* * *

* * *

Когда случайно или целенаправленно я касаюсь темы земной цивилизации, темы бесконечности Вселенной, вероятности существования значительно более развитых, чем наш мир, других миров, меня заносит, и я уже не могу остановиться. Но приходится. Поэтому возвращаюсь к взаимоотношениям с выдающимися личностями, воспоминания о которых рождают в моей голове вопрос: неужели и вправду я был с ними знаком, общался, сиживал за одним столом? Я не принадлежу к категории людей, которые примазываются к славе великого человека, называют себя его близким другом, пользуясь тем, что сегодня это уже невозможно проверить – человека уже нет. Как говорил Михаил Аркадьевич Светлов, «дружба – понятие круглосуточное». В течение длительного периода времени мы оставались близкими друзьями с Гришей Гориным, но трубить об этом на всю страну я считаю, мягко говоря, не совсем скромным делом.

У нас были прекрасные, теплые взаимоотношения на уровне полного взаимопонимания и взаимодоверия с Зиновием Гердтом, с Борисом Сичкиным, с Владимиром Высоцким, с Булатом Окуджавой, с Беллочкой Ахмадулиной... Но мы никогда не считали себя друзьями в высшем смысле этого понятия. Тем не менее я счастлив, что судьба подарила мне возможность жить с ними в одно время.

Кого-то переживаем мы, кто-то переживет нас... Но нам уже не дано будет знать, кем мы приходились людям, которые будут нас помнить. Если, конечно, будут...

Однажды Булат Окуджава посвятил мне стишок:

До сих пор оценку Окуджавы я считаю для себя самой высокой, хотя, может быть, и завышенной.

Понятия «честный», «порядочный», «добрый», «отзывчивый», столь часто употребляемые на юбилеях и на похоронах, уже стали банальщиной, подобно пожеланиям крепкого здоровья и долгих лет жизни. Я люблю приводить конкретные факты, которые говорят больше и полнее о том или ином человеке, чем сотни избитых определений...

Как-то мы сидели с Булатом Окуджавой в его скромной квартирке, что-то ели, что-то в меру выпивали. Жены его Оли дома не было. Когда мы закончили трапезу, Булат сказал мне: «Пойдем в кухню – посуду вымоем». – «Пойдем, – согласился я. – Я тебе с удовольствием помогу». Но он вежливо отверг мою помощь, сказав, что любит мыть посуду самостоятельно. И он неторопливо и обстоятельно перемыл и вытер всю посуду. «Что интересного находишь ты в этом процессе?» – поинтересовался я. И он просто ответил: «Я люблю мыть посуду по двум причинам. Первое – я своими руками грязное делаю чистым. Не кто-то, а я! Вдумайся... И второе – когда я мою посуду, я думаю о том, что в это же время миллионы обыкновенных людей на планете тоже моют посуду. И всякую звездную пыль с меня как ветром сдувает. Я понимаю, что я такой же человек, как и миллиарды других, населяющих нашу Землю».

Я всегда вдумываюсь в слова Булата Окуджавы, когда начинаю рассуждать на тему «кто мы?». Почему мы уверовали в то, что являемся вершиной цивилизации? Почему нам позволено питаться другими представителями животного мира? Только потому, что мы на данный момент являемся победителями в естественном отборе, а победителей, как известно, не судят? Почему мы считаем, что только мы можем общаться друг с другом, разговаривать, мыслить? Я уж молчу о том, что мы не понимаем друг друга, говоря на разных языках, имея разные цвет кожи и разрез глаз, исповедуя разные религии... Почему мы фактически отрицаем возможность общения другими способами представителям иных животных миров?

Посмотрите внимательно хотя бы на муравьев, на их жизнь, на разумный способ их передвижения, на их необъяснимое трудолюбие, на распределение обязанностей... Ведь известно, что среди них есть свои «царицы» и «рабочие»... Почему не предположить, что муравьиная «царица» тоже считает себя пупом Земли? А мы смотрим на какой-нибудь муравейник сверху, и для нас кто они? Муравьишки какие-то! Тоже мне – «цивилизация»! Да стоит бросить на всю эту «цивилизацию» одну только спичку, и нет «цивилизации»...

Следует ли так замыкаться на СЕБЕ? Ведь если представить, что КТО-ТО смотрит на нашу Землю из далекого-далекого Космоса, то МЫ для НЕГО – обыкновенные муравьишки, и ОТТУДА не различить, кто богач, кто бедняк, кто «звезда», кто ее фанат, кто президент, кто рабочий, кто русский, кто еврей... И стоит только бросить одну спичку...

??? ??????? ? ????? – ? ??????? ? ??????? ????????.

Меня всегда отрезвляет одна из основных истин: если МЫ сильнее кого-то, то есть КТО-ТО, кто сильнее НАС. А стало быть, МЫ должны считать себя равными друг другу.

Что может быть отвратительнее картины, когда едущий за рулем своего навороченного, дорогого джипа презрительно поглядывает на водителя, сидящего в жалком «вонючем «жигуленке»? А если, не дай бог, этот «жигуленок» попытается обогнать «барина» или сигналом попросит уступить ему дорогу? Закрывайте уши! А ведь это симптом раба, ставшего вдруг хозяином. Он презирает того, кто ниже его, кто беднее, вспоминая, как презирали его самого, когда он был «рабом».

Богатый клиент в ресторане должен уважительно разговаривать с официантом, даже если тот, ради чаевых, проявляет свое раболепие.

Я вспоминаю, как прекрасный и знаменитый русский поэт Ярослав Васильевич Смеляков, сидя со мной за одним столом все в том же ресторане Центрального дома литераторов, не гнушался читать мне свои стихи, рассказывать о своей лагерной жизни... Ему уже было много лет, а он разговаривал со мной, как с равным, не свысока, не поучая...

Никогда не забуду, как он однажды задумчиво произнес: «Эх, Аркадий! Как время летит... Раньше сколько было праздников!.. Новый год, старый Новый год, 23 февраля, 8 Марта, 1 Мая, 9 мая, 7 ноября... А сейчас что? (он стал загибать пальцы на руке)... Новый год, Новый год, Новый год... С горы быстрее летишь, чем на гору лезешь...»

О Сергее Владимировиче Михалкове можно сколько угодно говорить как о приспособленце, конформисте, цинике, авторе гимна... И многие, не любившие его, отрицали тот факт, что он был отличным детским поэтом, на стихах которого выросло не одно поколение людей – и среди них были и те, кто, став взрослым, откровенно его ненавидел.

Он не был моим другом. Он – Герой Социалистического Труда, многократный лауреат, человек, обласканный властями. А я – рядовой член... Тем не менее как-то по дороге в Ленинград мы с ним оказались в одном вагоне и разговорились (по его инициативе). И, уж не знаю почему, он стал рассказывать о своих увлечениях особами женского пола, стал интересоваться моей семейной жизнью... И вдруг ни с того ни с сего сказал, как всегда, слегка заикаясь: «Аркадий! У меня есть собственная теория возникновения любовных романов. Я тебе ее вкратце изложу. Можешь ее развить, если понравится. На соавторство не претендую».

?????? ???????? ??? ?? ?????? ??????? ?????...

Излагаю развитую мною теорию возникновения любовных романов, подкинутую когда-то Сергеем Михалковым.

Суть теории такова. Для того чтобы что-то началось, между мужчиной и женщиной должна возникнуть таинственная, необъяснимая флюидная связь.

После этого происходит сближение, и дальнейшие взаимоотношения развиваются поэтапно. Таких этапов – пять. Самый главный этап, к которому стремятся два человека, определяется так называемым «базовым инстинктом» – СЕКСУАЛЬНАЯ БЛИЗОСТЬ. К нему на подсознательном уровне стремится заинтересовавшаяся друг другом пара. Обозначим его, как завершающий этап. Ему предшествуют четыре предварительных этапа. Подчеркиваю, что все этапы проходят на подсознательном уровне. Очередность их условна.

ПЕРВЫЙ ЭТАП – взаимоотношения будущей «половины» с ПРИРОДОЙ: прогулки по парку, по лесу, по берегу моря или реки. И здесь может выясниться, что кто-то из двух к природе равнодушен, и никаких эмоций положительного свойства природа у него (у нее) не вызывает. В мозгу этот факт отпечатался как отрицательный, но ничего пока не решающий – пятый этап важнее.

ВТОРОЙ ЭТАП – взаимоотношения будущей «половины» с ИСКУССТВОМ. Поэтому следуют походы в кино, в театры, в концертные залы... На этом этапе может выясниться, что одному нравится симфоническая музыка, опера, балет, а другой вообще не знает, что это такое. Он «тащится» от попсы, от дискотек... Зафиксировалось. Но главное – пятый этап.

ТРЕТИЙ ЭТАП – взаимоотношения будущей «половины» с ЕДОЙ: ужины в ресторане, в кафе... И тут оказывается, что «половина» ест некультурно – шумно, жадно, с чавканьем... Отложилось. Но не беда – пятый этап впереди.

ЧЕТВЕРТЫЙ ЭТАП – реакция ЕЕ или ЕГО родственников и друзей на будущую «половину». Знакомство с родителями, с друзьями. И их оценка может оказаться отрицательной. Жалко. Но вперед! К пятому этапу!

И вот он – столь желанный ПЯТЫЙ ЭТАП!

На этом этапе все может и кончиться – одна из «половин» абсолютно фригидна или вообще не той ориентации. Но все может пойти и по противоположному варианту – взаимный оргазм, подобный извержению вулкана, ненасытная многоразовость соитий, абсолютно здоровое восприятие поз и способов любви... Возникает связь, которая приводит к длительному официальному или неофициальному сожительству.

Но все дело в том, что «базовый инстинкт», как самый острый и агрессивный, часто склонен к торможению, к привыканию, к остыванию. И с этого момента вторая «половина» начинает раздражать именно тем, на что в предварительный период не было обращено должного внимания, – раздражает чавканье, или непонимание любимого Гайдна, или всепоглощающая, наркотическая тяга к попсе... А тут еще друзья доканывают, мол, мы же предупреждали...

Финал – расход, развод, одиночество, поиски новой «половины». Но самое интересное состоит в том, что новая «половина» прежде всего привлечет вас невероятной любовью к вашему обожаемому Гайдну – предыдущая «тварь» Гайдна не выносила! И вы простите ему и чавканье, и равнодушие к природе, и вы наплюете на отрицательное к нему отношение друзей и родителей... И снова вперед! К пятому этапу!

И все опять повторится: да, он (она) любит Гайдна, но вы бы видели, как он (она) ест! Он (она) не ест! Он (она) жрет!..

И снова в поиски. По тем же законам...

Конечно, есть пары, которые в процессе сожительства, да еще скрепленного рождением ребенка, берут себя в руки, включают разум (если есть таковой), ставят на первое место прагматизм, порой изменяют с каким-нибудь фанатом Гайдна и при этом называют себя счастливой супружеской парой...

Я не собираюсь, естественно, выдвигать эту теорию на соискание Нобелевской премии и предоставляю каждому свободное право соглашаться с ней или не соглашаться.

С Сергеем Михалковым связана еще одна забавная зарисовка. Почти двадцать лет мы с его сыном Никитой прожили в одной кооперативной «башне» на улице Чехова. Как-то в лифте мы встретились с Сергеем Владимировичем. Я тогда баловался сочинением коротких палиндромов.

Для несведущих: палиндром – это сочетание нескольких слов, которые читаются одинаково как слева направо, так и справа налево. Например, «искать такси». Михалков легко ущипнул меня за щеку и спросил: «Ну, Аркаша, как дела?» Я ответил: «Да вот, Сергей Владимирович, палиндром сочинил про гроссмейстера Ларсена». (В те годы Бент Ларсен считался одним из сильнейших шахматистов в мире.) «Какой палиндром?» – спросил Михалков, плохо представляя значение этого слова. «Палиндром, – говорю, – такой: Ларсен не срал». – «А что случилось? – заинтересовался Михалков. – У него что-то с желудком?» – «Нет, – отвечаю, – просто «Ларсен не срал» одинаково читается туда и сюда. Палиндром!» Он мысленно прочитал мой палиндром и сказал на полном серьезе: «То, что это палиндром, мне сразу стало ясно. Неясно все-таки, почему он не срал?» Я ответил ему так же серьезно: «Мне это самому интересно как врачу».

Замечу, что ни он, ни я так и не раскололись.

Еще раз подчеркну, что у меня были нормальные человеческие отношения на основе взаимоуважения и с секретарями Союза писателей, и с партийными наставниками. Я писал и по возможности публиковал лишь то, под чем могу подписаться и сегодня, без прогибов под власть. Меня часто приглашали принять участие в литературных вечерах разного уровня – от юбилея, скажем, Константина Михайловича Симонова, на котором мы с Гришей в иронической форме поздравляли юбиляра, до торжественного писательского сбора в честь окончания XXV съезда Компартии СССР. Выпускали меня или нас, как правило, в конце, чтобы мы могли повеселить делегатов. При этом мы не лебезили. Мы читали то, что считали нужным для себя, что могло вызвать смеховую реакцию у столь «высокой» публики...

С этой же целью брали меня с собой и на литературные декады – была такая форма общения писателей с читателями. Выезжала группа писателей в какую-нибудь республику, или в большую область, или на большую стройку типа БАМа, где мы читали свои произведения перед рабочими, колхозниками и представителями интеллигенции. Под занавес, как всегда, выпускали «сатириков». При этом случались и забавные моменты. Известный советский писатель этого направления Борис Савельевич Ласкин, кстати, автор многих культовых кинокомедий того времени, прекрасно читал свои смешные рассказы. Однажды он выступал перед солдатами одной воинской части. Его объявил офицер, он вышел на сцену армейского клуба и начал читать, как говорят, проверенные, «битые» рассказы, вызывавшие смех в любой аудитории. К его изумлению, все выступление прошло в полной тишине, и в конце его проводили вежливыми аплодисментами. Он вышел за кулисы и сказал начальнику клуба: «Что за тупые у вас солдаты? Они что, совсем лишены чувства юмора?» Начальник клуба улыбнулся и ответил: «Не обижайтесь, товарищ Ласкин. Просто перед вашим выступлением на сцену вышел командир части и строго сказал: «Сейчас будет выступать писатель. Чтоб тихо было!»...

В тот период один из представителей высшего писательского руководства посоветовал мне вступить в Коммунистическую партию, серьезно мотивируя тем, что вступление в партию облегчит мое продвижение вверх как в литературном направлении, так и в карьерном. Я изящно выкрутился и сказал, что патриотом может быть и беспартийный...

И еще один раз мне предложили стать членом партии, но по другому поводу. Дело в том, что по окончании медицинского института, учитывая наше прохождение обязательных военных лагерных сборов, нам присваивали звание старшего лейтенанта медицинской службы. Через несколько лет меня автоматически повысили, присвоив звание капитана. Еще через несколько лет я пришел в военкомат и сказал: «Я уже давно не работаю врачом. Я все забыл. В случае войны меня призовут в армию и, согласно званию, сделают начальником медсанбата. И через неделю расстреляют, потому что я уже ни черта не помню. От меня будет только вред. Измените мне военно-учетную статью. Пусть я буду военным журналистом».

Мне ответили, что такой статьи нет. Есть статья, по которой я буду числиться политруком. Но для этого я должен вступить в партию. Я сказал, что подумаю... По сей день я числюсь капитаном медицинской службы в отставке.

Я не считаю отказ от вступления в партию геройским поступком, но если бы в советское время были другие партии, я все равно не вступил бы ни в одну, даже при условии, что какая-нибудь партия соответствовала бы моим убеждениям. Я не люблю ходить строем. А карьера меня никогда не интересовала. Писатель должен писать, а не пропагандировать. Перед моими глазами – примеры, когда некоторые «убежденные» коммунисты после развала Советского Союза публично и всенародно сжигали свои партийные билеты, отрекаясь от своих убеждений. И, надо сказать, теперь эти люди совсем неплохо себя чувствуют в рядах «Единой России».

А я и в «новых» исторических условиях прекрасно себя чувствую беспартийным. Сегодня недостатка в количестве партий не ощущается. Вот только названия этих партий не совсем продуманные. Название должно четко отражать главную партийную идею – коммунисты, социал-демократы, республиканцы, монархисты и т.п. А в последнее время что получается? «Единая Россия», «Справедливая Россия», «Родина»... Если рассуждать логично, то «Единая Россия» – не «Справедливая Россия», а «Справедливая» – не «Единая», и каждая из них – никакая не «Родина». Я уж не говорю о «Яблоке» – ему и упасть негде. Русский язык – коварный язык. Думать надо...

В общем, ни один вариант, связанный со служением какой-нибудь партии, я не рассматривал и рассматривать не собираюсь. Выражаясь шахматным языком, это моя несыгранная партия.

Я никогда не стремился нравиться властям и входить с ними в «теплые дружеские отношения», хотя многим представителям творческой интеллигенции это свойственно, причем независимо от того, кто стоит на вершине власти. Хочется быть обласканным, награжденным, заслуженным или народным. Даже знаю кое-кого из «непримиримых» сатириков, которые мечтают о том, чтобы, с одной стороны, народ носил их на руках как режущих правду-матку, а с другой стороны, чтобы хозяин страны ласково поглаживал их по головке.

В моей жизни – всего два эпизода, когда я конкретно общался с сильными мира сего.

Несколько деятелей культуры, и я в том числе, абсолютно осознанно желали Борису Николаевичу Ельцину победы на президентских выборах и принимали участие в предвыборных мероприятиях. Через несколько дней после того, как Борис Ельцин стал Президентом России, в помещении киноцентра возле метро «Баррикадная» состоялся большой вечер, в котором принимали участие политические деятели, артисты, музыканты, писатели... На этом вечере я прочитал рассказ из недавно изданного моего сборника «Всё». Закончив чтение, я сказал буквально следующее: «Сегодня книги стоят дорого, и скромная президентская зарплата может не позволить Борису Николаевичу приобрести только что вышедшую мою книгу. Поэтому я хочу эту книгу Президенту России подарить. Но, чтобы не было никаких подозрений, я хочу передать свой подарок представителям личной охраны президента, которые после осмотра вручат ее Борису Николаевичу».

И я протянул книгу сидящим в первом ряду охранникам. Зал воспринял это с должным чувством юмора. И в этот момент сидевший в пятом ряду вместе с Наиной Иосифовной Борис Николаевич поднялся и громко сказал: «Нет. Я сам!» Он подошел к сцене, на которой стоял я. Я протянул ему книгу, он пожал мне руку и сказал: «Мы с Наиной Иосифовной обязательно прочитаем».

Российское телевидение добросовестно снимало весь вечер и уже на следующий день представило его миллионам телезрителей. Весь вечер. Кроме... меня. Через пару дней я спросил у редактора, почему вырезали только меня. Он ответил, что для сокращения времени передачи. Я заметил, что были в эфире выступления вдвое длиннее, чем мое. Он отвел меня в сторону и тихо произнес: «Мне ОТТУДА сказали, что нельзя показывать Ельцина, стоящего внизу перед сценой и пожимающего руку Арканову, стоящему на сцене». Уверен, что эта инициатива исходила не от Бориса Николаевича. Но таковы извечные правила нашей партийно-правительственной этики...

Второй эпизод связан с преемником Ельцина – Владимиром Владимировичем Путиным. Незадолго до официального вступления в должность президента Владимир Владимирович, тогда еще в ранге премьер-министра, изъявил желание пообщаться с элитой писательской интеллигенции, объединенной в Русский ПЕН-центр. Подобные центры и клубы были и есть в каждой цивилизованной стране. Они вне политики. В основу задач любого такого центра входит отстаивание прав на подлинную свободу творчества писателей, поэтов, журналистов... Разумеется, в советское время ни о каком «ПЕНе» не могло быть и речи. А тот, кто об этом заикался, провозглашался диссидентом.

Здание нашего ПЕН-центра располагалось в районе Неглинки, недалеко от Сандуновских бань. На встречу с Путиным в маленьком конференц-зале собралось около пятидесяти виднейших писателей и поэтов прогрессивного направления. Будущий президент сидел за маленьким столиком, а я оказался прямо напротив него, на расстоянии вытянутой руки. Беседа была абсолютно задушевной и продолжалась два с половиной часа. Вопросы Владимиру Владимировичу задавались разные, порой очень острые. Он отвечал искренне, нормальным человеческим языком, глядя в глаза собеседнику. В конце встречи дошла очередь и до меня. И я сказал: «Владимир Владимирович, у меня не вопрос. Я хочу сделать вам новогодний подарок в виде фразы. В моем исполнении эта фраза будет звучать писательским афоризмом, а в вашем, если она вам понравится, учитывая вашу должность, она приобретет глубокий политический смысл. Вот эта фраза: ДОБРО надо сеять, а ЗЛО – сажать». Всем понравилось, Путину тоже. Он даже зааплодировал.

После того как он попрощался с нами и уехал, ко мне подошел Фазиль Искандер и сказал: «Аркан! Классная фраза. Я бы ее усилил: ДОБРО надо сеять, а ЗЛО – сажать. Но если пересажать все ЗЛО, то некому будет сеять ДОБРО». «Гениально! – сказал я. – Что ж ты не озвучил ее при Путине?» – «Только что пришло в голову, – ответил Фазиль. – Остроумие на лестнице». Владимир Владимирович мою фразу ни в одном выступлении не использовал, так что в историю я не попал... Шучу, конечно.

И опять я возвращаюсь к сослагательному наклонению. Я не пошел по «партийным вариантам». А если бы пошел? Возможно, что с точки зрения обыкновенного существования я получил бы какие-нибудь бонусы: меня бы чаще издавали, мои гонорары были бы выше принятой нормы... Не исключаю также предоставления мне какого-нибудь домика в писательском поселке Переделкино. Но писать я бы лучше не стал. Скорее, наоборот... Я знал некоторых талантливых деятелей искусства, которым партийная принадлежность не мешала оставаться талантливыми людьми. И я был знаком с бездарностями, которых верное служение партии делало еще более бездарными. Не буду называть фамилии ни тех, ни других. Мне кажется это бестактным. Есть люди, склонные к конформизму, к здоровому конформизму. Воспользуюсь примитивной аллегорией. Берем двух человек. Оба ненавидят дождливую погоду. Один, понимая, что отменить ливень нельзя, берет зонт и выходит из дома по необходимым делам. Другой принципиален. Проклиная дождь, он предпочитает вообще в этот день не выходить из дома, откладывая свои дела на солнечный день. «Конформист», прогибаясь под погоду, добивается в этот день многого. «Нонконформист» часто остается со своей «принципиальностью» у разбитого корыта...

Кто прав? У каждого на этот счет своя точка зрения. Разумеется, речь не идет об обыкновенном предательстве друга или принципиальных убеждений ради спасения собственной шкуры, ради вознаграждения за совершенную подлость.

Много лет назад молодая, никому еще не известная артистка блестяще сыграла главную роль в фильме талантливого режиссера. Завистники утверждали, что актриса получила эту роль, потому что переспала с режиссером. Впоследствии она стала подлинной звездой советского кинематографа. Когда пытливые журналисты задали режиссеру вопрос, правда ли, что он был в интимной связи с молодой исполнительницей, он ответил: «Если артистка искренне или неискренне вступила в интимные взаимоотношения с режиссером, в результате чего после выхода фильма на экраны мир увидел фантастическое дарование, то это лишь мелкий факт в биографии великой актрисы. Если же бездарная артистка ради того, чтобы сняться в роли, спит с режиссером и все потом видят, что она бездарна, то это просто обыкновенная шлюха».

Новогодние елочки бывают настоящими, свежими, только что привезенными из леса, а бывают искусственными. Настоящая елочка приносит настоящую радость, даже если украсить ее одним-единственным шариком. Искусственная елочка, даже если ее обвесить бриллиантовыми украшениями, не станет настоящей. Она просто останется предметом многоразового использования.

Я считал и считаю себя естественной елочкой и не нуждаюсь в украшениях. Мне, конечно же, хотелось побывать за границей, посмотреть мир, но ради этих «украшений» я не хотел становиться искусственной елкой...

Я был безумно счастлив, когда в 1972 году мне разрешили поехать, как тогда говорили, в братскую Болгарию на Международный фестиваль юмора в городе Габрово. Я не просился. Мне предложили, и от этого я был счастлив вдвойне. И хотя в советское время существовала поговорка «Курица – не птица, Болгария – не заграница», я по-настоящему чувствовал себя за границей в этой изумительно красивой стране. Я уж не говорю об ощущениях, которые я испытал, когда побывал в Софии на спектакле по нашей с Гориным пьесе «Свадьба на всю Европу» в постановке знаменитого болгарского режиссера Нейчо Попова.

Там же я познакомился с одним профессором-теологом. Мы заговорили с ним на мою излюбленную тему происхождения жизни на Земле. И я задал ему вопрос, ответа на который я по сей день не могу получить. У меня есть своя теория, но с ней можно не соглашаться, потому что прямых доказательств у меня нет. Я не записывал нашу беседу и не могу ее конкретно процитировать, но смысл постараюсь донести. Я сказал, что Библия считается первой книгой на Земле. И в течение многих сотен лет со дня появления Библии лучшие деятели искусства и литературы, создавая выдающиеся произведения, стремятся достичь смыслового и философского уровня этой великой книги. Стремятся, но не достигают... А цивилизация в техническом смысле, находившаяся на момент создания Библии практически на нулевом уровне, за эти же сотни лет совершила фантастический, гигантский скачок. И еще неизвестно, к какому финалу в жизни человечества этот скачок приведет. Не идем ли мы к трагическому исходу?

В связи с этим, не является ли Библия не ПЕРВОЙ книгой, а – ПОСЛЕДНЕЙ книгой предыдущей цивилизации? Не есть ли Библия – предупреждение нам, чтобы мы не повторили трагических ошибок наших неведомых предков, существование которых мы упорно отрицаем?

Теолог выслушал меня внимательно и сказал: «Я и сам об этом часто думаю...» А потом он с грустью добавил, что, по его мнению, как это ни печально, в вечной борьбе Всевышнего с Дьяволом последний преуспевает и что стремительность, с какой происходит технократизация нашей жизни, без анализа возможных будущих последствий – дело рук Дьявола...

Глядя на происходящее в нашем мире сегодня, я прихожу к выводу, что болгарский теолог был прав. Я уж не говорю о ядерном и бактериологическом оружии, способном одномоментно уничтожить все живое на Земле. И как бы ни пытались «высокие договаривающиеся стороны» убедить друг друга в миролюбии, в сокращении стратегического оружия массового уничтожения, дьявольский джинн выпущен из бутылки, и обратно его не загнать...

Безусловно, технический прогресс может и должен оказывать помощь человеку, но человеку РАЗУМНОМУ, уважающему историю, не тупо уверенному, что все началось с НЕГО, а до этого ничего не было, умеющему думать, читать, считать... Если же ребенку с пеленок подсунуть калькулятор, компьютер, мобильный телефон, научить его одним нажатием кнопки получать ответ на любой вопрос, процесс его самостоятельного мышления подвергнется торможению и последующему атавизму. Это закон развития. Если можно выращивать нового человечка в пробирке, то подвергнется атавизму основной инстинкт продолжения рода, отомрут за ненадобностью первичные половые признаки, уйдет в небытие великое понятие «ЛЮБОВЬ»... И если суждено человечеству просуществовать еще несколько тысяч лет, то оно превратится в общество клонов... И наступит всемирная ДЕГРАДАЦИЯ.

Впрочем, будем оставаться оптимистами. Не исключаю того, что, если будет у меня достаточно сил и разума, эти мои размышления позволят мне написать очередную «фантамистику».

Моя творческая жизнь шла по двум параллельным направлениям. Основным для меня всегда являлись написание и публикации новелл и рассказов, в которых я хотел представиться ЧИТАТЕЛЯМ не «юморным», а «серьезным» писателем, разумеется, не без иронии.

Литературные вечера, концерты, телевизионные передачи, рассчитанные на так называемого массового зрителя и СЛУШАТЕЛЯ, составляли второе направление, менее для меня значимое. Но реальность такова, что именно это направление позволяет поддерживать необходимый уровень материального существования. К сожалению, чисто литературное творчество оплачивается скудно, если речь не идет о модных бестселлерах на детективные, любовные и «желтые» темы. Просуществовать на эти гонорары крайне затруднительно. Но в том-то все и дело, что выступления в концертах и телевизионных передачах рассчитаны на массовый СЛУХ, и успех здесь определяется по другим законам. А законы просты: вышел на эстраду – смеши!

Появился в развлекательной передаче – смеши! Не грузи изящными аллегориями, тонкими ассоциациями, замысловатыми сюжетами, изысканным языком – смеши! Увы, подлинно литературный вечер НАСТОЯЩЕГО ЧИТАТЕЛЯ не соберет. Мало у нас осталось НАСТОЯЩИХ ЧИТАТЕЛЕЙ. Да и не могут они при всем желании прийти на литературный вечер – нет у них возможностей заплатить бешеную сумму за билет. У массового зрителя сегодня таких возможностей больше, и он идет на «дымное шоу» со «звездой», на пародиста, на откровенного «смехача», который исполнит несколько «убойных» монологов, расскажет десяток весьма сомнительных анекдотов и, таким образом, даст возможность расслабиться. Я не утверждаю, что это плохо, но это совершенно иной жанр. Плохо, если такой жанр затмевает все остальное...

Трудно представить, что сегодня даже очень хороший артист рискнет в концерте прочитать полновесный рассказ Чехова, Зощенко... В лучшем случае его молча вежливо выслушают и проводят двумя-тремя хлопками. В худшем случае его закашляют, зааплодируют, иными словами, прогонят со сцены... Закон есть закон: вышел – СМЕШИ!..

Но есть-то хочется – приходится смешить, да так, чтобы запомнили и пришли тебя послушать в следующий раз. А может, кто-то захочет пригласить тебя на «корпоративку»... Кое-кому удается остаться в рамках собственных убеждений и вкусов, подтягивая зрителя до своего уровня. Большинство же идет у этого зрителя на поводу, желая оставаться любимцами...

Но популярность достигается иногда очень легко. Стоит удачно сняться в кино или в сериале, засветиться на телевизионном экране, и ты уже популярен – тебя узнают на улице. Но девяносто процентов людей считают тебя артистом. Неважно, кто ты – музыкант, танцор, певец, писатель... Раз тебя видели на экране, значит, ты артист.

Несколько лет назад в Саратове у меня был мой авторский литературный вечер. После вечера за кулисы ко мне подошел мужчина лет сорока и протянул мне мою книгу, попросив оставить в ней автограф. При этом мужчина сказал, что любит меня и мое творчество. Я поблагодарил его и расписался на титульном листе моего сборника. И тут он задал мне вопрос, от которого я чуть не упал: «Аркадий Михайлович, а вы монологи Задорнова не исполняете?» Ну, что тут можно сказать? Артист...

Такого рода популярность я впервые ощутил в начале 70-х. Я стал вести передачу, которая называлась «Артлото» – «Артистическое лото» – вместе с любимицей народа, красивой, обаятельной Анечкой Шиловой. Я был одним из «отцов» идеи этой передачи. К тому времени модными стали разного вида лотереи: «6 из 49», «Спринт», «Спортлото»... Смысл передачи заключался в том, что лототрон был наполнен сорока девятью шарами, в которых находились фамилии известных деятелей эстрадного искусства. Ведущие прокручивали лототрон и честно вынимали из него один за другим шесть шаров. Шар вскрывался, и выступал артист под соответствующим номером.

Передача шла по единственному тогда Центральному телевидению один раз в месяц. А телезрители в течение месяца должны были присылать на открытках свои варианты шести номеров. Те, кто угадывал три, четыре, пять или шесть номеров, получали призы – книги, пластинки, проигрыватели, радиоприемники, цветные телевизоры.

После показа первой («пилотной») передачи высшее телевизионное руководство возмутилось и заявило, что нельзя советских артистов «разыгрывать», подобно лошадям на ипподроме. Но когда в течение месяца пришло около полутора миллионов открыток от телезрителей, то же телевизионное руководство поздравило всю творческую группу с успешным проектом. Замечу, что эта передача стала первой режиссерской работой ныне известного талантливого режиссера кино и телевидения Евгения Гинзбурга...

Прошло пять или шесть передач, меня узнали на улице. Я шел по улице Горького (ныне – Тверская). Навстречу мне двигалась пара – молодой человек и его спутница. Увидев меня, она остановилась. Лицо ее выразило изумление, словно она увидела чудо. И она закричала своему спутнику: «Смотри! Смотри! Вон артлото пошло!»... Это стало началом моей популярности...

Человека, которого вчера видел в телевизоре, а сегодня видишь живьем, люди воспринимают как чудо. И это не только в нашей стране. Это во всех странах мира. Но узнаваемость такого рода совсем не обязательно соответствует подлинной одаренности «героя»... Меня часто путали с кем-то другим. Таких случаев было много. Приведу лишь два. Как-то в троллейбусе на меня обратили внимание среднего возраста мужчина и женщина, видимо, муж и жена. Жена, разглядывая меня, сказала мужу: «Это он!» Он отрицательно покачал головой и не согласился: «Ничего общего!» В течение нескольких остановок она настаивала на своей версии, он – на своей.

Я вышел из троллейбуса. Они тоже вышли и пошли за мной. Я достал авторучку и приготовился к даче автографа. Они догнали меня, и она вежливо сказала: «Извините нас, пожалуйста, за то, что отнимаем ваше время. У нас один только вопрос. Скажите, вы случайно не двоюродный брат Леонида Израилевича Фридмана?» Я ответил, что я не только не двоюродный брат его, но и не имею представления, кто он такой вообще.

Она извинилась: «Ради бога, простите. Значит, мы обознались». И они пошли прочь, но далеко не ушли, и я услышал, как он сказал ей: «Я же тебе говорил, что это композитор Таривердиев».

Второй случай моего «узнавания» произошел в 2004 году в США. Многие коренные американцы находят во мне сходство с прекрасным американским артистом Брюсом Уиллисом. Мне это чрезвычайно приятно, хотя, честно говоря, не знаю, чем мы похожи. И вот в том самом году в Сан-Франциско проходила международная конференция на тему оказания помощи жертвам мирового террора. Меня пригласили принять участие. Естественно, не для того, чтобы посмешить, а для того, чтобы я высказал свою точку зрения. Перед началом конференции я сидел в кафе и пил кофе. В течение всего моего «кофепития» с меня не сводила изумленных глаз пожилая американка. Наконец я встал, подошел к ней и спросил (по-английски, конечно): «Что ты на меня уставилась?» – «Ты Брюс Уиллис!» – восторженно произнесла она. «Нет, – сказал я. – Я не Брюс Уиллис». – «А кто же ты?» – изумилась она. «Я его отец», – сказал я. «А сколько ж тебе лет?» – не менее изумленно спросила она. «Девяносто четыре», – ответил я. «Надо же! – произнесла она с некоторой завистью в голосе. – А выглядишь на семьдесят!»...

Я спокойно отношусь к такой популярности, но знаю кое-кого из тех, что изо всех сил лезут на глаза людям, испытывая почти оргазм, когда их узнают. Хотя, конечно же, приятно, если тебя вдруг узнают в общественном месте и при этом не отворачиваются с отвращением...

На сорок четвертом «ходу» моей жизненной партии судьба в лице Василия Аксенова предложила мне вариант, по которому я пошел, не задумываясь о последствиях, о вероятных жертвах в процессе развития этого варианта. Меня сразу привлекли красота, чистота, острота и сопричастность выдающимся деятелям нашей литературы. Все, что произошло потом, образовало одно понятие, именуемое словом «Метрополь». Сразу прошу ставить ударение в этом слове на первом «о» и не путать с рестораном «Метрополь», где ударение ставится на втором «о»...

В один из дней приблизительно середины 1977 года в Центральном доме литераторов ко мне подошел Вася Аксенов, который для меня, и не только для меня, был безусловным лидером молодой советской литературы. Я очень дорожил нашими приятельскими отношениями (и дорожил ими до самой его смерти), хотя прошедшие годы и разводили нас географически... Так вот, Вася подошел ко мне и сказал: «Арканыч, мы готовим сборник произведений, которые по тем или иным причинам у нас не публикуются. Этот сборник мы передаем в ВААП (Всесоюзное агентство по авторским правам), и они предложат его для публикации за границей...»

Надо сказать, что ВААП тогда (конечно, не по собственной инициативе) изредка проводил хитрые проститутские акции: отдельные произведения или пьесы отдельных прогрессистов, «завернутые» по политическим и цензурным соображениям в СССР, продавались на Запад. ВААП получал за это валюту, какие-то крохи скидывал авторам, и таким образом убивались два зайца: с одной стороны, можно было демагогически орать на весь мир – мол, какая у нас свободная литература, а с другой стороны, сгребалась какая-никакая валюта.

Аксенов назвал мне еще около дюжины имен, быть в числе которых всегда казалось мне большой честью. Были среди них Анатолий Гладилин и Фазиль Искандер, Георгий Владимов и Владимир Войнович, Белла Ахмадулина и Юнна Мориц, и Евтушенко, и Вознесенский, и Высоцкий, и Битов, да и многие другие были там. И вот через несколько дней я передал Васе рукописи двух моих (на то время лучших) рассказов: «И снится мне карнавал» и «И все раньше и раньше опускаются синие сумерки»...

Отдал и отдал. Не ожидал, не интересовался и не нервничал – не было оснований. Месяца через три Вася, Фазиль Искандер и Женя Попов показали мне отпечатанный экземпляр увесистого красивого сборника, в котором стояли и два моих рассказа. Не скрою – мне это было очень приятно и лестно.

В начале 1978 года я возвратился в Москву из длинной поездки по Сибири, и кто-то из моих друзей взволнованно сообщил: «Аркан! Тут такая история завернулась! По «Свободе» передавали твои рассказы из «Метрополя»! И по «Немецкой волне»! Уж не знаю, поздравлять или сочувствовать!»

После этого стали звонить многие. Кое-кто предупреждал о возможных неприятностях...

Неприятности последовали очень быстро. Появились гневные публикации в прессе, состоялся пленум Союза писателей СССР, который дал однозначную оценку альманаху «Метрополь» как предательской, антинародной и антисоветской акции группы «так называемых» молодых писателей. Вроде бы я стал одним из «героев», но в то же время почувствовал себя немножко муторно: последствия могли быть весьма тяжелыми и для меня, и для моего сына, которому тогда было одиннадцать лет. В прессе появились угрозы: исключить всех участников из Союза писателей, выслать к чертовой матери из страны, посадить...

В Центральном доме литераторов стало довольно противно появляться – указывали пальцами, подходили в пьяном и трезвом виде, особенно правоверные писатели, говорили: мол, как ты мог, с кем ты связался и т.п. Некоторые начали обходить стороной... Кое-кто втихаря поддерживал... Кое-кто говорил, что историю с альманахом не поддерживает, но разнузданное улюлюканье в наш адрес не одобряет.

Я не понимал только одного: почему разразился такой дикий политический скандал, если предполагалось передать альманах за границу официально? Вася Аксенов сказал мне, что ВААП потребовал исключить из состава участников двоих: писателей Юза Алешковского и Фридриха Горенштейна. «Мы категорически отказались, – сказал мне Аксенов, – а пока ВААП настаивал, а мы упирались, экземпляр альманаха каким-то образом оказался переданным за границу...»

Каким образом «Метрополь» попал на Запад, я до сих пор не знаю и не имею на этот счет ни одной версии... Говорили, что это постарался КГБ, чтобы инспирировать скандал и подзавернуть гайки. Говорили, что это дело рук инициативной группы альманаха, чтобы заработать себе политические очки на Западе... Всякое говорили. Но факт оставался фактом: «Метрополь» попал за границу, и началась травля... Участников по одному вызывал к себе руководитель Московского отделения Союза писателей Феликс Кузнецов и обрабатывал, призывая к покаянию и отречению. Никто не покаялся и никто не отрекся. Я по своей всегдашней наивности дал-таки маленькую слабину... Кузнецов сказал, что без моего ведома никто не имеет права публиковать мои произведения ни в СССР, ни на Западе (вот какие мы демократы!), и попросил меня написать бумажку, что я против публикации моих произведений без моего ведома. Честно говоря, я думал, что все написали такие бумажки. В этот же день мне объяснили, что Феликс просто меня на...бал и теперь будет козырять моим заявлением... К тому времени уже исключили из союза двух замечательных писателей – Витю Ерофеева и Женю Попова, принятых в союз за семь месяцев до того. Причина была ясна: оба – участники «Метрополя». Мы все подписали письмо протеста против этого решения и развязанной в отношении нас травли. Увидев среди подписей и мою, Кузнецов пришел в ярость, поняв, что я остался по ту сторону баррикад. А ведь было время, когда Феликс считался очень прогрессивным и демократически настроенным литературным критиком... На крайние меры пошли двое из нас: Инна Лиснянская и Семен Липкин. Они добровольно, в знак протеста, вышли из Союза писателей. Лидеры альманаха на это не пошли и мне не посоветовали...

А события развивались по нарастающей. Все договоры, заключенные нами с разными издательствами и журналами, были расторгнуты, рукописи возвращены. На телевидение меня не подпускали на пушечный выстрел. Более того, снимали с эфира актеров, исполнявших мои произведения. Вернули рассказ даже из моего отчего журнала «Юность». Но обид у меня ни на кого не было. Я понимал, что по-другому они поступить не могли. Им было строго предписано.

В это время мне хотелось куда-нибудь уехать, переждать... Но куда?

К счастью, страна наша велика и непредсказуема. Однажды в разгар шабаша (это был февраль 1978-го) мне позвонил мой друг (в то время симферопольский поэт) Саша Ткаченко и сказал, что, едучи в поезде, познакомился с начальником Симферопольского военно-политического училища... Генерал проявил большие познания в литературе, обмолвился, что очень любит мое творчество. Когда Саша сказал, что мы с ним друзья, генерал попросил уговорить меня приехать в Симферополь для участия в торжествах училища по поводу Дня Советской Армии. С этим предложением Саша и позвонил мне в Москву.

– Саня, ты что, опупел?! – удивился я. – Сейчас, в разгар «метропольщины», я должен ехать выступать в военно-политическом (!) училище? Ты соображаешь, что говоришь?

– Аркадий, – ответил он, – в Симферополе об этом никто не знает. Не докатилось еще. Приезжай. Генерал очень просил. Он отличный мужик...

В голове моей забегали чертики: а ведь забавно! Опальный писатель едет выступать – и куда? На передний край идеологической обработки – в Военно-политическое училище! Будет что вспомнить!..

В Симферополе меня встречал генерал со свитой. Оркестра, правда, не было. В машине он сказал мне, что программа моего участия в празднике состоит из двух частей. 23 февраля на плацу во время торжественного построения я должен быть на трибуне и короткой речью поздравить училище с Днем Советской Армии. Затем генерал зачитает указ о присвоении очередных воинских званий преподавателям училища, а я (!) вручу им погоны: майорские, подполковничьи и полковничьи... Я стал упираться, но генерал был неумолим – он сказал, что для офицеров этот день станет незабываемым.

– Я вас очень прошу, – добавил он. – Для нас это важно. Тем более что будет присутствовать руководство Крымского обкома партии (!)...

Тут я понял, что может произойти приличный конфуз... Ну ладно, генерал не в курсе скандала, но уж секретарь обкома по идеологии точно осведомлен... Но я решил: будь что будет!

В 12 часов дня 23 февраля меня пригласили на трибуну и представили руководителям обкома. Они здоровались со мной с протокольной вежливостью, секретарь по идеологии даже улыбнулся, и я понял, что ни о каком «Метрополе» они не подозревают. Тогда я и убедился, что советская идеологическая машина работает не столь уж исправно...

Я поздравил курсантов с праздником, и генерал объявил, что акт торжественного вручения погон будет осуществлять «наш гость из Москвы, известный писатель-сатирик Аркадий Арканов». Мы с генералом спустились с трибуны. Генерал вызывал из строя офицера, зачитывал приказ о присвоении ему очередного воинского звания и передавал мне погоны. Офицер отделялся от строя и четким парадно-строевым шагом направлялся ко мне с шашкой наголо. Мне было торжественно, страшно и смешно. Я поздравлял офицера, вручал ему погоны, а он, приняв погоны, произносил мне лично: «Служу Советскому Союзу!» А я думал: «Господи! Знал бы этот офицер, что погоны ему вручает «идейный враг», которого завтра могут выгнать из страны или посадить!» Время от времени я косил взглядом в сторону стоявшего поодаль Ткаченко. У него было бесовское выражение лица. По-моему, он получал плохо скрываемое удовольствие от фарса, который сам и затеял... После этого был «офицерский чай» и мой концерт перед курсантами. Справедливости ради должен сказать, что более горячего приема, чем в тот вечер, я не помню. Отправляли меня в Москву, как правительственную персону. Генерал даже приказал задержать вылет самолета. К трапу меня доставили в генеральской машине с мигалкой...

Когда травля достигла своего апогея, начала реагировать зарубежная общественность, которая заговорила о правах человека, о свободе слова в стране, где через два года должны были проходить Олимпийские игры. И вдруг из ЦК КПСС последовала команда: травлю прекратить и все спустить на тормозах...

Внешние страсти постепенно улеглись, но внутренние продолжались... Как-то утром раздался телефонный звонок и незнакомый мужской голос произнес: «Товарищ Арканов? С вами говорит следователь Комитета государственной безопасности (голос назвал фамилию, но я не стану ее приводить – ни к чему). Нам необходимо побеседовать...» – «Пожалуйста, – сказал я, дрогнув, – приезжайте». – «Лучше это сделать у нас на Лубянке», – сказал голос.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.