Маленькая коричневая тетрадь. 1958-1960
Маленькая коричневая тетрадь. 1958-1960
Маленькая коричневая тетрадь с закрашенными клеточками съемочных дней и объектов. Это дни, когда снимались сцены любимейшей роли Быкова - Акакия Акакиевича Башмачкина по повести Н.В. Гоголя «Шинель».
С девяти лет Ролан Быков занимался в театральной студии при городском Доме пионеров. Это был настоящий дворец с замечательной сценой. Он играл, а в 9-10 классе пробовал себя и в режиссуре[1]. Так в дальнейшем и сложилась его судьба. Он стал актером и режиссером.
Со студийцами Дома пионеров Ролан Быков сохранил дружеские связи на всю жизнь. Спустя много лет мне рассказали, что однажды на дне рождения одного из «гордомовцев», а было им по четырнадцать, Ролан, уходя, взял под мышку книжку и сказал: «Когда-нибудь я это сыграю». Это была «Шинель».
И вот в 1958 году, в двадцать девять лет, он получил заветную роль в произведении любимейшего автора.
Это был режиссерский дебют в кино Алексея Баталова, уже прославившегося ролями в фильмах «Большая жизнь» и «Дело Румянцева». Мэтр отечественного кино Иосиф Ефимович Хейфиц, руководивший на киностудии «Ленфильм» творческим объединением, зная Баталова как умного и интеллигентного актера, поддержал его стремление к режиссуре, правда, сначала этот дебют был запланирован как «двухчастевка», то есть двадцать минут экранного времени. Но киногруппа работала так творчески и самозабвенно, что студия приняла решение выпустить фильм полнометражным. Добавили сроки и деньги.
На картине «Шинель» работала семейная пара - художники Белла Маневич и Исаак Каплан, по их эскизам строились декорации и шились костюмы. Снимал фильм Генрих Мараджян. Эти люди стали гордостью и славой «Ленфильма». И по сей день можно убедиться в безупречном художественном решении фильма. Директором картины был Александр Оршанский, тогда просто Саша, впоследствии ставший опытным организатором кинопроизводства. В фильме снимался знаменитый Юрий Владимирович Толубеев. Народный артист СССР, любимец всего Ленинграда покорил молодого актера своей добротой, простотой общения, юмором. Через много лет Быков рассказывал такую историю, произошедшую с Толубеевым на остановке такси. Он стоял один, подошли двое, затеяли разговор, почти подобострастно расспрашивали о ролях, а когда подъехала машина, нагло сели в нее и на недоумение актера бросили фразу: «Да пошел ты, клоун!».
В маленькой роли снялась в «Шинели» блестящая вахтанговская актриса, одна из любимых педагогов Быкова, Елена Понсова. Каждый персонаж в фильме любовно отобран: «прелестницу» сыграла молодая Нина Ургант, «значительное лицо» - старейший актер с редкой фамилией Тейх.
До роли в фильме «Шинель» у Быкова за плечами уже были киноработы: эпизод в «Школе мужества» В. Басова, небольшая роль в «Педагогической поэме» на Киностудии им. А. Довженко, где он запомнился своим шикарным танцем, главная роль на той же студии в «Путях и судьбах» и «Нашем корреспонденте» у режиссера Анатолия Граника на «Ленфильме».
Студия «Мосфильм» всегда была кинофабрикой, «Ленфильм» же во все годы отличался какой-то домашностью, при всем высоком профессионализме производственных цехов. Второй этаж студии был замечателен тем, что по его коридору можно было пройти по кругу мимо диспетчерской, творческих групп, и упереться в столовую, и тут же узнать все студийные новости.
После кинопробы в картину «Наш корреспондент» Ролан Быков спустился на первый этаж получить деньги за проезд и кинопробу. К этому моменту студию уже облетел слух, что к Гранику вместо Алексея Быкова, которого ждали, приехал Ролан Быков (ошибка ассистентов), которого никто не ждал. Он приехал на студию сам, заставил найти нужный ему костюм и грим, выпросил маникюрный набор и, придя в киногруппу, представился телефонным мастером. Подручными средствами раскурочил до винтика телефонный аппарат и пошел на выход, пообещав доделать работу после перерыва. На вопли режиссера, что им не смогут дозвониться люди со всего Союза, ответил, что ему наплевать, у него обед. Тут только режиссер почувствовал подвох, расхохотался и сказал: «Все, утверждаю без проб!» К моменту получения денег Быкова у кассы поджидали ассистенты режиссеров, и он получил сразу девять предложений. Одно из них - роль Акакия Башмачкина в «Шинели» Н.В. Гоголя.
Переговоры, как водится, велись со многими актерами. На пленку же Алексей Баталов пробовал П. Крымова, известного более театральному Ленинграду, блиставшего в «Современнике» Е. Евстигнеева и Р. Быкова, прогремевшего в обеих столицах постановкой «Такой любви» Павла Когоута в «Студенческом театре». Это была не первая режиссерская удача яркого молодого актера столичного «ТЮЗа». Любила его Москва и как актера, и как автора театральных капустников. Итак, Быкова утвердили на роль почти пятидесятилетнего Башмачкина.
В первую очередь он победил потому, что играл не несчастного, забитого «маленького человека», как тогда говорили. Нет, «маленьких людей», по твердому убеждению Быкова, не существует. Он играл человека счастливого, умеющего радоваться самой малости.
В решении, предложенном Быковым, Акакий не просто копит деньги на новую шинель взамен износившейся, но «строит» ее, как возможность новой жизни, ее полноты и счастья. Вот отчего ограбление для Акакия не просто горе бедного человека, но невозможность жить дальше. У него нет семьи, друзей, родных; он дружит со своими буквами, что старательно и любовно выводит в департаменте. Он перехитрил себя. Счастливо придумал просить хозяйку жилья не класть мясо в суп и не топить вечерами.
И все получается. Его мечта становится реальностью. На примерке у портного, которого блестяще сыграл Толубеев, Башмачкин расцвел, стал даже выше ростом. Надев же наконец долгожданную обнову, он не идет, а почти плывет вдоль Невы, светясь от счастья. Теплая шинель обнимает все его промерзшее тело, но не только... его уже и окружающие стали замечать. Одна, прехорошенькая, даже заговорила, чего с ним отродясь не было. О, мечты!..
И вдруг в длинной, пустынной, пронизываемой всеми ветрами галерее на него налетают трое грабителей, избивают и со словами: «А шинелька-то моя!», сорвав ее с Башмачкина, уносятся прочь. «Ох, и валтузили мы тогда Быкова», - вспоминал через много лет один из «грабителей» (на картине «Ленфильма» «Докер», где мы встретились с Быковым). Башмачкин сначала не может поверить в случившееся, затем дико кричит и бросается вслед обидчикам. Пропала мечта, тепло, жизнь. В луче, освещающем пустырь, мечется он как бессильный мотылек. Ветер, метель бьют эту жалкую, трепещущую, взывающую о помощи фигурку. Вот лицо его приблизилось к нам. Прижатое к решеткам запертых ворот, оно вопрошает: «Как это возможна такая несправедливость! Как жить с таким горем?!» Лицо залито слезами.
В дни съемок этой сцены Быков заболел, у него была температура 39° и заложена грудь. Привезли опилки и «ветродуй», огромный пропеллер, который должен был раздувать эти опилки, имитирующие снег. Они кололи лицо, впивались в глаза, прилипали к щекам вместе со слезами.
Снимаясь в «Шинели», Быков оставался ведущим артистом «Театра юного зрителя» в Москве. Страдая с юности язвой желудка, он часто, не ужиная, садился в поезд, чтобы успеть на утреннюю репетицию, а после спектакля мчался в аэропорт на ночной рейс.
Грим занимал четыре часа. «Старил» Быкова, добиваясь достоверности, один из лучших гримеров «Ленфильма» Алексей Грибов. Заснуть в гримерном кресле тоже не удавалось, помешало бы работе. Иногда, оставаясь в Ленинграде, Быков шел на утреннюю съемку пешком. Путь неблизкий, вставал засветло и шел на студию, чтобы лучше вжиться в своего героя.
Вахтанговское училище выпускало актеров, великолепно владеющих телом. Быков был здесь один из первых: танец, фехтование, сценическое движение - любимые дисциплины. Его и Михаила Бушнова, сокурсника, приглашали солистами в Краснознаменный ансамбль Балтийского флота.
«А знаешь, я ведь, в сущности, эту роль протанцевал», - сказал как-то Ролан. И действительно, пластику его героя в «Шинели» не забудешь. Быков придавал первостепенное значение пластике всегда, во всех ролях.
Гоголь пишет, что Башмачкину «забралось уже под пятьдесят». Быков был легок, подвижен, хорошо координирован. В роли он суетлив в своих движениях, боится встать не на ту клеточку в жизненных шахматных играх. Радуется жизни и в то же время все время опасается, что и эту едва заметную окружающим «вольность» могут расценить как вызов, поэтому прячет ее от греха подальше.
Кульминация фильма «Шинель» - сцена у «значительного лица». К этому «значительному лицу» по совету доброго знакомого и приходит Акакий со своей бедой в надежде на помощь в поисках украденной шинели. От робости перед таким лицом Акакий теряет дар речи, суетится, а когда генерал «возвел на него голос», почти лишается рассудка. Быков придумал в этой сцене стягивать с себя сюртук, предлагать ему свое жалкое одеяние, трепеща от страха и ужаса, как бы защищаясь им от гнева «его величества». Это, по сути, пантомима. «Вот, возьмите, да не только сюртук, жизнь мою. Как я посмел, право, того... побеспокоить вас существованием своим».
Почти в бреду Акакий - Быков добрался до дома и слег. Горячка, гибель. Гоголь пишет: «Исчезло существо, никем не защищенное, никому не дорогое, ни для кого не интересное». Далее в повести рассказ о том, что в городе по ночам стал показываться мертвец в виде чиновника, сдиравший с плеч шинели, не разбирая чина. Сцену эту снимали днем. С перекошенным лицом и диким хохотом Акакий ухватил за воротник «значительное лицо». Генерал чуть не умер от ужаса: «Твоей-то шинели мне и нужно! Не похлопотал об моей, да еще и распек, - отдавай же теперь свою!»
Режиссер и актер остались верны букве повести, сняли этот фантастический, символический конец. Быков в этой сцене страшен. «Дело мое - душа и прочное дело моей жизни». «Не полюбивши России, не полюбить вам своих братьев, а не полюбивши своих братьев, не разгореться вам любовью к Богу, не спастись вам».
Мы жили во времена атеистические, но таков мощнейший гуманистический заряд Гоголя, что он прорывается благодаря таланту создателей этого фильма.
Картину «Шинель» купила Англия. Ее премьера совпала с гастролями МХАТа в Лондоне. Рядом с рекламой театра висел плакат фильма с надписью, что в картине играет лучший актер МХАТа. Кто-то из дирекции возмутился: «Этот актер никогда не работал в нашем театре». Ответ был: «Неважно. Это хорошая реклама вашему театру».
В журнале «Искусство кино» критик Ю. Ханютин написал, что в сцене ограбления Быков натуралистичен. Но Быков слишком хорошо помнил, как в войну кричали женщины, у которых крали продуктовые карточки.
Ролью этой Ролан Быков вошел в большой кинематограф как интересный, многообещающий актер. Работа над образом Башмачкина стала одной из любимейших, из тех 113 ролей, которые довелось ему сыграть.
Среди дневников сохранились отдельные листочки с набросками статьи о Гоголевской теме (примерно 1968 год). Вот они.
Легенды о Николае Гоголе, или сто лет со дня смерти Ивана Александровича Хлестакова
В разное время, по самым разным причинам мне приходилось сталкиваться с Николаем Васильевичем Гоголем. Точнее, с его произведениями, и в основном как актеру.
В 1948 году - встреча первая. На показе самостоятельных работ я играл Пролетова в «Тяжбе».
В 1949 году - встреча вторая. Там же, на 3-м курсе в театральном училище им. Щукина, - из «Ревизора» - Бобчинского. Педагог - народный артист Е.Д. Понсова.
В 1950-51 гг. - встреча третья: там же, в училище, шлифовался для показа на дипломе отрывок «Тяжба» педагогами: засл. артистом В.Г. Кольцовым и ректором училища нар. артистом Б.Е. Захавой.
В 1951 г. - встреча четвертая: в студии Бауманского дома пионеров, которой я тогда руководил, мне пришлось ставить большой двухактный вечер «Н.В. Гоголь» - из произведений Н.В. Гоголя, его писем и высказываний современников.
В 1953-55 гг. - встреча пятая: в Московском ТЮЗе засл. деятель искусств П.В. Цетнерович ставил «Ревизор» - я играл самую маленькую роль: Мишку, слугу в доме городничего.
В 1954 г. - там же - заболел актер, я срочно ввелся (на один раз) в роль Добчинского.
В 1951 г. - там же с артистом К. Назаровым к юбилею был заново сделан отрывок «Тяжбы».
В 1955 г. - подал заявку на роль Хлестакова, сыграл два акта. (Заявка осталась заявкой.)
В 1958-61 гг. - Ленфильм. Роль Акакия Акакиевича в «Шинели» А. Баталова.
И вот уже десять лет думаю о Гоголе - это стало потребностью, если не привычкой, - а конкретно о «Ревизоре».
Итак, вот уже двадцать лет с Гоголем - юбилей. И за эти двадцать лет удивительная эволюция - от убеждений школяра, который все знает о Гоголе, через все годы актерских поисков на всех этажах творческих бдений, до убеждения в том, что нет более странного и фальсифицированного явления, чем (мое) наше представление о Н.В. Гоголе.
Ход моих размышлений, весьма доморощенных и, наверно, сугубо индивидуальных, напоминает мне работу археолога, разуверившегося в самых распространенных гипотезах и по крупице стремящегося восстановить факт, документ, фреску, сосуд - в первоначальном виде.
РОЛЬ АКАКИЯ АКАКИЕВИЧА. ДНЕВНИК СЪЕМОК И РЕПЕТИЦИЙ
Пробы
Более всего, по-моему, Баталов хотел снимать Алексея Быкова, затем Крымова или меня. Алексей очень занят в театре. На пленку пробовали Крымова, Евстигнеева и меня. Перед фотопробой смотрел фото Крымова — не понравилось, типичная хрестоматия — «несчастненький». Я представил себя «несчастненького» полтора часа на экране — и ужаснулся за зрителя.
Садился на грим, Акакий был чужим абсолютно. Ни единой мысли в голове. Казалось, что у него может быть любое лицо.
Стали искать глаза. Какие? Пришло в голову — ребенка. И вообще он «дите». И когда Белла Каплан (удивительный человек, настоящий энтузиаст) одела меня, я увидел себя, сделал короткие рукава — и все в принципе стало ясно: «Это трудно объяснить — ребенок!» Нелепый, старый, вернее, без возраста человечек, очень скованный, уютный в полуприбранности, беззащитный от бесхитростности, а не от слабости, несчастный из-за непонимания своего разнесчастного положения.
Основная краска - застенчивый, детски-безоблачный и детски-озабоченный человечек. Внимательный и пр.
Прорвало. В голову полезли решения и фантазии. Особенно по центральным сценам — там, где он объективно живет в ужасных условиях (он не понимает), в самых ужасных сценах экономии, даже «хитрит» (тем бесхитростнее, чем может быть бесхитростен человек, перехитривший сам себя!). Ощущение своей незначительности — это не пришибленность, это огромное почитание окружающих, это огромная застенчивость, это боязнь потревожить.
В том-то и проблема маленького человека, что он прежде всего человек. Его уже так раздавили, так низвели, а он все равно человек: и порядочен, и трудолюбив, и пр.
Ему бы самое право быть озлобленным, ему бы самое право умереть! Но он живет, никому не мешает. Он живет. Как? Пожалуй, счастливо, не сознавая, во всяком случае, несчастья, пусть пусто и механически — не он в этом виноват.
Показалось, что это фильм не о каком-то там особом характере как таковом, а о характере и судьбе, в которых вскрывается отношение к человеку — именно в этом смысле «Шинель» бессмертна и очень сильно должна звучать сейчас.
Для того чтобы эта тема звучала, необходимо, чтобы Акакий был безмерно симпатичен и обаятелен, а главное — не надоедал никому из зрителей своими несчастьями и злоключениями, не красовался бы ими и не выставлял их напоказ.
Нигде Акакий не должен находиться в унынии или в подавленном состоянии, кроме ограбления, но тут никакой сентиментальности — горе открытое и бесконечное, как горе ребенка, умеющего не рисоваться им, не скрывать его, горе — вопль зверя и животного, крик! И слезы взахлеб, так неутешно и просто плачут дети и лошади.
Наоборот, довольство своей жизнью, счастье, безмерное открытие счастья приобретения шинели — будут пропастью между объективным отношением ко всему этому зрителя и его глупым, наивным, детским ощущением. Только эта пропасть будет волновать зрителя. И пусть зритель вначале и везде, где можно, далее смеется над ним, пусть Акакий будет по-чаплински смешон, пусть зритель в конце получит по физиономии, и больше всего тот, кто засмеется над Акакием вместе с чиновниками.
На второй фотопробе грим был точнее, дело было в возрасте. На кинопробу взяли произвольный кусок на сто с лишним метров.
Кинопроба нравится, говорят о голосе, торопливости речи, неорганичности косноязычия. И Алеша пристает с тем, что много игры.
Посмотрел пробу, понравилось. Хорошо нашлась манера письма. Подумал: что такое для Акакия каллиграфия? Смысл для него неважен: есть три элемента — толстая палочка, тонкая и закорючка. И все! Толстая — она солидна, тонкая — она ребенок, а закорючка — что-то вроде сильного ощущения в жизни. Вообще — Акакий одинок, и поэтому все живет с ним, все его понимает. Он один, и поэтому вещи, его окружающие, живут и общаются с ним, как живые существа. И несмотря на серость его будней, они полным-полны содержания, волнений и сюжета.
Репетиции в Москве
Дважды подолгу встречались с Алешей в гостинице, оговаривали роль, картину.
Баталов мне нравится. И, пожалуй, больше всех, с кем приходилось встречаться в той или иной работе. Он явно талантлив и умен, с хорошо устроенной головой. Своеобразен, глубок и как-то по-настоящему интеллигентен. Это даже раздражает и настораживает, он из-за этого кажется хитрым, где-то рождается недоверие; но дело с ним иметь приятно. Наши мысли совпадают, он многое принимает, почти все. Возражает толково, переубеждая, — со мной такое первый раз. Ни разу я не встречал серии таких обоснованных предложений и возражений. Слава Богу, есть с кем работать!
В основном оговаривали общее строение фильма и общий ход развития роли. Описать это сейчас невозможно — заняло бы слишком много времени.
15.11.58 г.
Настроение хорошее, к съемкам был готов. Напредлагал кучу вещей — Алексей все принял. Сняли вместо 7 метров 25 метров. Стали снимать лишнее, 5 дублей: 1,2 — одного варианта, 3 — другого и 4, 5 — пустые. Ему нравится 5-й, мне больше — 3-й. Хоть 5-й, конечно, вернее.
18.11.58 г.
Смотрели 1-й материал. На мой взгляд, по моей линии ничего. 5-й дубль действительно вернее, но 3-й лучше.
Но дело не в этом, на месте Алеши я бы эту декорацию переснял:
1. На первом плане из-за того, что Гена поменял объективы, нет гробов, таким образом, и задние фоновые гробы почти не читаются. А из-за этого не дошла интересная мысль Алеши — на гробе играют в карты и веселятся. Потом непонятно, чего я остерегаюсь.
2. Сама игра и сам смешок — изображение веселья, а не конкретная игра.
3. Не играется мой проход, исключительность «действий» Акакия.
Было освоение сцены у ростовщика. Сцена отрепетирована, по-моему, интересно, но придумали эту чертову лестницу и теперь не знают, как снимать. Мучились — ничего не решили.
Были вечером в Доме кино — выставка рисунков Эйзенштейна. Необычайно интересно, необычайно! Еще раз убеждаюсь: в искусстве можно делать все как угодно, но на одной основе — надо выражать жизнь, впечатление о ней; рассказ о ней — свою мысль.
Самое изумительное — сатирические! Рисунки: «Негритянские львицы», «Метерлинк», «Испанка на балконе», «Высший свет» ... перечислять, наверное, пришлось бы почти все.
После выставки смотрели американскую кинокартину «Лили». Бред сивой кобылы, но начало и середина смотрелись приятно. Картина цветная. Но и цвет — говно, и артисты, и все на свете... Приятного и трогательного все-таки много. Наверно, потому, что нельзя отойти от какого-то содержания. Ход с куклами и Лили необычайно хорош. Все портит общая пошлая и слюнявая концепция фильма.
19.11.58 г.
Сегодня съемка объекта «Ростовщик».
Съемка шла ужасно. Началось с того, что Толя-гример оказался в дым пьяным. Я гримировался сам, потом с помощью Риты, потом помогали все.
Со мной происходила дикая истерика внутреннего порядка.
Алешка меня заговорил, из потока слов и объяснений я перестал его понимать и понял наоборот. В результате главный игровой кусок снял хрен знает как. Стыдно страшно.
Второй кусок должен быть ничего, в общем, сняли два объекта и оба хочется тут же переснять!
Никак не научусь распределять время — как съемка, так я без обеда.
Эх! Надо было снять без интонаций!
20.11.58 г.
Сегодня освоение сцены в участке. Освоение прошло нормально. Ничего особенного. Придумал пару трюков — Алеша принял, до конца не поняв. Лучше бы не принимал!
21.11.58 г.
Съемка сцены «Участок». Снимался с удовольствием. Верно, по-моему, определилось иное звучание Акакия, это первые шаги после ограбления, это первые слова, произнесенные им...
Самое трудное здесь — не сентименталить. Дело в точном определении задач. Ургант (в красотке) очень хороша. Сниматься с ней приятно.
Очень интересна реакция на меня одной пожилой женщины из массовки. Она, как только видела меня, умильно улыбалась и говорила какие-то незначащие хорошие слова. Женщина очень простая — и это было выражением сочувствия Акакию.
Группа вроде мною довольна. Трюки, которые придумались, как и предполагал, остались недоигранными, но все же внесли какую-то живинку в сцене. А главное, нашлось одно — некоторая прострация, которая овладевает Акакием, и доверие к людям, к тому, что поймут...
24.11.58 г.
Было освоение сцены у частного. В конце смены стали снимать. Установили кадр, и на репетиции неожиданно получилась интересная вещь. Акакий закричал, и полились слезы. Алеша и Генрих тут же придумали наезд, стали ставить свет. Особый свет, с каким-то лучом, ставили полтора часа. Началась съемка, и я ничего не смог повторить. Но сняли и хотели перейти в новую декорацию. Все были страшно недовольны.
Я ополчился на Алешу и убедил его назавтра снова снимать этот план.
25.11.58 г.
Пришел готовый, с несколько новым решением. Уже не соглашался репетировать, пока не поставят свет. Свет поставлен, все готово и вот — мотор! Раз — слабо. Два — «хорошо», — говорит Алеша. «У меня плохо», — говорит Генрих. Я не попадал глазами в луч света. Дубль за дублем не попадаю в свет. Затем иссякли слезы, пошли нервы — нажим — неправда. Несколько раз раздавались предложения ограничиться снятым — все равно плохо. Объявили перерыв — со мной истерика.
После перерыва снимали снова, Алеша предложил новое решение, я был против, но возражать уже не имел сил! Решил — пусть кто-то один уж решает. Наконец сняли. Настроение у всех убийственное, обо мне и говорить нечего.
26.11.58 г.
Доснимали сцену. Но странно — работал уверенно и быстро. Почему-то пришло успокоение. Не знаю, откуда пришло убеждение — вчерашние планы не так уж и плохи.
Хейфиц и дирекция смотрели вчера материал. Мне рассказали: они поздравили группу с главным — с тем, что есть Акакий. Николаев говорил, что за артистом интересно следить и что это решает дело.
Смотрели материал — оказалось, что есть хорошие дубли. Как гора с плеч. Группа потеряла лишний съемочный день, 600 метров пленки — очень страшно было, если получилось бы, что все это ни к чему.
27.11.58 г.
Свободный от съемок день. Репетировал с Тейхом (мне не нравится). Он пробовался на значительное лицо. По-моему, зря. Был в Сенате полдня, было любопытно, смотрел материалы: «Вольную» Шевченко, подписи Петра I, Александра и пр. Но для Акакия это абсолютно не нужно. Не понимаю музеев, их надо, наверно, научиться понимать, как классическую музыку.
Завтра съемки объекта — лестница Акакия; пока ничего не придумалось.
28.11.58 г.
Снимали лестницу Акакия. Снимался с большим удовольствием. Вокруг смотрели на меня все весьма благосклонно. Алеша, Генрих, Бела — довольны. Довольны и рабочие и осветители.
Снимали сцену прихода Акакия после ограбления: вместо 8 метров — 32. Но никто не жаловался. Собственное ощущение — удовлетворенность. И не от результата, о нем сказать на сей раз совсем не могу. Удовлетворенность пришла от точности работы, от легкости выполнения всех заданий режиссера и оператора. Удовлетворение от отдачи сыгранному.
Очень я настаивал на своем варианте: Акакий после того, как постучал и ему не открыли, после того, как упал цилиндр, плачет и укладывается на ступени. Сняли так, как просил, потом сняли вариант с выходом хозяйки.
Сегодня вообще день малых побед: художники построили чудесные декорации, но комнату определили на средней площадке. Алешу долго пришлось убеждать, что лучше, чтобы комната Акакия была наверху. Во-первых, дверь менее выделена интонационно, а во-вторых, можно, чтоб скатывался цилиндр и пр. А уже вместе с Алешей, которому очень понравилось, чтоб скатывался цилиндр, мы убедили всех.
Самое интересное, что я, кажется, понял одну вещь: в таких сценах не надо на репетициях рваться к результату, наоборот — все делать под сурдинку. Надо все подготовить для результата. Подготовить — это отработать все, всю пластику, всю логику переходов от оттенка к оттенку и только перед съемкой, освободившись от всякой техники, выучив ее как танец, смело пробовать на последних репетициях со светом.
Смотрели фотопробу значительного лица — по-моему, интересная.
Завтра с утра продолжение объекта — лестница Акакия. Два прохода на работу — в старой и новой шинели.
К сожалению, сейчас 2 часа ночи (съемка кончилась в 12) и нет времени готовиться к завтрашнему дню. Принципиально понимаю одно: кроме всего прочего, кроме того, что первый проход — это появление Акакия в картине, и тут масса задач (рассказать о его жизни в одиночестве и пр.) — оба прохода надо строить, как диалог одного с другим: вот как он жил в старой шинели, а вот как все изменилось в новой. Я сомневаюсь насчет собаки: 1) слишком много собак в картине (уже была у частного пристава); 2) зачем сразу «продавать» то, что шинель новая — это несчастье, зачем, чтобы даже собака бросилась на него. Пусть лучше люди вокруг будут собаками.
И еще одно я знаю точно — тут место трюку. Место смешному в картине.
29.11.58 г.
Снимали бодро-весело. Работалось спокойно. Массу волнений доставила собака. «Дрессировщик», какой-то явный аферист, привел несчастную Альму, которая жалась по углам и от одного его вида распластывалась по полу. Произнося какие-то профессиональные словечки, этот грязный тип мешал всем, пока я решительно не встал против этого и не попросил его не подходить к собаке. Дрессировка прошла быстро, Альма выходила на реплику точно. Сняли все. Лестница так всем нравится, что было решено на ней же снимать сцену с прачкой.
Любопытно нашлась сцена в новой шинели... «несостоявшиеся именины».
Раз — шинель доставляет массу дополнительных хлопот: все выскочили, облаяли, едва удрал.
01.12.58 г.
Снимали сцену с прачкой. Придумал ее, как хотелось. Расписал в сценарии: главное, что, даже увидав, что это прачка, Акакий до конца не может поверить, что никто не пришел переписывать.
Она уходит в другую дверь, а Акакий снова выходит на лестницу, посмотреть, не идет ли кто.
02.12.58 г.
Освоение сцены у Петровича. Первая встреча с Толубеевым. Страшно: заиграет, старый черт. Приятно: великолепный он артист. И человек приятный.
Общение с ним многое дает, многому учит. Я ожидал, что он будет вмешиваться, помогать — боялся этого. Случилось обратное: он не сказал ни слова, занимался только собой. Наоборот, я, как ни стеснялся, влез, предложив трюк с разрыванием шинели.
Он много рассказывал о театре, о роли Городничего (два трюка—с крысами и дерганье после разговора с Хлестаковым).
Сама репетиция была рабочей, творческой. Он делает все прекрасно, я — не очень.
Завтра съемка этой сцены. Кстати, когда мы прогоняли сцену в декорации, «зрители» смеялись. После прогона у всех были довольные физиономии.
Да! Алеша (мы с ним сидели до двух) показал мне письмо урусевского, где пишется о нашей «Такой любви»[2]: «Если не видел, бросай все и приезжай смотреть... мы такого удовольствия не испытывали со времени Мейерхольда»... Ясно, что это чересчур, но все равно очень приятно.
03.12.58 г.
Ну! С Богом! Сняли одну из игровых сцен — у Петровича. Очень хочется, чтоб монтаж и съемки отдельными кусками не помешали единству сцены, легкости ее развития, чтоб монтировалась не только по кадру, но и по состоянию, ритму, по тональности.
Снимался под диктовку Алеши. Что вышло — Бог его ведает. Очень не хотелось его тормошить, и так его Генрих замотал. Вроде все сделали, как он хотел, — посмотрим, что получится.
Толубееву хорошо... удобно... Сидит в кадре — не шелохнется, одна задача — брать...
Посмотрим... посмотрим...
Спать охота страшно: три часа ночи. Только что от Алешки — трепались о сцене «Вечеринка». Алешка всем талантлив, только мыслит в искусстве несамостоятельно.
К бреду: бить снег, как полчища моли.
04.12.58 г.
Сцена примерки... Сделали вроде все, что хотелось. Посмотрим на экране. Устал зверски — завтра я в Москве.
P.S. Такую вещь придумал с ножницами, с тем, что Акакий вдруг не дает резать материал — не сняли! Черти.
08.12.58 г.
После того, что случилось вчера, — не знал, что буду делать, как буду работать[3]. Слава Богу, ехал скорым, мягким, было время выспаться. После припадка, укола, опоздания на «Стрелу» состояние было кошмарным. Кроме всего прочего, я простудился.
Приехал, проболтался до двух часов. В два часа сел на грим. Снималась сцена примерки. Толком ничего не понял. Снимался под диктовку.
09.12.58 г.
Кончили объект! Сняли 15 планов, одних моих (крупных) 12. Не съемка — отдых. Если б не был болен, просто удовольствие. По 2—3 метра конкретные задания, чистый кинематограф. Где-то в душе чувствуешь себя идиотом, когда устал очень — это отдых.
Так хочется посмотреть, что вышло. Сегодня уже завтра, то есть два часа ночи. Завтра в восемь вставать. Спать!
10.12.58 г.
Освоение приемной значительного лица. Горе! Горе! Горе! Горе! Алешка загубил «клеточку»[4]. Выпадение из сюжета, «это мне не нужно» и т.д. и т.п. Сапог. Все это муть. Не понять и не снять. Снимали какой-то бред — Акакий падает. Но ведь в сцене значительного лица он тоже падает! (Картина называлась «Падение Акакия».)
11.12.58 г.
Кабинет значительного лица. Попросил Алешу снять все в мою сторону. Сказалось большое количество застольных репетиций — не репетировали. Я просто показал — и стали ставить свет. Свет ставили до двух или трех часов, а до пяти шла съемка. Генрих занимался с этим стеклянным полом: то блики от него, то еще что. Вчерашний материал — брак. Блики на стенках. Эх, «Ли»! А то я бы сегодня укатил в Москву. Завтра пересъемка приемной значительного лица.
На съемках сегодня было тихо, плакал свободно все дубли, все кадры.
Смотрели материал — есть хорошие вещи, есть никакие.
20.12.58 г.
Отсняли «значительное лицо» — все бред. И отсняли департамент.
24.12.58 г.
Все это время я вел дневник, а было что записать. 10-го, 11-го снимали кабинет значительного лица. Снимали Тейха. Все, как я говорил, — он отвратителен. Снова вернулись к мысли снимать меня, снова от нее отказались.
12, 13, 14-го — был в Москве.
Начиная с 15-го снимали департамент. 15-го одна панорама — она явно получилась.
16, 17, 18, 19, 20, 23-го - департамент. Снимался с удовольствием. С Алексеем полное взаимопонимание. Генриха хочется удавить: упрям как черт. Любое предложение приходится пробивать, почти как в инстанциях. Алешка теряется — стыд и срам!
23-го (полторы смены) перешли в вестибюль. Со мной поступили просто некрасиво: с десяти утра продержали до двенадцати ночи и не сняли. Декорация интересная. Придумывал много, по сценам, которые будут тут сниматься.
Да! Интересно: я сказал Алешке, что видел чаплинскую картину — возвращение домой пьяного, — и стал показывать, как будто бы у него сделано возвращение домой. Это была чистая импровизация, ибо я такой картины никогда не видел. Все хохотали до слез, а Алешка воздымал руки и только произносил: «Чаплин!» Потом я ему и Витьке Соколову[5] сказал, что это никакой не Чаплин, они были потрясены.
Ха! Надо запомнить: проносил ногу в сторону, никак не мог вступить на ступеньку. Сел и стал садиться спиной на ступеньку все выше и выше, оглядываясь, далеко ли?
1) Придумал приход в департамент в старой шинели.
2) Сцену со значительным лицом — как снимали, не знаю. Кажется, должно быть смешно.
P.S. А что если по этой лестнице сделать возвращение от значительного лица... как шествие на собственных похоронах... Медленно, торжественно и никуда!
24.12.58 г. (вечер)
Снимали вестибюль. Обе сцены сняли в полном согласии. Реакцию на уход Алеша предлагал иную — «традиционную», снова несчастный раздавленный человек. Я подумал, что после слез и книг это может даже раздражать, да и как перейти к «легкомысленному» началу сцены с Петровичем. Предложил ритмический слом и чуть комическое решение — всем служителям рассказывает, как он повернулся задом к значительному лицу. Леша согласился.
Приход сняли тоже, как я предлагал.
Опять Генрих! Спорил, спорил - мы теперь нападаем на него вместе. Алеша молчит. Сняли (вернее, будем снимать, кстати, так, как он говорит).
Я снимаюсь уже 23,5 съемочных дня, доснять вестибюль, еще два объекта и павильоны — все! Дай бог, скорей бы.
Сцена бреда, кажется, уже придумывается окончательно.
09.01.59 г.
То, что было эти полмесяца, не поддается описанию.
25, 26, 29 и 2 янв. Снимали квартиру чиновника. Я давно ополчился на то, как она была сделана в сценарии, — не понимаю, в чем смысл, когда все крутится. Сюжет — опьянел, играют комбинаторы, приему двести лет.
Короче, до четырех часов утра сидели с Алешкой, придумали все иначе.
Ужас! Я был в ударе, на репетиции, освоении все ржали, стали снимать - все к черту. Ненавижу Алешку за эти вещи. Сушит, сушит и сушит. Снял все не так, в полумере, в полутемноте. Но и то сцена вышла весьма милой. Там есть мысль. Алеша и «Компании» предлагали играть невнимание к нему в лоб: оставили, забыли, не хватило чашек и пр. Я предложил играть наоборот: «внимание», из-за которого люди не видят, что составили ему со стола все и пр.[6]
30.12.58 г.
Снимали стирку. Слава богу, что я упрям. Алеша брызгал слюной и кричал, что не будет двух сюжетов, и не хотел снимать стирку «в храп». Сняли. Материала не видел.
03.01.59 г.
Снимали бой с молью. Упросил снять одним куском. Сняли — понравилось.
07.01.59 г.
Болен. Снимался с Понсовой, сцена экономии и с морковкой. Что-то вяло! Прошла съемка без подъема. То ли оттого, что это было на пробе, то ли еще отчего.
08.01.59 г.
Снимали и доснимали бой с молью наедине с шинелью. Придумал, что шинель «храпит».
21.01.59 г.
За это время не вел дневника, началась какая-то лихорадка и пр.
Мне очень жаль это признать, но думается, что картина не получается такой, какой должна бы, и я не сыграю так, как мог бы.
Это очень трудно. Дело в том, что о материале уже можно говорить как о какой-то проделанной работе. Есть много людей, которые расценивают его как произведение искусства, хвалят, предсказывают успех фильму. Но люди, которые видели материал по нескольку раз, вместе с ощущением хорошего выносят уже и какие-то недовольства и сомнения.
И конечно, образовались и достоинства будущего фильма и его недостатки, просчеты.
Я во многом виню Алешу. Наша недоговоренность по последним съемкам дает о себе знать. Он устал, снимает медленно, тягомотно. Я вижу, что должен был быть принципиальнее, злее, должен был идти на конфликт с ним. И в этом уже чисто моя вина.
У нас с ним начался и чисто человеческий разлад. Он начал упрекать меня во всех (с моей точки зрения) своих грехах и просчетах. Начал говорить, что картину и работу загубили мои переделки. Дело не в том, что это несправедливо и не так. Дело в том, что за этим и за тем, что меня, больного, так или иначе вынуждали работать, абсолютно наплевав, могу я это или не могу. Я почувствовал абсолютно наплевательское, утилитарное отношение к себе. Стремление выжать из меня любой ценой все при внутренней враждебности отношения.
Но Бог с ним — главное по делу. Алеша никак не может понять, что это не «сюжетный» фильм, где зрителю интересно следить за событиями в жизни Акакия как таковыми. Сами по себе события тут не всегда могут захватить зрителя. Ну чем, к примеру, может быть потрясен зритель, глядя на то, что Акакий переписывал прожект? Это такой фильм, где все будет смотреться и захватывать, если в любой вещи есть какое-то особенное содержание, являющееся неожиданным раскрытием его судьбы. Так, как найдена стирка (вопреки воплям Алеши, что он не будет так снимать), как найдена моль (до этого идиотского крупного плана); как найден «храп» шинели; приход в департамент; отправление на примерку и уговоры теперь заштопать шинель (придуманные Алексеем); как найдена в целом квартира чиновника и пр.
Там, где идет голый сюжет, — скука! Он звучит ненужной подробностью, и это затягивает ритм, делает (а особенно сделает) зрелище невыносимым.
Переписка прожекта, ожидание, многие планы наедине с молью, принос шинели (пока) и пр. — все это снято «вперед — назад», сняты только факты. Тогда они должны занимать в десять раз меньше места — раз; а главное, зачем они нужны, кроме связующих, технически связующих задач?
Каждая из этих сцен осталась нерешенной.
Второй большой недостаток в материале — оскопление его Алешей, причесывание таких сцен, как поиски шинели на вечеринке и пр. Заскучен материал. Ритмически. Всячески.
Страшно с ритмами и с общим ритмом.
Но все это еще можно исправить. Я буду стараться.
1. Переснять сцену переписки прожекта: там нет выражения того бесконечного (должно быть до смешного) энтузиазма, с которым работал Акакий.
Надо, чтоб он работал, как работают, не имея сил сбегать в уборную, засыпая за работой, продолжая работать во сне. Дойдя до состояния Чаплина с конвейером, когда вместо гаек он отвинчивал пуговицы, — заработался! Надо, чтобы это было смешно! Только тогда будет страшно, когда окажется, что это все зря. Только в этом может быть гоголевский, акакиевский ход. Акакий совершает ненужную, глупую работу с увлечением и удовольствием, он должен «дописаться»... Но не как в сценарии — до галлюцинаций, а до чего-то милого, смешного и трогательного, выражающего не физическую усталость, а человеческое отупение и т.д.
2. Как-то доснять квартиру чиновника, чтоб были ясны поиски шинели, и отыграть: «Нашлась!»
Переписка
(формат в порядке бреда)
1) Пустая комната. Акакий с прожектом в руках. Не выпуская его из рук, он приводит в порядок все, путая все, кроме прожекта, вешает кальсоны не туда и т.д.
Наплыв.
2) Акакий написал первый лист. Он рассматривает его как деталь (чуть ли не на зуб). Разволновавшись. Шумно дыша. Идет разговор с хозяйкой.
Наплыв.
3) Вся комната в написанных листах. Акакий уже у двери, листы выживают его из комнаты. Чтобы пройти по комнате, надо быть эквилибристом.
Наплыв.
4) Акакий уже чуть выехал в комнату хозяйки. Спать ему негде, он спит под кроватью.
5) Началось страшное. Вот он пишет в департамент — вот он снова за столом у себя! Вот солнце и свет, департамент, вот печь и свеча дома — только перо скрипит.
6) Завязывается, как на рождественском подарке бант. Видны нарисованные голубки, по папкам и по главам все разложено и переплетено. Труд приятно взять в руки, а рядом грязные черновики.
7) Старик оказался сумасшедшим и денег не дал, или дал, подарил на память черновики... дал высшую оплату! Может быть, подарил сам прожект.
(Хочу спать — потом!)
Важно это разработать так, чтоб это стало настоящей сценой.
31.01.59 г.
Все это нужно было сделать раньше! Поздно. Болезнь, разъезды — конечно, могло бы многое быть иначе. На каких силах, на каком дыхании, каким местом я снимаюсь и живу эти два с половиной месяца — не знаю.
Роль, в общем, сыграна — остались вещи не актерские. Либо... либо неинтересно сделанные — играть их нетрудно и, в общем, непонятно, что в них есть особенного. А может быть, это оттого, что ничего не приходит в голову?
Не спится. По ночам снятся кошмары. Вернее, спать хочется, но страшно.
Из сна
Смерть человека — много народу. Какое-то дело. Ситуация — герой в полном цейтноте. Любимая. Какой-то шум, из-за него скандал, кто там шумит? Кто-то пошел наводить порядок. Вдруг эти люди забегали, мама... тихо...
— В чем дело?
— (Молчат.)
— В чем дело?
— Да вот тут вот... Кто-нибудь, помогите...
— А в чем дело? Можно прекратить это безобразие? (Скандал.)
— Да тише... (выносят человека).
!!!!!!!
Это же финал той пьесы... Назовем ее «Режиссерская трактовка».
Финал
Героиня, единственная, которую он любил, покончила с собой. Именно тогда, когда у него получилось, — кровью, любовью, сердцем, люди платят за произведение искусства, за достижение, за открытие.
У гения получилось, он достиг, но ему лично, субъективно это уже не нужно. Объективно — это подвиг, субъективно — гибель.
То, что в пьесе пойдет жизнь и «игра», осознание жизни, изучение жизни. Режиссерский план был точен с точки зрения всех, и все там в схеме было верно логически, социологически и всячески. Был честный автор, режиссер и актеры: и они по этому плану строили пьесу. А рядом шла их личная жизнь, которой они жили, которая во многом опровергала режиссерский план. И все они доверяли своей личной жизни, они свято верили и строили пьесу о герое и идеале надуманном, и все не клеилось.
Сами они были, с их точки зрения, ничтожны перед идеалом, а на самом деле самый ничтожный из них был несоизмеримо выше и чище.
Так же с ситуациями. Строя неестественные, соответствующие выдуманным законам и «надо» ситуации, не доверяя своим делам, они только губили свою жизнь и жизнь персонажей.
Так же с любовью. Любя, как любят люди — безумно, человечно, — они стеснялись незаконности чувств, свершая человеческое беззаконие высшего порядка, насилие над чувством...
Самое страшное встало на их пути — мертвые схемы идейного формализма. Того, который приходит как старательность бездарности и остается болезнью талантливых дилетантов и гибелью их.
Идейный, в морали, в политике, в теории выраженный формализм, раковая опухоль опыта (как старого) — и поиск.
И вот расплата — человек все равно найдет и откроет; найдет и откроет любой закон, любую систему, человек победит, даже став мертвым.
Это будет «Мертвый победитель».
03.02.59 г.
О съемках писать неохота. Трудно, нудно, малоинтересно — но, в общем, дело движется, и делается посильно правильно. Хочется писать стихи — но жалко времени.
17.02.59 г.
Разговор с шофером такси:
— Клиент был... говорил: «Приезжаю из длительной командировки — жена замуж вышла... Что делается?!. Представляешь, сидит с брюхом. Ну, пусть бы на стороне отвернула — хрен с ней, природа требует, а так... Дома у нее девочка — двенадцати лет... Что делается!..»
Съемки идут к концу... Может быть, итоги подводить рано, две опорные сцены, от которых многое, очень многое зависит, будут еще сниматься — это сцена ограбления и сцена со значительным лицом.
21.02.59 г.
Смотрел материал. Читал стенограмму худсовета еще раз. Думаю, аж голова трещит. Обязательно надо во всем разобраться и составить весь график до съемок. Сегодня надо написать сценарий для 28-го. Если успею еще что-нибудь, будет великолепно.
18.03.59 г.
Утром, приходя в школу, сонный мальчик сладострастно заявлял: «Ну! А теперь поскорей бы ужинать да спать».
Говорят, что, когда один первоклассник получил двойку, он сказал: «Как все надоело, скорей бы на пенсию!»
Гражданка настаивала на починке старинного будильника, старик еврей-часовщик возражал: «Не берем!».
— Но мне сказали, что тут все детали есть.
— У вас есть бабушка? — спросил часовщик. — Так вот, у нее тоже есть все детали, но она уже не годится.
Эх, сбросить бы годочков пять Да опять стихи писать: Напишу стихи зеленые о голубом, Все представляя в черном свете.
Оказывается, ни детство, ни юность никуда от нас не уходят — они прелестно живут рядом, в нас, с новыми годами и пр. (!)
Смотрю на материал (произведение) как на кладбище мыслей, замыслов и чувств.
11.03.59 г.
Почему-то стала раздражать пресловутая идея демократии. Эта самая демократия почти физически представляется мне чем-то вроде Алеши Баталова — сплошные разговоры о хорошем, личина хорошего, а на самом деле «жри, кто кого может, а ты спасайся как можешь — у нас демократия». Либо наоборот: ты не смей меня трогать — у нас демократия. Мне кажется, что в диктатуре куда больше пользы и справедливости.
Демократия — ужасная гадость. И словечко это буржуазное.
16.06.60 г.
Перенесу кое-какие записи по мелочи.
На худсовете Министерства культуры СССР. (Обсуждение «Якорной площади».)
Я сижу не «Конкнутый», Все себе мешал внучок — Что же Тункель «Штокнутый», «Тункнутый» какой-то Шток.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.