2

2

Осень. До чего же она разноликая даже в одной стране! Может все краски сразу, в один час, упрятать под серой пеленой, может и, наоборот, так расцветить все вокруг, что не хватит палитры, чтобы передать игру света, оттенков, полутонов.

Осень — дожди и въедливые туманы в Прибалтике, ледостав в Якутии, раздвинувшиеся дали и прозрачные солнечные дни на Кавказе; сбор винограда в Грузии — ртвели.

Лишь в одном все осени похожи. Всегда и везде они начинаются со школьного звонка и прихода первоклассников.

Новички пришли осенью 1901 года и в тифлисскую фельдшерскую школу при Михайловской больнице. Восторженно и почтительно смотрели они на старшеклассников. А те, как все первопосвященные, их старательно не замечали.

Так ли уж впрямь не замечали?

— Видали, какой веселый и сильный парень появился в младшем классе? — спросил Ражден Чхартишвили своих соседей по комнате, которую они втроем снимали на Авчальской улице у паровозного машиниста.

— Подходил он ко мне сегодня, — отозвался Виктор Шарашенидзе, лучший в школе игрок в лапту. — «Примите, — говорит, — меня в свою паству».

Ражден подскочил.

— Откуда он знает?

— Ничего он не знает, — успокоил Виктор, — просто хочет играть в лапту.

Серго и в самом деле не догадывался, что люди, которые ему так нужны, с ним рядом, Невдомек ему, что «паства» Виктора — подпольный социал-демократический кружок. «Пастырь» — член общегородского нелегального центра.

Серго почему-то больше подозревал в связях с социал-демократами своего двоюродного брата Тарасия, телеграфиста Управления железных дорог. Тот на все расспросы и мольбы отвечал одно и то же:

— Подрасти, научись сначала зарабатывать на хлеб насущный… революция будет не завтра.

В одну счастливую субботу Ражден Чхартишвили подозвал Серго:

— Имеретин, ты на горе Давида бывал?

К большому конфузу, пришлось признаться:

— Нет, я… не успел.

Фуникулера и парка на горе в ту пору еще не было. Подняться туда можно было далеко в обход по Коджорскому шоссе или по чуть приметным крутым тропам. Обычно участники массовок, революционеры, пользовались тропами. Их постоянные противники — казаки — всякий раз появлялись с тыла — с шоссе.

— Тогда ты жди меня в пансионате, — решил Ражден. (Серго, как сирота, жил в пансионате при фельдшерской школе и учился на казенный кошт.) — Я зайду за тобой. Виктор велел привести тебя. У нас один игрок заболел, может, заменишь? Посмотрим!

Большого спортивного таланта Орджоникидзе не проявил Да это было и неважно. Игра в лапту не более как предлог для «паствы» Виктора Шараше-нидзе протянуть Серго руку. Решению подпольщиков предшествовал довольно любопытный эпизод.

На уроке физической географии Орджоникидзе нежданно-негаданно спросил преподавателя Потемковского, не скрывавшего своих левых взглядов:

— Где же место бога во всем мироздании?

Александр Феликсович чуть помедлил — у него уже было немало неприятностей с начальством и полицией, окинул взглядом учеников и ответил вполне исчерпывающе:

— Наука не нуждается в боге![7]

…Новички всегда нетерпеливы и категоричны в решениях. Они рвутся на штурм вершин, а их подолгу тренируют в долинах и в легкодоступных горах.

Примерно так обстояло и с Серго после вступления в нелегальный ученический кружок. Тайные сходки, запрещенные книги, подпольная большевистская газета «Брдзола» («Борьба»). Распространение прокламаций и листовок. Новые поручения — новые испытания. Еще и еще! И, как высшее признание, доступ в круг наиболее видных грузинских революционеров. Его, шестнадцатилетнего, знакомят и с русскими социал-демократами, сосланными на Кавказ.

Еще был на свободе друг Ленина, вместе с ним отбывавший ссылку в Шушенском, Виктор Константинович Курнатовский. Осенью 1900 года, сразу после окончания ссылки, Курнатовский по совету Ильича поселился в Тифлисе. Сердечный, разносторонне образованный человек, великолепный организатор, он пользовался огромным влиянием и очень много сделал для распространения в Закавказье революционных ленинских Идей.

Для Серго знакомство с Курнатовский было редкой удачей. О лучшем наставнике он и мечтать не мог. Тогда, в Тифлисе, они виделись не так уж часто — Курнатовского вскоре арестовали и с группой грузинских социал-демократов выслали в Якутию. Но уважение и признательность Виктору Константиновичу Серго сохранил навсегда.

Жизнь их снова свела в Париже в 1910 году. От Ленина Орджоникидзе узнал, что Курнатовский тяжело болен, лежит в госпитале. Каторга в Нерчинске, скитания в Японии и в Австралии вконец подорвали его силы. Он тяжело мучился из-за страшных головных болей, наполовину оглох. Серго часто навещал его. Иногда вместе с Владимиром Ильичей. Оба горько переживали болезнь друга, старались как-то облегчить его участь. Жить Курнатовскому оставалось совсем недолго…

Еще трагичнее оборвалось короткое знакомство Серго с Ладо Кецховели, одним из самых подготовленных и деятельных грузинских марксистов.[8] Ленин в письмах к Ладо величал его «отцом Нины». А кто такая «Нина», большевики Закавказья, всего Юга России, отлично знали. Это была крупная подпольная типография, где с матриц, доставляемых из-за границы в Баку, печаталась ленинская «Искра». Там же большими тиражами печатались брошюры и прокламации на русском, грузинском, армянском языках. Кецховели был и издателем и автором…

Не зря в одном «совершенно секретном» донесении руководители тифлисского губернского жандармского управления зондировали почву, как отнесется департамент полиции к убийству Кецховели. «Хорошо было бы избавиться от Кецховели, — сообщали тифлисские жандармы. — Следствием установлено серьезное значение его революционной деятельности. В случае ссылки он постарается скрыться за границей и своими крайними взглядами в будущем причинит нам немало вреда».

Серго познакомился с Ладо Кецховели в 1902 году в один из его приездов в Тифлис — Ладо большей частью жил в Баку, изредка появлялся в Грузии и на Северном Кавказе. Кто мог предполагать, что через год с небольшим часовой застрелит Кецховели в Метехском замке?! Серго, незадолго до того принятый в Российскую социал-демократическую партию, был одним из главных ораторов на траурном митинге. Никогда раньше гора Давида не видала такого множества потрясенных, разгневанных тифлисцев. Серго прочел им строки из «Новой Марсельезы», написанной Кецховели в тюремной камере и переданной на волю за несколько дней до гибели:

В стране, подавленной бесправием, —

Вам слышно ль близкий ураган?

То в смертный бой с самодержавием

Вступает русский великан…

Кавказские революционеры всегда напоминали своим новым товарищам, что «…грузинское рабочее движение не представляет собой обособленного, только лишь грузинского с собственной программой, оно идет рука об руку со всем российским движением и подчиняется Российской социал-демократической партии». Еще в самый первый социал-демократический кружок, созданный в Тифлисе рабочим-механиком Федором Афанасьевым, — 1893 год — входили грузины, русские, поляки, евреи, армяне, литовцы. Деятельным участником кружка Афанасьева позднее стал и Максим Горький.

Живое общение с марксистскими группами Кутаи-са, где тогда работали М. Цхакая и А. Цулукидзе, поддерживали русские революционеры Г. Франчески, И. Лузин, Н. Козеренко. Все они принимали активное участие в переводе на грузинский язык «Коммунистического манифеста» и многих изданий «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», основанного Лениным в Петербурге.

Над упрочением связей русских и грузинских социал-демократов с самого начала энергично работал Ленин. Со многими революционными деятелями Тифлиса и Кутаиса Владимир Ильич переписывался, встречался. На страницах «Искры» Ильич воспроизводил наиболее интересные прокламации и нелегальные листовки Тифлисского комитета РСДРП В 1902 году Ленин настоял, чтобы редакция «Искры» издала специальную брошюру «Из тифлисского рабочего движения», В предисловии Ильич подчерки вал изумительную энергию и революционность грузинских искровцев.

Интернациональный принцип построения партии был одобрен и собравшимся в Тифлисе в середине марта 1903 года первым съездом социал-демократических организаций Закавказья. Четырнадцатью голосами против одного был создан Кавказский союз РСДРП, одобрены программа и тактика Ленина.

Орджоникидзе не был участником съезда. Но свою искреннюю приверженность его решениям Серго пришлось отстаивать довольно часто. Ради торжества светлого интернационализма Серго скрещивал оружие и в подполье, и на каторге, и после победы революции; с давнишними противниками и со вчерашними единомышленниками-друзьями. Случалось, Серго очертя голову бросался на приступ или в лобовую атаку там, где необходимо было хладнокровие и искусный маневр.

А пока что Серго участвовал в ученическом нелегальном центре, где он заменил Виктора Шарашенидзе, закончившего фельдшерское училище и уехавшего из Тифлиса. На выборах Серго получил все голоса.

У него много и вполне взрослых обязанностей. Он пропагандист в Главных железнодорожных мастерских и работник партийной типографии, что не год и не два, много лет благополучно существовала по соседству с монастырем Мтацминда.

Первое знакомство с типографией не обошлось без курьеза. Подпольщики, впервые посылая Серго в типографию, учили его:

— От монастыря спустишься немного вниз. Там увидишь серый, без окон дом — запасное городское водохранилище. Войдешь, тут же лесенка в подвал, в нем от пола до потолка трубы всех размеров. В углу за большой трубой кирпичи легко поддаются. Вынешь — откроется узкий лаз. Ложись на живот и втискивайся в этот лаз. Через несколько метров он расширится…

— Что будет — будет! — говорят в таких случаях грузины. Серго засунул голову в лаз, зажмуривать глаза было не к чему — и так ни зги не видать, — просунул плечи. В это мгновение его кто-то схватил за ноги, с силой рванул назад!

Сторож негодовал безмерно:

— Куда ты, окаянный, забрался?.. И не проси, откуда я знаю, может ты хотел полгорода (водохранилище снабжало правобережную часть Тифлиса) оставить без воды? Пошли в участок, там тебе хорошенько накостыляют по шее, так во всем сознаешься!

Осуществить угрозу сторож почему-то медлил. Заслонил спиной узкую дверь — и ни с места.

— Ну, что ты можешь сказать?

До Серго, наконец, дошло. Какой же он растяпа! Перетрусил от неожиданности и забыл, что должен был назвать пароль и получить от сторожа отзыв. Сторож-то — свой! Тифлисский комитет РСДРП устроил его на водохранилище, как только задумал оборудовать подпольную типографию и при ней склад нелегальной литературы. Сюда доставляли и транспорты из-за границы. Кому-то пришла счастливая мысль — самую ценную литературу хранить в маленьких лодочках, тихонько покачивающихся на тихой глади центрального бассейна водохранилища.

Серго сказал пароль. Сторож ответил условленной фразой. От себя обнадеживающе добавил:

— Ты не толстый, легко протиснешься. Беда была, когда печатную машину тащили, все измучились, хотя и лаз был пошире, потом камнями и кирпичами заложили.

Сначала Серго полз на животе, потом поднялся на четвереньки, а там и вовсе выпрямился, зашагал как обычно. Где-то, уже за пределами водохранилища, в скале была выбита большая, размером с хорошую комнату, ниша. В ней — «американка», кассы со шрифтами, запас бумаги — будто и совсем обычная типография.

Сюда, в подпольную типографию, Серго часто наведывался. Помогал печатникам, правил корректуру, разносил готовые «заказы». Как и у каждой типографии, у этой тоже водились свои постоянные клиенты, крупные заказчики.

Серго знал: спрашивать лишнее о заказчиках, интересоваться их настоящими фамилиями нельзя. Так в случае провала лучше товарищам да и самому легче держаться на допросах. А как хочется узнать, кто этот человек, всякий раз необыкновенно ловко меняющий свою внешность! Артист, фокусник! То он веселый кинто — тифлисский уличный торговец в широких шароварах, архалуке, с обязательной круглой корзинкой на голове; то затянутый в черкеску князь, в мягких сапогах и дорогой каракулевой папахе, то бедный студент в выцветшей тужурке. А то однажды явился совсем неузнаваемый: одетый как прачка с майдана, с большой сумкой белья. И имя у него — не кавказское, не русское — просто Камо!

Серго не выдержал.

— Ответь, пожалуйста, ты что, нарочно так изменил наше слово «кама»?

Тот засмеялся.

— Нет, укроп[9] здесь ни при чем. Я его даже не ем. Камо меня прозвали в школе за то, что вместо русского слова «кому», я говорил «каму», еще чаще — «камо»… Настоящее мое имя Семен. Сын Аршака Тер-Петросяна.

Разговор закончился неожиданным предложением Камо:

— Иди ко мне в помощники.

По имеретинской привычке Серго не мог отказать себе в удовольствии подсыпать перцу.

— Кому помогать, батоно Камо, князю или прачке?

— Ты о другом позаботься, как бы с тобой чего не случилось с испугу! Мальчишка!

Заметив, что Серго насупился, закусил губу, Камо поторопился добавить:

— Давай руку! Ты плохо пошутил, я плохо ответил.

Камо взялся учить Серго приемам конспирации, способам распространять листовки, прокламации, умению какой-нибудь необычной проделкой мгновенно отвлечь внимание полиции и потом прикинуться совершеннейшим простаком. Преобладали уроки вполне практические. Одно из первых занятий Камо провел в театре Тифлисского артистического общества, на премьере «Гамлета».

«Учитель» поместился на галерке и, по собственному признанию, «ждал того момента, когда Гамлет увидит тень своего отца и все внимание публики всецело будет направлено на сцену. В это мгновение я швырнул пачку прокламаций в пятьсот штук по направлению к центральной люстре. Произошел большой переполох, публика начала хватать прокламации, а жандармский ротмистр, известный своей свирепостью, носился и отбирал у публики прокламации. От одной светской дамы ротмистр чуть не получил пощечину. Она негодовала:

— Вы блюститель порядка, почему же вы это допускаете? Теперь по крайней мере дайте прочесть листки. Бог мой, как вы плохо воспитаны!»

Камо — ему было немногим больше двадцати лет — иной раз перебарщивал. Ученик Серго ему старательно подражал. Обоим крепко попало от подпольного Тифлисского Комитета за то, что, распространяя листовки в Казенном театре, запустили увесистую пачку в Голову помощника главнокомандующего. Правда, они метили в сидевшего через два кресла полицеймейстера…

За изобретательных друзей взялась все более терявшая покой жандармерия. Первым попался Камо — в Батуме, в конце ноября 1903 года. Серго арестовали следующим летом на перроне станции Гори. У парня с собой был тючок, плотно набитый листовками на русском и грузинском языках.

На допросе Серго, упаси бог, не спорил, держался благовоспитанно.

— Я очень прошу, позвольте мне, сыну и внуку имеретинских дворян Орджоникидзе, вам помочь. Я сразу опознаю того бесчестного человека, который попросил меня присмотреть за его багажом, покуда он закончит свое дело с кондуктором соседнего вагона. Вы только потрудитесь, найдите его. Пожалуйста!

Серго отправили в следственную тюрьму. Губернское жандармское управление стало наводить справки. Коллеги из Кутаиса сообщили: «предосудительных и вообще агентурных сведений о дворянине Григории Константинове Орджоникидзе в наличии не имеется»!

Инспектор фельдшерской школы Гедеванишвили также засвидетельствовал:

«Учащийся Орджоникидзе поведения отличного. Почтителен, старателен и к наукам способен».

Дело доложили прокурору Тифлисской судебной палаты. Он выразил неудовольствие, обвинительный материал жидок, на суде можно провалиться. Написал: «Полагаю освободить, как несовершеннолетнего».

Серго выпустили. Камо после десяти месяцев предварительного заключения бежал. Во время прогулки молниеносно перескочил через стену, никто и не заметил. На ближайшем углу ждал фаэтон. «Извозчик» отлично знал, куда везти господина,

Камо вернулся в Тифлис. Сразу спросил:

— Серго здесь?

Время было горячее. Последние недели 1904 года. Обстановка на Кавказе день ото дня накалялась. После небывало долгой стачки бакинские рабочие вынудили нефтепромышленников подписать первый во всей Российской империи коллективный договор. В отместку охранка спровоцировала в Баку, Елизаветполе и нескольких других городах дикую армяно-татарскую[10] резню. Такой же кровавый и бессмысленный погром готовился в Тифлисе. Город наводнили провокаторы и черносотенцы.

До предела обострилась борьба и в самом революционном подполье. Меньшевики, захватившие руководство Тифлисским городским комитетом, сразу запретили подготовку к вооруженному восстанию, как ненужную и вредную затею. Объявили, что они против созыва III съезда партии и выходят из Кавказского союза РСДРП.

Сторонники Ленина создали новый комитет. Двенадцатого февраля 1905 года руководители комитета встретились с Камо и Серго.

— Надо немедленно отпечатать обращение ко всем гражданам Тифлиса. Несколько тысяч экземпляров. Постарайтесь побольше успеть до утра.

Серго взял листок с рукописным текстом, с удовольствием прочел: «Теперь эти жалкие рабы жалкого царя стараются поднять и у нас, в Тифлисе, братоубийственную войну! Они требуют вашей крови, они хотят разделить вас и властвовать над вами.

Вы — армяне, татары, грузины, русские! Протяните друг другу руки, смыкайтесь теснее и на попытки разделить вас единодушно отвечайте: „Долой царское правительство! Да здравствует братство народов!“

Протяните друг другу руки и, объединившись, сплачивайтесь вокруг пролетариата, действительного могильщика царского правительства — этого единственного виновника бакинских убийств».

Остаток дня и ночь пролетели незаметно. Забрезжил рассвет. Пора было выбираться из подпольной типографии. Поработали хорошо, хотя и устали. С этим считаться не приходилось. Серго и Камо принялись укладывать прокламации в припасенные корзинки кинто. Внизу — листовки, сверху — зелень, яйца, лаваш, прочая снедь.

Около полудня Серго с друзьями из фельдшерской школы затесались в многотысячную толпу армян, татар, персов, грузин, русских, запрудивших двор кафедрального Ванкского собора. Это было единственное место, где полиция не смела разгонять тифлисцев, потрясенных, разгневанных национальной резней, спровоцированной властями в городах Бакинской губернии. Юноши быстро роздали одну, вторую, третью тысячу прокламаций. Камо притащил еще несколько увесистых пачек. Их также нетерпеливо расхватали. В первые минуты люди по привычке оглядывались, косились на соседей, потом листовки стали читать открыто, группами, вслух. Прежде чем разойтись по домам, приняли клятву сообща «бороться с дьяволом, сеющим рознь между нами».

Впереди вторая бессонная ночь. Комитет снова поручил двум друзьям напечатать прокламации и распространить их у собора. Там толпа побольше вчерашней. Запружены прилегающие улицы и переулки. Все возбуждены, шумно перекликаются, чего-то ждут. У многих в руках прокламации большевиков, отпечатанные на четырех языках. Двенадцатитысячного тираж оказывается непомерно малым.

Как и накануне, выступают представители высшего духовенства армян и татар, либералы разных национальностей. Их слушают без интереса. Сегодня уже не они задают тон. Святым отцам боязно. Людская река слишком полноводна и яростна. Вот-вот она вырвется из берегов. Уже кто-то подает добрый совет:

— Пойдем к Сионскому грузинскому собору, к главной мечети, на персидское кладбище и всюду поклянемся любить друг друга.

Десять или двенадцать тысяч грозно подхватывают:

— Пошли! По Дворцовой и Головинскому проспекту![11]

Все строятся в ряды. Толпы больше нет.

Это неожиданно и для большевиков. Тифлисский комитет к демонстрации не готовился Времени на раздумье нет. Камо отыскивает Серго, торопливо бросает:

— Надо устроить настоящую социалистическую демонстрацию.

Серго готов. Он зовет:

— Бежим в караван-сарай. В мануфактурных рядах у меня есть знакомый приказчик. Наш имеретин. Он даст красной матерки.

— Вай, молодец, — одобряет Камо. — Демонстрация без красного знамени — что джигит без коня!

Земляк без лишних расспросов отрезал, подал Серго три аршина кумача. Нашлась и палка взамен древка. Что еще? Серго торопливо большими буквами пишет мелом на кумаче: «Долой самодержавие! Да здравствует социалистическая революция!»

Теперь знамя вполне готово. Камо прячет его под широкую полу пальто, и оба друга бегут догонять демонстрантов. Те как раз огибают Эриванскую площадь, приближаются к дворцу наместника. Самое подходящее место поднять красный флаг и сказать речь.

— Я старше, — неожиданно и очень твердо напоминает Камо, — и ты слушай меня, Серго. Сразу двоим рисковать не нужно. Меня схватят, продолжишь ты!

Серго покорно кивает головой. Он знает: в таких случаях Камо неумолим.

В передних рядах Камо высмотрел двух рослых парней, хорошо ему знакомых. Попросил их пригнуться, стал им на плечи и развернул знамя…

Недели полторы спустя Миха Цхакая, собиравшийся в Лондон на III съезд партии, втолковывал приунывшему Камо:

— Ну, пойми же ты, упрямец! Ленин обязательно потребует самого подробного рассказа о демонстрации четырнадцатого февраля, а из тебя каждое слово надо тащить клещами.

Камо взмолился:

— Батоно Миха! Лучше я тебе достану еще один заграничный паспорт.

Миха не выдержал, рассмеялся.

— Какой хитрец! За паспорт тебе огромное спасибо… А сейчас не мучай, рассказывай.

— Клянусь, я в первый и в последний раз в своей жизни произнес речь, — сообщил для начала Камо. — Говорил я по-грузински, мало-мало сам переводил на армянский и русский. Объяснял, кому нужны погромы. Указал на всех националистов, как махровых, так и немножко красных. Все эти националисты — армянские, грузинские, татарские, которых до того в толпе было много и которые усердно ораторствовали во дворе кафедрального собора, — теперь исчезли. Они боятся красного знамени, как сова дневного света. Публика подтвердила — правильно!

Возле типографии газеты «Кавказ», где рабочие остановили машины и вышли приветствовать демонстрацию, ко мне сзади подкрались филер и околоточный надзиратель. Серго крикнул, бросился на филера. Околоточный схватил меня за пальто. Я, как уже говорил, стоял на плечах товарищей. Оглянулся, ударил околоточного в зубы. Он упал. Я тоже, лицом в землю. В ряды врезались казаки, им приказали захватить знамя. Я и околоточный лежали под ногами казачьих лошадей, они оказались приличнее своих хозяев и нас не раздавили. Эскадрон промчался.

Я — живой. Поднялся, полез на забор. Подоспел казак, ударил шашкой. По счастью, попал в руку, не в голову, как целил… Дальше слушать нечего. Перелез через забор. Увидал, на фаэтоне едет кинто. Я к нему. В подвале выпили по стаканчику вина. Кинто провел меня переулками в Темные ряды, оттуда на Хлебную площадь, там, знаешь, явочная квартира… Серго я больше не видал, — упавшим голосом добавил Камо, вытирая лицо большим пестрым платком.

— Да, вам встречаться больше не надо, — подтвердил Миха. — Серго уже предупрежден. Тебе придется заняться нелегальной оружейной мастерской, сейчас оружие нужно больше всего… Серго пусть спокойно заканчивает свою школу. Осталось совсем немного… Он нам нужен для Западной Грузии.

Серго сдавал выпускные экзамены, когда в Лондоне открылся III съезд РСДРП. Кавказ сразу привлек внимание съезда. Была даже принята специальная резолюция о положении в Польше и на Кавказе. По традиции, по строгим правилам конспирации, Миха не называл никаких имен. Другое дело задушевные беседы с Лениным во время совместных прогулок по Гайд-парку и набережным Темзы. Тут уж Миха раскрыл душу. Раз, другой — кто считал — повторил имена своих расправлявших крылья питомцев. И на будущее планами поделился.

— Товарища Ноя оставляем в Белогорах, Камо — в Тифлисе, его молодого помощника Серго устроим на Черноморском побережье. Туда и надо будет адресовать транспорты с оружием.

События так разовьются, что все три молодых кавказских революционера прочно войдут в жизнь Ленина. Ильич признает: Миха не ошибся, это действительно очень стоящие, архитвердые люди.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.