Консолидация всех сил пролетарской литературы

Консолидация всех сил пролетарской литературы

Всю глубину провала в Ленинграде Маяковский осознал, когда на следующий день после открытия выставки «20 лет работы» до него дошли слухи, что всего после нескольких спектаклей «Баню» намереваются снять с репертуара. Он хотел поехать туда, но не мог оставить выставку, и вместо него поехала Лили. Тревога оказалась ложной, запрещать спектакль никто не собирался, хотя «публика не ходит и газеты ругают». Некоторые цензурные купюры были, однако, сделаны, о чем Лили упомянула в дневнике 3 февраля, в частности реплику «я туда по партийному билету пройду» заменили на «по трамвайному».

Одна из редких общих фотографий Лили, Осипа и Маяковского, сделанная в 1929 г., когда «кисячая-осячая» семья была на грани распада.

Ситуация в Ленинграде была более или менее под контролем, но в день отъезда Лили Маяковский в Москве сделал шаг, который, подобно разрыву бомбы, поверг в шок как друзей, так и врагов: 3 февраля он написал заявление с просьбой принять его в РАПП. Еще в 1923 году Леф объединился с МАППом (московским отделением организации), главным образом по тактическим причинам: несмотря на различие в эстетических вопросах, политические идеалы у них были общие, а лефовцам этот альянс в определенной степени помогал избавиться от клейма «попутчиков».

И вот Маяковский вступает в РАПП — организацию, на протяжении лет использовавшую свои более или менее интеллектуальные ресурсы для агрессивных атак на «попутчика» Маяковского и эстетику, которую он проповедовал: «Леф нельзя реформировать — его надо уничтожить»; «Октябрь не раз привлекал внимание Маяковского <…> но во всех этих произведениях Маяковский был далек от понимания Октября, его содержания, его сущности»; «Безвкусным, опустошенным и утомительным выходит мир из-под пера Маяковского». И так далее.

Зачем он это сделал? Одним из объяснений, несомненно, может служить чувство изолированности, которое охватило Маяковского после того, как «свои» — рефовцы — его оставили. Но это послужило лишь последней каплей. Решение созревало долго и не было совсем уж нелогичным для человека, объявившего осенью 1929 года «примат цели и над содержанием и над формой» и выразившего свою солидарность «по большинству вопросов» с РАППом, на чьи пролетарские кадры «опирается будущая советская литература». И все же решение мотивировалось в первую очередь не внутренними убеждениями, а было результатом внешнего давления. 4 декабря «Правда» опубликовала передовицу под заголовком «За консолидацию всех сил пролетарской литературы», в которой РАПП объявлялся орудием партии в области литературы. Статью, которая имела характер директивы, перепечатал ряд литературных журналов, а 31 января 1930 года была опубликована еще одна передовица на ту же тему со следующей грозной формулировкой: «Напряженность ситуации заставляет сделать выбор: либо окончательно перейти в лагерь честных союзников пролетариата, либо быть отброшенными в ряды буржуазных писателей…» То, что именно аргументы «Правды» заставили Маяковского вступить в РАПП, доказывает первая фраза его заявления, напрямую отсылавшая к первой передовице: «В осуществление консолидации всех сил пролетарской литературы прошу принять меня в РАПП».

Это был старый большевистский прием — сославшись на «напряженность ситуации» и «внешнюю угрозу», вынудить граждан занять позицию «за» или «против», и кампания консолидации 1929–1930 годов была прямым отзвуком призыва, с которым партия обращалась к интеллигенции осенью 1918-го: «<…> в такое время, какое мы сейчас переживаем, нейтральность невозможна. <…> Школа не может быть нейтральной, искусство не может быть нейтральным, литература не может быть нейтральной. <…> Товарищи, выбора нет. <…> И я бы советовал вам, вместо того, чтобы спасаться под дырявым зонтиком нейтральности, идти под родную Российскую кровлю, идти к рабочему классу» (см. главу «Комфут»). Но была разница: в то время как ситуация 1918 года характеризовалась реальными противоречиями между сторонниками и противниками большевистской революции, «напряженность», царившая сейчас, являлась результатом интенсивной пропаганды в советской печати, предупреждавшей о скором нападении на Советский Союз со стороны «мировой буржуазии», что в свою очередь повлечет за собой обострение «классовой борьбы» внутри страны.

В своем заявлении Маяковский утверждал, что полностью разделяет линию партии в литературно-политических вопросах, какой она представлена РАППом; что касается «художественно-методологических разногласий», то их можно решить «с пользой для пролетарской литературы в пределах ассоциации». Кроме того, он считал, что «все активные рефовцы» должны сделать такой же вывод и вступить в РАПП. Через три дня заявление Маяковского получило единодушное одобрение, и 8 февраля на конференции МАППа он объявил о том, что стал членом РАППа, поскольку это дает ему «возможность переключить зарядку на работу в организации массового порядка», и отметил, что «путь массовой работы влечет за собой изменение всех методов поэтической работы».

Через несколько дней подали заявления и были приняты в РАПП два других писателя — конструктивисты Эдуард Багрицкий и Владимир Луговской. Но рефовцы не прислушались к призыву Маяковского. Осип, изначально намеревавшийся составить Маяковскому компанию, теперь воздерживался, а остальные рефовцы, по словам Лили, после вступления Маяковского в РАПП пребывали «в панике». Помимо самой сути вопроса, Маяковский опять, так же как в 1928 году, привел друзей и соратников в замешательство неожиданным поступком, не посоветовавшись с ними предварительно! «Нам казалось это недемократичным, самовольным, — вспоминал Асеев, — по правде сказать, мы сочли себя как бы брошенными в лесу противоречий. Куда же идти? Что делать дальше? <…> Идти тоже в РАПП? Но ведь там недружелюбие и подозрительность к непролетарскому происхождению». Наиболее непримиримо был настроен Семен Кирсанов, который, после того как Маяковский отказался поздороваться с ним, написал стихотворение «Цена руки», где по сути отказался от дружбы Маяковского: «Пемзой грызть! / Бензином кисть облить, / чтобы все / его рукопожатья / со своей ладони / соскоблить».

Стихотворение было напечатано в «Комсомольской правде» в тот же день, когда один из лидеров рапповцев, молодой прозаик Александр Фадеев, в газетном интервью утверждал, что тот факт, что «в смысле своих политических взглядов [Маяковский] доказал свою близость пролетариату», не означает, что его приняли «со всем его теоретическим багажом… Мы будем принимать его в той мере, в какой он будет от этого багажа отказываться, — объяснил он, снисходительно добавив: — Мы ему в этом поможем». Если Маяковский думал, что, вступив в РАПП, автоматически станет «пролетарским писателем», то он ошибался, о чем четко заявила передовица в рапповском журнале «На литературном посту».

Менторский тон рапповцев объяснялся внезапным и непредвиденным поступком злейшего противника, давшим им повод почувствовать себя победителями — если для рефовцев решение Маяковского оказалось неожиданным, то в рядах рапповцев оно вызвало не меньшие переполох и растерянность. Что делать в сложившейся ситуации? Как поступить с таким гигантом, как Маяковский? Вместо того чтобы выбрать его в правление, что было бы естественно, они обращались с ним как с учеником — несмотря на то что лидеры РАППа были намного моложе Маяковского (председателю Леопольду Авербаху было, к примеру, всего двадцать шесть лет). Асеев вспоминал, как Маяковский, «прислонясь к рампе на эстраде, хмуро взирал на пояснявшего ему условия его приема в РАПП, перекатывая из угла в угол рта папиросу».

Но как бы мрачно ни был настроен Маяковский, он понимал, что членство в РАППе требует пересмотра «всей системы [его] поэтических взглядов», чем он и обещал заняться. Обещание «переключить зарядку на работу в организации массового порядка» тоже воспринималось серьезно: «Володя собирается взять на себя огромный кружок с 3-х заводов — учить писать стихи», — читаем мы запись от 8 февраля в дневнике Лили, а через две недели он объявил об этом своем намерении публично. Но это была теория — ни один из проектов не реализовался. На практике Маяковский относился к своим идеям так же вяло, как РАПП — к его «перевоспитанию». «Он держался бодро и все убеждал и доказывал, что он прав и доволен своим вступлением в члены РАППа, — вспоминала Нора. — Но чувствовалось, что он стыдится этого, не уверен, правильно ли он поступил перед самим собой. И хоть он не сознается даже себе, но что приняли его в РАППе не так, как нужно и должно было принять Маяковского».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.