Комментарий Коха Америка. Нью-Йорк
Комментарий Коха
Америка. Нью-Йорк
В тот год я два месяца проторчал в Штатах и во Франции, заехал в Испанию. И вот какое интересное наблюдение сделал я: во Франции и в Испании, то есть в старушке Европе, я чувствую себя абсолютным туристом, а в Штатах – нет. В Штатах у меня абсолютно не туристическое настроение. Я как-то сразу обзавожусь знакомствами, появляются какие-то дела, начинаешь с интересом следить за внутренней жизнью.
Начинаешь на себя ее, эту жизнь, примеривать. Особенно это остро переживается в Нью-Йорке. Вот уж действительно – столица мира. Мне в Нью-Йорке нравится многое. Небоскребы и маленькие домики. Вест-Сайд и Ист-Сайд. Даун-таун и Чайна-таун, Сохо, Мид-таун… Люблю нью-йоркскую пиццу с бутылочкой «Будвай-зера», люблю нью-йоркский акцент, неуловимо напоминающий московский акающий говор: они Мадонну называют «Маданна»…
Как я уже неоднократно писал, люблю заходить к Роме Каплану в «Русский самовар» на углу Восьмой и Пятьдесят второй. Там нужно взять огурчиков, гурийской капусты и шашлык по-карски. И естественно, графинчик хреновки (Рома сам ее делает). По вторникам и воскресеньям у него в ресторане на рояле играет выдающийся музыкант – Саша Избицер. Как он играет Рахманинова и Шопена! И Бетховена… Придешь так вечерком, посидишь, послушаешь, тяпнешь рюмку-другую.
Люблю Централ-парк – огромный лес в самом центре Манхэттена. Утром встаешь – и на пробежку. Там есть такой конный маршрут, я по нему бегаю. Минут пятьдесят, а то и час.
Метрополитен-музей, Музей современного искусства, Музей Гугенхейма, Метрополитен-опера, Линкольн-центр. Сотни (!) театров, в которых идут знаменитые бродвейские мюзиклы.
Огромный и такой комфортный город. В Нью-Йорке абсолютно исключены разговоры в нашем духе, типа «понаехали», «они думают, что Москва резиновая…». В нем все сделано для удобства жизни и бизнеса.
Нью-Йорк – город запахов. Тысячи ресторанов всех кухонь мира вываливают на улицы запахи горячей пищи. Смешиваясь, эти запахи образуют неповторимый аромат города, который я, наверное, узнаю из тысяч…
На Сорок второй и Пятой находится издательство «Либерти паблишинг», в котором я издавал свою книгу. Илья Левков, мой редактор, такой забавный эксцентрик со странной мефистофельской бородкой, на поверку оказался толковым и образованным человеком. Я люблю с ним обедать в ирландском пабе недалеко от офиса. Он рассказывает много интересных вещей. Среди его знакомых есть такие люди, как Бжезинский, Буш-старший, которых он издавал на русском языке.
Мне нравится бывать на Брайтон-Бич. Меня веселит этот странный русский язык, на котором они там говорят. Запах океана, старые советские песни, раздающиеся из репродуктора в одном из многочисленных ресторанов. Магазины, полные рижских шпрот, черного хлеба, селедки-залом.
В Нью-Йорке можно не пользоваться автомобилем: разветвленная сеть метро и обилие такси позволяет не беспокоиться о паркинге и пробках. В такси работают латиносы, арабы и русские. Правда, в последнее время русских таксистов стало меньше.
В Нью-Йорке чувствуешь себя спокойно, защищенно. Преступности, во всяком случае, в центральном Манхэттене, практически нет. Я не был в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года, поэтому у меня осталось то, старое, ощущение надежности и безмятежности… Хотя сейчас странно видеть большую яму вместо небоскребов-близнецов Всемирного торгового центра.
Сотни национальностей; кажется, в этом городе можно найти все – любую книгу, любую еду, любого специалиста в чем угодно. И у каждого в нем есть своя ниша. Есть и такая, которая называется – русский Нью-Йорк. Я люблю этот город, город Бродского и Довлатова, Барышникова и Леннона, и не скрываю привязанности к нему. Он затягивает не сразу. Сначала он действует ошеломляюще. Потом ты слегка пугаешься этого гремящего и неспящего монстра. Но он уже впрыснул свой яд в тебя, и ты неумолимо попадаешь под его очарование…
Пожалуй, только Петербург действует на меня сильнее.
– Ну и как, примерил ты на себя западную жизнь? Подумал – можно жить, да?
– Да.
– Но только нечем занять себя.
– Почему же, находили какие-то дела без конца. Бухали, путешествовали…
– Не, ну бухать, путешествовать – это отпускной режим. Месяц можно быть в отпуске, два… Хотя два – уже скучновато. А всю жизнь бухать и ездить…
– А чё? Почему нет?
– Ну действительно, это дело вкуса… Стало быть, вы удачно примерили на себя эмиграцию.
– Да. Сидели и примеряли. А чего, по Парижу поболтались. Вот Собчака на обеды звали. Потом в Америку по ехали. Сначала в Нью-Йорке тусовались, потом в Лас-Вегас улетели, а там снова в Нью-Йорк вернулись.
– То есть ты думаешь, что смог бы так провести остаток жизни?
– Наверно, да. Нашел бы какое-то себе занятие. Книжки бы писал.
– Тоже верно. Вон писатель Галковский же сидит в Праге, пишет в Интернете книги и прекрасно себя чувствует – правда, что-то давно про него не слышно.
– Писать, чтобы себя занять, – это нормально.
– Как мне говорил Родионов (ну знаешь, банк «Империал»), «Россия такая страна, что из нее нельзя убежать, потому что если побежишь, то тебя все равно догонят, найдут и все предъявят. Поэтому надо оставаться в России и в ней драться до конца». Так что он окончательно не сваливает, а мотается между Москвой и Люксембургом. И говорит, что очень понимает Ходора – тот как раз решил до конца сражаться. А Береза ему кажется смешным. Хотя над Березой, по-моему, не смеются. Или смеются?
– Да нет. Никто не смеется. Чего над ним смеяться? Как Береза-то свалить – поди херово. У него под ярд денег, он живет себе спокойненько с решением суда о том, что его не выдадут никогда. Ну, смейтесь, голытьба босоногая, лапотная… Я, кстати, недавно вычитал замечательное выражение: «Честность – тщеславие бедных».
– Красиво. Что, значит, еще у нас? Бомбят Югославию, Примаков принципиальность свою демонстрирует. 75 человек погибли от удара авиации НАТО на юге Косова. Шум был, помнишь? Но такой вялый шум, тихий. Юпитеру позволено убивать мирных граждан, а быку – нет. Вот и сейчас израильтяне бомбили лагерь палестинских беженцев, там дети погибли – но никто из демократов особенно не блажит по этому поводу, это ж не мы в Чечне, в самом деле. Далее по 99-му году. «Назначение Черномырдина чрезвычайным представителем президента по Югославии». Была такая страна…
– Она и сейчас есть.
– Ладно!
– Есть. Называется Союзная Республика Югославия. Состоит из Сербии и Черногории.
– Как, Черногория разве еще не вышла? (На тот момент еще нет. – Примеч. ред.)
– Ну вот-вот выйдет. Но и так уже очень большие права у нее – автономия и так далее. Знаешь, какая валюта в Черногории?
– Динар? А, вспомнил, – марка!
– Немецкая! Смешно! В Германии ее уже нету, а там, на Балканах, – она есть.
– Да ладно! Ни хера себе…
– Это надо проверить. Но если это так, то смешно. Хотя вряд ли. Наверное, уже евро…
– И тут же в 99-м Гаагский суд признал президента Югославии Милошевича военным преступником. «Завершение военной агрессии НАТО против Югославии».
– А что там сейчас с судом над Милошевичем?
– Как-то идет, по-моему, потихоньку.
– Энтузиазм пропал, как-то ему нечего предъявить.
– А как судить представителя суверенной страны? Хер знает. Он же помазанник Божий. Должен перед Богом отвечать по идее. Если удастся доказать – а к тому и идет, – что Милошевич исполнял волю народа своего, то получится, что американцы судят чужой народ. Противопоставляют себя воле Божьей и промыслу. Ну, на геноцид это, может, и не потянет, но все же некрасиво как-то. Явное превышение полномочий.
– Ну, там эта Карла дель Понте должна придумать, как судить. Она такая… Начала банкиров сажать в Швейцарии. Так ее тогда быстренько из Швейцарии в Гаагу.
– Так что же Милошевич? Вот он президент себе и президент. Как его судить? Какая-то здесь системная ошибка. Когда люди начинают превышать свои полномочия, то начинается лажа. Система начинает разваливаться к такой-то матери. Американцы, мне кажется, сейчас сами не очень понимают, что происходит в мире и что им надо делать после того, как они взялись за гуж. Говорят: «Мы самые главные, самые крутые, бабки есть». Им отвечают: ну хорошо, давайте покажите, на что вы способны. Они берутся за дело… И получается медведь на пасеке. Ульи все разворотил: я самый крутой здесь!
– Да кто спорит-то, да?
– Да, а дальше что? Вот я не являюсь носителем антиамериканских настроений, наоборот, я довольно тепло отношусь к американцам (и я в этом отношении довольно одинок – причем и в России, и в Европе я это одиночество ощущаю), они такие забавные, сделали себе страну нормальную. Но она не может выйти из образа большого начальника… Вот и тебе это не удается… Такое бывает со странами и с отдельными людьми.
– Мне не удается?
– Тебе – нет. Что бы ты ни делал, как бы ни старался…
– Ни хера. Я с этим не соглашаюсь. У меня это было до того, как я стал большим начальником.
– Ну, тогда это могло смотреться как придурь кандидата наук.
– Так. А сейчас это смотрится как придурь кого?
– Точно не могу сказать. Да это и не важно. Главное, что ты не можешь выйти из образа. Большой начальник, и все тут. Со стороны это выглядит так, что человеческая порода якобы состоит из тебя, твоей жены и твоих подчиненных. И когда некто не ведет себя как твой подчиненный, тебе это кажется злостным нарушением миропорядка. Это тебе как личное оскорбление. Я не знаю, насколько это поддается корректировке – и поддается ли вообще. Хотя в моем случае это дает положительный эффект. Я ведь работаю в этом смысле над собой.
– А у тебя это тоже?
– Ну конечно. Куда ж без этого. Сейчас я это с помощью младшей дочки искореняю. К примеру, говорю ей: а что у тебя раскиданы игрушки? Собрала бы. Она так сладко улыбается: папа, если тебе не нравится здесь, ты можешь пойти в свою комнатку.
– Ха-ха!
– И я вместо того чтобы орать: «Ты как перед подпоручиком стоишь?» – ухожу. Она права. Или там позвонишь откуда, спросишь ее: ну, ты соскучилась по мне? – Еще нет. Завтра соскучусь. – Хорошо, тогда на сегодня все, я завтра тебе позвоню. В самом деле, нельзя же день и ночь быть начальником. Со всеми, кто попадает под руку… По любому поводу… Всех учить, всех чем-нибудь попрекать. Хвастаться. Наезжать. Орать. И так далее… Короче, с Милошевичем чего-то не то получилось. Он защищал все-таки какие-то идеалы, родину, на его стороне было большинство, парламент, министры. Это ж не то что некто напился, вышел на улицу и начал бензопилой резать в Техасе прохожих…
– Или в тюрьме е…ать пленных иракцев.
– Да. Мне кажется, Милошевич вряд ли занимался анальным сексом с иракцами в тюрьме.
– Надев им мешок на голову. И даже таких приказов не отдавал. Я уверен. Ему было кого е…ать.
– Мне кажется, что максимум, что было бы корректно допустить в отношении его, это сказать: «Милошевич, с тобой нам непонятно что делать, поэтому ты у себя на вилле сиди и за пределы своей югославской Барвихи, пожалуйста, не вылезай, пока мы чего-нибудь не придумаем. Просим тебя оттуда не вылезать. Иначе мы будем вынуждены тебя арестовать».
– Как Хрущева? Не, не так. Его надо посадить где-нибудь под Флоридой. Чтобы у него не было возможности какое-нибудь восстание поднять или переворот произвести. А так он будет живым укором для югославов. Пусть будет жив. А вот нашего царя евреи расстреляли.
– Русские тоже там были. Белобородов, к примеру.
– Ну хорошо. Русские сами расстреляли своего собственного царя.
– Да. Все-таки русские. Надо так, видимо, формулировать. Как это ни досадно.
– А немцы – более продвинутая нация. Они его выслали в Голландию. Вильгельма Второго-то.
– А немцу как стыдно быть засланным в такую страну мелкую!
– И он там жил. И даже послал поздравительную телеграмму Гитлеру в связи с избранием его канцлером.
– Имел право. Он же не знал еще про Дахау. Человека избрали, народ оказал доверие – надо поздравить, по понятиям.
– Да. И он Гитлеру очень симпатизировал.
– Как Форд.
– Так и Милошевича надо увезти в другую сторону и там и поселить.
– Но только не во Флориду, как ты предлагаешь, – потому что это американская, вражеская для него земля. А отдать Батьке его. Под Минском поселить. Или на Кубу оправить. Как была же, помнишь, версия, почему Альенде погиб. Ты помнишь?
– Его хотели вывезти на Кубу.
– Да. Пиночет его готов был выпустить, давал самолет, чтоб сверженный президент улетел в Гавану. Но если б Альенде на это решился, то кубинцы, из которых тогда в основном состояло его окружение, выстрелили б ему в спину – ага, он, типа, свалит, а их будут винтить и пытать? Все-таки да, обосрались, конечно, с Милошевичем. Причем у него вид нормальный, лицо хорошее… Кстати, он похож на художника Глазунова. И чертами лица, и высоко поднятой головой: да, я дело сделал, пошли на хер, вот я Милошевич, и мне не нужен адвокат. Он не пил крысиный яд, как некоторые. Не расстреливал детей своих и так далее. Нормально себя ведет.
– Во, я придумал – его надо в Италию выселить.
– Почему?
– А Венецианская республика, она тоже на Далмацию распространялась как бы.
– Не, не так. Нехорошо. Его надо отдать в какую-то страну, которая более близка к нему.
– Италия близко.
– Надо чтоб по духу была близкая, а не географически! Макаронники, куда им… Не сильно они партизанили…
– Хочешь сказать, что его в Россию надо выслать?
– Может, и в Россию… Мы и сербы – два диких народа. Такие воинственные… Не беспокоятся, как бы им в лавке поторговать, а думают: «Пойдем с соседним племенем чем-нибудь мериться». А что вы на этом заработаете? Да мы вообще так не ставим вопрос. Вот в этом отношении русские с сербами братья навек. А хохлы, они все-таки говорят: давайте зараз будем грошi заробляти и сало їсти. И трохи горiлки щоб було. С хохлами вот про житейское лучше говорить. А кто кого урыл, кто круче – это не очень канает…
– А сербы, они такие, да?
– Мне кажется, да.
– Высокоинтеллектуальную беседу можно вести: кто кому рыло расквасил.
– Ну. Как я писал в балканской заметке, дедушки-пенсионеры меня там в Македонии допрашивали: ну когда Россия ядерным ударом решит вопрос с Америкой? Они там сидят, ждут.
– А вы все тянете.
– Да, а вы все тянете. Тема Югославии закрылась тогда тем, что суд признал Милошевича военным преступником – и все, закончилась война. Они, кстати, Милошевича же продали за кредиты. Помнишь?
– Да.
– А кредит им хер дали, по– моему.
– Да.
– Хорошая схема. Молодцы. «Ну что, ребята, продайте родного отца, а мы дадим бабок».
– Та же самая история с Россией была. Когда они говорили: признайте долг Советского Союза, мы вас завалим инвестициями, кредитами. Только признайте! Мы, как дураки, признали. Ну и что – завалили?
– А я прочитал какую-то фразу типа Лифшица – мне нравится, как он в «Известиях» пишет. Это единственный человек из яйцеголовых экономистов, который объясняет вещи понятным мне языком. Так вот, когда он рассуждал на тему, почему у нас нет инвестиций, так объяснил: у России столько инвестиций, сколько она может переварить. То есть непонятно, что бы мы делали с этими инвестициями.
– Это Лифшиц не знает, а я знаю, чего делать. Дороги бы строили, жилье.
– Да хер его знает, строили бы или нет… Может, просто прое…али бы, и все. Или прокрутили б по схеме «виртуальное восстановление Чечни»; это типа штабных учений, когда генералы якобы двигают дивизии, а на самом деле все на карте рисуют, в то время как солдатики им дачи строят. А вот что еще было в 99-м: террористы взорвали дом в Буйнакске. И еще же после жилые дома в Москве.
– Во, во, во.
– Так кто же взорвал? Кого надо спросить? Борис Абрамыча? Он все знает.
– Борис Абрамыч уже на этот вопрос ответил. «ФСБ взрывает Россию». Книга Литвиненко есть такая.
– А ему объяснили, что он не прав? Было опровержение? «Не ФСБ взрывает Россию». Или «ФСБ взрывает не Россию». Или как?
– Нет. Не было. Надо сказать, что у Литвиненко все выглядит очень неубедительно – домыслы какие-то, предположения. Единственный интересный эпизод – это с рязанскими учениями…
– Громкий был эпизод. Запоминающийся.
– Да…
– Такая раньше была модная рубрика: «Газета выступила. Что сделано?» Ни хера не сделано.
– Ничего не сделано.
– Рязанские, значит, учения; а если бы там кто помер от страха?
– «А у нас учения».
– Так, так… Что еще? «Заседание комиссии Госдумы по проверке фактов коррупции должностных лиц, органов и субъектов РФ». Типа оборотни. Не, еще рано, не время было еще начинать винтить… «Умер Лихачев Дмитрий Сергеевич». Насколько эта утрата нас задела?
– Я читал его.
– И я чего-то почитывал. Но сказать, что перевернуло мозги, не могу.
– Панченко на меня большее впечатление производит. Ну очень серьезный пассажир. Он как раз тоже академик.
– Но он не круче Гумилева?
– Он немножко в другую сторону. Он же языковед. Он же тоже в Институте русского языка работал. Как и Лихачев.
– Да… Значит, в 99-м ты на Западе был в ссылке.
– Да.
– Ну а я туда совершал увеселительные поездки. В смысле в интересные командировки ездил. Буквально в каникулы, 10 января, когда страна еще похмелялась и планировала заканчивать гулянки, я вылетел уже на Гарвардский…
– …экономический форум?
– Нет. Форум – это в Давосе. Гарвард – это был типа симпозиум по инвестициям.
– Я был там дважды.
– Ну, я там посмотрел, как люди заседают, какие-то губернаторы обедают… Мне там Ишаев, это Хабаровский край, рассказывал, как он нанимает китайцев на сезонные работы по уборке овощей. Так патриоты его этим попрекают. Что он дает заработать чужим, а не своим. А он мне говорит: я нанимаю китайцев именно потому, что я русский патриот. Почему? Потому что надо кормить больницы и детсады… Если нанять русских убирать картошку…
– …то они херово уберут и денег больше возьмут.
– Они денег возьмут столько же, но картошки с тех же грядок соберут вдвое меньше. Воруют ли они ее, закапывают, или вообще не выкапывают, или едят на ходу – неизвестно. Но если их нанять, то нечем будет кормить войсковые части и больницы. Поэтому нанимают китайцев.
– Но в отсутствии патриотизма его обвиняют те самые русские…
– …которые жрут эту картошку.
– Да.
– И это парадокс просто удивительный.
– Какой ты, на хер, патриот, если не даешь людям воровать картошку у детей, а?
– Интересный подход… Еще там в Гарварде Боря выступал, Немцов.
– Как всегда.
– Вел какие-то заседания, обеды, банкеты. Ну что, один раз это интересно посмотреть было. А там решается что-то реально? Когда я вот был, там ни хера не решилось.
– Ничего там не решается.
– Западники тогда сказали, что в принципе могли бы дать до хера денег, но потом, да так и не дали. Просто поговорили, посмотрели друг на друга…
– Там ничего не решается, ездить туда абсолютно бессмысленно – как, впрочем, и в Давос.
– И я помню, как меня таксист там вез, и он оказался русским. Он говорит: я ни хера бы не дал русским, никаких инвестиций. Там у вас так устроено, что работать невозможно. И заработать не дадут, и украдут еще. А вот у него, этого русского, там типа свой таксопарк, сколько-то машин он ужекупил своих и бабки какие-то зарабатывает, а при этом сам же и за рулем ездит! А там…
– Пи…деж, нет у него никакого таксопарка. Это чисто брайтонский базар такой. «Я, типа, вообще-то брокер на бирже, денег лом, а такси вожу просто так, для фана, просто мне нравится ездить». Это их любимое занятие – врать, что они жутко богатые.
– Почему? Это был не Брайтон, а Бостон уже. Я думал, там другая схема…
– Та же. Они и в Германии такие же – русские эмигранты.
– Ну, хер с ними. Что меня там удивило, так это встреча с нашими братками – в чайна-тауне Бостона, в японском кабаке. А? На обочине всего – и вдруг они. Понимаешь, да?
– А Брайтон – это не обочина?
– Ну, на Брайтоне я бы такому не удивился… И еще с Березовским я тогда провел беседу в Гарварде. Ну, собственно, что тут о нем сказать? Он мне изложил свое видение смысла жизни – что он якобы в экспансии.
– Ну, это не его тема. Это тема Сахарова. Он его все время цитирует.
– Сахаров… А он ее подавал как свою. В чем тут смысл? Что биомасса пытается расшириться, съесть конкурентов – и все?
– Да. Я-то не согласен с этим.
– Я сам не согласен. Но я пытаюсь понять – вроде ж он человек результативный, энергичный. Интересно, что у него такая именно концепция…
– У Льва Толстого есть рассказ «Кавказский пленник», помнишь? Про Жилина и Костылина. Одного убили, а другой терпел, терпел, терпел, терпел – и его освободили в конечном итоге. Когда штурмовали аул потом русские войска, помнишь?
– Один слил, а другой начал сражаться – так и что?
– А то, что смирение важнее гордости.
– Это кто тебе сказал?
– Христос.
– Тебе?
– И тебе.
– Ну ты же все равно никого не слушаешь.
– Ну почему? Я стараюсь не вы-ё…ываться особенно сильно. Может, у меня не очень хорошо получается, но я стараюсь.
– Ну, Алик, здесь все свои, мог бы тут не пи…деть.
– А чего – я выё…ываюсь?
– Да выё…ываешься, конечно.
– Да ладно! Вот по сравнению с тем же самым Вовой Жечковым, что – я сильно выё…ываюсь?
– Ну, он так выё…ывается – чисто дурака валяет, для развлечения и веселья, как мне кажется. А ты выё…ываешься – всерьез.
– Как ты говоришь, как я выё…ываюсь?
– Я тебе потом расскажу, это не для печати. Давай мы ближе к телу, к нашей теме – 99-й год. Не забывай, был как раз еще юбилей Пушкина. Среди прочего я написал смешную заметку про выставку Юрия Аввакумова, архитектора. Тема была «Пушкин и деньги». Я соответственно написал об этом заметку в журнал «Деньги» же. Логично, да? Суть была в том, что он из всех писем Пушкина выписал куски про деньги. И написал их на вырванных тетрадных листках, корявым почерком, – в той стилистике, в какой нищие себе заготавливают картонки с мотивацией. И он всю выставку – это в галерее XXL – увешал вот этими выписками, типа: «Что вы все спрашиваете, как Онегина править и сокращать, – да правьте, режьте как хотите, лишь бы быстрей бабок прислали». И так, когда надергано отовсюду и свалено в кучу, получается очень выразительная картина. Пушкин и деньги. Почитав эти отрывки, начинаешь думать, что Александр Сергеич волновался главным образом о бабках, то есть был нормальным живым человеком. А все прочее у него было в свободное от денег время. Да… Так вот. Съездил я, значит, в начале января в Гарвард, а оттуда с кратковременным заездом в Москву полетел в Давос. Ты же и там тоже был?
– Да был как-то.
– И это там называется, как ты верно заметил…
– …Всемирный экономический форум.
– Там народ большей частью катался на лыжах, при том что кто-то временами где-то заседал, какие-то обеды давались, как обычно… Давос – городок такой маленький, симпатичный, даже красивый.
– Да. Но каталка там говно. По сравнению с Куршевелем.
– Не знаю. Я не лыжник. Демонстрации там были этих… как их назвать-то… они еще не назывались тогда антиглобалистами, но протестовали уже. Видимо, они были в зародыше. Швейцария, Давос. Там как раз в тот заезд Россия ушла с первых модных мест на предпоследние, на сороковые, что ли, места. То есть уже они встали на позицию: ну Россия, ну все понятно с ней – ничего особенного. Вот этот пафос, эксклюзив, что мы не такие, как все, что у нас какие-то уникальные процессы идут, за которыми весь мир должен следить открыв рот, – этот пафос…
– …уже ушел. И слава Богу.
– Вот там это было очень заметно… Еще там смешной случай был – знаешь, бывает, начинаешь чего-то говорить, а потом понимаешь, что ты чего-то не то несешь. Бывает с тобой такое?
– Да.
– Ну так вот, я там как-то с Квасьневским разговаривал. С президентом польским. И я ему начал чего-то гнать – сначала про то, что Польша такая страна симпатичная… А потом смотрю, у него физия кислая делается. С чего бы, думаю? Я ж вроде с комплиментами? И вдруг соображаю, что я хвалю «Солидарность», восхищаюсь, как они тогда коммунистов придавили, – а Квасьневский-то как раз из этих коммунистов… Попал!
– А вы это все по-русски? Он по-русски говорит?
– Не помню, на чем мы говорили.
– А ты на польском умеешь?
– На ломаном польском – пожалуйста.
– А ты на ломаном на всех языках говоришь, да?
– Думаю, да. Там просто разная степень ломаности. Даже на русском, если ты заметил, у меня тяжелый украинский или же южнорусский акцент.
– Тоже, значит, на ломаном.
– Ну. Мой украинский – он с одной стороны литературный, то есть искусственный, да к тому ж бедноватый, поскольку тогда был не очень в ходу и украинским газетам секретными циркулярами словарный запас целенаправленно урезали. Да к тому ж я много забыл даже из того, что знал. При том что и язык шагнул вперед… Так что в итоге я ни на одном языке не могу говорить чисто. Я не являюсь носителем языка вообще.
– Никакого.
– А являюсь я носителем украинизированного южнорусского диалекта. Который подвергся обратно сильному обрусению за годы моей жизни в России. Я думаю, вот так можно ситуацию описать. Это все описывается термином «маргинал». Когда человек стопроцентно не принадлежит ни к этой культуре, ни к той.
– Ну, я такой же.
– Но ты функционируешь, по крайней мере в пределах одной страны, – хотя нет, и в твоем случае страна тоже поменялась… Казахстан твой – заграница теперь.
– Страна поменялась, да…
– Но все-таки ты носитель.
– Да, я носитель русского языка.
– Скажи «гэ».
– «Гэ».
– Ну а чё, неплохо.
– Так я ж на Кубани рос.
– А, ну да!
– Хiба ж ты ж не бачиш?
– Я? Я бачу. Что еще было? Мода в Милане была еще. Я туда раньше периодически ездил. Как раз с 99-го года. По какой-то случайности. Итальянская торговая палата меня начала вывозить в Милан писать про моду. Я пытался отнекиваться, говорил, что, во-первых, не понимаю в моде. Они говорят: мы бы просили вас, все-таки Европа, красота, да к тому ж и полный пансион, мы вас отвезем-привезем. Я говорю: во-вторых, не обещаю, что буду ту моду хвалить. Они говорят: пишите что хотите, нам все равно интересно ваше мнение. Я сдался: хрен с ними, отчего ж не поездить в Италию, на халяву-то. Тем более ж это возможность попрактиковаться в ломаном итальянском. И вот я несколько лет подряд ездил на все эти показы. Знаешь, зима – лето – весна. Милан, значит…
– Я не был в Милане.
– Да там делать-то и нечего. Одно хорошо, что зимой там тепло, в пиджачке ходишь. Ну и собор у них там интересный.
– И – все.
– Да. Слишком современный какой-то город, слишком промышленный. Это как бы даже не Италия. От Италии, конечно, ожидаешь чего-то другого.
– У тебя какое самое любимое место в Италии?
– Рим. Само собой.
– А Капри?
– Да не был я на Капри.
– А! А Флоренция?
– Тоже не был.
– А Позитано? Ну что ты! А Палермо? А Таормина?
– Таормина – да, согласен, красивейшее место. Я там был в составе официальной делегации под руководством Вовы Жечкова. Но Рим – круче все же, там больше этакого мощного, многовекового, имперского, тысячелетнего, надышанного чего-то.
– А Афины? Ты был там?
– Да. Они какие-то не такие уже, вялые: маслины, пиндосы… Там ни хера не осталось, как мне показалось. А лабиринт Минотавра…
– Он на Крите.
– Да пусть на Крите. Все равно ж Греция. Так такое впечатление, будто этот лабиринт экскаватором выкопали вчера, а сегодня уже везут туристов, бабло с них сшибать. Вспоминается Бендер, который продавал билеты в провал, – аналогичный случай. Траншея, значит, вырыта и слегка посыпана битыми кирпичами. «Вы себе не представляете, какой охерительный храм стоял тут сколько-то тыщ лет назад!» Я мог бы с тем же успехом этогоне представлять и сидя дома… Тоже мне, битым кирпичом торговать…
– Ну не знаю, не знаю… Я на Крите не был, но мы с женой и с Ольгой, с Шуриком, кстати говоря, гуляли по Помпеям – сильное впечатление.
– Помпеи, Помпеи – нас и здесь неплохо кормят. Помнишь, как в мультфильме? Про кота, который уел попугая? «Таити, Таити… Не были мы на Таити». В общем, я написал много заметок про моду, а потом меня перестали звать – видимо, они наконец прочитали, что я там гоню. Наверное, им однажды кто-то перевел и они подумали: ну и зачем нам такое за наши же бабки? Хотя я их заранее предупреждал, я был уверен, что с первого раза тема закроется…
– А ты сознательно отказался от поездок в Милан, из-за плохих статей?
– Нет, как-то само собой это случилось.
– А соврать было выше твоих сил?
– Не думал об этом. Ради, к примеру, Лондона я б еще, может, наступил на горло собственной песне, а Милан… Ну, не знаю.
– Ну а сам-то в «Kiton» вырядился. Фотографировался в журнале в дорогих пиджачках…
– Где?
– В «Медведе»! В рубрике «Мода»! Не помнишь, примерял на себя одежду? Была такая фотосессия.
– А! Точно, было такое. Мы начинали эту бодягу, чтобы звать великих людей на съемку и чтоб они пиджачки примеряли, выступали в роли моделей. Люди поначалу стремались. Вы, говорят, наймите мальчиков, и пусть они у вас фотографируются. Ну и я, чтоб активизировать этот процесс и показать, что это не в падлу, выступил первым. Как доктора себе чуму прививали, так я «Kiton» на себя примерял. Мне дали, значит, эти костюмчики. И я придумал для этих съемок хороший ход: поехал на съемку с утра и причем непохмеленный, небритый и даже не умывшись, в своей старой одеже простой. Приехал и говорю: а ну-ка для начала снимайте меня в таком виде. Они говорят: что, прям такого? – Да. Вот они меня сняли «прям такого», а после я сделал паузу. В течение которой принял душ, по брился, махнул 150, позавтракал, потом визажист подошел, парикмахер приехал… И после всего этого я начал надевать разное «Brioni amp; Kiton». Люди смотрели на съемку и говорили: надо же, как пиджачок меняет человека! А человек просто похмелился и умылся…
– Красиво.
– Так после этого великие поняли, что позировать в пиджачках – это не стыдно. Миша Леонтьев за милую душу снялся. В лыжной шапочке, в бархатных штанах, на диване, весь обложенный телками… Он тебя очень любит, кстати. Значит, я там в Италии допрашивал их местных производителей, стараясь понять, в чем глубинный смысл итальянской моды. Он оказался, ты будешь смеяться, очень простой. Ну вот вообще в чем смысл моды? Почему в одних странах мода развита, а мода других стран, причем даже великих, никому не известна за границей. Почему? Ты знаешь?
– Я? Нет.
– Вот я тебе объясню со слов итальянских промышленников. В Италии есть мода потому, что там есть массовое производство тканей. Вот и все.
– Так и у нас до хера тканей делается в Иванове…
– Не, ну у нас ситец, это ж не катит. А нужна шерсть. И вот они в Италии при отсутствии полезных ископаемых сделали ставку на массовое производство тканей. Но соткать – это, как ты понимаешь, полдела.
– Надо еще сшить и продать.
– Ну! В этом и проблема. Вот человек купил себе костюм и тем самым освоил четыре метра шерсти. И следующий костюм ему понадобится через два года. И что? Два года промышленность будет стоять? Ждать? Так все ж тогда рухнет, начнутся забастовки, люди примутся строить коммунизм – и кранты стране.
– Да, да.
– Так вот чтоб этого не случилось, итальянские промышленники с одобрения правительства и при его поддержке начинают широченную кампанию по разводке лохов. Типа прошлый год были черные костюмы – сейчас стыдно в таком выйти на люди, теперь должен быть – условно – только зеленый цвет. Потом красный, белый и т. д., и люди все это покупают. В какой-то момент круг замыкается – и костюм опять черный. Потребитель говорит: вот я вас и поймал! Вот он, черный, висит у меня пятый год как! Я его надену как новый, и вперед! Причем совершенно бесплатно! А ему говорят: секундочку, у вас же однобортный.
– А уже двубортный.
– Ну! Потом опять проходит цикл. Человек снова говорит: вот, у меня два черных костюма, и такой, и такой. Ему говорят: херушки, у вас же две пуговицы.
– А уже три.
– Правильно. К тому же гладкую ткань уже не носят – только жаккард. А во-вторых, ты нас брал чисто на понт, потому что 15 костюмов у тебя не висит, ты их давно отдал своему шоферу. В-третьих, ты уже разжирел, скотина. Такая же картина и с ботинками. Итальянцы признаются: серьезным людям их туфель по-хорошему хватит лет на десять. Уже купленных. Что ж им теперь, закрывать страну на переучет? Это все равно что в России остановить добычу нефти. Ну и начинается разводка так же и с ботинками.
– Ну понятно. С пряжечками, без пряжечки…
– И вот на этом они имеют свои бабки. У меня не было никакой сверхзадачи – ни помогать итальянской промышленности, ни мочить ее. Я так, для себя, пытался понять, как это работает, раз уж я оказался там. Из чистой любознательности. Я ездил по фабрикам и все это выяснял. Там вообще интересно. Заходишь в цех, а там пролетариат трудится в плавках, в купальниках: жарко же. Причем никаких шуточек на темы секса и уж тем более никаких приставаний. И еще там маленькие такие чистенькие воспитанные собачки бегают по цеху: дома не с кем оставить.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.