Глава четвертая Темное искусство

Глава четвертая

Темное искусство

Упоминание о Венере с неизбежностью подводит нас к рассказу о крупном исследовании, которое затеял Ньютон в этот период. Возможно, оно стало одной из причин его посещения столицы и долгого пребывания там. И оно явно объясняет покупку небольших жаровен, алембиков и других сосудов. Молодой Ньютон поддался чарам алхимии.

По расхожим представлениям, алхимики стремились только получить золото из неблагородных металлов – и безмерно разбогатеть, произведя это чудо трансмутации. Вот почему европейские монархи охотно принимали всевозможных алхимиков при дворе. Но для Ньютона, как и для многих других посвященных, цель здесь была скорее духовной, нежели материальной. «Алхимия имеет дело не с металлами, как полагают невежды, – писал он. – Философия эта – не из тех, что служат тщеславию и обману, она служит скорее пользе и назиданию, притом главное здесь – познание Бога». Воссоздав «мировую субстанцию» и произведя золото, алхимик словно бы воссоздает самого себя в образе божества. В одну из записных книжек Ньютон занес следующую сентенцию: «Засеять землю золотом, после чего – смерть и Воскресение». Земная утроба могла породить новую жизнь.

Подобно другим алхимикам, он считал, что у Вселенной существует инстинкт жизни и духа, что она – не просто набор безжизненных корпускул или атомов, как предпочитали думать философы-механицисты. Ньютон полагал, что за воспроизводство жизни отвечает женское и мужское «семя». В одной из своих заметок он утверждал, что «жизнетворящий агент, проницающий всё на земле, повсюду один и тот же. Это – дух ртути, весьма трудноуловимый и чрезвычайно летучий, и он рассеян повсюду». Отсюда не так уж далеко до теории всемирного тяготения, которую ему еще предстоит создать. Часто замечают, что его идея «потусторонних» сил, действующих в материальном мире, – например, очевидное «притяжение» и «отталкивание» частиц, которое тогда никто не мог объяснить, – помогла ему выработать аргументацию для Principia Mathematica.[19]

Ньютон со всей страстью отдался этому новому для него делу. Среди книг, купленных им в Лондоне, был Theatrum Chemicum Лазаруса Цетнера – шеститомная антология трактатов, посвященных этому загадочному искусству – алхимии. Кроме того, он приобрел «aqua fortis,[20] сулему, масло, жемчуг, серебро отменной чистоты, сурьму» и ряд других веществ. Он рвался экспериментировать; в Тринити, в одной из своих комнат, он оборудовал лабораторию.

В предшествующие годы он уже делал записи, посвященные, так сказать, ортодоксальной, традиционной химии, под заголовками «Амальгама», «Плавильные тигли», «Экстракция». Однако на сей раз он готовился к великим свершениям, которые позволят ему управлять материальным миром: по крайней мере, он так считал. Наладив связи с обширным кругом тайных адептов алхимии, он на протяжении нескольких лет обменивался с ними манускриптами и сведениями. В Лондоне имелась книжная лавка под вывеской «Пеликан, Литл-Бритейн»,[21] служившая своего рода распределительным центром для опубликованных и неопубликованных материалов. Ньютон на время брал здесь неопубликованные тексты и тщательно конспектировал их содержание. Он рисовал Юпитера на троне, в тройной тиаре, – один из тайных знаков алхимиков. Он даже придумал себе псевдоним для алхимических трудов – Jeova sanctus unus, анаграмма имени Isaacus Newtonus. Возможно, это имя, означающее «святой и единый Иегова», может показаться кощунственным, однако оно демонстрирует и самоуверенность молодого Ньютона. Ведь он, подобно Спасителю, появился на свет в Рождество, разве не так?

Ньютон подошел к изучению алхимии со своей обычной тщательностью и прилежанием. Он скупил все манускрипты по этой теме, какие смог найти, как древние, так и созданные его современниками. В его библиотеке имелось около 175 книг по алхимии – примерно одна десятая от общего числа хранившихся у него томов. После смерти он оставил около миллиона слов, написанных по данному предмету. И не то чтобы он взялся за эту науку, исчерпал ее и забросил, как происходило у него с оптикой и механикой. Нет, алхимия занимала его более чем тридцать лет. Он присоединился к другим алхимикам в бесконечных – и в конце концов оказавшихся бесплодными – поисках «философского камня», известного также как «эликсир жизни»: этот эликсир, считалось, способен превращать недрагоценные цветные металлы в серебро и золото.

Из разнообразнейших заметок Ньютона явствует, что он пытался осмыслить все предшествовавшие ему алхимические опыты, приложив к предмету свой гений наблюдателя-эмпирика. Позже он составил Index Chemicus, где имелось почти девятьсот заголовков, с помощью которых он систематизировал свое чтение. Все эти занятия не стали альтернативой традиционной химии: он углублял и совершенствовал те умения, которые уже освоил в своей лаборатории.

И занимался он этим неустанно. Он был так поглощен своими изысканиями, что часто забывал поесть. Он не укладывался в постель до раннего утра, а поспав всего пять-шесть часов, снова вскакивал, чтобы возобновить свои труды. Порой он работал в лаборатории по шесть недель без перерыва, ни разу не позволяя огню угаснуть, и его ошеломленному помощнику казалось, что он рвется постичь нечто «лежащее за пределами возможностей человеческого искусства и ремесла». Так оно и было. В старости, живя в Лондоне, он рассказывал Джону Кондуитту: «Те, кто стремится отыскать философский камень, поневоле принуждены вести жизнь строгую и аскетическую. Лишь тогда опыты их будут плодотворны». И он стал своего рода отшельником – отшельником оккультного знания. Он страстно жаждал постичь тайное устройство мира, найти универсальный ключ к познанию. Им двигала та же сила, то же честолюбивое стремление, которые вдохновляли его на все предприятия и которые, в конце концов, помогли ему вывести решение для своих Principia Mathematica.

В алхимических размышлениях Ньютона есть и еще одна сторона, играющая центральную роль в его исследованиях. Считается, что как научная дисциплина алхимия зародилась еще в далекой Античности и что ее практиковали маги Египта и Греции. Иногда полагают даже, что первым алхимиком был не кто иной, как Моисей. Сам Ньютон твердо верил в то, что называли в те времена «prisca sapientia», или «древняя мудрость», и доходил до того, что утверждал, будто его математические изыскания лишь заново открывают забытые принципы, найденные еще Пифагором. Он доверял знанию древних мудрецов как нетронутому источнику великой силы, которую можно высвободить и направить в современный мир. Магическое – или алхимическое – мышление являлось, по сути, возможностью объединить это древнее знание с современными ему экспериментальными методами. Джон Мейнард Кейнс, который одним из первых прочел и явил миру неопубликованные труды Ньютона по алхимии, описывал его на публичной лекции 1946 года как «последнего из магов, последнего из вавилонян и шумеров», способного смотреть на видимое и невидимое невозмутимым взором. В самом деле, Ньютон заслуживает звания волшебника, человека, разрешившего загадки Вселенной и затем открывшего ее тайны посвященным. Мы по-прежнему живем в Ньютоновом мире.

Идеи адептов алхимии, с их секретными манускриптами и тайными изысканиями, пришлись по душе скрытной и мятежной натуре Ньютона. Когда Роберт Бойль, проводивший и химические, и алхимические эксперименты, предложил для трансформации некую особенную «ртуть», Ньютон заклинал его не публиковать результаты, ибо они «открывают путь к более благородным веществам, и это знание не следует сообщать, ибо оно принесет неисчислимые бедствия миру», если будет открыто другим людям. Ньютон любил уединение и тайну, он не желал делиться своими достижениями, вечно чувствовал угрозу и поэтому шифровал написанные им тексты, пряча их от посторонних глаз при помощи анаграмм и всякого рода головоломок. Один из его кембриджских коллег описывал его как «самую боязливую, осторожную и подозрительную натуру» из всех, кого он знал. Алхимия была тем делом, которым он предпочитал заниматься в одиночку. В тайне и во мраке он возгонял, растворял, дистиллировал, пережигал…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.