12
12
Сохранилась толстая тетрадь[41] в одну линейку, в черном клеенчатом переплете. Сто девяносто четыре желтых листочка, пронумерованных и прошитых цветным шнуром, — на концах большая сургучная печать с двуглавым орлом. Несколько овальных штампов: "Проверена 13/ХП 1913 г.", "Проверена 23/1У" (год не проставлен) и т. д. Шлиссельбургская тюремная тетрадь не самое лучшее место для доверительных записей. И все-таки как много сокровенных мыслей Серго может поведать она! Вслед за самодельным календарем — стихотворение (Федор Николаевич Петров твердо стоит на том, что даже в карцере Серго писал стихи и читал, — товарищам):
Тут… тук… тук…
Миновал обход докучный. Лязгнул ключ, гремит засов.
Льется с башни многозвучный, перепевный бой часов,
Скоро полночь — миг свободы;
Жаркой искрой сквозь гранит к мысли мысль перебежит,
Тихий зов, тоску, невзгодье
Сердце сердцу простучит:
Тук… тук… тук!..
Условный звук,
Звук приветный,
Стук ответный,
Говор азбуки заветной,
Голос камня: гук-тук-тук!
Голос друга: "Здравствуй, друг!
Я томлюсь вю мраке ночи,
Ноет грудь, не видят очи,
Одолел меня недуг…
Слышу смерти приближенье…
О, как жажду я забвенья!
Как зову успокоенье,
Наслажденье мертвым сном!.."
"Друг, ответь мне, что с тобою?
Ты сильней меня душою,
Спишь ли ты ночной порою
В этом склепе гробовом?"
Стук приветный, тихий стук,
Звук ответный: тук… тук… тук.
"Я бы спал, и сон приходит —
Дух усталый вдаль уводит, —
Но не долог чуткий сон.
Вдруг проснусь я, содрогнусь я, —
И так больно в душу входит
Голос пленницы безумный,
Одинокий, страшный стон…
Часто ночью многодумной
Рядом, рядом за стеной
Слышу смех ее безумный,
Слышу крик души больной…
Жутко… Страшно… Но, бывает,
Сердце тьму позабывает —
Просветленный, чудный миг…
Мысль далеко улетит…
В книге звезд душа читает
Откровенье древних книг…"
"Друг, мужайся! День настанет!
В алом блеске солнце встанет!
Синей бурей море грянет,
Волны песни загудят!
Будет весел многоводный
Пир широкий, пир свободный.
Он сметет грозой народной
Наш гранитный каземат.
Мы расскажем миру тайны
Долгих лет и долгих мук,
И в садах родной Украины
Вспомнишь ты, сосед случайный,
Наш условный, тихий стук —
Стук приветный, стук ответный,
Голос азбуки заветной,
Голос камня: тук… тук… тук!..
Голос друга: "Здравствуй, друг!"
…Тихий стук, печальный стук:
Тут… тук… тук…
"Нет, не мне в саду зеленом
Встретить песней и поклоном
Луч багряный — вспышку дня!
Слышишь: льется нежным стоном,
Бьет последним перезвоном
Час желанный для меня.
Друг, прощаюсь я с тобою:
Смерть склонилась надо мною
И рукою ледяною
Уж моих коснулась губ…
Завтра утром два солдата
Унесут из каземата
Безыменный, бедный труп…
Душно, дурно… Умираю…
Месть тебе я завещаю:
Расскажи родному краю
Этот ужас долгих мук.
Ближе, ближе холод ночи…
Давит грудь… не видят очи…"
Слабый стук, последний стук.
"Милый друг, спокойной ночи!.."
Тут… тук… тук…
Других стихотворений Серго в тетради нет. Зато много внимания он уделил строкам Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Из книги поэта Михайлова выписал:
Да, сеял доброе ты семя,
Вещал ты слово правды нам.
Верь, плод взойдет, и наше время
Отмстит сторицею врагам
И разорвет позора цепи,
Сорвет с чела ярмо раба,
И призовет из снежной степи
Сынов народа и тебя.
Часто Серго обращался к Байрону. Известному четверостишию:
И если ты о юности жалеешь,
Зачем беречь напрасно жизнь свою?
Смерть пред тобой, и ты ли не сумеешь
Со славой пасть в бою?
— сопутствует полный сочувствия рассказ Орджоникидзе о последних часах поэта-борца, о его смерти в походной палатке на земле Эллады…
По своей ли доброй воле или чтобы не лишать себя права пользоваться тюремной библиотекой, Серго всякий раз заносил в тетрадь название прочитанной книги и фамилию автора. Из русских писателей чаще всего: Достоевский, Лев Толстой, Тургенев, Герцен, Чернышевский, Гончаров, Короленко, Горький, Куприн, Леонид Андреев, Бунин, Гарин-Михайловский, Мельников-Печерский, Вересаев, Борис зайцев, Помяловский, Сергеев-Ценский, Муйжель, Телешов, Серафимович. Из иностранных авторов: Шекспир, Гёте, Мольер, Мирбо, Бурже, Гудков, Шиллер, Франс, Бомарше, Бальзак, Ибсен, Стендаль, Золя, Стринберг, Гауптман, Бичер Стоу, Уэллс, Лондон.
Из многих книг сделаны выписки. Почти всегда Серго высказывал свое мнение о прочитанном, полемизировал с авторами или подкреплял их мысли своими наблюдениями, доводами.
Теперь уже более обстоятельно и продуманно, чем во время последнего разговора с Лениным в Париже, Серго высказал свое мнение о взглядах с детства любимого Герцена.
"…Три ошибки Герцена. 1. Он не понял и не оценил того великого движения русской общественной мысли, которое зачиналось в конце 50-х гг., в самый разгар политической жизни Герцена, и было связано с великими именами Чернышевского и Добролюбова;
2. Он не понял и не оценил зачинавшегося в 60 годах величайшего в новейшей истории Западной Европы движения рабочего класса, руководимого тогда К- Марксом, как не понял значения научно-философских идей великого экономиста.
3. Менее важная, но очень любопытная третья ошибка Герцена — его сентиментальное или романтическое воззрение на Россию, на русский народ, противопоставляемое Западной Европе, будто бы уже дряхлеющей, воззрение, которое можно назвать "социалистическим славянофильством" или "русским мессионизмом Герцена".
Несколько страниц посвящены судьбам русской общины.
"В письме к Энгельсу от 7/Х1 1868 года, — отмечает Серго, — Маркс вполне определенно подтвердил, что не придает русской общине никакого серьезного значения в смысле социализации общественного строя. Маркс пишет: "Все тут абсолютно, до малейших деталей, тождественно с первобытной германской общиной. Что является специфически русским (но это встречается также в части индийских общин, — не в Пенджабе, но на юге), так это, во-первых, не демократический, а патриархальный характер управления общиною и, во-вторых, круговая порука при уплате государственных податей и т. д. Из второго пункта следует, что чем прилежнее русский мужик, тем больше эксплуатирует его государство, не только в форме податей, но и в форме натуральных повинностей, поставки лошадей при постоянных передвижениях войск, казенных курьеров и т. д. Но вся эта штука осуждена на гибель".
И снова о судьбах русской общины. Между конспектами книг "Евреи и хозяйственная жизнь" и "Развитие современной техники" Серго поместил несколько статистических выкладок: "По данным главного управления землеустройства и земледелия за 5 лет четыре миллиона домохозяев возбудили ходатайство о выходе из общины… Выходят как в земледельческих центрах, так и в промышленных… В России полное разложение общин. Быстрая пауперизация крестьянства".
Заново перечитав "Горе от ума", Серго с удовольствием занес в тетрадь:
"Грибоедов не сказал обществу ничего совсем нового, и тем не менее пьеса была принята, как нечто небывалое, как редкостная новинка, не имевшая прецедентов. Такою, без всякого сомнения, и была она. Это кажущееся противоречие в высокой степени характерно для произведений реального искусства. Взятые из живой действительности, они говорят о том, что все знают; они являются только дальнейшим развитием художественных образов и художественно-моральных суждений, принадлежащих обществу, или по крайней мере его мыслящей части. Сатирические стрелы поэта направлены на самое больное место: на тех, которые являлись и тогда и потом основою самой гибельной из всех реакций — реакции общественной. Для общественного блага нет ничего пагубнее той умственной тьмы и светобоязни, той нравственной слепоты и того душевного уродства, которые воплощены в образах Фамусова, Молчалина, Скалозуба и всех этих
Старух зловещих, стариков,
Дряхлеющих над выдумками, вздором…
Чацкий — воплощение сложившегося передового деятеля 20 г. и представитель новых идей".
…На третий месяц заточения в Шлиссельбурге Серго получил немного денег от брата Папулия и мачехи Деспине. Сразу проснулась страсть, к "приобретательству". Все до последней копейки переотправил в книжный магазин. И в будущем, как получит пять или десять рублей (более крупных сумм набрать не удавалось) от родственников, немедля закупает книги. Так что к концу пребывания в каторжной тюрьме Серго располагал солидной "собственностью", книгами Чернышевского, Меринга, Плеханова, Луначарского, Туган-Барановского, Адама Смита, Рикардо, историков Виппера, Ключевского, Костомарова, Тейлора, Зегера.
К трудам историков Серго был особенно неравнодушен. Он законспектировал: "Первобытную культуру" Тейлора, древнюю историю в толкованиях таких разных авторов, как Зегер и Беккер, "Древний мир" "Древний Восток и эгейская культура" Виппера, "Лекции по истории Греции", "Очерки истории Римской империи", "Средние века", "Историю Европпы" Кареева, "Историю Соединенных Штатов" Чапнинга, двадцать три книги по русской истории.
Немалой симпатией Орджоникидзе, возможно как дань времени — 1914–1915 годы! — пользовались книги военных историков, полководцев, стратегов.
Все получало свою оценку. Иногда Серго вовсе не считался с тем, что тетрадь возьмут на просмотр и крамольные мысли приведут в карцер.
Такая книга, как "Сказание иностранцев о русской армии в войну 1904–1905 гг.", в руках Серго получает взрывчатую силу. "Книга рисует всю беспомощность и ничтожество как общей организации, так и руководителей, а так же, несмотря на храбрость русск. солдата, его неподготовленность и невежество. Если хоть 50 доля той безалаберности сохранилась до сего дня, то поражение неизбежно. 4/1II 1915 г.".
Мнение Серго о войне категорическое:
"Европейская и всемирная война имеет ярко определенный характер буржуазно-империалистическо-династической войны. Борьба за рынки и за грабежи стран, стремление одурачить, разъединить, перебить пролетариат всех стран, направить наемных рабов одной страны против наемных рабов другой на пользу буржуазии — таково единственно реальное значение войны…
Когда немецкие буржуа ссылаются на защиту родины, на борьбу с царизмом, на отстаивание свободы, культуры и национального развития, они лгут, ибо изменническое юнкерство с Вильгельмом Вторым во главе и крупная буржуазия Герм[ании] всегда вели политику защиты царской монархии и не преминут при всяком исходе войны направить усилия на ее поддержку. Они лгут, ибо австр[ийская] буржуазия предприняла грабительский поход против Сербии, немецкая угнетает датчан, поляков, французов в Эльзас-Лотарингии, ведя наступательную войну против Бельгии и Франции ради грабежа более богатых и более свободных стран… Когда французские буржуа ссылаются точно так же на защиту и проч. — они также лгут, ибо на деле они защищают свой капитал — свое божество".
Иногда Серго спохватывался, прибегал к маскировке. Под невинным заголовком "Взгляды протестантов и реформистов" среди совершенно безобидного текста приговор Второму Интернационалу и защитникам буржуазного отечества:
"Оппортунисты давно подготовляли крах 2-го Интернационала, отрицая социальную революцию и подменяя ее буржуазным реформизмом, отрицая классовую борьбу с превращением ее в известные моменты в гражданскую войну и проповедуя сотрудничество классов. Проповедуя буржуазный шовинизм под видом патриотизма и защиты отечества".
В свое время Ленин и другие лекторы партийной школы в Лонжюмо "не успели" проэкзаменовать Серго. Прочитай Владимир Ильич эту тюремную тетрадь, он наверняка поставил бы Серго высший балл.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.