Сверхдержава преступности
Сверхдержава преступности
Года через два после начала демократического эксперимента большинство россиян поняли: страна попала в руки преступников. Для характеристики новой власти взяли иностранное слово «мафия». В народе бытовало мнение, что Россией правят убийцы и мошенники, а каждый член правительства – сообщник. Весной 1993 года президент России Борис Ельцин заявил в своем выступлении, что две трети всех коммерческих структур в России связаны с организованной преступностью, каковая представляет угрозу национальной безопасности России. Еще через год Ельцин снова выразил по этому поводу обеспокоенность, заявив, что Россия превращается в «сверхдержаву преступности». МВД дало следующие конкретные цифры: 40 процетов всего частного бизнеса, 60 процетов всех государственных компаний и до 85 процетов всех банков имеют связи с организованной преступностью.
В 1993 году МВД выявило в стране около 3000 организованных преступных группировок. Через год на специальном совещании в ООН по вопросам международной преступности была названа цифра 5700, эти группы якобы насчитывали 3 миллиона членов. Но пугал не столько быстрый рост российских преступных групп, сколько масштабы захвата российской экономики.
По идее, либерализация экономики должна была привести к тому, что всевозможные теневые операции перерастут в законный бизнес, но произошло обратное: черный рынок засосал новые предприятия. Новый российский бизнес был загнан в мир организованной преступности. Этому способствовали коррумпированные чиновники из государственного аппарата; получалось, что для коммерческого успеха нужны политические связи. Успешному бизнесу мешал обременительный и запутанный налоговый кодекс, и приходилось вести двойную бухгалтерию. Не было эффективной правовой системы, в итоге контракты не имели силы, а получить долги было невозможно без помощи бандитов.
На заре ельцинской России появились тысячи новых банков. Иногда эти учреждения блистали мраморной отделкой, иногда напоминали дешевые лавки с вооруженной охраной. В первые годы ельцинского правления банковское дело было наиболее заманчивым бизнесом. Привлекала легкость доступа к государственным фондам. Если у банкиров были нужные связи, они могли получать огромные прибыли, даже не имея особого представления о финансах и кредитной политике. Крупнейшим источником дохода для российских банков были ссуды Центрального банка с отрицательной процентной ставкой. Например, в феврале 1993 года коммерческий банк с хорошими связями мог получить в Центральном банке ссуду под 7 процентов в месяц. Но в тот же месяц индекс цен на потребительские товары возрастал на 25 процентов. Банк просто превращал рубли Центрального банка во что-то, что не потеряет стоимость (скажем, в товары, имеющие легкий сбыт, или доллары), и снова реконвертировал активы в рубли в конце месяца, в итоге – чистая прибыль в 15 процентов всего за несколько недель. Банки с хорошими связями отлично зарабатывали и на том, что держали у себя депозитные вклады центральных министерств, местных властных структур, больших государственных нефтяных компаний и экспортеров оружия. Опять-таки эти банки выплачивали государству процент, который был куда ниже темпов инфляции, и государственные фонды позволяли им получать огромные прибыли на торговых операциях либо просто на обменном курсе.
Неудивительно, что банки часто становились объектами нападок преступных групп. Жертвами пали десятки банкиров. Третий по величине в России государственный «Россельхозбанк» был крупнейшим из тех, где предстояли перемены; в декабре 1993 года его председатель был убит.
В 1993 году я нанес визит одному из молодых российских банкиров на Новом Арбате. Широкоплечий человек с глазами ящерицы, Владимир Сипачев возглавлял банк «Аэрофлот» (40 процентов принадлежало авиакомпании, 60 процентов – шести физическим лицам). Тридцатипятилетний Сипачев рассказал мне, что сделал карьеру, начав «финансовым менеджером» в промышленной фирме «Атоммаш» в Ростове-на-Дону. В 1989 году начал строить промышленную империю. К 1993 году в его собственности оказались банк «Аэрофлот», карьер по добыче мрамора, небольшая компания по строительству самолетов, металлоторговая компания, несколько радиостанций. Сипачев хвастался своим финансовым гением и утверждал, что в этом году доходы от бизнеса превысят 100 миллионов долларов. Я подкинул ему несколько стандартных вопросов.
«Что вы думаете о политике жесткой зкономии МВФ, недавно принятой Россией?»
«МВФ? – искренне удивился он. – А что это такое?»
Я задал второй вопрос.
«Вас, как заметного российского банкира, не беспокоит, что банкиров часто убивают?»
«Почему меня это должно беспокоить? – спросил он. – Что тут необычного? На Западе банкиров убивают постоянно».
В декабре 1991 года одного из его партнеров по бизнесу, директора московского «Профбанка», Александра Петрова, убили у дверей его квартиры. Но самоуверенность Сипачева, судя по всему, была беспредельной. Один британский бизнесмен рассказывал, как Сипачев подвез его на шестисотом «мерседесе» без номерных знаков. Вместо того чтобы ехать по проезжей части – оживленный Новый Арбат, – шофер погнал машину прямо по тротуару, разгоняя пешеходов и уличных торговцев.
Экспортные отрасли промышленности тоже были лакомым куском для организованной преступности. В 1993 директоров госпредприятий, где проходила приватизация – нефтеперерабатывающие комбинаты, алюминиевые заводы, компании по лесозаготовкам – отстреливали одного за другим. Один из наиболее уважаемых российских бизнесменов, Иван Кивелиди, крупный промышленник, занимавшийся химической продукцией, председатель «Росбизнесбанка», основатель «круглого стола Бизнес России», был уничтожен особо изощренным образом. В телефонную трубку в его кабинете втерли ядовитый токсин; с пеной у рта Кивелиди рухнул на пол и через три дня скончался.
Убийство стало основным способом борьбы с конкурентами. «Вместо того чтобы употреблять рыночные способы конкуренции и улаживать свои разногласия путем переговоров или в суде, бизнесмены нанимают профессиональных убийц и решают вопросы с помощью оружия», – жаловался Георгий Хаценков, бывший сотрудник агентства новостей ТАСС, открывший несколько ювелирных магазинов.
Перестрелки в Москве исчислялись сотнями, часто происходили средь бела дня. Стреляли из пистолетов, автоматов, под машины подкладывали бомбы, иногда в ход шли даже гранатометы. «Современное оружие (на нас) потоком идет», – замечал генерал Рушайло.
В 1993 году число убийств в России по официальным данным составляло 29 200 – то есть на душу населения вдвое больше, чем в США, где в том году был свой всплеск убийств. За период с 1989 по 1993 год количество убийств в Москве выросло в восемь раз. Эти цифры ужасают, но они – лишь доля от действительного числа этих преступлений в России. Ведь у многих убитых в графе «причина смерти» стояло: «самоубийство», «несчастный случай», «исчезновение». Категория «исчезновение» была по масштабам особенно пугающей. Представитель Московского РУОПа по связи с прессой Андрей Пашкевич сообщал: помимо 30 000 убитых ежегодно еще 40 000 «исчезает». Большинство из этих пропавших без вести, говорил он, наверняка – жертвы убийств. Отсюда выходит: по официальной статистике уровень убийств в России составляет 20 на 100 000 жителей, что вдвое выше, чем в США, но в действительности этот уровень превышает американский в три или даже четыре раза. Жертвами убийц становились известные и занимавшие важные посты люди, а поймать злодеев работникам правоохранительных органов никак не удавалось.
Хотя милиция была не в состоянии остановить волну насилия, многие милиционеры пытались это сделать и гибли в борьбе с преступниками. В 1994 году в перестрелках с бандитами были убиты 185 милиционеров и 572 ранены. Милиции не хватало мощного следственного подразделения, чтобы дать преступникам достойный отпор. Основная структура – РУОП – была недоукомплектована, плохо оснащена и не вполне свободна от политического влияния.
С правовой системой дело обстояло еще хуже. В России никогда не было судей – специалистов по организованной преступности; положений, позволявших заключать с обвиняемыми соглашения о признании вины, в законе не существовало; отсутствовала программа защиты свидетелей. Более того, у российских судей была репутация податливых – они привыкли следовать требованиям властей, к ним можно было подобраться с помощью взяток или угроз. Милиция жаловалась: даже если удавалось арестовать самых отъявленных злодеев, главные свидетели обычно снимали свои показания, а судьям ничего не оставалось, как закрыть дело.
Законы против вымогательства и бандитизма, конечно, были, но они работали, только если преступника брали с поличным. Не было закона, запрещавшего заниматься организованной преступностью, входить в состав преступной группы. Взятки, расхищение средств, отмывание денег, мошенничество – для борьбы с этими явлениями правовых инструментов было явно недостаточно. Например, чтобы вынести приговор по обвинению в мошенничестве, прокурор должен доказать: обвиняемый знал, что совершает мошенничество (другими словами, незнание закона является оправдательной причиной). В России не было законодательства, хотя бы отдаленно напоминавшего американский РИКО (закон о борьбе с организованной преступностью), с помощью которого Америке удалось сломить хребет мафии. В 1995–1996 годах Дума наконец приняла закон о борьбе с организованной преступностью, но его забаллотировал Совет Федерации, где заседали региональные лидеры и люди президента Ельцина; закон этот был принят и подписан президентом только в 1997 году. Закон об отмывании денег прошел через парламент летом 1999 года, но президент Ельцин наложил на него вето.
В 1996 году директор ЦРУ Джон Дейч сообщил Конгрессу США, что в России существуют тесные связи между организованной преступностью и многими членами Думы. По мнению председателя комитета Конгресса Бенджамена Гилмена, именно эти связи тормозили принятие эффективных законов, направленных на борьбу с преступностью. Но основное сопротивление оказывала даже не Дума, а сам Кремль – окружение Бориса Ельцина.
«Будто сидишь в куче дерьма, связанный по рукам и ногам – все запахи чувствуешь, все видишь, а сделать ничего не можешь», – ворчал один из московских сыщиков.
На московских улицах люди со шрамами на лицах, перебитыми носами, бычачьими шеями и могучими бицепсами бросались в глаза. Это были охранники, в прошлом советские спортсмены, потерявшие работу сотрудники КГБ или спецназовцы – затраты на оборону резко сократили, и этим профессионалам, обученным убивать, было просто некуда деваться. В их число входили подготовленные штангисты, гимнасты, борцы, хоккеисты, боксеры, каратисты, снайперы, взрывники; кое-кто мог похвастать тем, что в советские времена защищал честь страны в олимпийской сборной. Увы, социалистическая слава рассеялась, олимпийские медали потускнели. У этих бойцов и спортсменов просто не оставалось выбора: либо в охранную структуру, либо защищать бандитов (часто одно не исключало другое). Общее число «частных охранников» в России, по оценкам, составляло 800 000 человек, и это были отнюдь не пенсионеры, охранявшие автостоянку, а прекрасно подготовленные профессионалы.
Особенно плодородной почвой для вербовки в бандиты стала армия. Когда российские воинские подразделения вернулись из Восточной Европы, без крыши над головой оказались более 100 000 офицеров; их семьям часто приходилось жить в палатках и прочих временных жилищах. Весьма скромные зарплаты офицерам, как правило, выплачивали с опозданием в несколько месяцев. Российская армия сокращалась, и около миллиона воинов были отправлены домой безо всякого пособия. «Когда-то звание армейского офицера было престижно, – жаловался мне Григорий Иванченко, недавно демобилизованный подполковник. – А теперь нам куда – в швейцары или ночные сторожа?»
Стоит ли удивляться, что многие профессиональные военные нашли работу в сфере организованной преступности? Вот как описывал этот процесс генерал десантных войск Александр Лебедь, ставший одним из ведущих российских политиков: «Демобилизованный офицер говорит: „Я двадцать лет служил, я потратил лучшие годы, я там потерял здоровье, воевал там, куда посылала меня Родина. Почему меня просто, как мусор, взяли и выбросили?“ Он идет в преступную организацию, а его там встречают с распростертыми объятьями: „Дорогой ты наш бывший товарищ подполковник, ты же вот такой спецназ! Смотри, на тебе орденов скоро на спину надо вешать. Кто же тебя, такую сироту, выбросил? С пенсией 900 000 (150 долларов)? Вот тебе получка три тысячи долларов – и поехали“.
Чтобы заручиться поддержкой военных и обезопасить себя от возможного переворота, президент Ельцин закрывал глаза на коррупцию в высших эшелонах армии. «Паркетный генералитет коррумпирован, – утверждал генерал Лебедь. – Им Грачев выдал колоссальные кредиты. Потом выдал по гектару земли, кое-кому побольше, разрешил пользоваться любыми материалами и любой техникой, и они отстроили себе замки. А потом сказали: ребята, хорошо помните за что? Поэтому будете служить».
По мере распространения коррупции и анархии под угрозой оказались и гигантские ядерные запасы России. За четыре десятилетия Советский Союз произвел более 50 000 ядерных боеголовок. Даже после того как большая часть ядерного вооружения СССР была выведена из эксплуатации, ключевые компоненты – контейнеры с плутонием или обогащенным ураном – остались. Один западный инспектор видел 23 000 таких плутониевых контейнеров, они хранились в двух сараях на территории бывшего засекреченного города. Сараи по периметру были огорожены колючей проволокой, на дверях висели самые обыкновенные замки. Вскоре элементы российского ядерного арсенала стали появляться на международном черном рынке. Только в 1993–1994 годах немецкая и чешская полиция минимум пять раз задерживала российских преступников, пытавшихся вывезти на Запад компоненты ядерного оружия.
Даже бывший КГБ был не в состоянии помешать проникновению организованной преступности в наиболее чувствительные узлы военно-промышленного комплекса. Коррупция поразила и самое российскую службу безопасности. В 1993 году начальник охраны президента Ельцина Александр Коржаков инспектировал элитное подразделение КГБ «Альфа» и обнаружил, что эта структура стала работать независимо. «Дисциплины в группе уже никакой не было, – отметил Коржаков. – Офицеры подрабатывали на стороне, иногда и рэкетом. Случалось, к одному лавочнику приходили „альфисты“ из разных подразделений и требовали дань за охрану. От кого?! От своих же товарищей. Одни утром угрожали, а другие вечером обещали защиту».
В ответ на мой вопрос о том, как охарактеризовать мафию, председатель российской товарно-сырьевой биржи Константин Боровой сказал: «Мафия – это попытка имитировать государство. Значит, это собственная система налогов, собственная система безопасности, собственный способ управления. И как только возникает любая форма мафии, она оказывается сильнее, чем государство. Любой предприниматель помимо официальных налогов должен платить налоги этому криминальному государству: подкупать санинспекцию, местную милицию, налоговую службу, арендодателей и, разумеется, платить бандитам за гарантию безопасности, поскольку государство нерыночно, ненадежно, любой нормальный предприниматель, который считает деньги, выбирает мафию».
«Власть правительства рухнула, но отдельные чиновники сохранили контроль над государственными ресурсами, – объяснял Георгий Хаценков, глава небольшого издательства и фирмы по торговле драгоценными камнями. – И они хотят использовать занимаемое положение, но чтобы наживаться по-крупному, им нужна целая организация – союзники в администрации, коммерческие структуры, чтобы пропускать деньги, головорезы, чтобы заставить людей выполнять обязательства. Вот они и объединяются с преступными группами».
Другими словами, основная причина скачка организованной преступности в России крылась не в обнищании, не в безработице. Корнями она уходит в первые дни коммунистического режима. У Ленина и его наследников была психология бандитов, и их тайная полиция пользовалась бандитскими методами, чтобы запугать или устранить правдоискателей и политических противников. После приватизации в руках российских крупных политиков и директоров промышленных предприятий оказались самые ценные промышленные предприятия страны. И, чтобы управлять этими компаниями с выгодой для себя (а не для партии или государства), им требовалась защита.
«При старой системе чиновников и административно-командную систему защищала структура власти – КГБ и МВД, – говорил Боровой. – Когда люди, особенно в провинции, обнаруживали какую-то коррупцию и пытались бороться с этим, против них начинала тут же бороться система КГБ. В сегодняшних условиях, когда у административно-командной системы нет защиты, их ставка – криминальные структуры. Они как бы сами их создают сегодня… Сначала мафию экономическую, потом криминальную».
Я спросил лидера парламентских либералов Григория Явлинского, почему практически весь малый бизнес в России должен платить бандитам. «Потому что власть задейственна в этом, – ответил он. – Они вместе работают. Это олигархия. В России есть два слоя людей, которые особенно презирают законы: самый верх и самый низ. Когда самый верх и самый низ смыкаются, тогда появляется такое покрывало, которое покрывает все общество».
Когда об эпидемии преступности в России я спросил Березовского, он тоже указал на союз между высшими правительственными чинами и бандитами.
Через два года после того, как установился режим Ельцина, преступность проникла на самый высокий уровень государственного аппарата. Глава отдела по борьбе с организованной преступностью в ФБР, Джеймс Муди, заметил: самый главный фактор, который позволяет процветать организованной преступности, – это коррумпированное правительство. «Организованная преступность всегда пытается пробраться на самый верх, – сказал Муди. – И если в правительстве коррупция, кто же остановит организованную преступность?»