Немножко собственной доморощенной философии

Немножко собственной доморощенной философии

Что поделаешь? Философии… Тянет мою душеньку к ней, окаянной. Потом, возраст. Смолоду, там по дневникам, по записным книжкам и пейзажи, и лирика попадались, а последнее время — одна философия пошла. Скорей, наверное, не философия, философствование. Но все от души! Не по принуждению. А поскольку пытаюсь рассказать душу… А вдруг не все чушь в философствованиях моих?

Я ведь, как это нынче ни печально, — коммунист. В партии никогда в жизни не состоял, но — коммунист. В душе, в мозгах. А это еще безнадежнее, чем официальное членство. Официальные-то вон как прытко брызнули в разные стороны. Как крысы с давшего течь корабля или тараканы, когда внезапно ночью свет на кухне зажгли… А если в душе коммунизм? От души-то от своей куда денешься? Не вынешь же ее за хвостик, как красную книжечку, и не сожжешь принародно… Душа только с жизнью из тела вынимается.

Стало быть, я, значит, коммунист. А коммунизм нынче не самые безоблачные и уверенные в самом себе и в своей правоте времена переживает. А вместе с ним, естественно, и материализм.

Тем временем идеализм, в полнейшем согласии с открытиями и утверждениями классиков марксизма, пока нет ни Энгельсовых, ни ленинских мозгов, способных ответить ему каким-нибудь новым «Анти-Дюрингом» или «Материализмом и эмпириокритицизмом», не спит, ожил, оправился, отдышался. Да и разгулялся.

Бог в помощь!.. Недаром умные марксисты (покойный М.А. Лифшиц) вожделели, мечтали о том сладком мгновении, когда «марксизм вновь станет гонимым учением». А мечтал Михаил Александрович о «гонимости» родимого учения затем и оттого, чтобы от него, от учения, отвалилась, отшатнулась, наконец, «могучая армия «Гвоздилиных» (русскому читателю абсолютно ясно, что под этим неопределенно-нарицательным именем подразумеваются неискренние, но ретивые и «истовые» ревнители, агрессивные приспособленцы; у друга моего в МХТИ в конце 50-х таких брезгливо называли «активистами»), А нынче эти «активисты Гвоздилины», четко держа нос по ветру, всей оравой, сбивая, топча и давя друг друга, ринулись… в религию. К Богу. К православию, к христианству. Да и другими конфессиями не брезгуют. Они «помогут»… И религии, и церкви. Помогут так же, как до того помогли марксизму: т. е. заболтают, не вникая, даже не пытаясь, не испытывая внутренней насущнейшей душевной потребности вникнуть, разобраться, осознать. Самих себя хотя бы в мире: где ты, кто ты, что ты и для чего. Эту потребность испытывает нормальный живой homo sapiens. Не может не испытывать. А «Гвоздилины» — это совершенно особая порода. Порода, в которой «сапиенсу» просто не в чем завестись, там физически отсутствует тот орган, который мог бы оказаться «сапиенсом». Как нет у медведя крыльев, а у змеи ног, так и у Гвоздилиных нет вот этого органа, который можно было бы развить до сапиенса. У них — только желудок.

Это ведь про одного из их породы анекдот, когда спросили такого однажды, зачем тебе голова:

«Как зачем? Я ею ем».

Вот они и едят. И требуют, чтобы было что есть. А как, откуда оно возьмется — это не их дело. Их дело: требовать! И — есть! Вот они сейчас всей толпой срочно переключились на религию, на веру в Бога. Ну и слава Богу! Марксизм хоть вздохнет пока. А они и с религией устроят то же, что когда-то с марксизмом: т. е. заболтают, обгадят этим самым и предадут на следующем историческом витке.

А сейчас, пока материализм несколько растерялся, стушевался, приумолк, собираясь с мыслями, — идеализм, воспрянув духом и расправив плечи, кинулся срочно на добивание: «злую» теорию материализма «клюет, гибель скорую торопит, бьет крылом и в море топит…».

Вот только что по телевидению интеллигентный дяденька с бородой, не на русском (!), на интеллигентном английском языке нанес очередной могучий, просто нокаутирующий, а ему, этому дяденьке, может, кажется, что и вовсе смертельный удар материализму, эволюционной теории и прочим огрызкам всяческих атеистических, антиидеалистических измышлений. Он признает, дяденька, — не сам, нет, целая могучая наука якобы в его лице, что живая жизнь может возникнуть, синтезироваться из неживой материи, но в одном лишь случае из… 10 в восемьдесят седьмой степени из такого вот количества вариантов. А что же это за количество такое: 10 в восемьдесят седьмой степени, единица и 87 нолей? Если допустить, что наша земля существует 4 миллиарда лет, как кто-то подсчитал, то в 4 миллиардах лет секунд (!) всего-навсего 10 в двадцать пятой степени, а тут 10 в восемьдесят седьмой… Короче, в 4 миллиардах лет секунд столько не наберется, сколько потребовалось бы перебрать вариантов, чтобы неживая материя синтезировалась бы в живую. Отсюда дяденька неопровержимо выводит, что жизнь могла возникнуть только сознательно, только с Благословения и Благоволения создателя! Какая защита, какой суперблок выдержат такой сокрушительный удар? Но, как ни странно, мой скромный, доморощенный материализм — держит. Может, ему только кажется, что держит? Но кажется же! А сокрушенному-то, поверженному, уничтоженному, размазанному и размозженному разве может казаться? А мне кажется! Да, больше того, меня это даже не волнует: ну и что? И что, что в 4 миллиардах лет секунд столько не наберется, сколько нужно вариантов, чтобы синтезировать жизнь из неживого? А почему этот единственный случай синтеза живого из неживого обязательно должен был ждать, пока переберутся все 10 в восемьдесят седьмой степени вариантов? А не мог случиться сразу? Где-нибудь в начале этих 4 миллиардов лет? Или хотя бы в середке? Потом откуда такая выверенная и неопровержимая цифра — 4 миллиарда? Всего 300 лет назад на Руси свято убеждены были, что мир сотворен гораздо ближе по времени: всего-навсего каких-то 7 тысяч лет тому назад. Но — тем же самым, всемогущим и всемудрым Создателем! Маленько считать научились, а ошибка вон какая выявилась:

7 тысяч лет в 4 миллиардах укладываются аж 571 428 с половиной раз! А ведь были же убеждены, да всем миром, что сотворен мир вот эти вот жалкие 7 тысяч лет назад… Хотя… если все это создавалось Создателем?.. Чего ему, Создателю, было тянуть? Разводить тоску аж на 4 миллиарда лет? Взял бы и создал сразу! Ну для приличия на 7 тысяч лет можно было бы еще растянуть, но уж 4-то миллиарда куда? Хотя в них и всего 10 в двадцать пятой степени секунд. Но ведь это «всего» по отношению к 10 в восемьдесят седьмой степени, а так-то… поди-ка, посчитай! 10 в двадцать пятой… Устанешь ведь. Да и соскучишься…

Ну да и, в конце-то концов, при всем моем настырном, упрямом, невменяемом атеизме и материализме, — ну пусть, пусть мир создан Создателем. Разумом, логосом, словом, духом, Богом, — пусть! Бог с ним! Слава Богу, никто Его (Создателя) не видел. Только казалось, что видели, а показаться мало ли что кому может… Но Бог с ним, пусть в начале всего был Бог, разум вселенский, идеальное что-то, дух, а не материя. На здоровье. Но ведь без материализма-то миру тоже никуда не деться! Без материалистических методов познания и исследования. 10 в восемьдесят седьмой степени — ведь это никакой не высший разум внушил, это человек вычислил (точно или неточно, с ошибками в какой-нибудь десяток или сотню нулей в ту или иную сторону — не суть важно) — вы-чис-лил! Человек. Наш, простой, земной, обыкновенный. Да никуда им друг от дружки не деться, идеализму с материализмом. Они дополняют друг друга, они друг без друга завянут, зачахнут, сгинут, испарятся, расточатся, аки дым. Они, как мужчина и женщина, друг без друга — ничто, прах, конец всему сущему. Они — единство! И борьба вечная, но и вечное же единство! Ну Бог — так Бог… Создатель — так Создатель… Чего тут лбы разбивать, доказывая то, чего ни доказать, ни проверить невозможно? Но признали же идеалисты, хотя бы в лице этого интеллигентного англоязычного дяденьки бородатого материалистические методы познания и исследования (а куда б они делись?). Ну и за это, за такую радость и возможность взаимопонимания и взаимодоговариваемости могу признать и я наличие Создателя в начале всего. Бог с ним. На здоровье. Лишь бы человек не успокаивался, не останавливался в своем движении, в своем развитии, прогрессе. Не уповал на Создателя: мол, все равно все от века установлено — стало быть, все наши труды, старания, изыскания ни к чему, стало быть, нечего и дергаться, наше дело — только не грешить… Нет! Наше дело — работать, развиваться, sapiensaми становиться, поскольку хоть в антропологии этот вид или тип давно создался, оформился, — в жизни, в истории с «сапиенсами» у нас, у человечества (а в России особенно), много сложнее.

Где-то на заре своей литературной деятельности А.М. Горький сделал такое, вроде бы шутливое, но не без доли истины открытие: «Везде, где я видел двоих, я слышал два мнения…, а иногда даже три и более. Это противно логике, но русскому человеку, очевидно, нимало не противно…» Не знаю, кому как, но мне это «открытие» представляется вполне правомерным и отвечающим некоторым свойствам русского характера, русской жизни. Я, к примеру, сегодня абсолютно убежден, что у нас было и сегодня есть по меньшей мере два марксизма. А то и больше! Как по Горькому. Но два «марксизма» как минимум: один — научный, философский, аргументированный, обоснованный, которого почти никто не знает, ну разве что жалкая кучка специалистов. Я свою старую тетку спрашивал, ветерана партии, труда, бывшую некогда депутатом Моссовета, вечную труженицу, честного, ответственного человека: «Тетя Мила, вот если сегодня собрать всех оставшихся еще, не разбежавшихся, как крысы с тонущего корабля, коммунистов (сколько их там еще осталось?), самых последних, верных, — собрать всех и устроить им экзамен по научному коммунизму, как Вы думаете, хоть кто-нибудь сдаст его? Хоть кто-нибудь что-нибудь из научного, философского марксизма знает, понимает, умеет им пользоваться?» Тетя Мила моя, как честный, дисциплинированный и ответственный товарищ, тут же выкинула руку вперед: «Я первая не сдам! Ни уха, ни рыла не знаю»). Но есть у нас (был когда-то) и другой «марксизм». А то и марксизмы! Этого — море разливанное! Вот тут царство «Гвоздилиных». Тут они «правят бал»! И доправились… Это другой «марксизм». Вульгарный, хамский, демагогический, извращенный и прохиндейский. Ничего общего с первым, окромя названия, не имеющий. Просто диаметрально противоположный первому. Марксизм буквы, но не духа. И вот этот-то марксизм большинство сегодня возненавидело, прокляло (о первом они, большинство, и понятия-то не имеют. Даже представить себе не могут, как Василий Иванович в анекдоте не мог представить себе квадратный трехчлен). А меньшинство, о первом марксизме тоже не слыхавшее, в глаза его не видавшее, свято и стойко все еще верит, как во Христа, в давно дискредитировавшую себя демагогию второго.

Когда-то, во дни моей юности, был в ходу такой анекдот: в чем различие и сходство между диаматом (диалектическим материализмом) и просто матом? Различие было в том, что диамат знали немногие, но очень многие пытались показать, что знают; с матом дело обстояло наоборот: знали почти — или без «почти» — все, но очень многие делали вид, что и слыхом не слыхали, и понятия не имеют. Это все сегодня и не смешно, и даже непонятно: от диамата мы сегодня открещиваемся, как от сатанинского наваждения, а матом — щеголяем!.. Ну и сходство было: и тот, и другой в те времена бесспорно считались «мощным оружием в руках пролетариата»… Теперь бедному пролетариату только последний остался. И не только пролетариату…

Но что сегодня для меня самое смешное в этом вполне заслуженно забытом, ставшем абсолютно несмешным и непонятном анекдоте, так это то, что анекдот уже тогда улавливал и особенность того времени, и основную тенденцию, направление развития интеллектуального потенциала нашего общества с тех «святоханжеских» времен к нашим, свободным, демократическим и гласным, т. е. от истинного знания к деланию вида, к показухе. Анекдот — улавливал! А научная теория — не сделала этого, упустила. Хочется мне здесь привести свой ответ одному, школьному еще, приятелю, некогда самому искреннему, истовому, активному комсомольцу, члену, чуть не секретарю нашего школьного комитета ВЛКСМ, громче и восторженней всех оравшему «ура» в темном кинозале, когда в конце «Чапаева» или других наших, по чапаевскому стандарту сделанных кинолент, приходили, прилетали, на конях ли, на самолетах ли «наши»! И или спасали, или хотя бы праведно мстили за погибших героически и за правое дело «наших»! Лютой и праведной ненавистью ненавидевшему всех «врагов» — белых, зеленых, коричневых и прочих «не наших». Переживавшему, сострадавшему, сочувствовавшему всем «выдающимся деятелям» и страдальцам «прогрессивного человечества», таким как Фидель Кастро, Патрис Лумумба, Сальвадор Альенде. Но когда он, приятель, узнал, что «враги» были не только враги, но еще и люди, а иногда и благородные, честные, а «наши» таковыми не всегда оказывались, — он, приятель, так же резко и непримиримо стал относиться к обманувшим «нашим». И резко переменился в отношении «врагов». А сегодня и вообще ударился в религию. И все с той же святой верой и восторженностью, с которыми когда-то верил в коммунизм и светлое будущее всего прогрессивного человечества… Ролан Быков восхитительно сыграл очень похожего на моего приятеля героя в фильме «Служили два товарища». И вот сегодня мой приятель горячо и искренне зовет, завлекает и меня разделить его сегодняшнее, вновь обретенное, самое праведное, как ему теперь кажется, надежное и верное мировоззрение. И вот я ему отвечаю…

Огорчаешь ты меня, друг. Ах, как огорчаешь. Тебе ж дали волю в 1861 еще году! В 1917-м вообще все ограничения сняли. А на днях и еще добавили, свободы-то… А ты все со своим «идолопоклонством» носишься. То «красным» поклонялся, то «белым», то Сталину, теперь вот Христу… Ну это вроде хоть понадежнее, подолговременнее, Христу-то, но…

В те времена, как у всех на глазах безобразно влачилась

Жизнь людей на земле под религии тягостным гнетом,

С областей неба главу являвшей, взирая оттуда

Ликом ужасным своим на смертных, поверженных долу,

Эллин впервые один осмелился смертные взоры

Против нее обратить и отважился выступить против.

И ни молва о богах, ни молньи, ни рокотом грозным

Небо его запугать не могли, но, напротив, сильнее

Духа решимость его побуждали к тому, чтобы крепкий

Врат природы затвор он первый сломить устремился.

Силою духа живой одержал он победу, и вышел

Он далеко за пределы ограды огненной мира,

По безграничным пройдя своей мыслью и духом пространствам.

Это еще до Рождества Христова. Это Лукреций Кар об Эпикуре. Видишь, как далеко в глубь веков, в глуби веков (Эпикур — IV–III вв. до н. э., Лукреций — I в. до н. э.) мои идеалы коренятся… Даже не «идеалы», а просто символ веры. И даже не «веры», а миропонимания. Какая «перестройка» может это отнять или поколебать? Коленки у нее (у перестройки) слабы. «Мелко она ишо плавает…» Да и совсем даже не плавает, а так… на мелкой грязи руками машет. Только забрызгала грязью все вокруг, а дела-то пока не видно.

Нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви.

A.C. Пушкин

В России развилась особая привычка к новым эрам в своей жизни, наклонность начинать новую жизнь с восходом солнца, забывая, что вчерашний день не потонул под неизбежной тенью. Это предрассуждение от недостатка исторического мышления, от пренебрежения к исторической закономерности.

В.О. Ключевский

Я обвиняю не систему, а Человека.

Ромен Роллан

Видишь, какая у меня компания? С кем я дружу, к кому прислушиваюсь? Какие нонешние брехуны и недоумки могут все это отнять или хотя бы поколебать?

А боготворимые тобой Пушкин с Толстым тоже ведь не безукоризненны. Особенно Толстой, когда под конец жизни он отрекался ото всего, сделанного в начале. В том числе от «Детства», «Отрочества», «Юности». Да безукоризненных людей нет, не было и быть не может! Потому что все они — люди. Не боги. А Пушкин не глупил? А смерть свою не своими руками организовал?.. Но мне и не нужна их безукоризненность. Я счастлив, что они — люди! Живые. Грешные. С глупостями, слабостями и недостатками. Но поднимавшиеся до таких высот! До таких прозрений! И — низкий поклон им за это. За то, что они со своими — повыше наших! — возможностями не под себя гребли, а для человечества, для «громады», для «опчества» потрудились. Явили нам примеры возможности человеческого существования. (Не животного.) Человеческого. Прекрасного, честного, завлекательного. Пусть не всей жизнью своей, пусть отдельными прорывами, но явили же примеры! Значит — можно! По-людски. Не по-скотски. Оно и слаще. И совесть спокойнее. И интересней. Увлекательнее по-людски-то».

Господи!.. Да в этом ли дело? Какая разница: создал ли Кто все это или оно само… создалось, образовалось, синтезировалось, эволюционировало… Главное, что Оно — есть, и не знаю кому как, а мне дак смертельно жаль будет, если Оно все рухнет, испепелится, сгинет, взорвется, словом — исчезнет.

А мы сегодня, человечество, homo sapiensbi, как никогда близки к этому! И виной, причиной этой так страшно и явственно приблизившейся к нам, надвинувшейся на нас гибели является не кто-нибудь, не Бог, не дьявол во плоти или без плоти, а мы же, человечество, homo sapiensы, «Венец Творенья»… И если во главе, в начале всего стоит Бог, разум вселенский, так почему же у этого разума довольно-таки толково и продуманно все в мире, в природе — все замечательно, исключая область «Венца Творенья»? «Венец» таких мерзостей наворотил за несколько тысячелетий своего существования. И именем Божьим… И во имя справедливости, гуманизма, человеколюбия и всеобщего счастья. Мне бы на месте Творца и Создателя крайне неловко было за такой вот «Венец Творенья»…

Евсей Мошкин в «Доме» у Ф.А. Абрамова, умирая, последнее предсмертное желание еле слышно выдыхает: «Все хочу, чтобы у людей меньше зла было…» Да разве один Мошкин? А сам Абрамов? А Астафьев? А Горький, чуть ли не анафеме у нас сегодня уже преданный: «Злоба — это глупость», «Не торопитесь осуждать! Осудить — всего проще, не увлекайтесь этим. Смотрите на все спокойно, памятуя об одном: все проходит, все изменяется к лучшему Медленно? Зато — прочно! Заглядывайте всюду ощупывайте все, будьте бесстрашны, но — не торопитесь осудить» («Мои университеты»), А Бетховен: «… живите мирно и помогайте друг другу… Внушайте вашим детям добродетель. Не деньги — лишь она одна может сделать человека счастливым» (из «Гейлигенштадтского завещания»), А Данте? Ну прямо «моральный кодекс строителя коммунизма»:

Бояться должно лишь того, в чем вред

Для ближнего таится сокровенный;

Иного, что страшило бы, — и нет.

^(«Ад»)

А Гёте? Фучик?.. Да сколько еще хороших людей, неглупых, разных, далеких друг от друга и во времени, и в пространстве, — сколько еще добрых больших людей на ум, на доброту тщились направить неразумное, злобное, эгоистичное, агрессивное, до боли любимое человечество? И безымянный Автор «Слова о полку Игореве», и… и…

Так откуда ж оно берется, зло это треклятое? Где родится? Произрастает? Сил набирает? А потом вон мир сокрушает. Хорошо верующим — у них нечистый во всем виноват. Дьявол. Сатана. А как нам, бедным, быть, атеистам? (Не один же я сегодня атеист остался? Еще хоть парочку сомысленников найду, чтоб иметь право говорить не «мне», а все-таки «нам, атеистам»?). И как нам быть: дьявола у нас нет, как и Бога, а зло-то — вон оно, того и гляди затопит и погубит все. Откуда оно?

Томмазо Кампанелла вон считал, что «себялюбие — корень главных зол». И очень я ему за эту мысль и формулировку благодарен, поскольку абсолютно разделяю ее, мысль. Самого Кампанеллу я не читал (а то уж шибко начитанный получаюсь, как бы кого в заблуждение не ввести), по телевидению слыхал. Очень я образование уважаю. Так вот, услыхал я это, и тут же в восторге, что не один я в эту сторону думаю, — записал в записную книжку. А думал я об этом много-много раньше. Вот запись в той же записной книжке, но от 3 декабря еще аж 1986 года; после выписанной из Монтеня цитаты:

«… откуда взялось у нас ошибочное стремление прибегать к Богу во всех наших намерениях и предприятиях… не заботясь о том, справедливы или несправедливы наши желания… взывать к имени Его и могуществу… во всяком деле, даже в самом порочном… Справедливость свою Он являет чаще, чем всемогущество, благодетельствуя нам в меру ее требований, а не согласно нашим просьбам»…

Монтень «Опыты, кн. I, гл. VI, «О молитвах».

А дальше я себе думаю… Идо того тоже думал: откуда зло? Наши неправедные, порочные, несправедливые намерения и желания? На которые ведь иногда у нас хватает сил и без помощи Всемогущего? И они, эти намерения и желания, были примеры, случалось, — исполнялись! Приводились в исполнение! Не раз и не два! Так откуда же зло-то мировое, несправедливость? Откуда оно берется? А не из эгоизма, случаем? Не из его глупости и близорукости? Ну, глупость, положим, не только эгоизму свойственна, ее привилегии слегка пошире распространяются… Но все же ведь эгоизму-то она более присуща!»

Эгоизм не обязательно должен быть… индивидуальным, индивидуалистичным (?)… с терминами у меня неважно — в общем, в единственном числе: только «Я», только для себя, только под себя. А почему не может быть эгоизма семейного, кланового, национального, классового? Чтобы мне, — стало быть, моим близким, моему клану, нации, классу было хорошо и сладко… И всем моим потребностям, желаниям (праведным, неправедным — неважно!), но чтоб всем моим похотям, всему, чего только похотелось и возжелалось — всему чтоб удовлетворение было! А какой ценой, за чей счет, ценой чьего-либо обнищания, обкрадывания кого-либо, ограбления, а то и ценой жизни чьей-то — это неважно. Это — наплевать. Лишь бы мне. «Лишь были б желуди, ведь я от них жирею…» Лишь бы мне. Мне и моим, которые вокруг меня.

А уж когда я в своих поисках и размышлениях на эту тему доехал до глупости, тут мне в поддержку мощной фалангой встал и тот же Монтень: «Я не думаю, чтобы злонамеренности в нас было так же много, как суетности, и злобы так же много, как глупости: в нас меньше зла, чем безрассудства, и мы не столь мерзки, сколь ничтожны». И Гете: «… Недомолвки и предубеждения больше вносят в мир смуты, чем коварство и злоба. Во всяком случае, последние встречаются гораздо реже». И Гольбах, цитируемый Г.В. Плехановым в лекциях «Материалистическое понимание истории», стало быть, разделявшим и исповедовавшим тот же взгляд на суть данного вопроса (и я-то всех их цитирую не для того, чтоб позадаваться, мол, какой я умный да начитанный, и записывал я все это в записные книжки в свое время не для выпендривания перед самим собой, а потому что очень как-то ложилось это все на душу, отвечало, формулировало то, что мне казалось истинным и верным). Так вот Гольбах: «Невежество, заблуждения, предрассудки, недостаток опыта, размышления и предвидения — вот действительный источник морального зла… История нам показывает, что в деле управления народы всегда были жертвами своего невежества, своего неблагоразумия, своей доверчивости, своего панического страха и, в особенности, темпераментов тех, кто умел подчинять себе толпу. Подобно больным, которые беспрестанно ворочаются в своих постелях, не находя себе удобного положения, народы часто меняли форму правления, но никогда не было у них ни сил, ни способности преобразовать сущность, добраться до действительных источников своих зол, и они постоянно бросались в противоположные крайности под властью слепых страстей». Ну и сам я, ободренный такой солидной поддержкой столь уважаемой компании, чтобы как-то поддержать беседу и свою формулировку, свое скромное «открытие» (истинность которого представляется мне бесспорной) решился вставить: «Из всех богов, из всех идолов самый кровожадный, самый жестокий, самый ненасытный — человеческая темнота и глупость! — я сказал». И записал 7 июня 1987-го в Москве, в беседе с дочерью.

Стало быть, зло-то, враг-то наш, человечества, страшнейший — совсем близко! И сколько бы мы его ни выискивали и ни уничтожали — мы никак окончательно уничтожить его не можем. Даже задеть, повредить ему не можем, потому что он еще ближе, еще замаскированней, чем самый близкий, самый коварный, самый хитрый враг: этот недосягаемый, неуязвимый враг находится не где-то вне, а внутри нас! И он — это наша темнота, глупость, необразованность, некомпетентность или, по Гольбаху: «невежество, заблуждения, предрассудки, недостаток опыта, размышления и предвидения», а от них и подозрительность к окружающим, а затем и недоверие, а уж там недалеко и до непримиримости, агрессивности и жестокости.

И ведь, как бороться с этим жутким врагом, давным-давно известно, но… Этот жуткий и коварный враг постоянно отводит наш праведный гнев и направляемые им удары прямо-таки с бесовской хитростью и увертливостью: не просто отводит, а переводит их и сокрушает ими как раз тех, кто ему, врагу нашему, всего опасней и гибельней — на умных, знающих, образованных, компетентных, интеллигентных… Вот мы генофонд-то наш и уничтожили почти. А что не уничтожили, то разогнали. И — сидим. И опять — врагов ищем! вовне! А так недолго ведь доискаться до новой гражданской войны… И опять — дружка дружку перебьем, реки и моря крови пустим, а врага, истинного врага при том даже не заденем, даже не оцарапаем. А избыть, изжить, истомить, измотать этого страшнейшего врага нашего можно только одним путем… Долгим. Страшно долгим, но единственно возможным. Бесконечно долгим, но зато прочным, надежным: про-све-ще-ни-ем!! А к чему, не уставая, не отчаиваясь, не смущаясь кажущейся неподъемностью задачи звали Русь светочи ее, заботники, радетели, великолюбы и великотруженники наши? Начиная с Нестора-летописца и предшественников его и с «Поучения» Владимира Мономаха. Да к нему же, к просвещению. К свету! И Сергий Радонежский: «Любовью и единением спасемся». И Андрей Рублев… И Михайло Ломоносов… И Пушкин Александр Сергеевич: «Молодой человек! Если записки мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений» («Капитанская дочка»).

Да и Ульянов-Ленин Владимир Ильич не завещал, не умолял, не заклинал разве соотечественников, соплеменников: «Учиться! Учиться! Учиться!»?

А мы что? Нам — что Владимир Мономах, что Владимир Ульянов… Даже и поговорочку в самые последние, «новейшие» времена приспособили: нам что бы ни делать, лишь бы ничего не делать… Вот и сидим. Свои мозги— кои повыбили, коих повыгнали… Теперь ждем помощи от «благодетелей» из-за бугра. Ждем, кто бы добрый, мудрый и справедливый явился «княжить и володети нами»… Избрали вон двух лидеров себе — «и не бъ в нихъ правды». Того и гляди «воевати» почнем «сами на ся»… Южная Корея вон сообразила: бросила все силы на образование, и — гляди-ка — получилось! Не сразу, не вдруг, лет через 10, через 15, но получилось же! А может, и нам сообразить наконец? Успокоиться. Угомониться. И взяться потихонечку за учебу. Без восторгов. Без проклятий. Без эйфории, без экзальтации. Спокойно, по-деловому. Самим сперва сообразить что к чему. А сообразивши — и детей начать учить. А то ведь стыдно! Бисмарк вон когда-то считал, что только дурак учится на своих ошибках, а умный — на чужих. А мы и на своих не учимся! Уныло повторяем их из века в век… Может, хватит?

По сусекам дневников и записных книжек

1962 год, 25 июля.

Два года, как училище, наконец, закончил, возраст — 25 лет, а себя все еще не нашел… Да и сегодня-то — нашел ли? — с полной уверенностью сказать не могу…)

«Госсподи, господи, господи…

Мысль-то какая вдруг в меня вошла: ведь никогда нигде не чувствовал я себя так легко, просто, свободно, понятно и… не никчемно, как в Казахстане! На простом люду (среди простых людей). В Калининграде с моряками на смоленых, знойных, обласканных солнцем досках причала… (Э.Г. Кеосаян и «Мосфильм» снимали «Где ты теперь, Максим?»). Где-то, где-то с простыми… по-простому… Никогда я там чужим не был. И там я обретал спокойствие и уверенность. И на искусство-то я гляжу откуда-то оттуда, а не из своих «искусственных» рядов. И на хрена мне вся сложность и борьба в моем сегодняшнем мире без того, понятного и родного?.. Трудно, но пришел же я раз в него. Из Москвы в Колутон! (Северный Казахстан). Через страх перед холодом, одиночеством, бездомностью, но — пришел! И попал в точку! Хорошо мне было, и хотелось остаться. Хотелось остаться там… Ушел почему-то…, сбежал, изменил. Как-то бы поумней вернуться туда… В Сибирь, в мостостроительство…

Это не чушь! Где-то я все около своей «жилы» толкаюсь: то с одного боку совсем близко подлезу, то с другого чуть не зацеплю, не врежусь в нее, но… все еще никак! Не попаду. Но где-то здесь она, «жила» моя, близко, должен я ее в конце концов настигнуть, тем более, что она гораздо проще и скромней, чем казалось в юношестве…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.