18

18

В революции не шутят, а жизнь ставят на карту. Или драться в бою за свое право, или идти на сторону врагов!" — чрезвычайный комиссар Украины Орджоникидзе дописал последние строки обращения к населению Харькова. Пошарил по ящикам стола, где-то должны были лежать оставленные на крайний случай сухари. Или они уже незаметно съедены в одну из бессонных ночей?..

Разочарованный, голодный Серго достал из кармана часы, подаренные ему старшим братом Папулия при последней встрече в Гореше. Было около четырех часов утра. Время ехать на вокзал встречать Зину. Три дня назад он вызвал ее из Петрограда. Народный комиссар внутренних дел Петровский выписал разрешение на проезд, помог Зинаиде Гавриловне затиснуться в переполненный вагон.

Орджоникидзе вздохнул — не слишком ли часто и убедительно он подтверждает свои слова, однажды сказанные в Якутии: "Свяжешься со мной — покоя знать не будешь".

Зина никогда не претендовала на его время, ни на что не жаловалась. Лишь однажды в Петрограде, после того как она несколько суток в страшной тревоге не смыкала глаз, все искала внезапно исчезнувшего Серго (он под Лугой ликвидировал очередной мятеж офицеров), Зина попросила:

— Больше никогда не будем разлучаться. Где бы ты ни очутился, что бы ни делал, будем вместе. Что случится с тобой, то случится и со мной. Волноваться, страдать в одиночестве мне неизмеримо страшнее!

Зная характер жены, Серго не стал отговаривать, просто сказал, что думал:

— Ты у меня молодец, Зина!

Пройдут годы, прежде чем у них появится свое постоянное пристанище. В делах Серго будет много перемен. Его скитаний, воинских и гражданских доблестей, удач и срывов хватило бы на несколько ярких, очень красочных человеческих жизней. Но где и в какой бы роли ни оказывался Серго — то чрезвычайный комиссар огромных территорий, то преследуемый по пятам карателями Деникина невольный гость ингушей, то организатор нового большевистского подполья в захваченной меньшевиками Грузии, то снова наделенный огромными полномочиями член Военного Совета фронта и секретарь Кавказского бюро ЦК РКП (б) — рядом с ним всегда была Зина. Один только раз Серго оставил ее за наглухо закрытой им дверью. Когда большевик, из самых близких Ленину, понял, что выхода нет, жизнь надо кончать.

Пока до трагического финала еще очень далеко. И в эту ясную, морозную ночь Серго надо спешить на вокзал встречать Зину.

Чрезвычайный комиссар надел свое серое "семисезонное" пальто, заранее поежился, представляя, как мороз насквозь его прохватит. Старательно натянул на уши барашковую папаху. Через узенькую калитку в глухих чугунных воротах вышел на тихую, заваленную снегом Рымарскую улицу. Лицом к лицу столкнулся с мотоциклистом. Телеграмма от Ленина.

"Ради бога, принимайте самые энергичные и революционные меры для посылки хлеба, хлеба и хлеба!!! Иначе Питер может околеть. Особые поезда и отряды. Сбор и ссыпка. Провожать поезда. Извещать ежедневно.

Ради бога! Ленин".

На вокзале Серго появился после прибытия петроградского поезда. Зина терпеливо ждала на перроне. А еще через несколько часов они в продолговатом пульмановском вагоне, с вмятинами и дырками от пуль в наружной обшивке, отправились в Екатеринослав. Оттуда в Полтаву, Николаев, Херсон, Одессу.

Вторая телеграмма от Ленина:

"…Помните, что от вас зависит спасти Питер от голода!"

Третья:

"От души благодарю за энергичные меры… Продолжайте, ради бога, изо всех сил добывать продовольствие, организовывать спешно сбор- и ссыпку хлеба, дабы успеть наладить снабжение до распутицы. Вся надежда на вас, иначе голод к весне неизбежен".

…И еще полстранички в рукописи Александра Воронского.

"Ранней весной 1918 года я работал в Одессе. Наседали немцы, австрийцы, румыны. Немцы окружали Одессу со стороны Киева и со стороны Тирасполя. Город начинали эвакуировать.

Мартовским утром появился Серго.

…Но какой же здесь хлеб. Не сегодня-завтра Одессу займут немцы, мы уже приступили к эвакуации.

— Да, да, — молвил Серго. — Потом он хлопнул меня по плечу. — Ничего, брат, ничего. Эвакуация эвакуацией, а хлеб добывать надо.

И он принялся весело шутить и балагурить. Море сияло, переливалось, мерцало. Серго был по-прежнему, как в Праге, молод и энергичен, весь его спокойный вид говорил: будь что будет, а наше непременно возьмет".

У чрезвычайного комиссара было множество и других обязанностей — военных, партийных, дипломатических и особенно непривычных… банковских. О бедствиях, которые Серго придется испытать на банковском поприще, его еще в Петрограде невзначай предупредил Николай Петрович Горбунов, старый большевик, секретарь Совнаркома.

Вначале рассказ Горбунова показался Серго просто комичным. Он от души хохотал, когда Николай Петрович упомянул, что "ввиде особой вежливости" ему пришлось уступить свою койку в одной из комнат Смольного арестованному за саботаж директору Государственного банка Шилову и спать на стульях. Народный комиссар финансов Менжинский также "в виде особой вежливости" занимал Шилова разговорами. Вдвоем с Горбуновым поил его чаем. А денег ни одного рубля банковские чиновники Совнаркому не выдавали.

Терпение Ленина лопнуло. Он вызвал Николая Петровича и правительственного комиссара при банке Осинского. Коротко сказал: "Если денег не достанете — не возвращайтесь".

Призвав на помощь низших служащих и курьеров, подкрепив их двумя взводами красногвардейцев, заставили военную охрану банка отступить. Под взведенными курками кассир согласился выдать требуемую правительством сумму. Но тут… Горбунов сделал паузу, не выдержал, улыбнулся.

— Затруднение вышло с мешками для денег. Мы ничего с собой не взяли. Кто-то из курьеров, наконец, одолжил пару старых больших мешков. Мы набили их деньгами доверху, взвалили на спину и потащили в автомобиль.

Ехали в Смольный, радостно улыбаясь. В Смольном также на себе дотащили наше богатство в кабинет Владимира Ильича. Его не было. В ожидании я сел на мешки с револьвером в руках "для охраны". Сдал я их Ленину с особой торжественностью. Владимир Ильич принял деньги с таким видом, как будто иначе и быть не могло. Но на самом деле остался очень доволен.

В одной из соседних комнат отвели платяной шкаф под хранение первой советской казны, окружив этот шкаф полукругом из стульев и поставив часового. Особым декретом Совнаркома был установлен порядок хранения и пользования деньгами. А вы, дорогой друг, пытаетесь взывать к моим чувствам, будто я сам не понимаю, что даем вам денег в обрез, только-только доехать. В Харькове пользуйтесь своим правом комиссара украинского банка. Внешность у вас импозантная, авось произведете впечатление на господ банкиров… Кто еще с вами?

— Весь штат чрезвычайного комиссариата! — подчеркнуто важно ответил Орджоникидзе. — Четверо рабочих с Выборгской стороны.

— Ну, ну, — заключил Горбунов.

В Харькове, Екатеринославе, Херсоне, в других губернских центрах вновь и вновь повторялась петроградская история. Государственный банк Украины, его отделения и конторы на все лады разыгрывали абсолютную независимость, демонстративно не признавали декрета о национализации. Ни уговоры, ни угрозы не действовали.

Серго терпел, сдерживал себя, покуда на него не обрушились железнодорожники Харьковского узла, посланцы шахтеров Юзовки, Артемовска, Александро-Грушевска. Они сердито выговаривали чрезвычайному комиссару:

"Рабочим не на что жить, жалованье давно не платят… Почему терпите контру?!"

Пришлось прибегнуть к крайним мерам — большую часть директоров и главных кассиров отправить в Чека, двери кладовых взорвать.

Иногда Серго сам удивлялся, как это ему удается добывать миллионы — много миллионов — для армий, действовавших против Каледина, гайдамаков, позднее и против немцев; для закупки хлеба и продовольствия, для восстановления железных дорог и военных заводов, для выплаты жалованья рабочим Донбасса, Приднепровья и Криворожья, для содержания государственного аппарата..

Привычное слово "большевик", долгие годы бывшее синонимом подпольщика, агитатора, разрушителя старого, теперь все больше приобретало новый смысл. Ленин так прямо и сказал:

"Мы, партия большевиков, Россию убедили. Мы Россию отвоевали — у богатых для бедных, у эксплуататоров для трудящихся. Мы должны теперь Россией управлять".

От большевиков, работавших в национальных республиках и районах, Владимир Ильич требовал большего, еще и еще напоминал: "…нужен архитакт национальный".

В сущности, это и предопределило, почему Ленин рекомендовал Совету народных комиссаров кандидатуру Орджоникидзе на впервые учреждаемый пост чрезвычайного комиссара — полномочного представителя центра. В заранее разосланной повестке дня заседания Совнаркома этого вопроса вовсе не было. Ильич внес его неожиданно, вечером 19 декабря 1917 года, сразу после телефонного разговора с Харьковом, долгого и неприятного. Товарищи из Украинского Центрального Исполнительного Комитета снова жаловались на главнокомандующего советскими войсками на Украине Антонова-Овсеенко. Взаимные обвинения росли, как снежный обвал в горах.

На полях повестки дня Ленин сделал пометку: "Тов. Серго Орджоникидзе утвержден". На следующее утро, сразу после прихода в Совнарком, Владимир Ильич написал удостоверение, в котором подробно перечислил обязанности Серго.

Немного позже секретариат Центрального Комитета партии известил Донецко-Криворожский обком:

"Кроме тов. Антонова-Овсеенко в ваши края послан Г.К. Орджоникидзе, который сумеет, насколько мы знаем, сгладить все трения, могущие возникнуть вследствие личных черт тов. Антонова… Орджоникидзе имеет более широкие полномочия, и тов. Антонов не может предпринимать никаких шагов… помимо Орджоникидзе".

Пятнадцатого марта 1918 года Пленум Центрального Комитета партии вновь подтвердил: "Представителем ЦК на Украине является т. Серго".

Неотвратимо наседали немецкие дивизии, бесчинствовали гайдамаки, плели заговоры украинские националисты, меньшевики, эсеры, посланцы Каледина и Краснова. Вдобавок бесконечные трения, распри, дипломатические конфликты между правительством Советской Украины и "независимыми" Крымским и Донецко-Криворожским "центрами".

— Очень прошу вас, Серго, — напоминал тогда Ленин, — обратить серьезное внимание на Крым и Донецкий бассейн в смысле создания единого боевого фронта против нашествия с Запада. Убедите крымских товарищей, что ход вещей навязывает им оборону, и они должны обороняться, независимо от ратификации мирного договора. Дайте им понять, что положение Севера существенно отличается от положения Юга, и, ввиду войны, фактической войны немцев с Украиной, помощь Крыма, который немцы могут мимоходом слопать, является не только актом соседского долга, но и требованием самообороны и самосохранения.

Втолкуйте все это, товарищ Серго, — продолжал Владимир Ильич, — крымско-донецким товарищам и добейтесь создания единого фронта обороны… от Крыма до Великороссии с вовлечением в дело крестьян, с решительной и безоговорочной перелицовкой имеющихся на Украине наших частей на украинский лад.

Образумить крымчан, все более увлекавшихся игрой в самостоятельность, было слишком трудно. Начальник штаба обороны полуострова левый эсер Спиро приказал своим отрядам ни при каких обстоятельствах не выходить за Перекоп и Сивашский залив. Дескать, это самой природой обозначенная граница Крыма и предел забот… Несколько драгоценных недель ушли на переговоры, разъяснения, конференции. Лишь к середине марта, в Екатеринославе, под отрезвляющий аккомпанемент немецких пушек, представители Всеукраинского ЦИК, Крыма и Донецко-Криворожской республики согласились признать единое командование и объединить свои войска.

Большой пользы это уже не принесло. Немецкие и австрийские дивизии как стаи прожорливой саранчи распространялись по Украине. На севере они подкатывались к Курску, на юге — к границам Донской области. Судьбу Украины разделяли Белоруссия, Прибалтика, Финляндия, все Закавказье. Свою долю от шкуры неубитого медведя торопились отрезать и "союзники" и "нейтралы". Англичане и американцы высадились в Мурманске и Архангельске. Японцы — во Владивостоке. На Волге поднял мятеж чехословацкий корпус. Едва ли не в каждой губернии к солнцу тянулись свои контрреволюционные "правительства".

Советское государство без хлеба, угля и нефти. Транспорт захлестывали спекулянты и мародеры. Людей косили тиф и дизентерия. Страна все больше и больше походила на осажденную крепость. А армия для защиты и грядущей победы еще только-только формировалась.

Серго на дальних — внешних обводах этой осажденной крепости. Он уже в Ростове. Он в ответе за Крым, Донскую и Кубанскую области, Ставропольскую и Черноморскую губернии, за Черноморский флот и весь Северный Кавказ до Баку. В мандате, присланном Лениным в Ростов, говорилось, что все совнаркомы, совдепы, ревкомы, военно-революционные штабы должны действовать под началом представителя центральной советской власти, чрезвычайного комиссара Орджоникидзе.

Начало было не очень обнадеживающим. В воскресный день Серго с Зиной ехали на фаэтоне с вокзала в "Палас-отель". Навстречу по Таганрогскому проспекту — в Ростове это все равно, что Невский в Петрограде или Головинский в Тифлисе, — катились мутные волны демонстрации анархистов. Вся программа полностью была выражена в двух словах, написанных на черных знаменах: "Срывайте замки!" Анархистам никто не препятствовал. Они громили магазины, очищали склады, грабили квартиры. Все добро свозили в Новочеркасск, объявленный столицей очередного независимого государства.

В который раз Серго надо было начинать сначала — идти на заводы, в паровозное депо, в железнодорожные мастерские, просить помощи у населения рабочих окраин — Темерника и Нахичевани.

Одному из только что сколоченных красногвардейских отрядов Орджоникидзе поручил разоружить матросов-анархистов, их вожака арестовать. Не привыкшие к таким делам, рабочие действовали неудачно. Взбешенные анархисты среди ночи заявились в "Палас-отель". В вестибюле они положили огромную бомбу, затем послали наверх к Серго своего представителя.

"Оставались мы тогда в Ростове не так долго, — вспоминала Зинаида Гавриловна, — а пережили много. Каждый день мне казался последним. Никакой силой нельзя было заставить Серго поберечься. Почти ежедневно он участвовал в разоружении и ликвидации каких-нибудь новых контрреволюционных групп — анархистов, корниловцев, левых эсеров, просто бандитов.

Как-то вечером мы проезжали по темной, пустынной улице, — продолжала Зинаида Гавриловна. — Вдруг слышим какой-то шум во дворе ближайшего дома. Серго сказал мне:

— Подожди. Я узнаю, в чем дело.

Я удерживала его, боясь, что в стычке с неизвестными он может быть убит. Но Серго направился во двор. Минут через двадцать он возвращается обратно и рассказывает:

— Понимаешь, на беззащитных людей нападают!.. Трусы паршивые, получили что следует.

Серго бросил в пролетку несколько револьверов и винтовок. Мы поехали дальше".

Новых встреч с Орджоникидзе анархисты избегали. Они больше не присылали ему открыток, любезно напоминавших, что "дух разрушающий есть дух созидающий". И бомб никто не доставлял в вестибюль "Палас-отеля". Гостиница да и весь город приобрели настолько благопристойный вид, что из Москвы пожаловали гости. Сразу три главных лидера партии левых эсеров — Камков, Карелин и Штейнберг. Им вдогонку еще двое не менее знатных — Саблин и Одоевский.

Первыми нанесли визит Серго, передали приветы от общих знакомых. Но доброжелательные собеседники готовили взрыв. Едва открылся съезд Советов Донской республики, как лидеры эсеров призвали отказаться от Брестского мира, начать "священную революционную войну". Благо немцы перешли границы Украины, подбирались к Таганрогу.

Эсерам поспешили протянуть руку "левые коммунисты". Их духовный наставник Сырцов демонстративно обнял Камкова. Председатель съезда казак Федор Подтелков не в очередь дал слово Серго. встретили не весьма приветливо. Посыпались реплики насчет кожаного костюма комиссара и маузера в деревянном футляре на ремне. Серго не остался в долгу, бросил несколько острых слов и перешел к делу.

— Товарищ Камков, наш неожиданный гость, в своей речи на все лады доказывал, что Брестский мир никуда не годится. Я вполне согласен с ним. Но я земной человек, витать в облаках не умею и потому прошу товарищей Камкова и Карелина ответить нам: где у них полки, оружие, батареи, в каком положении транспорт?.. Гости спрашивают, что у нас: мир или война? Я не боюсь: скажу, у нас плохой и скверный мир, а все-таки мир. Благодаря этому миру мы имеем пока свободным красный Петроград.

Взрыв, задуманный лидерами левых эсеров, не состоялся. Съезд внушительным большинством — 348 делегатов "за", 106 "против" — одобрил Брестский мир. Посланцы рабочих Дона, казачьей бедноты, иногородних крестьян вынесли свое решение:

— Мирную передышку приветствовать, в вооруженный конфликт с Германией не вступать. Если же чужеземные силы вторгнутся на суше или на море в пределы Донской республики, то ни перед какими жертвами не останавливаться.

Тотчас же отозвался Ленин.

"Особенно горячо присоединяюсь, — телеграфировал Ильич президиуму съезда, — к словам резолюции о необходимости победоносно закончить разрастающуюся на Дону борьбу с кулацкими элементами казачества. В этих словах заключается самое верное определение задач революции. Именно такая борьба и по всей, России стоит теперь на очереди".

В последних числах апреля Серго вынужден был передать по прямому проводу в Москву: "Германцы, несмотря на все принятые меры, границы перешли".

На правах руководителя чрезвычайного штаба[59] Орджоникидзе приказал батальонам, сформированным из рабочих Ростова и Таганрога, из шахтеров Александрово-Грушевска и революционных казаков, "вести войну оборонительную и дипломатическую. Вдоль границы выставить заслоны, вырыть окопы, а впереди с белыми флагами — пикеты".

Сам Серго во главе мирной делегации направился к командованию оккупационных войск. Он намеревался заявить протест против вторжения в Россию — захвата Таганрога, испокон русского города. Возле станицы Армянской Орджоникидзе со всей делегацией, шедшей под белым флагом, был захвачен немецким патрулем. Под конвоем парламентеров отправили в Таганрог, объявили чуть ли не военнопленными. Серго шумно негодовал.

Окончательно Серго разъярился, когда немецкий комендант передал ему приглашение атамана Войска Донского Петра Николаевича Краснова. Возможно, генерал, только что возведенный немцами в ранг вершителя судеб казачества, вовсе не хотел травить старые раны. Серго без напоминаний все вспомнил: осень 1917 года, Царское Село, казаков, доставивших к "старшему над большевиками" обезоруженного, смертельно напуганного генерала.

Протесты все-таки возымели действие. Орджоникидзе освободили. Он получил возможность отвести душу — участвовать в боях под Ростовом пятого, шестого, седьмого мая. Около полудня восьмого Серго в окровавленной, грязной одежде забежал в "Палас-отель" за Зиной. Отправил ее с одним из последних санитарных поездов за Дон — в Батайск.

В Ростов с трех сторон входили немцы, казаки Краснова, гайдамаки гетмана Скоропадского.

…Серго спешил.

Он почти не сомневался: таинственное исчезновение золота — сотни тысяч золотых десяток, аккуратно зашитых в небольшие холщовые мешочки, — валюты и других ценностей банков Ростова и Екатеринодара — работа левого эсера Петренко, самовольно снявшего свой отряд с фронта.

— Прибавьте ходу! — попросил Серго машиниста паровоза.

В Батайске железнодорожники подтвердили:

— Стояли здесь недолго какие-то запломбированные вагоны, часовые вокруг. Потом сразу тремя эшелонами прибыли громилы страшнее анархистов. С первой минуты стрельба. Тех старых часовых убрали, пломбы долой… Вагоны угнали с собой — в сторону Тихорецкой.

Там, на станции Тихорецкой, держал свой штаб казачий есаул Сорокин. Каким-то шальным ветром его занесло в революцию и даже взметнуло до командующего войсками Северного Кавказа. От имени своей "казачье-рабочей железной армии" Сорокин предъявлял ультиматумы немецкому командованию, грозился перейти в сокрушительное наступление сначала под Таганрогом, потом под Батайском и тут же покидал позиции.

Серго считал Сорокина авантюристом, но принуждён был терпеть. Употребить против него силу — значило открыть еще один — четвертый или пятый по счету фронт. Расплата откладывалась. Для себя Сорокин выгадал всего лишь несколько недель, но слишком многих успел вырвать из жизни…

Пока что Сорокин набирал жирку на Кубани. Надеяться, что он задержит эшелоны разложившегося отряда Петренко, не приходилось. Орджоникидзе послал в погоню красноармейцев из добровольцев шахтеров. В Тихорецкой им сначала отказали в паровозе, затем приказали сдать оружие. Командир бросился к Сорокину, показал приказ чрезвычайного комиссара, взывал к совести. И добился. Сорокин вызвал начальника личного конвоя, бросил в гневе:

— Убрать!

Левоэсеровские бандиты на всех парах гнали свои эшелоны к Царицыну. Вдогонку мчался бронированный поезд Орджоникидзе. Теперь дело не ограничивалось похищенным золотом. Больше тревожила участь самого Царицына, вчера еще обычного уездного города, длинной, узкой полосой вытянувшегося вдоль берега Волги.

Сегодня этому городу уже нет цены. В глазах Серго он дороже всего золота мира. Железнодорожный узел и речная пристань Царицына — последнее, что еще связывало Кубань и Северный Кавказ с центром России. Хлеб для голодающего Петрограда мог прийти только из Царицына!

Серго снова перечитал обращение Ленина, переданное девятого мая по телеграфу всем Советам:

"Именем Советской Социалистической Республики требую немедленной помощи Петрограду… Непринятие мер — преступление против Советской Социалистической Республики, против мировой социальной революции".

Близ степной станции Сарепты, совсем недалеко от Царицына, бронепоезду удалось настигнуть хвостовой эшелон Петренко. Артиллеристы на бронеплощадках откатили, навели пушки. Пулеметчики дали несколько предупредительных очередей над крышами вагонов. Этого оказалось вполне достаточным. Лево-эсеровские грабители попросили пощады. Серго ответил:

— Сложите оружие, верните все награбленное. Рядовых наказывать не станем. Главарей расстреляем.

Все в точности было выполнено.

Два других эшелона догнать не удалось. "12 мая отряд Петренко в количестве тысячи человек, — сообщил Серго в Москву по прямому проводу, — открыл орудийный и пулеметный огонь по городу. Приняты самые решительные меры к разоружению".

Красноармейские отряды заняли позиции на кладбище. Началось настоящее сражение, в котором Серго принимал самое деятельное участие. Эта война продолжалась трое суток. Банды засели на станции Царицын Владикавказской железной дороги и оттуда стреляли по городу из орудий. Под проливным дождем Серго поднял красноармейцев, повел в атаку. Мятежники штыкового удара не выдержали.

В эти майские дни чрезвычайный комиссар несколько превысил свои полномочия. Царицын не входил в район его деятельности. Серго это знал и заставлял себя скрепя сердце выслушивать протесты работников местного Совдепа и военного руководителя полковника старой армии Носовича, сейчас преимущественно занятого тайной переброской офицеров на Дон к Краснову.]

"Положение здесь неважное — нужны решительные меры, — телеграфировал Орджоникидзе Ленину, — а местные товарищи слишком дряблы, всякое желание помочь рассматривается как вмешательство в местные дела. На станции стоят шесть маршрутных поездов с хлебом в Москву, Питер и не отправляются… Еще раз повторяю, что нужны самые решительные меры, — вокруг Царицына бушует контрреволюция".

Владимир Ильич к мнению Серго, как обычно, прислушался. На ближайшем заседании Совета Народных Комиссаров — 29 мая 1918 года он провел предложение направить в Царицын Сталина. Возложить на него руководство продовольственным делом на юге России и предоставить чрезвычайные права.

Пока что Серго на свою ответственность обнародовал в городской царицынской газете "Борьба" приказ, по которому хлеб, продовольствие, топливо полностью поступали в распоряжение Чрезвычайного продовольственного комитета — Чокпрода.[60] Ейская, Кубано-Черноморская, Владикавказская и Армавиро-Туапсинская железные дороги и речное пароходство обязаны были отправлять все грузы Чокпрода вне всякой очереди под усиленной охраной. Хлеб, закупленный или посылаемый помимо Чокпрода, подлежал безусловной реквизиции.

Добром и силой — тут уж ни с чем считаться не приходилось — Серго наводит минимальный порядок и в штабе обороны Царицына. Двадцать пятого мая в протокол экстренного заседания штаба заносится решение: "Всем имеющимся войскам слиться в одну армию. Создать план организации обороны".

Долго задерживаться в Царицыне нельзя. Два острых конфликта вспыхнули на "законной" территории Серго. "Левые" коммунисты и сторонники Троцкого задумали отделить Кубань и Черноморье от России. Для начала они принялись уговаривать моряков Черноморского флота отвергнуть совет Ленина — корабли не топить.[61] На крайний случай, если эскадре суждено погибнуть, то хотя бы с "честью", в бою с немцами.

А в Екатеринодаре военные действия грозили вспыхнуть из-за того, что Центральный Исполнительный Комитет Кубанской республики упрямо желал сместить главнокомандующего А.И. Автономова. Серго было жаль терять этого славного человека.

Невысокий, худощавый, в золотых очках, бывший хорунжий 39-го Донского казачьего полка Автономов мало походил на героя многих боев — убедительный пример того, что внешность обманчива. Его популярность среди фронтовиков особенно возросла после смелого революционного выступления осенью 1917 года на съезде казачества в Киеве. Во время боев под Екатеринодаром с частями генерала Корнилова Автономов уже имел под своим командованием несколько десятков тысяч бойцов.

"Автономов меня поймет. Из-за оскорбленного честолюбия он революции не изменит, а обострять отношения с ЦИКом накануне открытия съезда Советов Кубани нельзя. Надо отступить в малом, чтобы обеспечить победу в большом", — подумал Серго.

На душе все-таки было нехорошо. Орджоникидзе обратился к Владимиру Ильичу:

"С Автономовым покончено. Командование уже сдает Калнину. Автономов выедет в Москву, моя просьба — его не отталкивать и дать работу в Москве. Сам он (как) человек безусловно не заслуживает того, чтобы отбросить от себя. Во всем скандале немало вины и противной стороны".

В Москве Автономов остаться не захотел, попросился снова на фронт. Ленин помог ему вернуться к Серго. На Тереке Автономов занялся формированием национальных частей из горских народов. Со своими джигитами участвовал во многих боях с белыми, а после падения Владикавказа ушел с Орджоникидзе в горы. В одном из дальних ингушских аулов Автономов умер от тифа.

С бескорыстным, сердечным Автономовым Серго всегда мог поладить. Много больше забот Орджоникидзе доставили "левые коммунисты", кубанские самостийники и черноморские великодержавники. Они задумали, как им казалось, хитрый ход. Чрезвычайный комиссар, лукаво говорили они на съезде Советов Кубани, призывает нас объединить Кубань и Черноморье. Что ж, доброе дело! Провозгласим Кубано-Черноморскую республику, полностью независимую от Москвы и от политики Ленина. Нам останется наш хлеб, мы сохраним себе свой Черноморский флот.

Раз, другой и пятый просил слова Орджоникидзе. Выступал с трибуны с большими речами и с места бросал веселые, едкие реплики. И целые ночи по душам толковал с делегатами.

"Отныне Кубанская и Черноморская Советские республики, — решил съезд, — сливаются в одну Кубано-Черноморскую… как часть великой Российской Федеративной Советской Республики.

Третий Чрезвычайный съезд поручает ЦИК совместно с чрезвычайным комиссаром предпринять немедленно практические шаги для объединения в одну Южнорусскую республику всех республик Юга".

В первых числах июля Серго обрадовал Ленина известием о том, что Первый съезд Советов Северного Кавказа положил конец раздробленности и соперничеству, торжественно подтвердил: многонациональный Юг, его горы, степи, приморские долины — все это неотделимая часть Советской России. Кубано-Черноморская, Терская и Ставропольская республики слились в одну — Северокавказскую.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.