22

22

Владимир Ильич все больше склонялся к тому, чтобы принять приглашение Серго. Побывать в Грузии давно хотелось. К тому же лечащие врачи настоятельно советовали продолжительный отдых и горный воздух.

Серго заговаривал об этом еще в свой прошлый приезд — в декабре. Ильич ответил: свидимся весной — решим. С конца марта[85] Орджоникидзе возобновил "атаки". Сегодня у Серго неожиданно появился союзник. Из Ганновера доставили перевод напечатанной в газете "Нью-Йорк тайме" корреспонденции "Что с Лениным?".

Доктор Клемперер, известный специалист, приглашенный в Москву для консультации и теперь возвратившийся, сказал своим коллегам:

"Ленин человек крепкого физического сложения, большой рабочей энергии, и все время работает 14–16 часов в день. За последнее время его трудоспособность уменьшилась, и он и его друзья решили расследовать, не является ли это следствием какой-либо болезни… На консультации целого ряда врачей мы осмотрели Ленина и нашли лишь небольшую неврастению, следствие переутомления… Ленин должен некоторое время беречься и отдохнуть".

На переводе Ильич написал:

"Прошу достать мне на время этот № "Таймса", когда он придет".

Вечером того же дня Орджоникидзе доставили записку:

"Тов. Серго! Поговорив с Беленьким на тему нашего вчерашнего разговора, черкните мне, пожалуйста, пару слов, чтобы я знал, что мы договорились вполне и что "недоразумений" не будет.

Нервы у меня все еще болят, и головные боли не проходят. Чтобы испробовать лечение всерьез, надо сделать отдых отдыхом.

Вам, при Вашей занятости, вероятно, никак не удастся самому выполнить то, о чем вчера говорили, да и не рационально, конечно, Вам за это браться. Найдите человека исполнительного и внимательного к мелочам и поручите ему (тогда и ругать мне будет приятнее не Вас, кстати сказать).

Числа около 7 мая я буду ждать присылки мне и подробной карты и сведений о пригодном месте (или пригодных местах) — высота над уровнем моря, изолированность и пр. и т. д. также описания этих мест и тех уездов или губерний, где они находятся.

Признаться должен откровенно, что недоверия к "окраинам" у меня чрезвычайно много; от этого недоверия (и от больных нервов) я прямо-таки ожидаю, что выйдет какой-нибудь "анекдот" вместо всякого лечений. Даже здесь под Москвой мне случалось видеть, как после кучи обещаний получались "анекдоты", для исправления коих оставалось одно: уехать из назначенного места назад в Москву и дождаться там "устранения анекдотов". А из-под Тифлиса или из-под Новороссийска "назад в Москву" не уедешь. Боюсь я, признаться, дальней поездки: не вышло бы утомления, ерунды и сутолоки да склоки вместо лечения нервов.

Найдите человека внимательного к мелочам и пусть он сделает поаккуратнее.

Ваш Ленин"

Двумя днями позднее:

"Т. Серго!

Спасибо за письмо.

Камо просит меня взять его с собой. Я не возражал бы. Но хочу знать Ваше мнение. Если Вы не против, скажите ему от меня, что я согласен (и что все в тайне). Если Вы против, позвоните мне завтра [утром] днем (12 ч. и 1 час; назначьте время через секретаршу) из моего кабинета.

Высоту (над уровнем моря) намеченного дома надо знать, ибо сердце у Надежды Константиновны плохо и большой высоты не вынесет.

Всяческие приветы Вам и Кирову".

Ехать в Грузию Владимир Ильич решил твердо. Какому только месту отдать предпочтение? Боржому? Надо еще посоветоваться с Серго. Семнадцатого апреля он пишет записку в Тифлис:

"Т. Серго! Посылаю Вам еще несколько маленьких справок. Они сообщены мне доктором, который сам был на месте и заслуживает полного доверия: Абастуман совсем, де, не годится, ибо похож на "гроб", узкая котловина; нервным негодно; прогулок нет, иначе как лазить, а лазить Надежде Константиновне никак нельзя. Боржом очень годится, ибо есть прогулки по ровному месту, а это необходимо для Надежды Константиновны. Кроме того Боржом — высота подходящая. Абастуман же высота чрезмерная, больше 1000 метров. Нельзя. Особенно наш доктор предупреждает против ранней поездки, де, будут холода и дожди сугубо до половины июня. На этот последний счет я не так боюсь, если дом не протекает и отапливается, ибо при этих условиях холода и дожди не страшны.

Жму руку. Ваш Ленин.

Р. S. Понятно, отдельные дома на подходящей высоте могут в самых различных и многих местах быть вполне годны".

Серго также готов был отдать предпочтение Боржому. Все будто счастливо складывалось, скорее бы только наступило лето! Камо нетерпеливо считал дни, последние свои дни!.. Многое было безжалостно перечеркнуто и растоптано тем летом.

Пока — в апреле — все еще шло по плану друзей.

Двадцать третьего числа в известной в ту пору Солдатенковской больнице Владимиру Ильичу сделали операцию. Извлекли отравленную пулю, оставшуюся в полости ключицы после покушения тридцатого августа 1918 года.

Операция прошла хорошо. Не хирургов вина, что месяц спустя болезнь Ильича неожиданно дала новую вспышку. Положение настолько ухудшилось, что пришлось, не откладывая, переехать в Горки, четыре месяца провести в строгом режиме. О Кавказе уже никто не заикался.

Тем временем Серго пришлось похоронить Камо. Он не болел, отлично чувствовал себя; побывал в Тегеране, получил новое назначение — начальником Закавказского таможенного управления. А четырнадцатого июля произошло до сих пор необъяснимое. В самом центре Тифлиса — на спуске с проспекта Руставели на набережную Куры — на Камо, как обычно ехавшего на велосипеде, налетела грузовая машина. В больших городах катастрофа не такая уж чудовищная…

На гроб Камо Серго возложил венок от Владимира Ильича и Надежды Константиновны. Слезы мешали говорить. В газетах было опубликовано:

"Тифлис, 18 июля 1922 г.

От имени ЦК РКП говорит С. Орджоникидзе. Волнение мешает оратору, речь его прерывиста.

Дорогой Камо!

Встретился я с тобой 18 лет назад. Я был молод. Ты считал своим долгом разъяснить мне, как стать большевиком, как бороться за интересы пролетариата. Сегодня приходится расстаться с тобой… За эти 18 лет мы не раз встречались… И не раз ты излагал свои планы о борьбе с капитализмом… Порой эти планы казались несбыточной фантазией… Я помню, как говорил ты об этих планах с товарищем Лениным, который любил тебя горячо… (Волнение перехватывает голос оратора.)

Когда встречусь с Лениным, я не знаю, что я буду говорить! Прибывшие из Москвы товарищи говорят нам: "Как вы не сумели сберечь Камо?!!"

Жизнь продолжала наносить удары, такие, что легко могли сбить с ног. Для Серго снова наступали месяцы тяжелых переживаний, мучительного разрыва со многими близкими людьми. Владимир Ильич "право на раздражаемость отверг"…

А было чертовски обидно. Серго звал своих старых товарищей по революционному подполью и по гражданской войне, тех, кого в Грузии привыкли считать солидными марксистами, — Филиппа Махарадзе, Буду Мдивани, Котэ Цинцадзе:

— Нужно покопаться у себя в душе как можно поглубже, как только найдешь маленькую националистическую струнку, то ее нужно вырвать, выбросить и сказать: "Не надо", ибо она мешает нам, нашему единению, нашей силе, нашей воле.

Речь идет о том, как нам устроить мирное сожительство закавказских народов — армян, грузин, азербайджанцев, абхазцев, осетин и других. Федерация, мир народов, национальный мир. Что может быть лучше?

В ответ Серго получил категорическое: "Нет, нет, нет!" Нам не надо Закавказской федерации — единых денег и отмены таможенных границ. Не отнимай у нашей Грузии ее географических преимуществ. Мы не станем делиться с нищей Арменией нашими черноморскими портами и нашей железной дорогой. Мы не дадим ни грамма золота в кассу объединенного Внешторга. Каждый пусть торгует с заграницей самостоятельно, чем богат. На наш марганец спрос велик, а что могут предложить армяне, свои камни?

Серго говорил в начале 1922 года на Первом съезде коммунистических организаций Закавказья:

— Для грузина-коммуниста Армения должна быть такой же родиной, как и Грузия. А для всех закавказских коммунистов Советская Россия и все советские республики должны быть такой же родиной, как и Закавказье.

Ему с той же трибуны бросали оскорбления.

— Еще вчера, — с болью вспоминал Серго, — один из этих товарищей выступил и нисколько не постеснялся назвать нас, членов Заккрайкома, ни больше, ни меньше как джингоистами. Он разъяснил нам это английское слово: так называют разных проводников империалистической политики английских консерваторов в колониях, в Африке…

Под шум речей и стенания о "попранной независимости" уклонисты втайне сдали в аренду фирме "Стандард Ойл" батумские нефтяные резервуары и причалы нефтяной гавани, сговорились с англо-французским Оттоманским банком об открытии отделения в Тифлисе. Предъявили требование Профинтерну о самостоятельном вхождении в Интернационал грузинских профсоюзов. И, как бы между делом, предупредили декретом чернооких, длиннокосых красавиц — горе вам, если выйдете замуж не за грузина, потеряете свое грузинское подданство.

Свежим глазом больше видно. Пробыв немного в Грузии, Михаил Васильевич Фрунзе еще в начале конфликта телеграфировал в Цека:

"В Грузии резко чувствуется националистический душок, даже среди коммунистов. Присутствовал на нескольких заседаниях Грузинского Цека. Сильно разгорелись страсти по поводу постановления Кавбюро о федерации Закавказских республик… По моим впечатлениям, тактически действительно были сделаны небольшие промахи, давшие возможность придирки. Лидером оппозиции в Грузинском ЦК был Буду Мдивани. Теперь остается лишь одно — самое решительное проведение постановления Кавбюро".

Коварный, не брезгующий в выборе средств, очень себя почитающий Мдивани сам на время выбросил белый флаг, пока не добился, чтобы в ЦК Грузии принудительно ввели забаллотированных первым партийным съездом крайних уклонистов. К ним примкнул и Филипп Махарадзе, на съезде вроде бы осудивший Мдивани. Вскоре им представился и подходящий случай снова наброситься на Орджоникидзе.

Повод дал Серго. В Москве в специальной комиссии ЦК и, особенно, здесь, в Закавказье, он сверхэнергично отстаивал идею "автономизации".

Дело было необычное. Одно из самых острых и принципиальных со времени Октябрьской революции. Решалось, быть или не быть Союзу равноправных независимых республик. Нашему Советскому Союзу! Или Украина, Белоруссия, Закавказье и Средняя Азия войдут в состав России на малых правах автономных республик. Подчинят свой суверенитет высшей власти Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров России.

Коммунистические партии Азербайджана и Армении одобрили принцип "автономизации", поддержанный, помимо Серго, Кировым, Мясниковым и Орахе-лашвили. ЦК Грузии остался на старых позициях Мдивани — ни Закавказской федерации, ни вступления в РСФСР.

В двадцатых числах сентября за "автономизацию" почти единогласно проголосовала комиссия ЦК. Проект резолюции, подготовленный Молотовым, Мясниковым, Орджоникидзе и Сталиным, был рекомендован Пленуму ЦК РПК(б) для окончательного одобрения. К счастью, в те дни улучшилось здоровье Ленина. Он оставался еще в Горках, но врачи разрешили понемногу работать, писать. Владимир Ильич тут же попросил проект об "автономизации" и документы, присланные из Закавказья. Его худшие опасения оправдались. Не откладывая, написал письмо всем членам Политбюро:

"По-моему, вопрос архиважный. Сталин немного имеет устремление торопиться…

Одну уступку Сталин уже согласился сделать. В § 1 сказать вместо "вступления" в РСФСР -

"Формальное объединение вместе с РСФСР в союз советских республик Европы и Азии".

Дух этой уступки, надеюсь, понятен: мы признаем себя равноправными с Украинской ССР и др. и вместе и наравне с ними входим в новый союз, новую федерацию, "Союз Советских Республик Европы и Азии".

§ 2 требует тогда тоже изменения…" Второго октября Ленин вернулся в Москву. Вечер провел с Серго. Обоим не терпелось отбросить все официальности, усесться, как в былые времена, на кухне за стол, покрытый клеенкой в трещинках, пить чай и делиться мыслями решительно обо всем.

Ильич уже знал, что комиссия ЦК изменила свою позицию, признала необходимым добровольный союз равных и суверенных республик. Теперь, после его вмешательства. А раньше? Почему тот же Серго, решавший с большим тактом и умением острейшие национальные проблемы на Кавказе, Украине, в Туркестане, Бухаре и Хиве,[86] куда его несколько месяцев назад специально посылал ЦК, на этот раз был ближе к "великодержавникам"? Вот уж чего Ленин никому простить не мог. "Великорусскому шовинизму объявляю бой не на жизнь, а на смерть, — заявлял Владимир Ильич в "Записке в Политбюро". — Как только избавлюсь от проклятого зуба, съем его всеми здоровыми зубами".

Четыре дня спустя открылся Пленум ЦК. По приглашению Секретариата приехал и Буду Мдивани. Отнеслись к нему более чем терпимо. Вначале он заявил о полном несогласии "объединяться". Потом "уступил". "Если Союз так необходим, то ладно, Грузия вступит в него, но самостоятельно, без Закавказской федерации — совершенно ненужной выдумки Орджоникидзе".

Дальше — комедиантство и гнусность. Шумное раскаяние и тайный курьер с письмом в Тифлис. На Пленуме-де к представителю Грузии отнеслись пренебрежительно, "с великодержавным душком". Так что "надо показать силу и готовиться к Закавказскому и Общероссийскому съезду", о чем он, Мдивани, уже в Москве договорился с Цинцадзе, Думбадзе и Окуджава.

"Показать силу" безумно хотелось. Девятнадцатого октября националисты экстренно созвали пленум Тифлисского комитета партии и ответственных работников по своему выбору. Уклонисты призвали мужественно отстаивать "независимость Грузии", протестовать против решения Пленума ЦК и намерения Заккрайкома, пришедшего на смену Кавбюро, созвать Закавказский съезд Советов.

Чтобы сбить с толку людей не очень осведомленных, уверяли, что Орджоникидзе воспользовался долгой болезнью Ленина, за его спиной протащил решение о Закфедерации.

Буду Мдивани предпочел забыть, что никто другой — Ленин сразу после победы Советской власти в Грузии начал беспокоиться об экономическом объединении Закавказских республик. 9 апреля 1921 года Владимир Ильич телеграфировал Орджоникидзе: "Настоятельно требую создать областной хозяйственный орган для всего Закавказья…" Десять дней спустя он запросил Серго: "…сообщите кратко подробности, кто у вас заведует Внешторгом, объединены ли в этом отношении Грузия, Армения, Азербайджан…"

Серго только отстаивал идею Ленина от наскоков Мдивани и его политических друзей.[87]

Весьма неохотно разрешили в конце собрания выступить Серго. Затем должен был последовать "показ силы".

— Есть предложение полностью одобрить всесторонне продуманную, безусловно правильную линию ЦК Грузии, — объявил пользовавшийся симпатией многих тифлисцев Филипп Махарадзе.

"За" проголосовали 22 человека. "Против" — 67!..

В память прошлого Серго позвонил по домашнему телефону Махарадзе, попросил спокойно посмотреть правде в глаза.

— У Буду свои расчеты. Не вам, Филиппе, таскать для него каштаны из огня…

Махарадзе сердито отрезал:

— Мой ответ ты услышишь завтра!

Серго положил трубку, вздохнул: "Старый упрямец". Ему совсем не хотелось присутствовать при полном посрамлении Махарадзе.

В зале полным-полно. На общегородское собрание пришло около полутора тысяч коммунистов. За резолюцию ЦК Грузии ни одного голоса. Двенадцать человек воздержались. Все остальные против. Уж куда яснее!

"Тем хуже для Орджоникидзе", — решили битые и вызвали по прямому проводу Москву "для чрезвычайно важных и неотложных дел" и продиктовали записку Ленину. В грубой, ультимативной форме они потребовали изменить решение Пленума ЦК РКП (б) и всячески поносили "колонизатора Орджоникидзе".[88]

Отповедь последовала немедленно. Не желая вступать в переговоры с авторами наглой записки, Ленин телеграфировал С. Кирову и М. Орахелашвили:

"Удивлен неприличным тоном записки по прямому проводу за подписью Цинцадзе и других… Я был убежден, что все разногласия исчерпаны решениями Пленума ЦК при моем косвенном участии, при прямом участии Мдивани. Поэтому я решительно осуждаю брань против Орджоникидзе и настаиваю на передаче вашего конфликта в приличном и лояльном тоне на разрешение Секретариата ЦК РКП, которому и передано ваше сообщение по прямому проводу".

"Нас травят! Мы уходим в отставку!" — хором вскричали по команде Мдивани девять из двенадцати членов ЦК Грузии. Десятый промолчал. Только Мамия Орахелашвили и Шалва Элиава заявили протест:

"Такую позицию считаем недопустимой и антипартийной и поэтому участвовать в голосовании проекта постановления об отставке ЦК считаем для себя совершенно невозможным".

Серго, напротив, отнесся очень спокойно.

— Угодно в отставку, пожалуйста. С дорогой душой…

Из Москвы коротко сообщили: "Удовлетворить ходатайство нынешнего ЦК КП Грузии об его уходе в отставку".

Теперь уже ничто другое не отвлекало отставных "генералов без армии". Они полностью отдались заветной цели "убрать Орджоникидзе". Во все уголки Закавказья разъехались эмиссары Мдивани фабриковать компрометирующие материалы. На частных квартирах происходили тайные совещания, из уездов приглашали секретарей партийных комитетов. Повсюду выискивались недовольные, обиженные, просто проходимцы. Наконец Окуджава и Какабадзе подали заявление, попросили "защитить их от постоянных угроз и невыносимых оскорблений со стороны потерявшего совесть Орджоникидзе".

Серго ответил на запрос ЦК:

"Плод гнусной склоки. Все эти нелепые слухи рождены в атмосфере фракционной драки… Надеюсь, в самом непродолжительном времени здоровье Владимира Ильича даст мне возможность подробно и всесторонне выяснить все эти и другие вопросы в личной беседе с ним".

Надеждам Серго не суждено было сбыться. Повидаться с Ильичей не удавалось. А клеветники, разносчики лжи и сплетен вовсю действовали. И Серго "сорвался" — на оскорбление ответил пощечиной.

Это произошло на квартире Орджоникидзе. Единственный свидетель инцидента, находившийся проездом в Тифлисе, тогдашний заместитель председателя Совнаркома Рыков, был в близких отношениях с "потерпевшим". Все же и он встал на сторону Серго.

"По существу инцидента, — писал Рыков, — я считаю, что т. Орджоникидзе был прав, когда истолковал как жестокое личное оскорбление те упреки, которые ему сделал т. Кобахидзе".

Серго своей вины не умалял. Лишь правды ради подчеркивал, что столкновение было вызвано "не политическим спором, а личным оскорблением, нанесенным мне".

Ленин принял единственно возможное решение.

"Орджоникидзе был властью по отношению ко всем остальным гражданам на Кавказе, — диктовал стенографистке тяжело больной Ильич. — Орджоникидзе не имел права на ту раздражаемость, на которую он и Дзержинский ссылались. Орджоникидзе, напротив, обязан был вести себя с той выдержкой, с какой не обязан вести себя ни один обыкновенный гражданин…

…нужно примерно наказать тов. Орджоникидзе (говорю это с тем большим сожалением, что лично принадлежу к числу его друзей и работал с ним за границей в эмиграции)…"

История с Серго заставила Ленина снова вернуться к "автономизации". Он решил продиктовать — писать уже не мог из-за паралича правой руки — программное завещание по национальному вопросу. Надо спешить, "чтобы болезнь не застала врасплох", говорил Ильич секретарю Совнаркома Лидии Фотиевой. Ленин знал ее очень давно: еще в 1904 году в Женеве Лидия Александровна помогала Крупской в конспиративной переписке с подпольными большевистскими организациями России.

Записи Фотиевой (по ее словам, в целях наибольшей достоверности они почти не подвергнуты литературной правке) проливают свет на многое:

"30 декабря Владимир Ильич диктовал в два приема по пятнадцати минут письмо "К вопросу о национальностях или об "автономизации" и читал два Раза по двадцати минут.

31 декабря вечером Владимир Ильич в два приема закончил диктовать письмо "К вопросу о национальностях или об "автономизации".

…Появление этого письма было непосредственно вызвано конфликтом в ЦК Компартии Грузии. Основной причиной конфликта был вопрос об образовании Закавказской федерации…

24 ноября Секретариат ЦК РКП (б) назначил комиссию[89] для срочного рассмотрения заявлений, поданных ушедшими в отставку членами ЦК КПГ старого состава (Ф. Махарадзе и др.), и для выработки мер, необходимых, чтобы установить прочный мио в Компартии Грузии. Решение это было передано на утверждение Политбюро. Владимир Ильич при голосовании воздержался.

Комиссия выезжала в Тифлис. Она закончила работу в декабре, и Ф. Э. Дзержинский доложил о результатах Владимиру Ильичу еще до его заболевания. Все это дело крайне тяжело повлияло на Владимира Ильича.

Он остался недоволен работой комиссии Дзержинского, считал, что с ее стороны не было проявлено необходимого беспристрастия при расследовании "грузинского инцидента"…

1923 год

24 января Владимир Ильич вызвал меня и дал поручение запросить материалы комиссии по грузинскому вопросу. Владимир Ильич сказал при этом, что поручает М.И. Гляссер, Н.П. Горбунову и мне детально их изучить и доложить ему. Владимир Ильич добавил, что это нужно ему для партийного съезда. О том, что "грузинский вопрос" стоял в Политбюро, он, по-видимому, не знал. Владимир Ильич сказал: "Накануне моей болезни Дзержинский говорил мне о работе комиссии и об "инциденте", и это на меня очень тяжело повлияло". Поручение Владимира Ильича об изучении материалов по "грузинскому вопросу" было продиктовано тем, что, как он писал, нужно "доследовать или расследовать вновь все материалы комиссии Дзержинского на предмет исправления той громадной массы несправедливостей и пристрастных суждений, которые там несомненно имеются".

25 января Владимир Ильич спросил, получены ли материалы комиссии. Я ответила, что Ф.Э. Дзержинский приедет из Тифлиса лишь в субботу, 27 января…

1 февраля Владимир Ильич вызвал меня в 6 часов 30 минут вечера. Сообщила ему, что Политбюро разрешило получить материалы грузинской комиссии. Владимир Ильич указал, на что обратить внимание при разборе материалов и вообще как ими пользоваться, л сказал: "Если бы я был на свободе…", — сначала оговорился, а потом повторил смеясь: "Если бы я был на свободе, то легко бы все это сделал сам"…

3 февраля Владимир Ильич вызвал меня в 7 часов вечера на несколько минут. Спросил, посмотрели ли мы материалы грузинской комиссии. Я ответила, что только с внешней стороны и что их оказалось не так много, как мы предполагали. Затем Владимир Ильич поинтересовался, был ли этот вопрос в Политбюро. Я сказала, что не имею права об этом говорить. Тогда Владимир Ильич спросил: "Вам запрещено говорить именно и специально об этом?" Я ответила, что вообще не имею права говорить о текущих делах. "Значит, это текущее дело?" — спросил Владимир Ильич. Тут я поняла, что допустила оплошность. Владимир Ильич продолжал расспрашивать: "Я знаю об этом деле еще от Дзержинского, до моей болезни. Комиссия делала доклад в Политбюро?" Мне не оставалось ничего другого, как только сообщить, что комиссия сделала доклад в Политбюро и оно в общем утвердило ее решение. После этого Владимир Ильич сказал: "Ну, я думаю, что вы сделаете вашу реляцию недели через три, и тогда я обращусь с письмом". Вскоре пришли врачи…

14 февраля. Вечером Владимир Ильич вызвал Меня снова. Затруднялся речью, видимо, устал. Говорил опять по трем пунктам своих поручений. Особенно подробно — по тому, который его всех больше волновал, то есть по "грузинскому вопросу". Просил поторопиться. Дал некоторые дополнительные указания.

В следующие дни Владимир Ильич чувствовал себя плохо. Никого не вызывал. Хотел читать, но врачи отсоветовали…

3 марта Владимиру Ильичу мной были переданы наша докладная записка и заключение о материалах комиссии Ф.Э. Дзержинского по "грузинскому вопросу"…

То, что уже не в состоянии был сделать Ленин, взяли на себя "разруганные" Серго и Дзержинский. Они употребили все свое влияние для того, чтобы Политбюро снова вернулось к злополучному "грузинскому вопросу". В Тифлис отправилась новая комиссия во главе с Валерианой Куйбышевым.

Все, как хотел Ильич, снова расследовали, вновь перепроверили. Белое черным не становилось. Большего, чем в самом начале признавал Серго, не существовало в природе. А во всем, что касалось политики, национальных дел, комиссия решительно стала на сторону Заккрайкома — Кирова, Мясникова, Орахелашвили, Орджоникидзе.

Буду Мдивани смекнул, что надеяться больше не на что. Надо или совсем уходить со сцены — это никак не устраивало! — или воспользоваться стремлением Куйбышева восстановить единство в верхушке Компартии Грузии и великодушием на редкость незлопамятного Серго. Накануне открытия Второго съезда КП Грузии уклонисты поставили свои подписи под соглашением, деликатно названным "Тезисы об очередных задачах для данного момента". Преамбула, если пользоваться языком дипломатов, гласила: "Федерация Закавказских республик признается как необходимая форма обеспечения национального мира на Кавказе и урегулирования междунациональных и международных отношений".

Одна только неожиданность возникла на съезде. Делегаты отказались голосовать за Мдивани и его буйных оруженосцев. Ни энергичные призывы Серго, ни увещевания Куйбышева и других московских товарищей успеха не имели. Так и не выбрали в ЦК никого из национал-уклонистов.

У украинцев и а этот счет есть добрая поговорка: "Не тратьте, куме, силы, та спускаитесянадно!" Не так повел себя Буду Мдивани. Напротив, он кричал: "Орджоникидзе нас силой заставил подписать соглашение! Он нас обманул. Предоставьте нам трибуну XII съезда РКП (б), и мы расскажем всю правду о Закавказской федерации, пора партии узнать о преступлениях Орджоникидзе".

О стенаниях и угрозах Мдивани Серго услышал в Москве. Сразу обратился в Секретариат ЦК партии и к председателям обеих комиссий по Грузии — Дзержинскому и Куйбышеву:

— Мдивани, Махарадзе, еще кого-нибудь из их группы необходимо допустить на съезд. Пусть выложат все, что на душе. Это будет их концом.

Приехали трое — Мдивани, Цинцадзе и Махарадзе. Каждый выступал по нескольку раз и на пленарных заседаниях и в секции по национальному вопросу. А говорить-то было нечего! На все лады перепевали декларацию Мдивани: "Закавказская федерация искусственно создана Орджоникидзе… Я заявляю, что Закавказская республика теперь ни к чему". И еще с упорством одержимых повторяли брань в адрес Серго.

Охота ораторствовать пропала, лишь когда делегаты попросили объяснить, как же это люди, называющие себя старыми марксистами, переплюнули Царского наместника? Как умудрились издать декрет о "регулировании населения Тифлиса", неприкрыто направленный против армян и азербайджанцев?! Как докатились до того, что запретили денежные знаки Советской России и Закавказской федерации?

Лишь трое из всех участников съезда — Троцкий, Бухарин и Раковский — высказали свои симпатии грузинским уклонистам. Троцкий — в выражениях весьма энергичных. Бухарин и Раковский — со множеством оговорок.

Ну, кажется, все. Черта подведена. Закончена, наконец, жесточайшая борьба,[90] принесшая столько мук и душевных ран Серго, беспощадно растоптавшая его отношения со многими близкими людьми. Серго сгорал от стыда, когда руководителям делегации прочли письмо Ленина по национальному вопросу, то, где он требовал "примерно наказать тов. Орджоникидзе". Видимо, делегаты съезда поняли его состояние, единодушно вновь избрали в состав Центрального Комитета партии.

Одна мысль набегала на другую. От страшной правды никуда не деться. На съезде Российской Коммунистической партии впервые не присутствовал Ленин. Он борется с болезнью. Улучшения нет…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.