Шкурой ревности медведь лежит когтист
Шкурой ревности медведь лежит когтист
Актуализация темы памятника именно в это время объяснялась не только смертью Ленина; здесь была и личная подоплека. В свои тридцать лет Маяковский являлся самым успешным и знаменитым советским поэтом. Его современниками были Борис Пастернак и Сергей Есенин, Осип Мандельштам и Анна Ахматова — все выдающиеся поэты. Среди них он был, может быть, не лучшим, но, несомненно, одним из лучших; однако, в отличие от них, после первоначальных сомнений он активно встал на сторону нового общественного строя. Высшее руководство советского государства в свою очередь удостаивало его милости, сначала Ленин и Луначарский, а в последнее время и военный комиссар Лев Троцкий, один из самых блестящих умов революции, высоко ценивший «огромный талант» Маяковского, у которого «принятие революции естественнее, чем у кого бы то ни было из русских поэтов». Опасность, что сам Маяковский превратится в памятник, была достаточно велика.
Весной 1924 года, в то время, когда он раздумывал над поэмой о Ленине, он работал еще над одним стихотворением на тему памятников и юбилеев. 6 июня 1924 года отмечался 125-летний юбилей Александра Пушкина — событие, заставившее Маяковского лишний раз сформулировать собственное отношение к своему коллеге.
Если для самого Маяковского его отношение к Пушкину было раз и навсегда определено, то другим вопрос не казался столь очевидным. В декабре 1918 года в стихотворении «Радоваться рано» Маяковский нападал на коллегу-поэта со словами: «А почему / не атакован Пушкин? / А прочие / генералы классики?» Формулировка задела Луначарского, считавшего, что такое презрение к классикам противоречит интересам рабочего класса: вместо того чтобы механически отбраковывать великих писателей прошлого, у них следует учиться. Маяковский возразил, что он атаковал не поэта Пушкина, а памятник и что он, как и другие футуристы, ополчился не против старой литературы, а против того, что она выдвигается в качестве образца для литературы современной. Кроме того, подчеркивал он, нельзя воспринимать его слова буквально.
В действительности Маяковский очень любил Пушкина. Когда он работал над стихотворением «Юбилейное», Осип читал ему вслух «Евгения Онегина», и хотя Маяковский знал его наизусть, он отключил телефон, чтобы им не мешали. Однако в эстетической атмосфере, рожденной революцией и активно создаваемой самими лефовцами, открыто признаться в любви к Пушкину было нелегко. Чтобы оправдать свою любовь к Пушкину, Маяковскому пришлось сделать его соратником по перу, лефовцем. На самом деле, утверждается в стихотворении, Пушкин вел в 1820-е годы такую же борьбу за обновление поэтического языка, какую Маяковский ведет сейчас, сто лет спустя, и если бы Пушкин был его современником, то Маяковский позвал бы его в соредакторы по «Лефу» и дал бы ему писать и агитационную поэзию, и рекламные стихи..
Эта мысль была подхвачена «младоформалистом» Юрием Тыняновым в эссе о современной литературе «Промежуток», написанном в том же 1924 году. Тынянов рассматривал рекламные стихи Маяковского как необходимую языковую лабораторную работу, которая напрямую соответствовала пушкинским экспериментам с «низкими жанрами», таким, например, как альбомные стихи.
В названии «Юбилейное» отражено ироническое отношение Маяковского к подобным праздникам. Стихотворение написано в форме разговора с Пушкиным, которого Маяковский стаскивает с пьедестала на Тверском бульваре, чтобы с ним поговорить: «У меня, / да и у вас, / в запасе вечность. / Что нам / потерять /часок-другой?!» Затем стихотворение развивается по двум основным линиям. Первая — страх превратиться в памятник, судьба, которая постигла Пушкина и угрожает ему самому:
Может
я
один
действительно жалею,
что сегодня
нету вас в живых.
Мне
при жизни
с вами
сговориться б надо.
Скоро вот
и я
умру
и буду нем.
После смерти
нам
стоять почти что рядом:
вы на Пе,
а я
на эМ.
Маяковский любит Пушкина «живого, а не мумию», как поэта, тоже прожившего бурную жизнь, прежде чем на него «навели хрестоматийный глянец». Когда в конце стихотворения он возвращает Пушкина на пьедестал, он делает это с заклинанием:
Мне бы
памятник при жизни
полагается по чину.
Заложил бы
динамиту
— ну-ка,
дрызнь!
Ненавижу
всяческую мертвечину!
Обожаю
всяческую жизнь!
Вторая основная линия касается извечно актуального противостояния лирика и общественного поэта. «Вред — мечта, — пишет Маяковский, — и бесполезно грезить», когда «надо весть служебную нуду»:
Только
жабры рифм
топырит учащённо
у таких, как мы,
на поэтическом песке.
Футуристами «лирика / в штыки / неоднократно атакована» в поисках «речи / точной / и нагой»,
Но поэзия —
пресволочнейшая штуковина:
существует —
и ни в зуб ногой.
Поэзия существует, поскольку существует любовь, — в новом обществе тоже, вопреки всем аскетичным идеалам:
Говорят —
я темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!
Entre nous…
чтоб цензор не нацикал.
Передам вам —
говорят —
видали
даже
двух
влюбленных членов ВЦИКа.
Тон ироничен, но размышления Маяковского о любви и поэзии имели вполне конкретный фон. Спустя год с лишним после разлуки, породившей «Про это», весной 1924 года, в отношениях между Маяковским и Лили назрел новый кризис, более серьезный, чем все предыдущие. Ее чувства к Краснощекову были настолько сильны, что она решила порвать с Маяковским. Поскольку Лили было трудно сообщить о своем решении устно — «тяжело разговаривать», — он получил его в письменной форме: «Ты обещал мне: когда скажу, спорить не будешь. Я тебя больше не люблю. Мне кажется, что и ты любишь меня много меньше и очень мучиться не будешь». Поскольку потом Маяковский скажет, что последнее, сделанное им и Лилей вместе, была собака Скотик, то момент разрыва можно отнести к их пребыванию в Берлине в начале мая.
Связь между Лили и Маяковским была устоявшейся и хорошо известной, и о ее романе с Краснощековым говорила вся Москва. Поэтому не требовалось особой проницательности, чтобы расшифровать следующие строки стихотворения «Юбилейное», с их прямыми ссылками на поэму «Про это»:
Я
теперь
свободен
от любви
и от плакатов.
Шкурой
ревности медведь
лежит когтист.
<…>
Было всякое:
и под окном стояние,
письма,
тряски нервное желе.
Пушкин погиб в результате дуэли с любовником жены бароном Дантесом. В стихотворении он сравнивается с последним кавалером Лили, чье имя современники могли разгадать без труда:
Их
и по сегодня
много ходит —
всяческих
охотников
до наших жен.
Разрыв между Лили и Маяковским стал сенсацией в широких кругах и потрясением для ближайших друзей: «Внимание! Лиля разошлась с Маяковским, — докладывал возвратившийся на родину Шкловский Роману Якобсону в Прагу. — Она влюблена (навернула) в Кр[аснощекова]. Эльзе этого не сообщай, если вообще с ней сообщаешься».
Почему Шкловский не хотел, чтобы Эльза знала, что Лили порвала с Маяковским? Потому что она могла огорчиться или разволноваться? Потому что между ней и Маяковским по-прежнему сохранились чувства и весть о разрыве могла дать ей необоснованные надежды? Или потому что он полагал, будто отношения могут быть восстановлены, так же как это уже случалось много раз, и глупо беспокоить Эльзу зря?
Шкловский был прав в своей осторожности. Лили порвала с Маяковским, но это не означало конца их совместной жизни — хотя в будущем все будет по-другому.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.