Глава восьмидесятая

Глава восьмидесятая

Арест В. Абакумова. Подоплека «дела врачей». «Мингрельское дело». Новый центр власти. «Надо лечить ГПУ». Увольнение ближайших соратников Сталина

Еще одним результатом явилось создание вокруг Москвы кольца ракетной противовоздушной обороны (система С-25 «Беркут»), разработкой которой руководил Серго Берия (1924 г. р.). За создание «Беркута» сын Лаврентия Берии должен был получить звание Героя Социалистического Труда, но не получил. К этому времени, как вспоминает Судоплатов, ревность Сталина к отцу и сыну Берия (из-за Светланы) уже стала реальным фактом. К тому же Берия-отец после успешных испытаний атомной бомбы достиг небывалой высоты, и возвышение его талантливого сына (а это было действительно так), наверное, вынуждало Сталина сравнивать с ним своего Василия. Сын Берии был более успешен и полезен для страны, чем сын вождя! Этот факт не имел бы никакого значения, если бы не мысль о преемнике, которая не могла не мучить Сталина.

Вообще, дети элиты порой вели себя ужасно. Так, в 1950 году Сталину доложили о преступлении подполковника Евгения Соколовского, сына первого заместителя министра обороны, Героя Советского Союза маршала В. Д. Соколовского. Сын участвовал в групповом изнасиловании. Трое офицеров познакомились в ресторане с каким-то морским офицером и его девушкой, пригласили их «покататься», но по дороге вытолкали моряка из машины и затем надругались над бедной девушкой. При этом один из троицы потерял свою форменную фуражку, на которой значилась его фамилия. Доложили Сталину. Подполковник был осужден на 17 лет. Правда, после смерти нашего героя он вышел на свободу и дослужился до генеральского звания.

На кого же оставить свое грандиозное дело?

После уничтожения ленинградской группировки ему не могла не броситься в глаза активность Берии в Грузии, где все основные посты в руководстве занимали выдвиженцы и одноплеменники Берии — мингрелы (мегрелы).

В 1951 году Сталин санкционировал расследование о взятках в Грузии, приказал установить записывающие устройства в квартире матери Берии, Марты, предполагая, что будет зафиксировано ее сочувствие опальным мингрельским руководителям. Повторялся алгоритм «ленинградского дела», когда установленные в квартире Кузнецова устройства записали «националистические» высказывания хозяина и его товарищей. Теперь это должно было сработать против другой группировки. «Дело мегрелов, в сущности, основывалось на сфабрикованных обвинениях и заговоре с целью отделения от Советского Союза»⁶¹⁸. Мингрельский национализм был не лучше русского или еврейского.

Теперь, когда не было Кузнецова и Вознесенского, а Молотов дискредитирован, незадетыми оставались только Булганин, Берия и Хрущев (Маленков будто бы прощен в «авиационном деле»). Впрочем, у Булганина не было властных амбиций, Хрущева еще не воспринимали как серьезного игрока, а значит, оставался один Берия. Кроме того, с исчезновением ленинградских конкурентов союз Маленкова и Берии распадался.

Дальнейшие события, с одной стороны, определялись стремлением Сталина создать новую структуру власти и ввести в нее новых людей, а с другой — борьбой Маленкова, Берии, Хрущева за сохранение своих позиций.

Второго июля 1951 года на имя Сталина поступило письмо старшего следователя МГБ СССР подполковника М. Д. Рюмина. Он сообщал, что министр госбезопасности Абакумов мешал ему расследовать дело кардиолога профессора Этингера, который признался в убийстве секретаря ЦК А. С. Щербакова; что Абакумов также препятствует расследованию дела перебежчика, бывшего директора акционерного общества «Висмут» Салиманова (добыча урановой руды в Восточной Германии) и что вообще Абакумов «является опасным человеком для государства», окружил себя своими людьми и т. д.

Письмо Рюмин написал из карьеристских соображений, желая дискредитировать министра, который относился к нему крайне критически. Он позвонил в приемную Маленкова, доложил помощнику Д. Суханову о важном сообщении и вскоре встретился с самим Маленковым.

Маленков относился к Абакумову отрицательно. Для этого у него были все основания: именно Абакумов инициировал «дело авиаторов», будучи начальником СМЕРШа.

Четвертого июля Абакумов был освобожден от должности, а 12 июля — арестован.

Тринадцатого июля появилось закрытое письмо ЦК «О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопасности СССР». В нем сообщалось о том, что для проверки письма Рюмина создана комиссия Политбюро в составе Маленкова, Берии, Шкирятова, Игнатьева, которая установила «неоспоримые факты». Абакумов обвинялся в «обмане партии и правительства», покрывательстве «террористической деятельности» Этингера, сокрытии от ЦК результатов следствия по делу Салиманова, сокрытии признания «участников еврейской антисоветской молодежной организации», в террористических замыслах «в отношении руководителей партии и правительства», нарушении порядка следственной работы, затягивании следствия.

В письме содержалось одно положение, которое вскоре обернулось «делом врачей»: «Среди врачей несомненно существует законспирированная группа лиц, стремящихся при лечении сократить жизнь руководителей партии и правительства. Нельзя забывать преступления таких известных врачей, совершенные в недавнем прошлом, как преступления врача Плетнева и врача Левина, которые по заданию иностранной разведки отравили В. В. Куйбышева и Максима Горького. Эти злодеи признались в своих преступлениях на открытом судебном процессе, и Левин был расстрелян, а Плетнев осужден к 25 годам тюремного заключения»⁶¹⁹.

Новым министром был назначен С. Д. Игнатьев, человек из аппарата Маленкова, занимавший должность заведующего отделом партийных, советских, профсоюзных и комсомольских органов ЦК. Рюмин стал исполняющим обязанности начальника следственной части МГБ и почти сразу стал замминистра ГБ. Более того, его принял Сталин.

Вождь, в частности, высказался о молодежи, что «возраст — это вовсе не препятствующее терроризму обстоятельство». Он вспомнил народовольцев, «бросавших бомбы в царские кареты», Софью Перовскую и Желябова. Этим Сталин заочно ответил арестованному Абакумову, который говорил, что «если мы набьем тюрьмы школьниками, то, кроме презрения, ничего не заслужим».

Началось следствие по «делу врачей». Старший следователь МГБ Иван Иванович Елисеев догадался провести эксперимент: с хранившегося в Лечсануправлении Кремля сердца Жданова, которое было им представлено как сердце неизвестного человека, пятеро опытных патологоанатомов сделали срезы. Все единогласно заключили, что обладатель данного сердца скончался от инфаркта. Это признал даже патологоанатом А. Н. Федоров, проводивший вскрытие тела сразу после смерти Жданова и тогда определивший, что никакого инфаркта не было. Получалось, врачи скрывали истинную причину кончины члена Политбюро.

Вот здесь и началась интрига.

На вопрос следователя Елисеева, почему Федоров, зная, что у Жданова был инфаркт, дал противоположное заключение, патологоанатом ответил, что к нему обратился начальник Лечсануправления Кремля Егоров: «Я бы хотел попросить вас при перечислении болезней, обнаруженных у пациента, инфаркт миокарда не упоминать. Иначе нам пришьют все ошибки в диагностике, лечении и так далее. А дело все равно не поправишь. Смерть — явление необратимое»⁶²⁰.

Если рассматривать дело со стороны обвинения, то выстраивалась следующая цепочка фактов: 7 августа 1948 года Софья Карпаи сделала Жданову кардиограмму, уехала в отпуск и до 28 августа ему кардиограмму больше не делали. В течение этих двадцати двух дней Жданову был предписан активный режим; уход за ним был небрежным; персональный врач Майоров уезжал на рыбалку; у Жданова были повторяющиеся приступы цианоза и удушье, что не отражалось в медицинских записях; медсестры ночью не оказывали больному помощи и спали. К этому надо добавить, что заявление кардиолога Лидии Тимашук, сделавшей Жданову кардиограмму 28 августа и определившей, что у больного инфаркт и ему срочно необходим постельный режим, вызвало пренебрежительную реакцию Егорова. Он обвинил свою подчиненную в невежестве. На консилиуме 31 августа в Москве он не стал освещать решающий фактор во всей истории лечения и смерти Жданова: какое же лечение было предписано больному? «Он не ответил, почему при более серьезном диагнозе врачи не придерживались существующей медицинской практики и не установили строгий постельный режим на длительный период, да еще позволяли Жданову прогуливаться в парке, ходить в кино и делать ему массаж ног»⁶²¹.

Двадцать девятого августа Тимашук сняла у Жданова кардиограмму и, увидев инфаркт, написала письмо на имя начальника охраны Сталина Власика, которое передала начальнику охраны Жданова Александру Белову. Белов сообщил содержание письма находившейся на Валдае жене Жданова, Зинаиде Александровне, остроту языка которой знал даже Сталин. Она сразу обратилась к врачам, произошел тяжелый разговор.

Тридцать первого августа Жданов умер. На фоне массы негативных фактов в истории лечения смерть члена Политбюро должна была закончиться расследованием.

Но на свое письмо Тимашук не получила ответа. Тогда она пишет второе письмо и 15 сентября 1948 года отправляет его А. А. Кузнецову. Кузнецов еще в силе. Он приезжал на Валдай, когда умер Жданов. (Еще приезжали Вознесенский и Попков, первый секретарь Ленинградского обкома, — все фигуранты будущего «ленинградского дела».) Но от Кузнецова кардиолог ответа не дождалась. Она не знала, что ее первое письмо Власик передал Абакумову, а тот — Сталину.

Сталин не был склонен начинать расследование, так как он знал, что Жданов был тяжело болен. Врачебная ошибка? Спор профессионалов? Это ничего не меняет, Жданова не воскресишь. Письмо Тимашуку шло в архив, где пролежало до 1951 года, когда Рюмин, допрашивая Этингера, добился у него признания, что он недолюбливал своего пациента, секретаря ЦК и члена Политбюро Щербакова, и тот скоропостижно скончался. Следователь связал оба факта.

Абакумов знал, что добытые Рюминым доказательства «террористической деятельности» Этингера ничего не стоят, и обвинил Рюмина в непрофессионализме. Но вместо того, чтобы уволить, простил валявшегося у него в ногах подполковника. Это была роковая ошибка генерал-полковника.

Этингер был не просто врач, он был хороший специалист, его приглашали и в семью Берии. Правда, Этингер был антисоветски настроен, его телефон прослушивался, и однажды была зафиксирована такая фраза: «Тот, кто смог бы освободить страну от такого чудовища, как Сталин, стал бы героем»⁶²².

На Этингера как на еврейского националиста-антисоветчика указал на допросе секретарь ЕАК Фефер. Таким образом, от «дела ЕАК» протянулась ниточка к «делу врачей», а вскоре от «дела врачей» — к «делу МГБ», где засевшие «еврейские националисты» (вместе с попавшим под их влияние Абакумовым) препятствовали раскрытию «террористических замыслов» против советского руководства. Добавим к этому корейскую войну, ожидание атомного нападения США, чистки в Восточной Европе, борьбу группировок в Кремле.

Под колесо ждановской смерти попал и начальник Главного управления охраны Н. С. Власик, «вечная тень» Сталина со времен Царицынской обороны. На стенограмме врачебного консилиума, состоявшегося 6 сентября 1948 года, на котором был определен диагноз — гипертоническая болезнь (а не инфаркт, что было на самом деле!), Власик написал: «Министру доложено, что т. Поскребышев прочитал и считает, что диагноз правильный, а т. Тимашук не права»⁶²³.

В устранении Абакумова были заинтересованы сразу три самых влиятельных члена Политбюро: Маленков, Берия, Хрущев. Для Хрущева Абакумов был опасным свидетелем, хорошо знавшим его роль в репрессиях на Украине. Поэтому Абакумов был обречен. Он под пытками не подписал ни одного протокола и был расстрелян уже после смерти Сталина и прихода к власти Хрущева.

Но даже из Лефортовской тюрьмы искалеченный и обреченный Абакумов отомстил Рюмину. Он написал в октябре 1952 года Берии и Маленкову, что Рюмин интересовался «внутренними отношениями в Политбюро, пользуясь информацией из совершенно секретных докладных, направлявшихся МГБ Сталину» (П. Судоплатов). Кроме того, кардиолог Софья Карпаи, несмотря на избиения, не подписала признания в умысле на убийство Жданова, и Сталин увидел, что рюминская схема заговора врачей посыпалась. Рюмин был уволен в ноябре 1952 года и расстрелян после смерти Сталина.

Так, благодаря рюминской активности, приведшей к запуску «дела врачей» и выдвижению Игнатьева в МГБ, образовался новый центр власти — Маленков, Берия, Хрущев. Между ними были тайные противоречия, которые ярко проявятся позже, а пока все они были заинтересованы в глубокой чистке органов ГБ и шире — всего партийного руководства.

Игнатьев не устраивал Берию, так как был «кадром Маленкова», но у Игнатьева первым заместителем был С. А. Гоглидзе — бериевский выдвиженец. Затем Гоглидзе отправили служить в Узбекистан, но в Москву перевели министра ГБ Белоруссии Л. Ф. Цанаву на должность начальника Второго главного управления МГБ (контрразведка).

Игнатьев выдвинулся в годы индустриализации, а после войны был вторым секретарем ЦК Компартии Белоруссии. Он не проявлял жестокости, был порядочным человеком, насколько это было тогда вообще возможно. В 1952 году перенес инфаркт. (Игнатьева к «делу врачей» не очень допускали. — Ф. Бобков.) После смерти Сталина Берия, получив контроль над органами госбезопасности, стремился уничтожить Игнатьева, но не удалось.

Между тем, несмотря на увольнение Рюмина, «дело врачей» уже двигалось самостоятельно или, точнее говоря, — усилиями Маленкова, Берии и Хрущева. Были арестованы П. И. Егоров, его предшественник в Лечсануправлении А. А. Бусалов, личный врач Сталина В. Н. Виноградов, В. X. Василенко, М. С. Вовси (двоюродный брат Михоэлса), Б. Б. Коган. 15 декабря 1952 года был арестован Власик. Он признался: «Я и Абакумов не приняли мер по проверке заявления Тимашук, и теперь я понимаю, что этим мы, по существу, отдали ее на расправу Егорову»⁶²⁴.

Подчеркнем, что увольнение Власика было выгодно Берии, который в 1946 году был отстранен от руководства МГБ именно по «наводке» Власика (на место Берии тогда был назначен Абакумов). Кроме того, именно через Власика к Сталину поступила информация о коррупции в Грузии, в результате чего вышло разгромное постановление Политбюро (от 9 ноября 1951 года).

Это постановление наносило по Берии страшный удар, сбрасывавший его на дорожку, проторенную страдальцами «ленинградского дела».

По словам Сталина, за делами в Грузии надо было искать «большого мингрела», то есть Берию. Таким образом, тот оказался в шаге от пропасти.

При этом явно укреплялось положение Маленкова. На заседании Президиума ЦК КПСС 1 декабря 1952 года, где обсуждался вопрос «о вредительстве в лечебном деле и положении в МГБ СССР», Сталин сказал (по дневниковой записи Малышева):

«Т. Сталин 1. XII. (1952)

Чем больше у нас успехов, тем больше враги будут нам стараться вредить. Об этом наши люди забыли под влиянием наших больших успехов, появилось благодушие, ротозейство, зазнайство.

Любой еврей — националист, это агент америк<анской> разведки. Евреи-наци<онали>сты считают, что их нацию спасли США (там можно стать богачом, буржуа и т. д.). Они считают себя обязанными американцам.

Среди врачей много евреев-националистов.

Неблагополучно в ГПУ. Притупилась бдительность.

Они сами признались, что сидят в навозе, в провале.

Надо лечить ГПУ..

Надо создать некие формы контроля и проверки. Оживить первичн<ые> партийные организации (ячейки).

Ячейки поют дифирамбы руководству МГБ. Всякая инициатива у ячеек отнята. Прав у них нет, сидят во главе ячеек подхалимы. С этим надо покончить. Надо дать им право критиковать начальство, чтобы любой имел право критиковать (пределы критики).

Отчет областного руководства перед обкомами.

Контроль со стороны ЦК за работой МГБ.

Лень, разложение глубоко коснулись МГБ.

От коммун<истической> точки зрения к либерально-буржуазной точке зрения»⁶²⁵.

Эта запись объясняет, как усиливался Маленков. Отныне партия должна была встать над органами безопасности. После указаний «надо лечить ГПУ», «контроль со стороны ЦК за работой МГБ» — над Лубянкой стала возвышаться Старая площадь. Вышло постановление «О положении в МГБ», где значилось прежде немыслимое: первым секретарям «должны быть известны списки всех агентов». Этим нарушался основополагающий принцип агентурной работы — максимальной анонимности агентов. Вслед за этим Маленков добился еще одного важнейшего преимущества: создания в ЦК собственной защищенной линии связи, неподконтрольной МГБ.

Нетрудно было предсказать, что должно было последовать дальше: чистка ГБ, подобная той, которую провел Берия, сменив Ежова.

Теперь понятно, почему после смерти Сталина Маленков, ставший председателем правительства, проиграл борьбу за власть Хрущеву, возглавившему партию: тогда Хрущев контролировал государственную безопасность.

О чем думал Сталин, убирая своих верных помощников — Власика и Поскребышева (уволен в ноябре 1952 года)?

«Дело касалось якобы имевшей место утечки сведений о работе Политбюро и решениях пленумов в 1938–1941 годах. Расследование этого факта было начато в 1946 году, но до начала 1950-х годов оно не дало никаких результатов. Доложенные лично Сталину новым министром госбезопасности С. Д. Игнатьевым обвинения стали основанием для ареста ближайшего помощника Сталина А. Н. Поскребышева и начальника личной охраны Сталина Н. С. Власика»⁶²⁶.

После своего увольнения Власик сказал: «Если меня заберут, то вскоре не будет и хозяина». Так и вышло.

После Власика начальником ГУО по совместительству стал министр ГБ Игнатьев, поэтому нельзя считать, что контроль над охраной получил Берия.

Но если такой осторожный и умный человек, как наш герой, решился уволить двух столпов своего ближайшего окружения, значит, он считал, что их пребывание возле него несет больше угроз, нежели удаление. Из этого следует, что смерть Жданова прошлась и по нему.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.