* * *
* * *
С той «метропольской» поры прошло более трети века. Многих участников альманаха уже нет в живых, в том числе и Василия Аксенова, а мне порой не верится, что я был с ними в одной команде и все мы играли в одну игру... У определенной части сегодняшнего поколения слово «Метрополь» не вызывает никаких ассоциаций – кто, что, какой альманах, какие писатели?.. Фамилии писателей звучат для многих молодых людей монотонно, неинформативно, как «Иванов, Петров, Сидоров». Что поделаешь? Время такое... То ли дело – Дэн Браун!.. Но те, кто помнит альманах, иногда изумленно спрашивают меня: «Как? Вы, Аркадий Михайлович, тоже были участником?» И смотрят на меня уже с особым уважением. И сказать, что мне это только лишь приятно, значит – ничего не сказать...
Что спрашивать с молодых людей? У них свои интересы, свои кумиры, своя музыка, свои заботы. Но когда полное невежество проявляют профессиональные журналисты, это уже «зашкаливает»...
Как-то в паузе во время большого концерта ко мне подошла молоденькая девушка и, представившись штатным корреспондентом «МК», попросила разрешения задать мне несколько вопросов. Я согласился, хотя, честно говоря, не люблю давать интервью на ходу, неизвестно кому.
И, конечно, она начала забрасывать меня «желтыми» вопросами из категории: «Какие женщины вам нравятся?», «Какую пищу вы предпочитаете?», «Правда ли, что сутками просиживаете в казино?» И прочие модные глупости... Я умышленно плел всякую чушь, а в конце она задала мой «любимый» вопрос, от которого меня всегда тошнит: «Какие ваши творческие планы?» Я ответил, что заканчиваю роман. И тут ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ЖУРНАЛИСТКА (!!!) сразила меня окончательно: «Решили попробовать пописать?» С трудом сдерживаясь от хохота и желания послать ее в известном направлении, я ответил: «Да. У меня это уже пятнадцатая книга». Ноль реакции, и контрольный выстрел в голову: «Я это к тому, что сейчас многие артисты пишут книги»...
Опять «артист». Впрочем, не сомневаюсь, что всю звездную поп-плеяду она знает досконально и внешне, и внутренне – и кто с кем спит, и кто с кем развелся, и у кого какая ориентация...
Если бы я был куплетистом, я бы исполнял куплеты с рефреном: «Что поделаешь? Время такое!» Да. Такое время. И ничего не поделаешь. Воспринимать жизнь надо такой, какая она есть... Иногда в подобных случаях вспоминаю советских писателей-«почвенников» – убежденных русофилов и ксенофобов, отрицавших все новое, не вписывающееся в их устоявшиеся понятия, обвинявших современную молодежь в отсутствии патриотизма, в «низкопоклонстве перед Западом», в отсутствии духовности.
И тогда я задаю себе вопрос: «А может быть, я в силу возраста сегодня подобен прошлым партийным «пикейным жилетам»?» Но тут же убеждаю себя, что я не такой, хотя против возраста, как говорится, не попрешь. Я лично определяю свой возраст несколькими последовательными этапами.
На первом этапе ко мне подходили молодые ровесники и восхищенно говорили: «Нам так нравятся ваши рассказы! Можно взять у вас автограф?»
На втором этапе ко мне подходили молодые не ровесники и говорили: «Аркадий Михайлович! Моя мама так любит ваши рассказы! Подпишите для нее вашу книжечку!» На третьем этапе ко мне подходили уже совсем не ровесники и говорили: «Ой! Мой дедушка так любит ваше творчество! Подпишите ему вашу книгу!» А недавно ко мне подошла женщина лет тридцати пяти и сказала: «Моему прадедушке девяносто семь лет. Он вас помнит и обожает... Напишите ему что-нибудь. Он будет так рад!»...
Что касается возраста, горжусь своим афоризмом: Я УЖЕ ДОСТИГ ТАКОГО ВОЗРАСТА, ЧТО ВСЕ ЧАЩЕ И ЧАЩЕ ВСПОМИНАЮ СВОЮ СТАРОСТЬ.
Но не будем о грустном. А тем, кто считает меня артистом, юмористом, писателем-сатириком, хочу сказать, что я не артист, хотя выступаю со сцены, исполняя СВОИ рассказы. Я не юморист, хотя многие мои «творения» отсвечивают юмором. Я не писатель-сатирик, хотя сатирическое начало в большой части моих рассказов присутствует.
Меня передергивает, если меня величают писателем-сатириком. Это определение берет свое начало еще во времена советской власти, когда писатели крупной формы, приверженцы социалистического реализма считали литераторов, писавших в жанре юмора, авторами второго сорта, полагая, что «юморить» в литературе значительно проще, чем создавать густую правдивую прозу. Добавка «сатирик» к слову «писатель» как будто поясняла – он не полноценный писатель, он сатирик... Само же понятие «сатирик» властям было выгодно. Всем было ясно, что в «стране победившего социализма» подлинной сатирой и не пахло, но все, дозволенное для осмеяния (тещи, дворники, пьяницы), все милые басенки, безобидные каламбуры, пародии относились к сатире, чтобы народ понимал, что сатира в нашей стране есть. И не случайно популярной была шутка: «Нам нужны Салтыковы-Щедрины и такие Гоголи, чтобы нас не трогали». Только выдающийся талант Ильи Ильфа и Евгения Петрова, Михаила Зощенко, Михаила Булгакова мог пробивать кремлевскую стену запрета. Впрочем, Зощенко, в конце концов, был подвержен остракизму, а Булгаков так и не увидел опубликованными многие гениальные произведения...
Но язык у меня не повернется назвать этих великих писателей «писателями-сатириками». Мы же не делим писателей на «писателей-лириков», «писателей-пейзажистов», «писателей-историков»... Есть ПИСАТЕЛЬ. Он преломляет в своих произведениях жизнь через вложенную в него Природой призму. У одного эта призма – призма истории, у другого – призма природы, у третьего – призма иронии, сатиры, юмора...
А для того чтобы считаться юмористом, сатириком, писателем быть совсем не обязательно. Остроумных, остроязычных, ироничных людей много среди представителей любых профессий, но им и в голову не придет называться писателями...
Если бы рядом со мной жил человек, который бесконечно, в любой ситуации, по любому поводу острил и шутил, мне он очень скоро стал бы неинтересен, чтобы не сказать больше.
Попробуем войти в положение семьи клоуна, который, вернувшись домой после вечернего представления, не снимает свой нелепый наряд, продолжает делать «глупости» и говорит дурным голосом. С ума можно сойти!
Вот почему я не люблю рассказы и монологи, в которых нет ничего, кроме «чистого» юмора. Вот почему я не люблю актеров-комиков, которые хотят рассмешить публику во что бы то ни стало. В лучшем случае это ремесло, а не искусство. И сегодня таких «смехачей» много... Взял анекдот, услышал байку, выучил, и готово – выходи на сцену, публикуй в «желтой» прессе и смеши, да еще выдавая это за СВОЕ... Правда, эффект этот схож с тем, какой производят макаки на посетителей зоопарка: «Смотри, смотри! Эта-то чего выкаблучивает!.. Ну, умора, в натуре!.. А тот-то! Ну, не могу!.. Во дает, честное слово!»... Однако у клетки со львом про макак все забывают. Лев – это что-то другое, настоящее...
В жизни все перемешано. Чистое, так сказать, рафинированное почти не встречается. Ничто живое не может существовать без витаминов. А для меня юмор – это и есть витамины. Но в то же время питаться только витаминами, часто получаемыми искусственным путем, нельзя – можно погибнуть от гипервитаминоза, то есть – просмеять свою жизнь, не заметив смертельной опасности над головой.
Смешное и грустное всегда рядом. Ситуация, допустим, «А» со знаком «+» комична, но та же ситуация со знаком «–» уже трагична. Поэтому, наверное, человек порой плачет от смеха, а порой смеется сквозь слезы...
Есть юмористические витамины, которые усваиваются одним народом и совершенно не воспринимаются другим. Усвояемость определяется языковыми, историческими, социальными причинами.
Среди российских интеллектуалов уже давно существовало мнение, будто российский юмор – более умный, более социальный, нежели, допустим, немецкий юмор или американский. До определенного времени с этим можно было соглашаться. С идеологической точки зрения это объяснялось общим превосходством российского (советского) человека над человеком из капиталистического общества. Формулу эту создал Отец и Учитель всего и вся И.В. Сталин. Слова его проливались успокоительным бальзамом на больную душу недоедавшего, униженного, забитого и запуганного народа:
«...последний советский гражданин, свободный от цепей капитала, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства...» В эту душеспасительную алгебраическую формулу можно было подставить любое понятие, в том числе и понятие «юмор». Кое-кто и сегодня продолжает эту формулу культивировать...
Гораздо точнее другая материалистическая формулировка: «Бытие определяет сознание».
Средний американец с самого рождения живет в атмосфере достатка, свободы личности и исполнения практически любого желания. Естественно, что одаренность, деньги, стечение обстоятельств играют немалую роль.
Наш средний россиянин и сегодня рождается в обстановке нехватки, необъяснимого порой запрета, коррупции и гарантированного законом беззакония. В таких условиях даже самое нормальное человеческое желание становится заоблачной, несбыточной мечтой. Иными словами, разные социальные условия – разная окраска юмора.
Анекдоты, рассказы, интермедии на тему хамского обслуживания клиента в ресторане легко могут вызвать бурную смеховую реакцию у русских и – полное недоумение у американцев. Американцу не будет смешно. Он искренне задаст естественный вопрос «почему?». Почему официант ведет себя по-хамски? Кто это принял на работу хама? Какие «уважительные» причины оправдывают хамское поведение официанта? У него утром умерла жена? Это не смешно. Это печально. Ему вовремя не выдали зарплату? Это исключено. Новый президент Америки был избран благодаря подтасовке голосов избирателей? Абсурд. Сто тысяч «почему», и все без логического объяснения. И ничего смешного в этом американец не видит.
Зато американец будет умирать от хохота, услышав анекдот на какую-нибудь гомосексуальную тему, потому что для него это одно из обычных, вполне законных жизненных явлений. Русский человек от такого анекдота поморщится, сочтя его пошлятиной и похабщиной, потому что его с детства приучили к тому, что нет более страшного греха, чем гомосексуализм. Это страшнее воровства, убийства, взяточничества... Поэтому – скажи убийце, что он убийца, – рассмеется, а назови его «гомиком» – убьет.
Да, наш юмор лет тридцать тому назад хоть как-то, хоть через фигу в кармане, но пытался укусить чудище социального неравенства. Беда заключается в том, что ныне, в условиях так называемой свободы слова и вседозволенности, наш народ по-прежнему в социальном понятии живет на несколько порядков хуже, чем народ американский. А по уровню юмора мы с ними сравнялись...
Мы все существуем в мире условностей. Мы сами выдумываем для себя условия, по которым будем играть. Расскажите американцу анекдот с употреблением русского мата. Он ничего не поймет. Он бесконечно будет повторять услышанное нецензурное выражение и спрашивать, что это такое.
Русский мат не вызовет у него никаких неприличных ассоциаций. Его даже можно убедить в том, что выражение «пошел ты к е...ной матери!» есть не что иное, как обыкновенное приветствие. И чем охотнее американец будет употреблять это выражение в обществе, тем больше смеха это вызовет у русского. И американец ни за что не возьмет в толк, почему русский смеется... В обратном варианте та же реакция будет у русского.
У каждого народа есть свои «мальчики для юмористического битья». У англичан это шотландцы, у армян – азербайджанцы, у русских – евреи и чукчи, у американцев – поляки... Однажды американские друзья рассказали мне такой анекдот.
Польский сынишка приходит из школы, где он учится в первом классе, и говорит отцу:
– Папа, мы сегодня решали задачи. Я решил самый первый!
– Это потому, что ты поляк! – гордо отвечает отец.
На следующий день сын возвращается из школы и говорит:
– Папа, мы сегодня писали сочинение. Я сделал меньше всего ошибок!
– Это потому, что ты поляк! – гордо отвечает отец.
На третий день сын приходит из школы и говорит:
– Папа, мы сегодня с мальчиками на уроке физкультуры мерялись пиписьками. У меня самая длинная! Это потому, что я поляк?
– Нет, – отвечает отец. – Это потому, что тебе двадцать четыре года...
В Америке, уж не знаю почему, поляки – «мальчики для битья». Без всяких национальных предрассудков.
В России я рассказываю этот анекдот, заменяя поляка на чукчу или на еврея, и все смеются, и никто не спрашивает: почему именно чукча, почему именно еврей? Так исторически сложилось...
Убийственно смешная интермедия Михаила Жванецкого про раков («Я вчера видел раков по пять рублей. Но больших, но по пять рублей... а сегодня были по три, но маленькие, но по три... но маленькие... зато по три...»), которая доводит до икоты нас, покажется бредом сумасшедшего американцу, потому что он не знает, что такое Одесса. Другие условия игры. И чем больше вы будете пытаться объяснить американцу, что в этой интермедии смешного, тем больше он не будет вас понимать...
У Гриши Горина есть изумительный рассказ, построенный на отсутствии у людей чувства юмора. В рассказе к врачу приходит больной и говорит:
– Доктор, у меня болит голова.
– А почему повязка на ноге? – спрашивает доктор.
– Сползла, – отвечает больной...
Дальнейшее нагнетание абсурда доводит читателей и слушателей до истерического хохота. Полагаю, рассказ этот будет прекрасно понят любым нормальным американцем, немцем, китайцем, потому что рассказ написан по общечеловеческим правилам, а не привязан к конкретным российским, бельгийским или американским условиям. И здесь все зависит от степени человеческого интеллекта, то есть именно того, что американцы называют чувством юмора... А тупых достаточно и в Америке, и в России... И если (не дай бог!) американцы окажутся в условиях развитого социализма, а Россия (дай бог!) заживет, наконец, в нормальных условиях, то американцы тоже будут считать, что их юмор умнее и социальнее, чем российский...
С прекращением «метропольской» вакханалии со всех участников альманаха официальное табу было снято. И сразу же из моей родной «Юности» мне позвонила заведующая отделом прозы Мэри Лазаревна Озерова: «Аркадий! Срочно приносите самое интересное, что у вас есть. А то вдруг ТАМ передумают».
И я предложил для публикации новеллу, которую на тот момент считал для себя лучшей. Через два месяца в редакцию на мое имя пришло письмо от женщины, проживавшей в Кемеровской области. Она писала, что разного рода жизненные обстоятельства ввергли ее в состояние глубокой депрессии и она уже серьезно подумывала о самоубийстве. Но, возвращаясь домой с работы, она зашла в местную читальню и наткнулась на свежий журнал «Юность», в котором прочитала мою новеллу. И эта новелла пробудила в ней какие-то новые чувства и вдохнула оптимизм. Мысли о самоубийстве растворились... И в конце письма она написала: «Спасибо вам, Аркадий! Благодаря вам я буду продолжать жить, чего бы это ни стоило».
Я «взлетел»! Значит, мой рассказ попал точно в душу хотя бы одного-единственного человека, как сказал Хемингуэй... К сожалению, большинство людей не знакомо с основной частью моих сочинений, которые я для себя считаю самыми важными. У меня нет гигантских романов и объемных повестей. В жизни и в творчестве я спринтер, хотя многие мне говорили, что из моих новелл можно сделать полновесные романы. Может быть... Просто одни предпочитают стакан самогона хлопнуть сразу, «закусив рукавом», а другие разбавляют этот стакан большим количеством воды и смакуют, растягивая удовольствие... Результат будет одинаковым...
Та новелла, которую я принес в «Юность», вышла под названием «Девочка выздоровела».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.