Третье.

Третье.

Потрясающая зрительная память. Знают всю номенклатуру. Не на высшем уровне, а на уровне замов и ключевых департаментов. И не публичных, а самых зашифрованных, таких, как разведка и контрразведка. Весь табель о рангах по горизонтали. У них в голове хранится необозримая картотека. Человек только возник в поле зрения, и тут же внутренний компьютер выдает информацию: родился тогда-то, назначен тем-то, с теми-то связан, такие-то перспективы. Сумасшедшая память на имена-отчества. Самый высокий класс демонстрирует старая гвардия. Они помнят, кого как зовут не только по фамилии, но и по имени-отчеству, и сыплют этими именами и отчествами с дикой скоростью. «Мне не нравится, что вчера сказал Иван Иваныч Ивану Никифоровичу». Какой Иван Иваныч? Какому Ивану Никифоровичу? На моем отчестве спотыкаются все. Как только его не коверкали! И Мацаевна, и Мицуевна. В государственных кабинетах не ошиблись ни разу ни хозяева, ни их адъютанты: Ирина Муцуовна, без вариаций и спотыканий. Первым меня поразил Рыбкин Иван Петрович, который стал депутатом нового парламента и уже через два месяца знал каждого из четырехсот пятидесяти коллег в лицо и обращался ко всем без запинки. Когда меня сделали вице-спикером, у меня начался мандраж: я же обязана вести заседания, и фамилии депутатов должны отскакивать от зубов. А я должность приблизительно помню, дальше ни хрена. Конечно, не Станиславский с его: «Товарищ Сталин, извините, забыл ваше имя-отчество», но где-то рядом. В отпуске летом в Юрмале взяла справочник Госдумы со всеми фотками. Серые странички с дикими серыми паспортными фотографиями, напротив фотографий – фамилия, краткая биография. Месяц тренировалась. В парламенте вице-спикер сидит наверху, на сцене, а депутаты сидят внизу, в зале. На пляже набрала 450 камней и создала модель парламента: рассадила по фракциям – листочек с портретом, придавленный камешком, чтобы ветром не сдуло. Листочек с портретом, камешек. Листочек с портретом, камешек. Встала, смотрю сверху, как бы из президиума, на бумажных депутатов, которые трещат на ветру, и запоминаю: этот такой-то, этот такой-то. И так каждое утро. Каторжный труд! Глазу зацепиться не за что. Особенно трудно запоминалась компартия. Все словно близнецы-братья, все словно под копирку. Женщин от мужчин отличить невозможно. Гранитные лица. У националистов, у Жирика люди еще разные. А вот коммунисты и партия власти – клон на клоне! И я вдруг поняла, какая там в реальности серость. Через неделю бумажки все протухли, их намочил дождь, их порвал ветер. Кто выжил, тех и запоминала. В конце сдалась: будь что будет. Был кошмар. Депутат тянет руку, я тупо на него смотрю, минуту смотрю, две смотрю. Он уже весь багровый, надрывается, кричит: «Вы не даете оппозиции слово!». А я не слова не даю, я пытаюсь вспомнить фамилию. Не могу же сказать: включите микрофон тому мужчине с багровым лицом. Я и тяну время, заглядывая в табличку с подсказкой. Валидол пила каждый день, а когда вела заседание, глушила стаканами валерьянку, потому что от напряжения вылетали и те фамилии, которые знала. А опрокинешь в себя пол-литра валерьянки, становишься спокойной и сосредоточенной, как Будда. И тогда фамилии выскакивали сами. Одного психа запомнила на всю жизнь. Этот… как его? Вот, забыла.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.