Глава 4 ОСТАНОВИТЬ МОРЕ

Глава 4 ОСТАНОВИТЬ МОРЕ

И уже вместе они двинулись к Греноблю. Командующий гренобльским гарнизоном генерал Маршан понял, что город ему не удержать: население активно обрабатывало солдат, чтобы они перешли на сторону императора. Маршан решил спасти хотя бы войска, выведя их из города, но и это делать было уже поздно — гарнизон вовсю кричал: «Да здравствует император!»

Солдаты ходили пьяные от счастья.

Растущую, как снежный ком, армию Наполеона на всем протяжении пути до Парижа сопровождали местные крестьяне и рабочие, которые передавали его, как эстафету, все дальше и дальше. Так было и под Греноблем: именно местные жители встретили Наполеона на подступах. Это были рабочие. Они тащили огромную кучу каких-то досок.

— У нас нет ключей от города, — сказали рабочие. — Поэтому мы принесли ворота.

Это были ворота города, закрытые по приказу Маршана и высаженные населением. Похожая ситуация повторилась в Лионе.

Бурбоны еще ничего не понимали. Король Людовик послал в Лион своего брата — графа д'Артуа с целью организовать оборону от Наполеона. А ведь достаточно было королю повнимательнее почитать отчеты полиции, доносившей о настроениях народа в эти дни, чтобы осознать ситуацию во всей ее красе: даже самые ярые якобинцы, более всего пострадавшие от наполеоновского закручивания гаек, — те самые уцелевшие осколки революционного террора, которых император гнобил злее всех прочих… даже они были в восторге от известия о высадке Наполеона, поскольку видели в нем продолжателя дела революции. А Бурбоны, пришедшие в Париж небольшим семейным кагалом, вели себя во Франции так, будто и не было никакой революции, будто не выросло поколение, привыкшее к свободе от феодальных предрассудков. Абсолютно неадекватные граждане! Талейран, понаблюдав за их поведением, сказал о севших на трон Бурбонах: «Они ничего не забыли и ничему не научились». Примерно так же выразился Александр: «Бурбоны и не исправились и неисправимы».

И почти теми же словами охарактеризовал Бурбонов Наполеон на острове Святой Елены:

«Они хотят внедрить в армии старую систему. Вместо того чтобы позволить сыновьям крестьян и рабочих получить право стать генералами, как это было в мое время, они хотят дать это право только старой аристократии, эмигрантам. Какими они были, такими и вернулись — невежественными, тщеславными и надменными. Они ничему не научились, они ничего не забыли. (Видимо, здесь Наполеон повторил известные слова Талейрана. — А. Н) Они стали причиной революции и последующего массового кровопролития; и теперь, после двадцати пяти лет ссылки и позора, они вернулись, отягощенные теми же пороками и преступлениями, за которые их изгнали из отечества. Они вернулись, чтобы породить новую революцию. Я знаю французов. Поверьте мне, после шести или десяти лет все это племя будет уничтожено и сброшено в Сену. Они — проклятие страны. (Не прошло и десяти лет после смерти Наполеона, как во Франции вспыхнула революция, окончательно выкинувшая Бурбонов из истории страны. — А. Н) Множество людей сейчас видит возрождение феодальных времен. Каждый француз размышляет с болью в душе, что королевская семья, на протяжении многих лет столь одиозная и отвратительная для Франции, силой навязана народу с помощью иностранных штыков.

Когда граф д'Артуа прибыл в Лион, чтобы уговорить войска выступить против меня, он, хотя и бросился ради этого на колени перед солдатами, но и не подумал прицепить на себя кокарду Почетного легиона. При этом ему было известно, что только один вид кокарды склонит солдат в его сторону, так как для многих из них было в порядке вещей с гордостью носить ее, ибо чтобы заслужить ее, ничего не требовалось, кроме храбрости и мужества. Но нет, он украсил себя орденом Святого Духа: чтобы иметь право носить этот орден, вы должны доказать свою принадлежность к аристократическому роду, насчитывающему по крайней мере сто пятьдесят лет. Этот орден был преднамеренно учрежден для того, чтобы исключить заслуги самого награжденного, и он вызвал возмущение среди старых солдат: „Мы не будем сражаться ради орденов, подобных этому, и не будем сражаться ради эмигрантов, таких, как эти люди“. Дело в том, что граф д'Артуа привел с собой десять или одиннадцать глупцов, бывших его адъютантами. Вместо того чтобы представить войскам тех генералов, которые так часто приводили старых солдат к славе, он взял с собой кучку ничтожеств, которые добились лишь того, что вызвали в памяти ветеранов их прошлые страдания под пятой аристократов и священников».

Поняв, что солдаты не хотят сражаться за свое бесправие, брат Людовика сбежал из Лиона. А с ним утек и командующий королевскими войсками генерал Макдональд. Ликующая городская толпа разлилась по улицам, крича: «Долой попов! Долой аристократов! Бурбонов на эшафот!»

«Я будто вновь попал в 1793 год», — вспоминал один из очевидцев.

Армия в массовом порядке переходила на сторону Наполеона, и чем ниже чин, тем с большей готовностью. Солдаты в казармах радовались, подбрасывали в воздух соломенные тюфяки. Лишь отдельные немногочисленные части сохраняли спокойствие. Но, как докладывали наверх генералы, «испытывать их верность было бы весьма рискованным предприятием». Полковник Прешан вспоминал: «Во Франш-Конте войска можно было бы удержать, если бы их оставить в казармах; но как только они пришли в соприкосновение с народом, все было потеряно».

Но маршалы и генералы еще готовы были выступить на защиту короля. Бывший наполеоновский, а ныне королевский маршал Ней даже пообещал Людовику, что привезет ему Наполеона в железной клетке. Ней был убежден в своей правоте и считал, что второе пришествие Наполеона пойдет во вред Франции. Поэтому, когда ожиревший Людовик вызвал его к себе и, рассыпаясь в комплиментах, велел отправляться против Наполеона во имя спасения Франции, Ней загорелся и произнес свои знаменитые слова о клетке. Однако, отправляясь в поход, клетку с собой взять забыл.

Нея армия знала и уважала, что придавало королю уверенность в успехе предприятия. Ней был и сам уверен в себе и в своих людях. Поэтому перед грядущим сражением он горячо обратился к своим солдатам и офицерам, объяснив, чем, с его точки зрения, вреден Наполеон и почему его необходимо разбить. Гробовое молчание было ему ответом. В этот момент Ней понял, что он командир без армии.

Всю ночь маршал прошагал из угла в угол, принимая сообщения о том, что все новые армейские части и города переходят на сторону Наполеона без единого выстрела. И к утру Ней уже начал сомневаться в том, что Наполеон не нужен Франции, которая его с таким восторгом встречает. Окончательно его сомнения разрешила переданная от Наполеона записка, в которой тот писал своему старому боевому товарищу, что примет его так же, «как принял в России после боя под Москвой».

Это был сильный ход!.. Во время отступления от Москвы корпус Нея находился в арьергарде и прикрывал отступление Великой армии. Он оказался прижат к реке превосходящими силами противника. У русских было 80 тысяч человек, у Нея 12 тысяч. Русские офицеры, которые уважали Нея едва ли не так же сильно, как самого Наполеона, предложили ему со всем почетом сдаться, поскольку его положение было совершенно безнадежно. Ней отказался, заявив, что наполеоновские маршалы не сдаются. Приняв бой, он увел остатки своих людей через едва-едва начавший замерзать Днепр по тонкому льду. Почти все провалились и утонули. Спаслось всего несколько человек и среди них Ней. Маршала считали погибшим. И когда через несколько дней он вошел в избу к сидящим в ней французским генералам — в немыслимом, невесть откуда взявшемся пальто, худой, обросший черной бородой, с закопченным лицом и красными глазами — его не узнали.

— Вы кто?

— Я — арьергард Великой армии, — ответил одинокий маршал.

Наполеон, очень переживавший гибель Нея, увидев его живым, не смог ничего сказать, только молча стиснул маршала в объятиях.

Именно этот случай напомнил Нею император в короткой записке. Наполеон знал, к чему апеллировать. Маленький клочок бумаги покончил с колебаниями Нея. Утром он построил свои полки и, подняв шпагу, прокричал, как пароль: «Да здравствует император!»

Один из офицеров-роялистов, сняв свою шпагу, с досадой упрекнул Нея в «предательстве». Ней кивнул на ликующую армию:

— Разве я могу двумя руками остановить море? — и улыбнулся. Он больше не хотел останавливать море. В его истерзанной душе наступил счастливый покой.

Чем ближе подходил Наполеон к Парижу, тем больше войск у него было. И тем разительнее менялся тон парижской прессы. Неутомимый Тарле приводит несколько удивительных заголовков столичных газет, которые менялись по мере приближения Наполеона к Парижу:

«Корсиканское чудовище высадилось в бухте Жуан».

«Людоед идет к Грассу».

«Узурпатор вошел в Гренобль».

«Бонапарт занял Лион».

«Наполеон приближается к Фонтенбло».

«Его императорское величество ожидается сегодня в своем верном Париже».

Высадившись во Франции 1 марта, Наполеон вечером 20-го входит в свой парижский дворец. К этому моменту над дворцом, откуда накануне сбежал толстый Людовик XVIII, уже развевается трехцветное знамя революции и империи, повешенное добрыми парижанами. Так достали всех эти вонючие Бурбоны!

Кстати, о вонючести. Наполеон вошел в свои покои и сморщил нос. Дело в том, что Людовик ничего не понимал в управлении государством, зато очень любил покушать, чем и занимался целыми днями. Наполеон тоже имел небольшую полноту, но его полнота была следствием голодной юности — так бывает. А у короля Людовика, напоминавшего ходячий шар, ожирение носило крайне нездоровый характер и являлось причиной обычного пищевого разврата. Он поглощал пищу в таких невероятных количествах, что его ноги покрылись незаживающими язвами. Наполеон потом вспоминал: «Когда я вернулся в Тюильри, то обнаружил мои апартаменты отравленными запахом его ног…» Да и всю Францию, добавим.

…Многочисленные авторы позже писали, что второе пришествие Наполеона было поразительной авантюрой, которую можно было прервать одним выстрелом или ударом кинжала.

Но этот выстрел не сделал майор Делессар при первой встрече своего подразделения с Наполеоном. Его не сделали преданные королю артиллерийские офицеры-роялисты из крепостных пушек Гренобля, направленных жерлами на Наполеона. Пушки были заряжены картечью, но вокруг офицеров стояли и молча смотрели на них угрюмые канониры. И, видать, очень нехорошо они смотрели и очень страшно молчали, потому никто из офицеров-роялистов так и не рискнул взять в руки фитиль.

В Лионе генерал Макдональд тщетно пытался за большие деньги найти среди городских подонков хоть кого-нибудь, кто согласился бы выстрелить в императора или пырнуть его ножом на улице. Не обнаружив таковых, он поклялся убить императора лично. Но когда увидел толпы горожан и солдат, ревущие: «Да здравствует император!», начал смутно догадываться, что в данной ситуации исполнение подобной клятвы вряд ли будет признаком большого ума.

Во всей Франции тогда не нашлось ни одного человека, который бы сделал выстрел или нанес удар кинжалом. Страшно одному выступать против всей Франции.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.