Если ранят любого из нас, убьем 20 человек. Если убьют из нас 5 человек, мы все взорвем. Если отключат свет, связь на минуту, мы расстреляем 10 человек.

Как выяснится позже, номер телефона был ошибочным. Что касается «дет. врача Рашайло», то в штабе сочли, что имелся в виду глава «Фонда помощи детям при катастрофах и войнах» известный и уважаемый доктор Леонид Рошаль.

Вообще, террористы действовали грамотно. В отличие от некоторых наших излишне разговорчивых силовиков, самодовольно выбалтывающих по телевизору свои служебные тайны и секреты антитеррористической деятельности, бандиты полностью учли опыт «Норд-Оста», предусмотрев возможность использования спецслужбами усыпляющего газа и других спецсредств. А у нас даже не нашлось толковых переговорщиков и авторитетных посредников, способных добиться освобождения хотя бы части заложников. Те, что были задействованы, в том числе доктор Рошаль, при всем моем глубоком уважении к их профессионализму и мужеству, оказались излишне словоохотливыми.

Можно себе представить, что боевики сделали бы со знаменитым «Айболитом» доктором Рошалем, попадись он им в руки! Ведь после теракта в Москве на Дубровке по телевидению было в деталях рассказано, какую ценную информацию предоставил ФСБ допущенный боевиками в зал с заложниками детский врач, подробно описав специалистам характер взрывных устройств и размещение в зрительском зале театра «женщин-бомб». Неужели после такой «рекламы», да еще и награждения доктора заслуженной правительственной наградой он мог бы оказать какую бы то ни было пользу в деле освобождения беслан-ских детей? Нет, конечно. В глазах террористов Рошаль был «информатором ФСБ».

Кому-то может показаться, что боевики специально вызвали его в школу, чтобы казнить, отомстив за гибель своих подельников. Немного зная нравы боевиков, я в это никогда не поверю, как не верил и тогда — в первые минуты после захвата школы.

У меня на сей счет есть своя версия. Я уверен, что записку под диктовку руководителя бандгруппы писала одна из погибших впоследствии женщин-заложниц. Находясь в состоянии аффекта, несчастная жертва не только ошиблась при указании телефонного номера для связи, но и от себя приписала после фамилии «Рашайло» слова «дет. врача». На самом деле террористы требовали к себе бывшего министра внутренних дел, секретаря Совета безопасности России Владимира Рушайло.

Своими сомнениями в интерпретации записки я сразу поделился с руководством оперативного штаба. Но на мои доводы никто не обратил внимания, и в Москву полетела просьба срочно доставить в Беслан знаменитого доктора. Саму же записку начальники бросили на столе служебного помещения, и только по моей подсказке кто-то из старших офицеров забрал ее с собой. Примеров такого рода небрежности и растерянности я наблюдал в действиях руководства оперативного штаба по освобождению заложников немало.

Наконец участники совещания определились с местом базирования штаба, остановив свой выбор на расположенном поблизости здании районной управы. Толпа начальников выдвинулась туда пешим ходом и чуть было не попала в зону обстрела. Чтобы защитить руководство республики от пуль снайперов-террористов, кто-то из военных придумал закрыть брешь между домами омоновским БТР, но это тоже был не самый умный вариант. На глазах всего разбуженного как улей города главе республики, спикеру североосетинского парламента, депутатам Госдумы и группе милицейских и армейских генералов было предложено, как зайцам, скакать от дома к дому, преодолевая сектора обстрела. При этом спецназовцы должны были прикрывать это чудовищное шоу огнем, броней и собственными телами. После обмена отборным матом между политическим и силовым руководством Северной Осетии решено было добираться до будущего штаба на автотранспорте — в объезд.

Через пять минут мы уже были на месте. Дзасохов, Мамсуров и мои товарищи заняли два небольших кабинета на третьем этаже, где вскоре уже был оборудован пункт правительственной связи. Остальные помещения заняли военные и сотрудники боевых подразделений ФСБ. Их штаб, куда не пускали даже Дзасохова, разместился на первом этаже. Старшие офицеры спецназа расположились на втором этаже и в соседнем крыле третьего этажа.

Вскоре в здание оперативного штаба вошли примчавшиеся в Беслан полпред президента в Южном федеральном округе (ЮФО) Владимир Яковлев, заместитель генерального прокурора в ЮФО Сергей Фридинский и заместитель директора ФСБ Владимир Проничев. Не было только президента Ингушетии Мурата Зязикова. Я знал его номер мобильного, набрал на всякий случай и неожиданно соединился. «Кто это?» — настороженно отозвался Мурат. «Это я, Мурат! Рогозин! Хорошо, что дозвонился до тебя! Ты в курсе, что здесь произошло? В Беслане, я имею в виду. Ты где? Тебя все ищут. Дзасохов и москвичи…» — прокричал я в трубку. «Я далеко», — ответил Зязиков и отключился.

Я передал содержание моего разговора Дзасохову и Фридинскому. Оба перемигнулись, но ничего не сказали. Про Зязикова тут же забыли. Все охотились за новой информацией. Казалось, спокойствие сохранял только приехавший из Цхинвала Эдуард Кокойты, с которым я еще совсем недавно прощался у въезда в Рокский тоннель. Похоже, у Кокойты с Дзасоховым были натянутые отношения — мужчины сухо поздоровались и больше почти не разговаривали.

Особенное оживление вызвал прилет в Беслан доктора Леонида Рошаля. Генералы вились за ним хвостом, как будто он и есть наш главный «золотой ключик» от захваченного бандитами ларца. Ему сразу предоставили отдельную комнату и телефон для связи с боевиками в школе.

Доктор прикрыл за собой дверь и начал дозваниваться в школу. Телефон не отвечал. Как я уже говорил, в записке, выброшенной террористами, был указан неправильный номер.

Через пару часов оперативным сотрудникам ФСБ все же удалось выйти на связь с боевиками в школе. Они соединили «Рашайло, дет. врача» с кем-то из главарей, но разговор не получился — по всей видимости, никто доктора в школе не ждал и, несмотря на его настоятельные предложения, к захваченным детям его не подпустили.

Рошаль был подавлен. Его настроение тут же передалось всем генералам. Только один из них, то и дело останавливавший Дзасохова от очередного порыва пойти в школу, театрально приговаривал: «Ничего! Бывало и хуже!»

Никакого особого плана, как спасать заложников, в оперативном штабе не было. Но и трусов среди тех, кто оказался в тот момент в Беслане, тоже не было — все были готовы идти добровольцами в школу в обмен на освобождение детей.

Посовещавшись с моими товарищами, я предложил использовать нас — депутатов Государственной думы — для обмена на детей-заложников. Дзасохов поблагодарил меня и сказал, что наша помощь действительно может понадобиться, хотя силовики и Москва выступили категорически против такого варианта. Тем не менее я еще раз предупредил президента Северной Осетии о своей готовности к обмену на детей-заложников. С учетом моего статуса руководителя думской фракции я рассчитывал, что террористы дадут за меня не менее ста детишек.

Вообще, легко сейчас говорить об этом. Но как передать ту отчаянную ответственность и одновременно вполне объяснимый страх перед лицом неотвратимой смерти? У меня не было ни малейших сомнений, что в случае обмена мне живым из школы не выбраться. Этот мерзкий, навязчивый страх, какого я до сих пор не испытывал, даже находясь на передовой в Приднестровье или в Боснии, заставлял прислушиваться к каждому шагу за дверью. Я все время ждал, что за мной наконец придут. Я ждал этого и даже хотел, чтоб так оно и вышло.

Я представлял, как мучаются эти маленькие ни в чем не повинные создания, без еды, воды и надежды на спасение. Я ненавидел тех, кто в своем фанатизме был готов отправить на тот свет самых беззащитных, не способных им ответить ребятишек. Я стремился им на помощь — всем сердцем и душой, но не хотел, чтобы их мучители зарезали меня как барана. Одно дело — погибнуть с оружием в руках в бою, забрать с собой — «туда» — парочку бородатых уродов, другое — сдаться бандитам и покорно принять смерть.

У меня было время, чтобы все это хорошенько обдумать. Решение идти в школу было принято мной сразу и окончательно … но это постоянное ожидание шагов за дверью — в течение всего первого дня и бессонной ночи, потом второго дня и второй бессонной ночи и так до самой трагической развязки 3 сентября — изводило меня.

Если вам кто-то скажет, что человек в такие минуты не должен бояться за свою жизнь, плюньте ему в рожу. Все люди, если они нормальные, хотят жить. Но ситуация иногда не оставляет выбора. Если вы политик, общественный человек, если у вас есть репутация и вы ею дорожите, если у вас, в конце концов, есть совесть и сострадание, вы пойдете в эту чертову школу, каким бы сильным и изворотливым ни был владеющий вами страх.

Шло время. К вечеру 1 сентября я решил отправить двоих наших депутатов — Николая Павлова и Юрия Савельева — в Москву для того, чтобы они убедили руководство Думы созвать внеочередное заседание палаты. Нечего им было без дела болтаться в штабе, а так хоть какой-то возможный толк. В Беслане рядом с собой я оставил только Михаила Маркелова — журналиста, проработавшего практически во всех горячих точках бывшего СССР. Он мне мог пригодиться.

Будучи опытным дипломатом и просто умным человеком, глава Северной Осетии Александр Дзасохов горячо поддержал нашу идею собрать экстренное заседание палат российского парламента, задействовать механизмы внешнего, международного давления на террористов, среди которых, по оперативным сведениям ФСБ, были и иностранные наемники.

Вместе с тем из Москвы то и дело поступали странные, неадекватные предложения, которые вносили в работу штаба дополнительную сумятицу. Например, меня попросили организовать прием в Беслане группы чеченских женщин, которые по инициативе вице-премьера чеченского правительства Рамзана Кадырова планировали организовать в городе митинг в поддержку заложников. Я резко возражал. Этого нельзя было делать. Разъяренные бесланские осетины набросились бы на непрошеных гостей.

Потом сообщили о возможном «депутатском десанте в помощь штабу». Я не выдержал, перезвонил Дмитрию Медведеву, тогда занимавшему пост главы администрации президента, и попросил его запретить весь этот «туризм». Город ждал от штаба и Москвы реальной помощи, а не официальных визитов. Медведев обещал это и сдержал слово. Нелепые инициативы тут же прекратились.

Несмотря на наступление ночи, город гудел. Казалось, никто не спал. Суровые бесланские мужчины, вооружейные охотничьими ружьями и даже автоматами, тяжелым взглядом встречали и провожали каждого незнакомца.

Примерно в два часа ночи мы с Эдуардом Кокойты вышли из штаба, чтобы подышать свежим воздухом. Нас сразу узнали и пригласили переговорить с родственниками заложников. Поглядывая, не отстаем ли мы, люди быстрым шагом сопроводили нас во внутренний дворик местного Дворца культуры. Живой поток сотен горожан буквально внес нас в зал. Все молча расселись. Те, кому не хватило кресел, остались стоять в коридорах.

Еще вчера такой же осетинский зал в Цхинвале овациями встречал каждое мое слово. Теперь я стоял внизу сцены, в проходе первого ряда, с микрофоном в руке и тяжелыми мыслями в голове.

Бесланские осетины, чьи дети, жены, мужья, сестры и братья лежали на полу залитого кровью школьного спортзала, без еды, воды, но с надеждой на спасение, внимательно смотрели на меня и ждали хоть какой-нибудь информации. Я оглянулся на президента Южной Осетии и еле слышно попросил его начать встречу.

Кокойты заговорил на родном языке. Из зала послышались возгласы и женские всхлипывания. Но в основном люди слушали своего земляка внимательно. Эдуард перешел на русский и представил меня. «Знаем его. Пусть говорит!» — прокричал кто-то с задних рядов.

Я поднялся на сцену и произнес следующие слова:

Дорогие мои бесланцы! Так получилось, что беда, свалившаяся на ваш город, застала меня в поездке по республике. Я остался, чтобы попытаться хоть чем-то помочь спасти ваших детей.

Обещаю вам одно: я и мои друзья, которые сейчас находятся в Беслане, готовы к обмену на ваших родных и близких. Если бандиты согласятся на такой обмен, он немедленно состоится.

Второе. В ваш город уже прибыли лучшие в стране специалисты по антитеррору. Они — высокие профессионалы. Все мы будем молиться, чтобы они достойно выполнили свою задачу.

Больше мне пока нечего вам сказать. Дай Бог нам всем здоровья и удачи!

Я сошел со сцены и направился к выходу. Никто мне не препятствовал, никто не задал ни одного вопроса. Все ждали чуда, верили в счастливое разрешение судьбы заложников и боялись выдать предчувствие катастрофы.

После того как мы уже отошли от Дворца культуры, сзади послышались крики: «Передайте Дзасохову, пусть выйдет к народу!», «Пусть он посмотрит нам в глаза!», «Если будет штурм, вы все умрете!».

Выстрелы из школы и разрыв гранаты из подствольного гранатомета метрах в двухстах от нас заглушили эти голоса. С тяжелым настроением мы с Эдуардом вернулись в здание оперативного штаба. Мрачное ожидание развязки продолжалось всю ночь.

Надо сказать, что отсутствие какой бы то ни было информации и нежелание представителей руководства республики общаться с людьми бесили горожан. Все подозревали, что силовики готовят штурм школы. Никто не верил обещаниям «по-голливудски» бескровной операции.

Назначенный руководителем оперативного штаба начальник управления ФСБ по Республике Северная Осетия генерал Валерий Андреев в основном общался со СМИ, выступая в роли своеобразного громоотвода. Очевидно, что подготовкой операции руководил не он, а его непосредственные руководители, находившиеся где-то неподалеку.

Надо сказать, что крайнее возмущение среди горожан вызвало обнародование информации о количестве узников в школе. Откуда появилась цифра в 365 пленников? Это не был умышленный обман. Эта цифра отражала неполные данные, сведенные на основе информации родственников заложников. Кто-то из них из теленовостей узнал о существовании телефона оперативного штаба и сумел по нему дозвониться до дежурного. Однако такая цифра не могла соответствовать истинному числу заложников в принципе.

Во-первых, в лапы террористов заложники могли попасть целыми семьями, и позвонить в штаб было просто некому. Во-вторых, многие бесланцы, дежуря на улицах целыми сутками, за теленовостями не следили и не могли знать о существовании такого дежурного телефона. В-третьих, многие горожане не сочли возможным делиться с москвичами лишней информацией, опасаясь, что она может только навредить попавшему в беду родному человеку.

Так или иначе, обнародование неполных данных о числе заложников вызвало возмущение в городе. Бесланцы были убеждены, что речь идет о преднамеренной лжи, распространяемой штабом для сокрытия факта подготовки вооруженного штурма, и попытке занизить число будущих жертв.

Очень насторожили бесланцев новостные программы федеральных каналов, в которых сообщалось, что на заседании правительства 2 сентября 2004 года министры обсуждали вопросы сельского хозяйства. «Они нам скоро "Лебединое озеро" по ящику крутить будут. Ваш Путин скрывает правду о Беслане!» — раздавались возмущенные голоса горожан в трубке оперативного дежурного. Сложно было объяснить людям, что Москва только и думала, как помочь детям-заложникам. Президент Путин искал решение. Он искренне переживал. Я это точно знаю.

Агенты бандитов в городе, а я уверен, что их было немало, умело подхватили волну смятения и стали настойчиво формировать в толпе мнение, что спасти детей может только «живое кольцо», которым родственники заложников должны окружить школу для воспрепятствования силовым действиям федералов. К обеду второго дня угроза открытия «второго фронта» из числа вооруженных бесланцев, раздраженных отсутствием прогресса в деле освобождения заложников, стала реальной.

Оказалось, что в штабе вообще не нашлось руководителей, умевших говорить с людьми, успокаивать их и настраивать на взаимодействие с силами антитеррора. Представители республиканских властных структур продемонстрировали неумение брать сложные ситуации под контроль, принимать на себя ответственность, в конце концов. Не потом на похоронах посыпать голову пеплом и становиться на колени перед могилами невинных жертв. А действовать тогда, когда еще можно было спасти сотни маленьких граждан России, попавших в руки к насильникам и бандитам.

Осетинское руководство ждало команды из Москвы, а Москва ждала развития ситуации. Мои попытки наладить хоть какое-то взаимодействие между различными группами влияния в оперативном штабе всякий раз натыкались на вежливый отказ.

Днем 2 сентября в Беслане произошло важное событие, укрепившее в нас надежду на чудесное спасение детей. Боевики согласились впустить в школу бывшего президента Ингушетии Руслана Аушева. Получив последние рекомендации от руководства штаба, он уверенным шагом направился к школе. Вскоре Аушев появился с малышом на руках. С ним вышло еще несколько заложников с грудными детьми.

Штаб ликовал. Удача вдохновляла. Начальство смущало только одно обстоятельство — Аушев вернулся с новой запиской с требованиями Шамиля Басаева к Кремлю. Эти требования в штабе сразу сочли невыполнимыми. Вот ее текст:

От раба Аллаха

Шамиля Басаева

Президенту РФ

В.В. Путину

Владимир Путин, эту войну начал не ты. Но ты можешь ее закончить, если тебе хватит мужества и решимости Де Голля.

Мы предлагаем тебе разумный мир на взаимно выгодной основе по принципу: «Независимость в обмен на безопасность».

В случае вывода войск и признания независимости Чеченской Республики Ичкерия, мы обязуемся:

не заключать ни с кем против России никаких политических, военных и экономических союзов,

не размещать на своей территории иностранные военные базы, даже на временной основе,

не поддерживать и не финансировать группы или организации, ведущие вооруженные методы борьбы против РФ,

находиться в единой рублевой зоне,

войти в состав СНГ.

Кроме того, мы можем подписать ДКБ38, хотя нам более приемлем статус нейтрального государства.

Также мы можем гарантировать отказ всех мусульман России от вооруженных методов борьбы против РФ как минимум на 10-15 лет, при условии соблюдения свободы вероисповедания (что, кстати, закреплено в Конституции РФ).

Мы не имеем отношения к взрывам домов в Москве и Волгодонске, но можем в приемлемой форме и это взять на себя.

Чеченский народ ведет национально-освободительную борьбу за свою Свободу и Независимость, за свое самосохранение, а не для того, чтобы разрушить Россию или ее унизить. Будучи свободными, мы будем заинтересованы в сильном соседе. Мы предлагаем тебе мир, а выбор за тобой.

Аллаху Акбар

Подпись

30.08.04

Записка была немедленно отправлена в Москву для экспертизы и принятия по ней решения. Вдруг кто-то в штабе решил скрыть сам факт существования записки и требований, изложенных в ней. Это была еще одна глупость. Записку из здания школы выносил опальный ингушский лидер. Он читал записку и в случае необходимости мог подтвердить ее содержание. Зачем тогда нужно было ее скрывать?

Во вторую бессонную ночь я пошел проведать своего друга, депутата Михаила Маркелова. Опытный журналист, облазивший все горячие точки, он передружился с осетинскими милиционерами и устроился в штабе республиканского МВД. Все предыдущее время с помощью CMC мы постоянно поддерживали друг с другом связь, обмениваясь последней информацией, подбадривали друг друга, готовясь к возможному обмену на детей-заложников.

Мы оба чувствовали приближение развязки. Общительный, легко вступающий в контакт с людьми, Михаил установил доверительные отношения с представителями осетинского ополчения и местными казаками, которые снабжали его бесценными сведениями об обстановке в городе и вокруг школы. Вскоре мы распрощались, и я вернулся в оперативный штаб.

Не прошло и пары часов, как Михаил прислал новое сообщение: «Нужно срочно встретиться». Время было семь утра. Наступил третий день ожидания развязки.

Через пять минут Маркелов уже буквально взлетал по лестнице оперативного штаба. На одном выдохе он сообщил, что в сопровождении казаков ему удалось ночью подползти к зданию школы на расстояние всего нескольких метров и остаться совершенно незамеченным. Он слышал, как в школе приглушенно разговаривали боевики, видел, как несколько террористов вышли из здания, чтобы проверить зажигание стоявших рядом «легковушек». Также незамеченными нашим лазутчикам удалось ретироваться.

Полученные сведения нужно было срочно довести до сведения силовиков. Если к входу в школу удалось подобраться депутату, то уж бойцы спецназа легко смогут повторить тот же трюк.

На третьем этаже штаба мы нашли прокурора Сергея Фридинского и старшего офицера «Альфы». Михаил повторил свой рассказ, разложил на столе карту местности и указал на ней скрытые подходы к школе. Офицер ФСБ поблагодарил нас и побежал искать свое руководство.

Напряжение в штабе росло от часа к часу. Дзасохов метался по кабинету, переживал, чувствуя свою беспомощность.

Неожиданно на мобильном Теймураза Мамсурова раздался сигнал вызова. Из школы звонили его дети. Теймураз даже не успел узнать, как они себя чувствуют, как трубку вырвал кто-то из боевиков. Он предостерег осетинского спикера от организации штурма школы, сказал, что дети Мамсурова умрут первыми, требовал, чтобы родственники остановили действия силовиков. Судя по всему, мое предположение о стремлении боевиков прикрыться от спецназа «живым кольцом» родственников заложников оказалось верным.

Кто-то сообщил наверх, что милицейский снайпер наблюдает в школе какое-то движение, будто бы боевики начали устанавливать телевизионную аппаратуру и спугни- -ковую «тарелку» для организации вещания из помещения захваченного ими здания. «Этого нам еще не хватало!» — прокричал кто-то в коридоре.

Президент Северной Осетии Дзасохов решил наконец собрать небольшое совещание в помещении на третьем этаже. Он только что вернулся со встречи с бесланцами, где поклялся им, что никакого штурма не допустит. Все были взвинчены до предела. Срок ультиматума, выдвинутого боевиками, истекал утром 4 сентября. Время стремительно улетучивалось, положение детей-заложников, лишенных не только хлеба, но и воды, становилось все более тревожным. Москва переваривала записку Басаева, что-то замышляла и пока молчала. Молчали и силовики.

Я включил телевизор. Было 13.00. Шел специальный выпуск «Вестей», репортаж из Ингушетии. Камера снимала интервью жены одного из боевиков, установленного ФСБ в качестве участника захвата школы. Женщина говорила на вайнахском, снизу бегущей строкой шел русский перевод. Я обомлел. Женщина фактически давала понять, что она и ее четверо детей взяты в заложники:

Я не по своей воле сюда попала, ты меня понимаешь… То, что ты в силах сделать, — сделай. Посмотри, чтобы детям ничего не было. Я не знаю, что мне делать. Просто ты меня, наверное, поймешь. <…> Аллах вам в помощь. В этом, дай Аллах, чтобы все завершилось в лучшую сторону, как вы хотите. Мне никто ничего не сделал и ничего не сделает. Ничего не будет, все в воле Аллаха.

Потом она перешла на русский и что-то пробормотала о необходимости освободить детей.

Я удивленно посмотрел на стоящих рядом Яковлева и Дзасохова. Такой разворот событий смахивал на провокацию. Интересно, кто-нибудь из профессиональных пропагандистов смотрел эту подстрекательскую глупость до выхода материала в эфир? «За такую работу надо яйца отрывать!» — сказал я остолбеневшим у телевизора членам штаба. Через мгновение со стороны школы послышалась стрельба и взрывы. «Вот! Вот их ответ!» — закричал Дзасохов. Все остальные мрачно молчали.

В 13.03 раздался страшный взрыв.

Мы слетели на первый этаж и ворвались в помещение штаба ФСБ. Помимо генерала Проничева и еще нескольких лиц в штатском в комнате находились Руслан Аушев и ингушский предприниматель Михаил Гуцериев. Последний пытался по мобильному соединиться с главарем боевиков. Пока он набирал номер, раздался еще один мощный взрыв.

Наконец произошло соединение: «Алло, алло! Что у вас там взорвалось? Нет! Никакого штурма нет! Прекратить огонь? Да! Прекращаем!»

Гуцериев пытался перекричать в трубку грохот боя и беспорядочную стрельбу, но связь оборвалась. «Он сказал, что мы штурмуем и что все сейчас погибнут!» — с нескрываемой досадой передал он стоящим рядом генералам последние слова главаря боевиков и, застонав, плюхнулся на диван.

Аушев закрыл лицо руками. Дзасохов завыл. Все бросились во внутренний двор здания. Отсюда было видно, как над школой поднимается гриб светло-серого дыма. Я достал мобильник и набрал жене CMC: «Взрыв в школе. Бой».

Мимо меня пронеслись несколько офицеров спецназа. Бронежилеты и каски-сферы они застегивали на ходу.

«К школе, к школе!» — кричали офицеры друг другу. В этот момент я крепко пожалел, что оставил в Москве свой наградной пистолет.

Охрана покинула здание штаба, оставив его совсем без прикрытия. Кто-то из офицеров ФСБ подскочил ко мне и потребовал, чтобы я «срочно уходил, так как две шахидки и группа боевиков вырвались из школы и могут попытаться захватить сам штаб или городскую больницу». Такое сложно было себе представить, несмотря на весь бардак в организации осады захваченной школы. «Но Мишка-то сумел пробраться к школе, будучи незамеченным не только боевиками, но и федералами! — подумал я. — Значит, все возможно».

На лестничной площадке между первым и вторым этажами я наткнулся на сбившихся в стадо представителей штаба. Никто не знал, куда бежать и где укрыться от возможной контратаки боевиков. Полпред Владимир Яковлев даже предложил отстрелить замок на решетчатой двери, ведущей в подвал, и спрятаться там. Это уже было похоже на панику.

Я решил оставить перепуганных граждан и пробраться на третий этаж, где находился правительственный коммутатор. Быстро миновав простреливаемое окно, я влетел в штабную комнату. Сквозь грохот кружащих в небе боевых вертолетов, взрывов и пулеметной стрельбы услышал, как буквально разрывается аппарат спецсвязи.

Звонил начальник Генерального штаба Юрий Балуевский. Он просил найти кого-нибудь из начальства ФСБ, чтобы согласовать действия спецназа ГРУ. Я попросил генерала «повисеть» на трубке и выглянул в коридор. Схватив за руку пробегавшего мимо нужного мне офицера, командира оперативной группы ФСБ по Северному Кавказу, я затолкал его в комнату спецкоммутатора. Полковник доложил Балуевскому о первых потерях спецназа, об «обработке» вертолетами ближайшего леса, где якобы находилась «вторая группа боевиков», и некоторые другие важные подробности боя.

«Полковник!» — обратился я к офицеру. Он прикрыл трубку ладонью и посмотрел на меня. «Есть мнение, — я показал пальцем в небо,—кого-то из боевиков надо взять живым». Я внимательно смотрел в глаза офицеру. Он кивнул и продолжил разговор.

Я спустился вниз и побежал к школе. По улице неслись кареты «Скорой помощи». Гражданские люди прятались от шальных пуль за углом нашего здания. Вокруг взорванной школы рвались гранаты. Бой не стихал.

Мы оказались совсем рядом со школой, когда из нее стали выбегать чудом выжившие после взрыва и начавшегося пожара дети. Ребята выносили их из-под обстрела на руках и передавали санитарам и ополченцам. Надо отдать им должное, все мои товарищи вели себя во время боя исключительно мужественно.

Около половины пятого меня срочно вызвали в штаб. Глава республики Александр Дзасохов, черный от горя, взял меня за руку и сказал: «Прошу вас срочно вылететь в Москву. В аэропорту вас ждет самолет. Здесь все кончено. Спасибо вам за все. Но сейчас надо остановить новую войну осетин с ингушами. Мой народ хочет отомстить горцам-вайнахам. Летите в Москву и попытайтесь убедить руководство немедленно заблокировать нашу административную границу с Ингушетией. У вас это получится».

Дзасохов обнял меня на прощание, и я немедленно покинул штаб. На выходе из здания я на секунду остановился. Спецназовцы тащили захваченного боевика, прикладами забивая его в дверь подвала. Ту самую, которую кое-кто из штаба еще пару часов назад пытался отстрелить из пистолета.

Боевик — потом станет известно, что его зовут Нурпаши Кулаев, — страшно кричал, просил его помиловать, целовал ботинки офицеров. Мерзкая сцена…

Что на самом деле привело к взрывам в бесланской школе № 1, я не знаю. Политики и специалисты еще долго будут спорить об истинных виновниках трагедии. Тем временем Беслан будет жить памятью о 335 невинно убиенных детях и взрослых — жертвах террора, — как живет черной славой уж который год ставропольский город Буденновск— Святой Крест.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.