Никита Владимирович Подгорный

Никита Владимирович Подгорный

– Никита Владимирович, сколько вам годков сегодня стукнуло?

– Тридцать семь! Боюсь, все мои внутренние органы будут… арестованы!

Из разговора с народным артистом РСФСР, ведущим артистом Малого театра

Бывшее поместье А. Н. Островского Щелыково. Давно-давно Щелыково – это дача для отдыха артистов Малого театра.

Никитушка совсем маленький… Общение с такими мастерами театра, как Пров Михайлович Садовский, Анна Владимировна Дурова-Садовская, Николай Николаевич Далматов, Иван Иванович Лагутин, Аркадий Иванович Смирнов, и с многими другими – потихонечку укрепляло все гуманное, все, так сказать, «породистое», что было заложено в будущего замечательного артиста его интеллигентными родителями…

Со временем Щелыково переродилось в Дом отдыха ВТО (Всероссийского театрального общества). Никита подрос, стал настоящим щелыковцем, ежегодно проводил весь отпускной период – два месяца! – только здесь, в Щелыкове! Он стал своим среди местных и живущих в соседних деревнях, стал настоящим грибником-академиком со своими секретными местами обильного произрастания разных высококлассных грибов – белых, рыжиков, подосиновиков, подберезовиков… В сезоны жестокого грибного неурожая, когда все «отдыханцы», да и подчас местные жители возвращались из лесу с пустыми корзинками, наш герой появлялся на территории Дома отдыха с корзинищей, доверху наполненной отборными лесными красавцами, и вызывал не очень хорошо замаскированную «ахами» да «охами» и разного рода комплиментами с натянутой улыбкой зависть. Рано-рано утром многие тайком следовали по следам счастливчика, но он прекрасно это знал или предполагал и поэтому, войдя в лес, ловко исчезал неизвестно куда и когда… И, конечно же (он сам мне рассказывал), быстро переходил в другие места, часто находившиеся довольно далеко от тех, где он отрывался от преследователей и неизменно оставлял их с носом, да еще с сыроежками, валуями и мухоморами…

Часть своих грибов он отдавал жарить на кухню и всех угощал, часть раздавал грибникам-неудачникам, часть сушил впрок – «для гостей», как он говорил, и для дома: мама и жена – большие любители лакомых блюд из грибов. Самое неожиданное, невероятное, уму непостижимое и необъяснимое в этой грибной эпопее можно было услышать из его уст:

– Я грибов не ем!

Репетиции за столом… В течение трех-четырех часов от Подгорного к Веснику и наоборот беспрерывно снует лист бумаги… К концу репетиции непременно готова «поэма» в стихах, посвященная тому или иному артисту, или просто сатирическая, лирическая, трагическая стихотворная «поэма», не лишенная скабрезностей и даже неприличных выражений…

Какое же удовольствие доставляло это «творчество» авторам! Неописуемое! Да и другим, прощавшим нам плохие стихи и нарушение этических норм поведения на репетициях!

Никита Владимирович Подгорный, заслуженный, а вскоре и народный артист РСФСР, всегда подтянутый, в хорошо сшитом костюме, с манерами мужчины европейского «колера», с прекрасно развитым чувством юмора высокого качества, что свидетельствовало о наличии адекватного интеллекта, который всегда чувствовался в его актерских созданиях и в кино, и в театре – он, естественно, производил впечатление уверенного в себе, несколько избалованного интеллигента, что не соответствовало истинному содержанию его сложной натуры…

Никита был чрезвычайно интересным собеседником, решительно уходившим от банальных или просто малосодержательных разговоров. Круг его знаний, его начитанность легко было бы представить себе даже тем, кому не удавалось близко общаться с ним, но хоть мельком взглянувшим на его домашнюю библиотеку!

На людях он был чрезвычайно простым, доступным, демократичным, тактичным, всегда «звучал мажорно», много острил, не чуждался богемных компаний, никогда ханжески не отказывался от застолий, но… допускал в душу и сердце очень и очень немногих, и, конечно же, только имевшим туда «пропуск» открывались многие неожиданные нюансы его очень сложной натуры и столь же сложного внутреннего мира…

Очень послушный на репетициях, он иной раз производил впечатление беспомощного артиста, которому все надо было подсказывать, показывать, но… как только он «овладевал» ролью, как только появлялась внутренняя свобода, а за ней и мышечная, проявлялись его буквально буйные фантазия и импровизация, наслаждение от сценического действия; светились озорные глаза и всегда, во всех ролях проявлялся свойственный ему высокий интеллект.

Партнером он был великолепным… В моей артистической практике – одним из лучших, наряду с Еленой Николаевной Гоголевой, Михаилом Ивановичем Царевым, Михаилом Ивановичем Жаровым, Ольгой Александровной Аросевой, Анатолием Дмитриевичем Папановым, Евгением Валериановичем Самойловым, Юрием Мефодиевичем Соломиным и немногими другими талантливыми актерами…

С Никитой Подгорным нас объединяло многое: категорическое неприятие идеологии советских коммунистов, практически исковеркавших интересные теоретические рассуждения и мечты Маркса и Энгельса; ощущение пагубности повсеместной лжи и несправедливости, рожденных в процессе советских «опытов», бойкот чуть ли не насильно навязываемых политзанятий – всегда тенденциозных, исключавших процесс рассуждений, сомнений в головах их посещавших. Объединяли нас и некоторая независимость и эмансипация в поведении, размышлениях, в выборе кумиров, оценках класса режиссуры, актерского мастерства, а также и то, что мы не гнушались посвящать некоторое время застольям, не теряя способности решительных шагов в сторону столь же решительных отказов от лишних соблазнов сесть за стол!

Он мог быть предельно категоричным, порой даже суровым, резким, саркастичным и даже грубым в своих суждениях о людях, да и в общении с ними, в тех редких случаях, когда они вызывали его гнев. В эти моменты он выглядел очень неожиданным… В то же время он мог искренне выразить свое сочувствие, услышав от собеседника рассказ о его бедах…

Никита был поклонником остроумия любимца Потемкина – некоего генерала от инфантерии Сергея Лаврентьевича Львова (надо же было его отыскать!) и часто цитировал его в своих ответах на вопросы. Например:

– Никита! Что-то ты сегодня плохо выглядишь? В чем дело?

– Как-то Потемкин спросил у генерала Львова: «Что ты нынче бледен?» Львов ответил: «Сидел рядом с графиней „X“, ваша светлость, и с ее стороны ветер дул, а она белилась и пудрилась!»

…И вот пришла беда! Сначала был один диагноз, затем еще два-три предположительных, и уже окончательный (Подгорный умер от рака аорты) был определен только за месяц-два до трагедии… который от него скрыли! Ранее борьба за выздоровление была разнообразной и широкомасштабной, но, как оказалось впоследствии, не соответствовавшей правильному диагнозу, а следовательно, сыгравшей недобрую роль… Никита, не предполагавший ничего страшного, но заметно ослабевший, продолжал вести себя в привычной, почти легкомысленной манере и потребовал поездки в Щелыково хотя бы на месяц… Я был уже там. Создавалось впечатление, что болеет его жена, Ольга Чуваева, заслуженная артистка РСФСР, артистка Малого театра, а не сам Никита. Она знала правду о его здоровье. Сохранять спокойствие для того, чтобы мужу не показалось в ее настроении и поведении что либо неестественным, тревожным и необычным, было для нее не менее сложно, чем сама болезнь мужа.

…Задыхавшийся и похудевший Никита вел себя так же, как и всегда, в мажорном ключе, собирал вокруг себя множество людей, ценивших его юмор и смотревших на него, как на неотъемлемую частицу самого Щелыкова! И он не скрывал того, что и сам себя ощущал как бы одним из «хозяев» бывшего поместья, его красот и просторов, которых там великое множество даже сейчас, после 75-летней «универсальной обработки»…

Никита не переносил банальных анекдотов, в чем я был с ним абсолютно солидарен.

Как-то в компании артистов, увлекшихся «армянским радио», у которого спрашивают, и «Петькой с Чапаевым» и старыми еврейскими анекдотами с бедным Рабиновичем, и истинно русскими, насыщенными крепкими словцами, он рассказал маленькую новеллку про своего любимца, генерала Львова, после которой пыл анекдотчиков угас, потому как, во-первых, успех она имела наиактивнейший, а во-вторых, литературные ее достоинства и само содержание никак не позволяли продолжать «фонтанировать» анекдотами без риска самому рассказчику стать наглядным «анекдотом»…

Так как позже я «повстречался» с этой новеллкой на страницах книги М. И. Пыляева «Замечательные чудаки и оригиналы» и так как она была любима Никитой, я ее приведу соответственно печатному тексту:

«Лорд Витворт подарил императрице Екатерине II огромный телескоп… Придворные, наводя его на небо, уверяли, что на Луне различают даже горы. „Я не только вижу горы, но и лес“, – сказал генерал Львов.

«Ты возбуждаешь во мне любопытство», – произнесла императрица, вставая с кресел.

«Торопитесь, Ваше Величество, – продолжал Львов, – лес уже начали рубить; подойти не успеете, как его срубят!»

…Никита, совсем сникший, понял, что необходимо возвращаться в Москву, что нужно быть поближе к врачам. Он сам сел за руль своего автомобиля, улыбался всем, его провожавшим, махал рукой и на прощание громко-громко сказал: «До следующего лета! Непременно!» – и, лихо развернув машину, укатил в Москву…

– Умоляю, немедленно купи. Беги… А то разберут… Мне экстренно нужна программка… Беги. – Зачем так срочно? – Я забыл, какой у меня в этой роли грим… Беги!

Сразу же за пределами Щелыкова он с трудом перебрался на заднее сиденье машины, уступив руль местному жителю, водителю грузовика, согласившемуся сопровождать его до Москвы. Все было Никитой продумано, срежиссировано и с блеском сыграно!

…По пути в Москву приходилось останавливаться почти в каждом населенном пункте, не говоря уже о городах Судиславле, Костроме, Ярославле, Ростове Великом, Переславле-Залесском, чтобы сделать обезболивающие уколы почти терявшему сознание Никите…

В спектакле «Мамуре» мы играли с Никитой одну и ту же роль в очередь – Антуана, внука 100-летней бабушки, которую играла Елена Николаевна Гоголева. Никита играл без всякого грима, даже тон и пудру не пользовал – «а-ля натурелъ»!

Помощник режиссера, ведущий спектакль, Саша Подъячев перед началом спектакля обращается к Никите:

– Никита Владимирович, в фойе продают программку «Театральная Москва». На первой страничке – ваш портрет в роли Антуана…

– Умоляю, немедленно купи. Беги… А то разберут… Мне экстренно нужна программка… Беги.

– Зачем так срочно?

– Я забыл, какой у меня в этой роли грим… Беги!

Я навестил его в палате онкологического центра. Он острил по поводу поставленной ему капельницы, кокетничал с сестрами, с аппетитом ел принесенную мною дыню, передавал приветы общим знакомым, делился со мною планами на будущее.

Я навестил его в палате онкологического центра. Он острил по поводу поставленной ему капельницы, кокетничал с сестрами, с аппетитом ел принесенную мною дыню, передавал приветы общим знакомым, делился со мною планами на будущее.

Случайно узнал от врачей, что накануне Никита лежал в реанимации… От врачей, не от него! Я особого значения не придал этой новости, ибо внешний его облик разительно отличался от того, который был в Щелыкове, настолько разительно, что, вернувшись домой, я тут же позвонил матери Никиты Анне Ивановне и сообщил, что Никита явно выздоравливает, хорошо выглядит, бодр… Она ответила: «Я разговариваю с ним несколько раз на дню по телефону и по голосу тоже чувствую: ему лучше!»

После просмотра очередной премьеры в театре Никиту спросили:

– Ну как вам, Никита Владимирович, а?

– Я понял, что у мышей мы научились портить все, что ни попадется…

…Через четыре дня он умер. Я был потрясен! Не может этого быть! Не может! Умер?!

Еще больше я был потрясен тем, что ни его мать, ни жена, ни друзья не знали, что он-то, оказывается, знал о неизбежности скорой своей смерти еще до последнего посещения Щелыкова и тем не менее, превозмогая и черные мысли, и боль, и удушье, старался – теперь это стало очевидным – казаться бодрым, веселым, чтобы не доставлять лишних страданий своим близким! Нашему общему знакомому в Доме творчества, как выяснилось позже, за несколько дней до отъезда в Москву он признавался: «Я приехал сюда обреченным. Приехал прощаться! Прощаться с колдовской природой, со щелыковскими друзьями детства, с духом местных красот. Поеду в Москву умирать, там наши могилы! Подгорных! Никому ни слова! Прощай!» Дал ему денег и добавил: «Когда узнаешь о моей смерти, купи водки и устрой поминки, но обязательно в лесу! Прощай!»

Все было исполнено, как хотел Никита…

Кто сказал ему правду о его болезни? Неизвестно. Да и не нужно его искать. Он помог Никите уйти спокойно, без вдруг обрушивающихся нервных потрясений, «по-хозяйски» прожить свои последние дни… Срежиссировать и исполнить замысел… мужественного и благородного «ухода со сцены»!

До начала концерта в университете прогуливаемся по Воробьевым горам… Нас приветствует, отдав честь, милиционер…

Никита:

– Принял нас за Герцена и Огарева!

Легкоранимый баловень-интеллигент, как говорят, «гнилой интеллигент», далекий от атлетической внешности, лишенный мощных бицепсов, оказался человеком огромной силы воли, порядочности, наделенным высочайшим божественным качеством – чувством сострадательности и любви к ближним! «Страдая сострадал». Он оказался истинным христианином, принявшим смерть спокойно, как неизбежное, не будучи, кстати, верующим ни по формальным, ни по внешним проявлениям, ни по ритуальности, ни по каким-либо другим признакам.

Спектакль «Выбор» Юрия Бондарева. Подгорный в роли Рамзина – богатого русского, живущего в Германии, женившегося на немке… Рамзин болен. Рак. Он приехал в Россию прощаться с матерью. Кончает жизнь самоубийством.

Никита приезжал на репетиции, вплоть до двух генеральных, – на автомобиле «Скорой помощи» из онкологического центра…

Финальная мизансцена спектакля: Рамзин поднимается на последнюю ступеньку лестницы, идущей вверх, к небу… останавливается, освещенный лучом яркого света, поднимает руку и произносит последнее слово в своей роли, и, как оказалось, в жизни: «Прощайте!» (С огромным успехом Никита сыграл всего три спектакля…)

…На поминках я обратил внимание на книжную полку, на которой гордо покоился бюст вечно готового «к бою умов» великого Сократа и подумал о том, что Никита наверняка знал описанную Платоном кончину мудреца, случившуюся за 39 лет до н. э., которая может быть сравнима только с распятием Христа…

…Завистники-афиняне выдвинули против старого босоногого Сократа ложные обвинения. Он был приговорен к смерти… Палач, симпатизировавший Сократу, дал ему смертельный яд и прошептал на ухо: «Старайся легко принять то, что неизбежно!»

Я убежден, что именно эти слова были компасом предсмертных дней моего дорогого, любимого и незабвенного друга Никиты Подгорного!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.